Нэргуй (джен)

— Эй, чел, просыпайся давай!

Ненавижу такие побудки. Какого хрена? Он только что пнул меня ногой под ребра. Я титаническим усилием разлепляю раскисшие веки — все плывет, но по силуэту перед собой я понимаю, пинал не он, а она. Девушка заносит ногу для нового удара, а я скрежещущим, как наждачка, голосом произношу:

— Н-не надо…

Нога, к моему вящему неудовольствию, не останавливается, хотя новый удар вышел послабее, чем первый. А на ноге был тяжеленный такой солдатский ботинок с железным носком. Я такие только в фильмах про спецназ видел. Ой, блин! Как стрельнуло в виске. Эта мысль почему-то принесла с собой кошмарную головную боль, будто постепенно набиравший обороты маховик сознания попал в некую колдобину (маховик в колдобину? — нет, я еще не окончательно проснулся). Я снова закрыл глаза и застонал.

— Болит? — как будто участливо поинтересовался голос. Теперь я явственно различал, что он действительно принадлежит женщине, точнее даже девушке, вот только порядком прокуренный, или же от природы такой редкий низкий тембр. Ей бы петь. Контральто. В опере там. Да йо-о-ожи-и-ик! Почему так больно думать? Лежишь бревном — вроде ничего, а думать — больно.

— Болит… — на всякий случай хриплю я, дабы дамочка не подумала, что я впал в беспамятство и не решила опять меня ободрить смачным пинком под ребра.

— Ну, раз болит, ты таки ожил. А раз ожил — не хрен тут кулем валяться! — внезапно голос незнакомки приобрел весьма резкое, осуждающее звучание, будто действительно лежать на земле (а задница безошибочно сигнализировала — мать сыра земля подо мной, не асфальт. Сыра и холодна) — страшный грех, и мне должно быть стыдно. — Встать могешь?

Какое там встать! Мне казалось, что все мои кости из стекла сделаны, дернусь — и треснет что-то. Голова из чугуна, гулкая и неподъемная. В кишках поселился студень, а глаза не хотят размыкаться, будто киселем их кто залил, предварительно щедро насыпав под веки песка.

— Мгм-м, — выдавил я из себя. Вообще-то должно было получиться «не-а».

— Ну бли-и-ин. Вот же кисейные девицы пошли, а не мужики. Придется на тебя зелье потратить.

Зелье? Она про наркотики, стимуляторы какие-то? Что за чудной говор у нее, кстати. Окает, будто из российской глубинки. В Омске, кажется, так окают… Ой, мать моя женщина, опять в башке стреляет что-то.

— Рот открывай!

Невидимые руки взяли меня за грудки, пытаясь усадить. Хватка у нее — что надо: получилось с первого раза. Раздался звук «чпок» — открылась некая бутылка, маленькая, судя по всему. Нос ничего не учуял, но стало понятно — ёмкость поднесли к губам.

— Ну? — руки меня встряхнули с неженской силой. Носом я чуть не уткнулся в некую то ли чашку, то ли банку открытую. Странно, а звук был как у склянки с нафтизином. Ну, крохотные такие, с детства помню…

— Р-р-ргр-р-р… — от новой порции боли я даже в голос зарычал.

— Ты не рычи мне тут, а пей давай.

Я выпил. Два глотка. Вкуса не почуял. А вот жажду ощутил неимоверную. Как же пересохло-то все.

— Ах-г-гр-р…

— Чой?

— Аг-х-х-хр-р-р… е-ё… еще есть?

— Её? Нет, её нет, это настоечка не про каждый день, редкая, такую только Сашковцы умеют делать. А у меня еще четыре лба, как ты, небуженных, — пауза. — Небудённых. М-м-м… Неразбуженных, вот.

На самом деле я не с первого раза выговорил «еще», но поправлять собеседницу, само собой, не стал. Горло саднило, будто у меня ангина.

— Нгх-х… нгух-х-х… Ну, хоть воды, — просипел, поднимая голову в направлении, где, по идее, должно было быть лицо девушки.

— А, ну это пожалуйста.

Руки отпустили, и я ощутил, что заваливаюсь на бок. М-м-мать, стыдоба какая. Хорошо, что реально на земле лежу, головой не ударился. И все равно все внутри от малюсенького сотрясения загудело, будто я под колоколом сижу. Или, точнее, я сам — большой пустой колокол. Бом-м-м…

— Эй, ну ты чаво, совсем плохой, да?

Я поднял руку в воздух — не, я нормально, все нормально. Так обычно пьяные в зюзю бодрятся, типа, не-не-не, я ни в одном глазу.

— На, вот вода.

На этот раз все было слышно четко — так звучит металлическая фляга, когда отвинчивают крышку, так она булькает. Звук знакомый, будто я часто такой пользовался. Я присосался к емкости надолго. Девушке пришлось отнимать животворящую поллитрушку силой.

— Хватит с тебя. Не один такой, поди.

Я оперся на обе руки и подобрал под себя ноги. Не в попытке встать, просто так удобней сидеть.

— Глаза открывать будем? — поинтересовалась незнакомка.

Это потребовало больших усилий, но, часто моргая, я смог добиться более-менее четкой картинки сначала у себя под носом, посмотрел на свои ноги, потом перенес фокус подальше — на ее ноги. На них были бесформенные штаны цвета хаки, потому сказать красивые или нет, так сразу было сложно. Выше — фигурка опять же тонет в чем-то напоминающем форму пограничников, ну, или в такой камуфляж еще охотники, егеря осенью любят одеваться, много коричневого и бурого, с редкими зелеными аморфными пятнами-полосами. Я, кстати, был одет в безобразные синие треники в двумя белыми полосками. Колени на них еще такие дутые, значит, поношенные изрядно. А на теле — то ли ватник, то ли бушлат, хрен знает, как это называть.

Так, дальше — ее голова, точнее, лицо. Не то чтобы красавица, но дико симпатичное оказалось лицо, будто даже знакомое, или просто такой типаж расхожий: длинные русые волосы, в косу собраны, а коса — на груди, лицо — правильный овал, слегка скошенный книзу, тонкие брови, симметричные неглубоко посаженные глазки. Неясно при таком освещении, какого цвета — серого или зеленого. Да еще тень от кепки. Уродливой такой кепки — с козырьком и ушами, как у ушанки. Носик, как говорят в таких случаях, вздернутый, некрупный. Мягкие черты, в целом, а губы полные, может, даже ямочки на щеках, когда смеется. Но смеяться ее рот, похоже, не сильно-то привык. Складки в уголках, да и четкая такая морщина на лбу говорили о постоянной нервозной концентрации и грусти, даже какой-то обреченности, что ли.

— Ага, молодец, зенки разбул.

Клац-клац! — прям перед лицом.

— Пальцев сколько?

Похоже, пробуждение таких забулдыг, как я, было для нее делом рутинным, поднадоевшим изрядно. Оттого такая грубость. Но ей она однозначно не шла.

— Пять пальцев…

— Да ё-о-о… — девушка приуныла еще больше.

Я решил побыстрее исправиться:

— Пять у тебя пальцев, а показываешь три.

— Ха! Да у тебя, значит, еще и чувство юмора проснулось. Ну, стало быть, скоро в норму придешь.

Девушка распрямилась — до этого она сидела на корточках. Стала завинчивать флягу.

А я обратил внимание, наконец, на то, где я. И вот это ввело меня в ступор. Сарай — не сарай. Конюшня? Стойло? Сооружение очень большое, как ангар или теплица, но полностью деревянное. Не дощатое, а на избу похожее — из бревен, толстых таких. Я такие только в кино и видел.

— А-а-а…

— Что, хочешь спросить «где я?».

Я молча кивнул. Как-то все очень шаблонно получается. Будто я герой, опять же, какого-то фильма, просыпаюсь такой, будит меня красавица, правда грубиянка, но в целом и не такое бывает. Бывает где? В кино. А «кино» — это что? Блин, как же голова болит. Любые сложные построения в уме вызывают дождь из жестянок, которые на фоне этих самых мыслей падают с грохотом.

— В Кулиничах ты, в самом эпицентре.

— Эпи… кхгм, центре чего? — логично возник у меня вопрос.

— Да у тебя память совсем крепко отшибло, что ли? Эпицентре Зоны.

— Мы в тюрьме?

Ага, теперь понятно, откуда бушлат и военный покрой одежды. Но почему или даже — ну ни фига ж себе! — за что я в зоне? Какого хрена происходит?

— Да не в тюрьме, а в Зоне. Первой Зоне, если точнее. Ты ничего не помнишь про Зону? — теперь ее волнительное контральто стало подозрительным и выдало нотки заинтригованности.

Повесив флягу на пояс, она даже встала немного враскорячку, наклонилась, вперив в меня свои — зеленые-таки! — глаза.

Я помотал головой.

— У меня вообще что-то туго с соображалкой. Про какую зону ты…

— Ой, ну это капец! — девушка, как будто в озарении, хлопнула себя по лбу, задев козырек. — А имя свое помнишь?

М-м-м… м-м-мэ-э-э…. Имя? Свое имя? Тут у меня чего-то крепко заело в мозгу. Элементарный вопрос. Как меня звать? А вот вспомнить… Вот сейчас, вот миг — и ляжет на язык, открываю рот — и не могу. Не помню. Да ладно, не бывает так. Амнезия у меня, что ли?

— Стой-стой, подожди, но ты же меня понимаешь? Вот сейчас, понимаешь? — выражение лица девушки стало совсем каким-то уж озаренным, вроде она чудо-юдо увидала. Изменилось и еще что-то. Ага. Акцент у нее пропал. Чистый литературный язык. Умеет, когда хочет.

— Ну да, а чего сложного-то?

Девушка вдруг заливисто расхохоталась.

— А то, что я говорю на монгольском! А ты понимаешь!

Я посмотрел на нее с недоверием. Что за чушь она… и тут обратил внимание на артикуляцию, впился взглядом в ее губы.

— Ты не монгол часом? А? Нэр-гуй? — последнее слово она произнесла нарочито раздельно, по слогам. — Понимаешь меня?

У меня возникло ощущение, что меня разыгрывают. Приколисты, блин. Напоили в дым, подняли пинками, а теперь лингвистические тесты устраивают спозаранку. Ну, или который там час. Источника света не было видно, он шел сверху, будто над головой матовая панель какая. Но смотреть вверх не хотелось, было чувство, что сразу начнет кружиться голова. Чуйка подсказывала, что где-то часов семь-восемь. Ну, или я бухой совсем и опять спал до одиннадцати. Однако симптомы похмелья уж больно жуткие — так я еще, по ходу, никогда в жизни не ужирался. Надо же, имя свое собственное забыл. Вот же хрень. Опустив голову, я буркнул под нос:

— Би ойлгож байна[1].

И обомлел. Чего я сейчас сказал?!

Глянув вверх, я поймал идиотски-восторженный взгляд девицы, которая теперь меня откровенно раздражала. У кого это такое дебильное чувство юмора, такие розыгрыши устраивать?

— А ты понимаешь, что это значит? Ты нетронутый! Целый, понимаешь? Таких уже лет сто не находили! Блин, да это ж… это ж… — она хлопнула себя по коленям. — Это круто, вот что! Это офигеть как круто! И я тебя откопала! Значит, меня теперь… я ж теперь, как этот, как Савка Муромец, могу целому городу подгон такой сделать, что все закачаются!

Смысл ее слов перестал до меня доходить. И вообще у меня откуда-то возникло впечатление, что говорит деваха опять не по-русски, а по-чешски или вроде того. Слова сливались в какое-то щебетание и курлыканье. Возникло ощущение необходимости отключиться… И я забил на все — да катись ты, вместе с Савкой своим. Падая головой на землю, я подумал, что это как-никак именно сырая земля, и я могу себе так воспаление заработать, но было все равно.

Я очнулся от тряски. Шума двигателя слышно не было, но я понял, что куда-то еду. Скрипели рессоры. По ходу, справлялись они из рук вон плохо, потому что как только сознание ухватилось за мысль о транспорте, меня тут же стало укачивать и захотелось стругануть. К счастью, было нечем, даже желчи я в себе не чувствовал. Вообще сказать «чувствовал» о себе было можно только с натяжкой — все тело онемело, да и мысли текли вяло. Казалось, что я — мумия, которую какой-то идиот пробудил от тысячелетнего сна. Все внутри ссохлось, кожа ощущалась чем-то чужеродным, натянутым на череп, как на барабан. Единственное, что я чувствовал явно, так это свой копчик, который изнывал от толчков. Значит, сижу (а я сижу, не лежу) я так уже довольно долгое время.

Я решил открыть глаза. Зря. Солнце вызвало такую же реакцию, как у нетопыря. М-да, мумия-упырь из седого прошлого. Открыв амбразуру век ровно настолько, чтобы через них просачивалось терпимое количество солнечных лучей, я стал изучать место — машину, в которой ехал. Точнее, ехали мы. Напротив меня сидели двое. А в плечо упирался еще кто-то. К счастью, упирался не чем-то твердым, ощущение было даже приятное. Тепло человеческого тела рядом, м-м-м… Я точно упырь, кек.

Чтобы перестало плыть перед глазами, я проморгался. Это не осталось незамеченным.

— Эй, капитан… ша! Наш покойничек восстал, — сказал парень с нечёсаными то ли дредами, то ли «и так сойдет» на голове. Перед «ша» он сделал неуверенную паузу, а может, подкалывал адресата.

Мы стали плавно тормозить. Тут я наконец достаточно адаптировал зрение, чтобы рассмотреть, что, где да как. Ехали мы в ПАЗике или чем-то на него похожем, небольшой такой автобус, мест на двадцать, но с высоким клиренсом, такой как раз для сельских дорог. За окном — проселок и поля с подсолнухами и кукурузой. Запущенные такие поля, надо сказать. Казалось, за ними никто не ухаживал, так что бурьяна было чуть ли не больше, чем самой кукурузы. Но стояло все высоко, метра на четыре-пять, ей-ей. Подсолнухи тоже не отставали, прям гиганты какие-то. Судя по теплой еще погоде, не особо припекающему солнцу и черным тучам на горизонте, была где-то середина сентября, как раз бы урожай собирать. Хотя, признаться честно, я в этом ни хрена не понимаю, но мне так казалось. Смущало то, что на пыльной проселочной дороге мы были единственными живыми людьми — вокруг ни души. И почему двигатель не шумел, пока мы ехали? На электричестве он, что ли?

Дальше — интересней. Сидящие напротив меня были довольно колоритными персонажами. Один, как и было сказано, с дредами и в татухах, что твой зек или Тимати. Второй — будто сбежал со съемочной площадки исторического кино: на ногах кирзачи, сам в гимнастерке, военная фляга на поясе, кобура (вот это уже неприятно, по ходу, меня таки конвоируют куда-то, как реального зека), на голове — дебильная такая пилотка, с красной звездой. Лицо кирпичом, с таким только вышибалой и работать. Глаза недобрые, как у НКВД-шника. Картину немного исправляли густые усы «а-ля Сталин», они выглядели немного нелепо на таком лице-булыжнике. Про себя я его окрестил «Офицер». На том, что косил под Тимати, были крутые бело-голубые кроссовки, свежие, будто не ношенные совсем. Белые носки, блеклого серо-синего оттенка бесформенные штаны, такие любят нигеры в гетто носить. Толстый ремень, бело-фиолетовая баскетбольная майка с номером 68, что-то вроде худи, которое он почти снял, оголив накачанные плечи в татухах. На шее медальон или как эта штука называется, как у штатовских солдат — два металлических жетона, где типа звание, группа крови и всякая такая шняга. Сам он был какой-то острый, колкий, вроде и накаченный, а будто и с Освенцима только что вышел, казалось, кадык сейчас кожу проткнет и вывалится. Тут, по ходу, уважали растительность на лице у мужчин, потому что венчали образ конченные усики, из тех, что «пропуск в трусики». Такие еще у актера Адама Драйвера были во многих фильмах. Ай-й-й… Опять почему-то воспоминания о некоем прошлом опыте вызвали жесткую головную боль.

Со стороны водителя, опираясь на сиденья, как орангутанг на ветки, прискакала давешняя знакомая, пинавшая меня ногами.

— О, голубчик. Да тебе все еще хреново?

— Хреново, — подтвердил я.

— М-да, таких я еще не реанимировала. Так что ты прости. С коллегами по несчастью твоими полегче было — я знала, что нужно сначала сделать… Петя, дай ему воды, а то смотреть жалко.

Это было адресовано Офицеру. Тот молча протянул мне воду, заботливо открутив перед этим крышку. Я взял емкость трясущимися руками хронического алкоголика и сделал два мощных глотка. Попустило сразу, будто не вода, а опохмел. Хотел еще, но после четвертого услышал:

— Но-но-но, много сразу нельзя.

Офицер одним движением выхватил тару из рук. Хлебнул сам и завинтил крышку. Голос у него был тоже неприятный, как и вся внешность. Мерзкий такой тенорок, таким только допросы и проводить.

— А мне можно? — подала голос соседка справа.

Ага, ее я не успел рассмотреть.

— Можно. Только много все равно не пей, — ответила моя мучительница.

Или спасительница? Что она там сказала про реанимацию? Все еще безымянная для меня представительница расчудесного пола тем временем таращилась на меня во все глаза. Дырку так протрет, — подумал. Потом озвучил это в голос.

— Ха-ха-ха! — рассмеялась она. — А ты чудной. Только очухался, а показываешь, что в юмор, мол, могешь, и вообще, сильный и независимый. Имя свое вспомнил?

М-м-м… Крыть нечем. Не вспомнил. В том секторе мозга, который отвечал за личные воспоминания — имя, кто родные, откуда родом, кем работаю, — все еще была кромешная тьма. Побуду пока Нэргуем. О чем и сообщил присутствующим.

Шебутная девка перестала наконец изображать обезьяну и присела на сиденье наискосок и напротив.

— Я — Вика, короче. Это у нас Петр Иванович, тоже «первачок», как и ты.

Офицер приличия ради протянул мне руку. Я полсекунды не мог взять в толк, чего от меня хотят, а потом пожал. Сильные у него ручища.

— Это — Лис, он молчаливый, но крутой, как тысяча сукиных детей. У него шестая ходка в Тень за последние пять лет, так что он и меня за пояс заткнет.

Это про парня с дредами. Тот молча скривился — типа, не преувеличивай. Из кармана своих безразмерных штанов он вынул зубочистку и так же молча стал ковыряться в зубах, делая это как будто и напоказ, но при том не мерзко, интеллигентно как-то. Руки он не подал, типа, кому, я ж то в Тень эту не ходил, и вообще, новичок. Понять бы, в чем? И что за Тень, мать её в пень? Звучит так претенциозно, будто он ас реактивного истребителя с шестью звездами на кабине.

— Ну, а рядом с тобой Анна, правильно?

Я немного отстранился и повернул голову, чтобы рассмотреть наконец ту, кто мужественно спасала меня от заваливания на бок во время всего путешествия. Брюнетка. Низенькая, кучерявая. Лицо красивое. Кажись, с примесью еврейской крови, ну, или на крайняк, итальянской. Горячая штучка, но глаза и выражение лица — скромные, с отпечатком интеллекта, как говорится. И молодая совсем. Лет двадцать, наверное. Этой вот Вике я бы дал двадцать семь, до тридцати. Офицер вообще дед — за сорок пять. А вот Лис какой-то индифферентный. Может, двадцать пять, а может, и тридцать. Стоп, а мне в таком случае сколько? Подсознательно сорок пять для меня — старик, значит, меньше тридцатника точно. Но и юнцом я себя не назову. Долбанная амнезия!

— Правильно.

Голос у Анны высокий, но с какой-то грудной тембральностью, что придавало ему загадочности, даже эротичности. Вместе с застенчивостью, которую транслировал язык ее тела, это вообще было, мягко говоря, волнительно. Блин. Интересно, я слюни хоть не пускал на нее, пока был в отключке? Первое впечатление, как говорится…

О чем только думаю? Тут надо разобраться, наконец, что происходит, куда меня (нас) везут? Теперь ясно, что «Петя» — не конвоир, да и Вика на тюремщицу не похожа, но почему все так кисло, и про зону какую-то говорят? Про «Тень» как будто с большой буквы? Что все это значит?

Всю эту кашу из вопросов я вывалил на Вику. Та поглядела на «Лиса», будто на старшего, у которого просят разрешения что-то сделать. Очень странно. Тот выглядел понторезом, а она (по крайней мере в камуфляжной этой форме да с пистолетом на поясе) — как опытный боец, которая и Крым, и Рим, и АТО прошла… Ой, мл-ля-а-а, башка…

— Лис, ты кароч, порули какое-то время, я еще раз попробую неофитам расталдычить, что у нас тут и как, — немного фамильярно, как к своему, обратилась Вика к нашему Тимати.

Тот вальяжно поднялся, поправил свои спадающие штаны (зачем такое носить вообще?) и пошел устраиваться в кабине водителя. Через полминуты ПАЗик тихонько тронулся с места, не издавая лишнего шума. Точно, электродвижок у него. ПАЗик на электротяге — дикость какая-то.

Вика глянула в окно на тучи, пожевала губами, разместилась на сиденье поудобнее, чтобы нас всех в поле зрения держать, и начала вещать:

— Ну, значицца, вы все — трупы.

Хорошее начало. Петр вон кивнул, будто подтверждая собственные мысли. Он тоже обернулся к нашей «солдату Джейн» корпусом, хотя было видно, что информацию эту он слышал уже не раз, и в основном смотрел не на нее, а на свои ногти. Анна тоже отреагировала спокойно, будто в теме этого сумасшедшего дома на колесах.

— Я вас подняла на ближайшем Погосте, в Зоне прямо, пока там временная регрессия, значицца, пошла. Да, вот. И…

Я решил не молчать.

— Тпр-ру! — для выразительности даже руку поднял, будто регулировщик встречному движению. — Что значит «трупы», что значит «подняла», какая Зона? Что за приколы вообще?

Виктория театральным жестом усталости и отчаяния взялась за переносицу, потерла и продолжила тем же макаром, не особо внемля моему протесту.

— Щас все поймешь. «Приколов» никаких нет. Для тебя началась самая настоящая «загробная жизнь», — Вика двумя руками сделала выразительные кавычки в воздухе. — Тема такая, дружок: ты проспал в землице очень долго. Не знаю, сколько, но долго. Ты еще допотопный, так сказать. Как и Аня, как и Петя. Этот кореш вообще Брежнева еще застал.

— Пх-х-ха!

Я пустил петуха даже. Перевел взгляд на Петра Ивановича. Тот был по-прежнему смурной, и пассаж про Брежнева вызвал у него только кривую ухмылку.

— То есть вот так, да? Я — мертвый, они — мертвые, все мы были мертвые, а ты… Ты тогда кто? Валькирия, что ли? Вы тут обкурились, или что?

Не знаю, что именно меня так возмутило в происходящем, но чувствовалась во всем некая неправильность. Бредятина. Розыгрыш. Знал бы, чей, морду набил бы. Это, ясен пень, актеры, они роль отыгрывают. Но вот кто давал им право опаивать меня какой-то наркотой или абсентом, или после чего так накрывает, что амнезия? Это, блин, незаконно! Так им и сказал.

— А вы чего молчите? Вас этот цирк устраивает? — решил на всякий случай прозондировать почву.

Они таки актеры или их тоже опоили и разыгрывают, для эффекта пущей убедительности?

Девочка Аня смотрела на меня жалостливо, будто на не до конца выздоровевшего. Петр Иванович, напротив, с долей неприязни. Мол, до чего тупой попался экземпляр, все надо трижды ему растереть.

— Кх-гм. Ну ты сам подумай, малец. Помнишь чего про себя? Нет. Родных, близких… помнишь, сколько тебе лет? М-дэ, — он крякнул как-то хрипло, неуверенно, будто постеснялся чего-то, отвел взгляд. — Значит, правду попы говорили про Чистилище или там про античную Лету. Выпил там, отмытарствовал, так, значит, и душа все-все забыла. Начисто, про прошлую жизнь-то свою. Теперьча новая начинается. Вот эта самая, «за-гробная», — дед скопировал старательно жест Вики.

Вот тут у меня совсем ощущение реальности пропало. Ну где, скажите на милость, такого колоритного псевдо-«деда» они нашли. Он типа пытается говор копировать, как у стариков, а самому и пятидесяти нет! Он Брежнева видел. А я, блин, Ленина в Мавзолее, и что? Долго они будут дурака тут валять? Зачем это все?

Виктория тем временем продолжила:

— Да. Так вот, значицца. На дворе у нас, как вы поняли, самый что ни на есть Закапалипсис. По-другому, Полный Пи… — она сделала паузу, будто думая, достаточно ли мы взрослые, чтобы перед нами ругаться. — Ну, вы поняли. Старого мира больше нет, ясно вам? Нет больше дорог, заводов, самолетов, торговых центров всяких, нет цивилизации.

Она сделала паузу, чтобы набрать воздуха в грудь и нам дать осмыслить сказанное.

— Мадам, нестыковочка в вашем бреде, — я решил подыграть цирку, что передо мной раскинул пестрый шатер. — А по чем мы тогда едем, как не по дороге? И на чем, если цивилизации нет и машин никто не делает на заводах?

— По чем, по чем, — передразнила она меня, еще раз встревоженно посмотрев на тучи за окном. — Ты дурку не включай тут. Цивилизации нет, а люди остались. И руки тоже, чай, не из жопы растут, машину запилить можно, были бы ресурсы и желание.

Тут меня вообще пробило на лихое настроение.

— Да нет, подруга, из жопы. Иначе вы бы не ПАЗик сделали, а «Тойоту», — в голос заржал я.

Девку моя оппозиция здорово нервировала. Она или плохая актриса, или ее действительно очень сильно волнует, что мы можем попасть под дождь, а она тут с нами лясы точит. Вон как зыркает. И чего? Автобус же не кисейный, не растает.

— Лис, прибавь ходу! — крикнула она через плечо. — Мне сильно не нравятся те тучи. Сам знаешь, что бывает возле Зоны.

Парень с дредами не ответил, вместо этого покрышки стали шуршать гораздо интенсивней, а картинка за окном, если смотреть перпендикулярно, без перспективы, сильно смазалась. Противная тряска превратилась в плавное покачивание. А ведь хорошие у них на самом деле рессоры. Просто бывает такое, я замечал на иностранных автобусах, когда медленно едешь, то каждая колдобина в попу чуется, а когда побыстрее, то все ништяк. Вроде как компьютеры неправильно настраивают жесткость подвески. Компьютеры в ПАЗике?.. Ох, йо-ож-жи-ик, что у меня с головой…

Что меня смущает, так это на кой хрен я кому сдался, чтобы меня так разыгрывать? Актеров нанимать? Я не припомню за собой больших денег или друзей со связями. Не помню ничего про свою работу, но точно не большой начальник, не великое «цабэ».

— Хорошо, давай от противного, дружочек. По-твоему, ты где и что происходит вокруг? Где, по-твоему, все люди?

Вика сделала над собой усилие, сцепив руки в замок, уперла об него подбородок и уставилась на меня с вопросом в глазах.

— Э-э-э, ну как, где? В России, где ж еще?

— Лады. Дальше. Где конкретней? — удивительно покладисто отреагировала Вика.

— Да в жопе мира где-то. Мало ли мест безлюдных. Хоть Ростов, хоть Тольятти, хоть Балашов какой-нибудь, кругом не-в-Москве у нас и дороги такие, и запущено все хуже некуда.

Петр Иванович снова странно так крякнул, всем видом безмолвно выражая мысль — «при нас такого не было» и «довели Россию-матушку!»

— Лады. А ты видишь где-нибудь ЛЭП?

— Чего? — я не понял, что она сейчас сказала, честно.

— Линии электропередач. Высокие такие вышки, — она показала рукой в гору, вот, мол, какие высокие. — С проводами. Даже в жопе мира, точнее, в России, они есть.

— Ну, в Сибири, значит, где-то. Совсем на отшибе.

На этом месте Аня хихикнула. Вика же подняла голову и хрустнула костяшками рук, сплетенных в замок.

— Ага. А в Сибири водятся триффиды, скажи мне на милость?

Тут я совсем опешил. Слово какое-то вроде знакомое, но что она имеет в виду, не понятно.

— Чего?

— Триффиды. Ну, знаешь, высокие такие плотоядные деревья-цветы с ядовитыми жалами, смертельные для всего живого! — последнюю часть фразы она чуть не кричала мне в лицо.

Чего нервная такая?

— Вы чего на меня орете! — я от нервов перешел на «вы». — Не знаю я никаких таких триффитов. Что за ересь вообще? Плотоядные высокие деревья-цветы? Вы, если сами употребляете, то не надо мне тут впаривать свой бред!

Вика рывком поднялась, ухватилась за поручень и прокричала водителю:

— Гоша, а ну, притормози. Неофитам нужен урок естествознания.

— С хуя я Гоша? — флегматично отозвался татуированный.

— Тьфу, Лис, прости. Просто они тугие вообще, особенно этот, спящая красавица который.

— Ты то подгоняешь, то «притормози». Решала бы уже, что важнее.

Вика оглянулась на тучи.

— Да ладно. Мы близко уже, и у нас есть «нитро», если что.

— Ну, гляди.

«Нитро» в ПАЗике, ага. А как же.

Автобус сбавил ход. Остановился, заскрежетала автоматика дверей. Лис открыл заднюю, чтобы нам было ближе. Ага, а автоматика «пшикает» и скрежещет как в самом обычном ПАЗике. Только тихо, вымученно даже.

— Нэргуй, на выход! Вы, кстати, тоже можете поразмяться, только далеко от автобуса не отходите, само собой, — это Вика моим «сокамерникам».

Почему-то в тот миг я думал о них именно так. Нас выкрали какие-то люди, помыкают, как хотят. И бог знает, чем это кончится. Хотя, если подумать… У меня, вопреки первому впечатлению, стало складываться так, что «Петр Иванович» наш реально тоже в тотальной непонятке и слушается эту солдата Джейн не больно резво. По всему, по мельчайшим повадкам и жестам выходит, что он служивый, офицер к тому же, а тут какая-то телка им командует. А гордость даже самый лучший ныне-на-гражданке-актер не засунет так просто в… подальше. Такое вот так сразу не сыграть. Они действительно тоже жертвы этого тупого розыгрыша… ну, скорей всего.

Вика вышла первой, на ходу расстегивая кобуру.

«Дело пахнет керосином», — мелькнула мысль. Но вместо пистолета она жестом заправского фокусника вытащила оттуда… крысу. Жирнющую такую, черную, аж лоснящуюся. Живую крысу. Что за черт?

Виктория погладила животину, позволила забраться с локтя на плечо.

— Ну что, Аля, покажем этим чурбанам, как мы умеем развлекаться?

Крыса внимательно слушала хозяйку, будто все понимала.

— Раздраконь одного трифа, только гляди, не попадись.

Крыса шустро спрыгнула с хозяйки и вразвалочку подошла к краю необозримого поля с под… солнухами? Это же подсолнухи, правда? Огромные, выше человеческого роста, с толстыми волосатыми стволами, толще моей руки раза в два, кислотно-зеленые в середине ствола, почти коричневые у грунта. Желтые солнцеподобные головы их — самого разного размера: от тарелки фрисби до… ну, наверное, метр с лишним в диаметре. Бывают такие подсолнухи? Я не ботаник, но почему-то резко засомневался. И что за хреновины почти у самой земли болтаются? Похожи на, пардон, яйца, волосатые такие яйца. Только не по два, а чаще всего по три или даже больше, просто за стволом могло скрываться еще. Это очень странно.

Тем временем крыса безмятежно взобралась по стволу растения и стала грызть те самые яйца, точнее, то, чем они к стволу крепились. «Триффид» пару раз издал странные щелкающие звуки, «яйца» у него зашевелились, стукая одно об другое. И тут произошло сразу несколько вещей, от которых у меня мигом дыбом встали волосы, кажется, по всему телу, а сердце стремительно понеслось в пятки. Голова «подсолнуха» типичным человеческим движением натурально так повернулась, опустилась вниз, будто рассматривая наглого нарушителя, осмелившегося его потревожить. А три или четыре рядом стоящих тоже синхронно повернули головы в сторону шума. Мать моя женщина! Они как живые!

То же самое произнес вслух наш «дед» Петр.

Вика показала нам «тс-с-с!», сделав страшные глаза и показав жестом держаться на приличном расстоянии. Ближайший к Петру триффид — а теперь ясно, что именно «триффид», а не подсолнух — тотчас повернул стебель к нему и даже угрожающе качнулся в его сторону.

Крыса тем временем в наглую отгрызла растению его странные тестикулы и, зажав в зубах волокнистые останки, которыми те крепились к стволу, браво попрыгала прочь, волоча их по гравию и шлейфом создавая позади себя шум.

Тут уж пошел совсем какой-то сюр: голова оскорбленного триффида, будто целеискатель самонаводящейся ракетной установки проследила ее траекторию. А потом из недр черно-желтого «солнышка», раскрывшегося, будто пасть животного, метнулся быстрый такой розовый язык или даже скорей жало. Скорость была молниеносной. Но «фальш-огни» в виде волокна сработали, и фонтанчик грунта взметнулся от точечного удара позади храброй Али. Та поддала скорости и через секунду уже карабкалась по ноге хозяйки вверх. Орудие растения быстренько, будто шнур в катушку, которая сматывает его автоматически, с противным мокрым звуком вернулось в… глотку? этой твари.

Дальше шести метров хищные растения, очевидно, не могли дострельнуть. Однако они стали перестукиваться, словно общаясь. Один, другой, третий — и скоро треск стоял, будто от большого костра, только звуки были более глухими, как какая-нибудь африканская палка дождя.

— Видал? — лицо Вики сияло довольством.

— Что это за хрень сейчас была?! — громким шепотом спросил я.

— Ха! Триффиды, самые обыкновенные. Ты не боись, можешь не шептать, это только близко от них опасно. Дождя давно не было, не погонятся они, сухо им.

— То есть как «погонятся»? Они ходить умеют, что ли? — задала очевидный вопрос Аня.

Лицо у нее, надо сказать, было бледное, перетрухнула, кажется, даже больше, чем все остальные. А все ближайшие псевдо-подсолнухи, ВСЕ повернули головы к нам, будто подслушивая. Ж-жу-уть!..

— И довольно быстро, если припечет, до пяти кэмэ в час… Знали бы вы, что тут зимой творится, когда они снимаются с насидок и просто бродят в поисках добычи.

— Да ну на хрен! — выдохнул я. — Не бывает такого. Там у вас аниматоры в засаде сидят? Эй, вы, вылазите, блин, не хрен тут хоррор устраивать!

На плечо мне опустилась железная клешня Петра Ивановича.

— Ты, милок, не хорохорься. Сказано тебе, опасно вблизи. Тут стой.

Я сделал было движение плечом, чтобы вырваться, но тут самый высокий и самый прыткий «подсолнух» наклонил и голову, и ствол в мой бок, содрогнулся всем «телом» и плюнул этим своим гадким жгутом. Не достал полметра или больше, но я почувствовал, как на щеку мне попала какая-то жидкость.

— Твою мать! — заорал я благим матом.

Отпрыгнул при этом, будто резиновый, метра на два-три. С омерзением стал оттирать зеленую жижу.

— Стой дурак! Не руками! — Вика с встревоженной гримасой подбежала ближе и протянула платок. — И гляди, чтобы в глаза не попало. Ослепнешь еще к черту.

— Оно ядовитое? — у меня внутри все похолодело.

— Не то чтобы… Но проваляться парализованным можешь пару часов.

Пока я тер, за считанные секунды появилось ощущение, как от стоматологической анестезии — щека быстро немела.

— Бля-бля-бля, да что за чертовщина! Вы издеваетесь нахрен!

Я в панике посмотрел на Вику и хмурого Офицера.

— А ну, давай его под белы рученьки, Петь, а то щас опять грохнется, тащить потом, — ехидно сказала Вика, сама пакуя крысу Алю обратно в кобуру.

Петр хмыкнул, но ретиво подставил плечо, потянул-поволочил меня к автобусу. Пока дошли, онемела и шея, а губа с левой стороны безвольно отвисла. Пальцев тоже не чуял. Пятнадцать метров показались мне спринтерской дистанцией, так я выдохся. Одышка? Это как нервно-паралитический газ?

Это я спросил в голос.

— Ну да, кто ж те лекарь, зато лежать будешь тихо, пока не приедем. От такой дозы не кончишься, ты ж не ребенок, в самом деле, не псеш.

У-у-у, как я ненавидел это слово. Когда мне говорят «не псеш», у меня просто планка падает. Или падала. В моей «прошлой» жизни. Так или иначе, я взъерепенился и чуть не с кулаками, брызгая слюной, пошел на Вику.

— Тфы, твар! А ну объяшняй нормально, что за дела т’ут творятша? Ты чего со мной шделала? Ш нами со всеми? — буквы давались мне с трудом.

М-да, постфактум думаю, что в тот день просто решил исчерпать все мыслимые запасы нервозности, реагировал, ей-богу, как сопливая девчонка-истеричка. Хотя, что я знаю о своей прошлой жизни? Кем и каким я был раньше?

И тут она мне заехала. В харю. Да смачно так! Да кулаком, а не ладонью. Я сделал шаг назад и просто-таки плюхнулся задницей на кресло — мы к тому времени зашли в салон, а невозмутимый Лис с шипением закрыл двери. Когда я «присел», он тронул автобус, а я в который раз поразился его тихоходности.

Черт, я почувствовал во рту вкус крови, а вот боли от удара — нет. Левый хук у девицы что надо. А яд этого растения, очевидно, действительно может вырубить за минуту. И это просто на кожу попало.

Аня с Петром сели на самое заднее сиденье, о чем тут же пожалели — пару раз автобус знатно тряхнуло, будто он совсем уж в буераки попал. Вика невозмутимо стояла надо мной, рассеянно проводя по костяшкам боевой руки пальцами правой. Локтем левой она взяла поручень в захват, чтобы стоять было надежно.

— Ну, еще что «объяснить»? Ты мужик, или где?

Наша «вылазка» за приключениями заняла от силы минут десять. А у меня за это время порушилась к чертям картина мира, который я знал. Вот только что я видел натурально хищное растение, как в каких-то, хрен знает, «Марсианских хрониках». Триффиды? Точно! Вспомнил! Был такой фильм или книга, где на землю попадали метеориты, а из них вылупились эти самые растения. Народ весь почему-то ослеп — не помню почему. А главный герой перенес операцию на глазах и потому остался зрячий. Ходил всех спасал…

Подожди, но какое отношение это все имеет к реальности? То был фильм. А эту хрень я видел своими глазами. А еще эта история безумная. Апокалипсис. Мы трупы. Воскрешенные. Одно обязательно следует из другого? Или Вика эта что-то темнит? А откуда я знаю монгольский? Я ведь точно знаю, говорил с ней на нем. А может, я сплю? Или это бред? Я под наркотой?

— Я точно не под наркотой? — промямлил я вполголоса, внутренне сдаваясь новой правде.

— Точно.

— Тогда можно еще раз все с самого начала?

Вика сделала усталое и скучное лицо.

— Пожалуйста, — это Аня вмешалась. — Ему это нужно. Да и нам не помешает. А то до сих пор с трудом верится.

— Бли-и-ин. Какие вы тугие. Еще раз… Ну, ладно.

И пока за окном автобуса стремительно темнело и поднимался противный ветер, стала рассказывать.

…Миру пришли кранты. Когда — никто точно не знает. Сколько времени прошло — то же. Но ясно точно одно — в одночасье все рухнуло. Пропало электричество, перестали работать телики, мобильники, самолеты попадали, находят их часто до сих пор. Все техническое вышло из строя. Жахнули новые «Чернобыли», и каждая станция в мире стала эпицентром Зоны. Где густо, где мало, но там образовались Аномалии, дырки в пространстве-времени, где стали возможны абсолютно дикие вещи.

Вика стелила, как по писанному. Надо же, «пространство-время». В ее устах звучало почти ругательно. Но я перебивать не стал. У человека вдохновение, пусть его.

Иногда Зоны образовывались просто так, вокруг обычных зданий, городов, ничем не приметных местечек. Главное отличие Зоны от обычного места — наличие как будто блюрового эффекта на периферии зрения. А еще ощущение тревоги. Так всегда отличить можно. Ну, а еще там хрень происходит. Часы обратно идти могут, компас шалит, электроника не работает. Даже фонарики. Иногда огни святого Эльма видны без бури или дождя. Ну и, ясен перец, в Зонах обитают… всякие-разные твари, случаются постоянно какие-то катаклизмы.

— Вы «Сталкера» перечитались? — не выдержал и перебил я.

— Сталкеры — это мы, дружок! — обозвался внезапно Лис. Ну да, мотор ведь не шумит, и ему прекрасно все слышно. — Это мы… — повторил он уже как бы для себя.

…Стоямба. Ага. Не перебивай меня. Значит, да, сталкеры, действительно, — это все оставшиеся люди. Все, кто живет на территориях между Зонами, хочешь не хочешь освоили эту… эм-м-м, профессию. А Зоны, между тем, постоянно то расширяются, то сужаются, за ними присмотр нужен. А еще там много чего полезного можно найти.

«Ну точно, она мне роман пересказывает», — подумалось опять.

— И много кого. Вас вот, например. Самая главная фишка Зон в том, что, если в Нее попадает Погост, ну, кладбище то есть, то есть шанс, что находящихся там людей получится «разбудить». Обряд для этого есть специальный. А сталкеры, которые шарят в… эдакой некромантии, «богатырями» у нас кличутся. Ну, потому что как бы у Бога Его собственность стырить могут, да. Такие дела...

— Пф-ф-ф, ах-ха-ха! Да ты, деваха, — богатырь?!? — это я уже в голос опять заржал. Хотя, чего ржать, удар у нее крепкий.

Вика покраснела. В то же время опять почесала кулак.

— Дуралей, она тебя спасла! И меня, между прочим, — опять обозвался Лис с места водителя. — Ты слушай лучше.

— …Богатырей посылают в Зону наши Глядуны, ну, или Виритники…

Ба, а это из какого романа стырено? Что-то странно знакомое…

— Те, кто, короче, сны вещие видит, и всякое такое. Гадают и говорят — вон там копнешь, чево-то ценное будет… — Вика опять включила свой странный говор. Она, по ходу, так делала каждый раз, когда совсем уж завиралась в своих россказнях. А может, цитирует кого?.. — Точнее, кто-то важный там усоп. Это всегда, как лотерея. Кто удачливей или глупее, идет в Зону, пока регрессия. Но это дело непредсказуемое, и Зона может в любой момент скакнуть обратно… чур меня… Другие договариваются с Чудью и ходят там, как у себя дома. Только им платить надо, и порой весьма недешево. Да и эти странные всегда — предать не предадут, но где гарантия, что в Аномалии не набредут на что-нибудь или кого-нибудь посильнее, чем провожатый?.. — на слове «кого-нибудь» голос Вики дрогнул. Она призадумалась, вспоминая что-то своё… — М-да, в общем. Я поперлась за вами в регрессию. Вроде пока все хорошо, хе-хе. Лиса вот нашла. Это мне про него виритница, по ходу, нагадала. Думала, вот счастье-то! Такого сталкера откопать! А тут вы — в довесок. Теперь думаю, радоваться еще больше Нетронутым или лучше бы закопала обратно. Несет от вас негативом…

— Погоди, ты про смерть расскажи, а то до него до сих пор не доходит, — опять подсказал большеухий Лис.

— Ага… Как вы поняли, смерть после Закапалипса — далеко не самое последнее пристанище души. Умереть по-настоящему теперь никто не может. Точнее, оно как: Олды говорят, все души в Оный День поделены были на три лагеря... — Вика снова почесала переносицу, на этот раз с видом человека, который в своем рассказе зашел на неведомую территорию и не очень-то уверен в своих словах. — Те, что хорошие и веровали, значицца, забраны на Небо их Богом или божествами. Те, что плохие… Ой, мама, с теми, в общем, все очень жутко, говорить неохота. То ли демоны их сожрали, то ли утянули в свое измерение, чтобы там жрать без конца и краю, ну а некоторые сами стали демонами или особо злостной Чудью и теперь нам вредят. М-да… А мы, значицца, все остальные, то есть… Нас не то чтобы сильно много, но чутка побольше, сказывают Олды, чем Проклятых. По крайней мере, поначалу так было. Мы остались на Земле. Но вот от Земли ничего не осталось. Об этом сейчас подробней расскажу. Да, так вот, мы умереть не можем. Точнее, можем, но попадаем не туда, — палец вверх, — и, если повезет, не туда, — палец вниз. — Мы уходим в Каирн Душ, как называют это Олды, а по-простому — Чистилище, Елисеевы поля. Бродим там… порой десятилетиями, потом перерождаемся. И чем больше перерождений, тем меньше мы помним о своей первой жизни, о том, кто мы были и есть… В конечном итоге, по задумке богов, говорят Олды, мы, типа, должны очиститься от всего и если наново не нагрешим, то есть маленький такой шанс, что нас тоже возьмут на Небо… Вот только люди и про религию свою забывают, а тут, на этой земле, хочешь не хочешь, а начнешь с Чудью якшаться, а это вредно для души. Потому за все время, сколько самые старые Олды помнят, только один достиг просветления — Химар Ост, знатный мастер был, плотник, строитель — его забрали на Небо.

— Прости, что перебиваю, милочка, но кто эти Олды, про которых ты все время вспоминаешь? — вставил свои пять копеек Петр Иванович.

— А, это просто: Олды — старики, старейшины. Самые старые из нас, кто живет сейчас. Некоторые из них, поговаривают, даже Оный День воочию видали. У нас в селении один такой есть, Никитой звать. Страшно вредный человек, но как говорить начинает — заслушаешься. А несколько других — олды только номинально, у них у каждого по два-три перерождения. Что в них прикольно, так это то, что они не стареют совсем. Вот мы, кто «переродился», стареем. А Олды — все, как один, застыли в своем возрасте. Как они сами говорят: «в чем застали, в том и взяли. То есть не взяли», и смеются при этом. Что смешного, в толк не возьму, да и не важно.

— Мадмуазель, вы себе противоречите. Сказали же, что все стареют, кроме самых первых, а эти «номинальные» пережили перерождения, — вклинился я с рациональным замечанием.

— А, дык на то они и Олды. Что-то там с некоторыми людьми происходит — за границей бытия. Так и стают Олдами. Старейшины сами говорят, что их не возрождал никто, это они опять в мир сами вернулись и стали передавать нам знания и поднимать остальных, чтобы род человеческий не вывелся в конец… Да, а еще они бесплодны. Поднимать мертвых могут, а вот родить новых живых — нет. Так и вычисляют, кто простой человек, а кто становится Старейшиной. Все Олды к тому же на голову выше остальных в использовании Фич и Артефактов Чуди. Олды появляются, если какая-то деревня на грани вымирания, чтобы помочь опять встать на ноги и Чудь приструнить, если совсем уж разбушевалась.

— Так, стоп. А что за Чудь? — опять перебил я.

— Чудь она и есть Чудь. Всякие твари. Сверх-естественные, — Вика даже поделила слово на два, будто, чтобы проще было выговаривать. — Ну, василиски, анцыбалы, кикиморы да лесавки всякие, гарпии. Древние и новые. Космиты, например, Серые, Чужие, Хищники. Гад-Жира вон давеча у нас в болоте завелся, всех русалок на радость нашим бабам передавил, выжил оттуда. Про них у нас целые библиотеки книг уж написаны, а они все прут и прут, с каждым годом от них все горше становится. В Аномалиях они плодятся, а к нам на охоту выходят. Нет ничего слаще для Чуди, чем человеческая кровь и плоть, вот и лезут. Триффиды вот, в каком-то смысле, тоже Чудь. Только растительная, а значит, не такая опасная.

— Но подожди, ты говоришь, вот, полезли из Аномалий. Я, конечно, все понимаю, Запакалипсис этот ваш, Бог, конец света, реинкарнация. Ну допустим. Я не знаю, атеист я был или верующий, но в Бога как бы верю, что вот Он есть, но чтобы вот так все буквально — трах, бах, смерть, воскрешение, твари сверхъестественные. Ты еще скажи, драконы тут водятся. Чушь! Не бывает!

При упоминании драконов Вика опять взволнованно посмотрела не небо. Скривилась, потому что на горизонте уже вовсю сверкали молнии, тихий-тихий пока что рокот уже не раз долетал до компании в ПАЗике.

— Вот же Фома неверующий! Ладно, мало тебе было триффидов, видно, покрепче тебе чудес захотелось? — она встала, выпрямилась, поправила одежду и задом начала идти от нас к кабине водителя. — Сейчас я тебе покажу, как Артефакты работают, дойдет, небось.

Вика достала из голенища сапога нечто вроде японского кинжала сая. Вот только в киношном воплощении он был длинным, а лезвие, как у стилета, очень тонким, без режущих кромок. Этот же, хоть и имел странную гарду, делавшую оружие похожим на мини-трезубец, сам клинок был обычным, обоюдоострым, как треугольник с очень острым углом, и намного короче — сантиметров пятнадцать-семнадцать. А в основании — сантиметра три. Девица покрутила его, как пистолеты в вестернах, подбросила и поймала за рукоять. Потом сделала пробный замах, будто собираясь его метнуть… прямо в меня!

— Эй, ты чего это учудить намерилась? Ты мне это…

Петр Иванович с Аней на всякий случай подвинулись подальше, уходя с возможной траектории полета острой штуковины.

— Да ты чо-о-о! — завопил я, отчаянно пытаясь одновременно встать и упасть перекатом, понимая, что ни того, ни другого не успею сделать.

В результате я лишь нелепо дернулся всем телом (оно, кстати, слушалось из рук вон плохо, видать, сказывался яд триффида), но глаза не закрыл, хотя зажмуриться хотелось отчаянно, лишь завороженно глядел, как вращающийся клинок летит прямо мне в грудину. Я так был сосредоточен на метательном сае, что проворонил тот миг, когда Вика остановила смертельный полет, поймав его за рукоять прямо в воздухе. Вот он висит, у меня под носом. А вот ее рука, а за ней — сама Вика, ухмыляется, зараза. Как она так быстро оказалась рядом? Она ж его метнула с расстояния метров пяти, ну, может, четырех, ПАЗик — довольно тесный транспорт.

— Вау! Вот это скорость! Шурх — и ты тут! Да ты ниндзя! Или как ее там, куноичи! — с восторгом, захлебываясь, прострекотала Аня.

Офицер только крякнул еще раз что-то маловразумительное да почесал маковку.

— Я даже моргнуть не успела!

— Это не я. Это все он, — сказала Вика, демонстрируя клинок вблизи.

Она взяла его за круглое кольцо, которое у него было вместо навершия, или как это там называется у кинжалов. Покрутила, ну точно револьвер в вестернах.

— Вау, он похож на кунай и на сай одновременно, — выдала восхищенная Анна.

«Анимешница, что ли?» — мелькнула у меня мысль.

— Ага, мне Кен подарил, залетный азиат в нашем селении. Телепортирует на расстояние до трехсот метров. А еще острый очень и идеально сбалансированный, всегда точно лезвием в цель, даже неумеха может метнуть, как надо, — Вике, очевидно, было очень приятно нахваливать вещицу, которая напоминала ей о «залетном» азиате Кене.

— Класс! А можно подержать?

— Отчего же, можно. Сейчас, — Вика положила клинок себе на ладонь, провела над ней другой рукою, приговаривая: — Шин-мару десу, корэ Анна-сама, дева икко!

Закончив глупо выглядящее шаманство, протянула рукоятью вперед.

— Теперь можно. А то там в бонус еще заклятье было от посторонних, кхгм, пользователей.

«Ну все, Анну она купила с потрохами», — подумал я, глядя как восторженная девица вертит в руках клинок. Честно говоря, с близкого расстояния он казался каким-то неуклюжим, пластмассовым, как китайская мерч-поделка не самого лучшего качества. Но Петр Иваныч, вон, тоже смотрел с интересом. А то, как она его метнула и поймала в воздухе, реально, никакими законами физики не объясняется, от слова «вообще».

Я вытер вспотевшие ладони о сиденье. Сердце все еще колотилось от осознания опасности, когда был на волоске. А если бы не поймала? Чем вообще думает? Раз откопала, то можно и обратно в землю, никто не опечалится?.. Стоп! Я что, принял на веру все, о чем она сейчас говорила? Я — действительно оживший труп, натуральный ревенант, а это — пост-Апокалипсис, ну, или как она коверкает слово «Закопалипсис»?

Я не успел дать себе ответ на этот вопрос. ПАЗик как раз стал спускаться с небольшого холма, на который перед этим взбирался. Открывшаяся перспектива заставила всех посмотреть в окно, даже Аня отвлеклась от опасной игрушки. Поля странной кукурузы и подсолнухов-триффидов остались позади, а дальше начинался лес. Дремучий, темный и страшный. Вот именно так его хотелось описать. Сплошь из дубов и вязов, они сплетались кронами, и лежащий впереди путь полностью скрывался во мгле с редкими просветами, которые дальше, кажется, пропадали вовсе. Густой колючий подлесок, кусты все покрученные, будто руки стариков — подагрой. Грунтовка была похожа на язык древнего чудища, а ПАЗик — лакомый кусочек на его кончике. И сейчас мы попадем к нему в глотку.

— А нам точно туда надобно? — встревоженно спросил Офицер.

— Уж лучше туда, чем оставаться там, уж вы мне поверьте, — уверенно произнесла Вика, кивая нам за спину.

Вы когда-нибудь видели явственно стену дождя? Вот без плавного перехода: тут есть, а через десять метров — уже нет. А если не просто дождь, а гроза, с черными тучами и молниями? Казалось, я наблюдаю оживший спецэффект, картину весьма сюрреалистичную, но от того не менее пугающую. Все поглощала не просто темнота, а Тьма. От этого погодного фронта несло опасностью, дикой, первобытной, неподвластной осмыслению. Чернота буквально поглощала реальность, а не просто «падала видимость из-за осадков», как бы это назвали в новостях.

— Посмотрите на трифов и мимиков, как они кочевряжатся! — сказала Вика, указывая на стык света и Тьмы.

Я сглотнул. Растения в самом буквальном смысле слова выскакивали с корнем из земли и пытались ускакать от приближающейся непогоды. Но нет, буквально через секунды они падали, как подкошенные пулей солдаты, и все поглощал мрак неестественного ливня.

— Да уж, Черные Дожди никому не нравятся, даже Чуди. Лис, поднажми!

— Само собой. С горки вообще долетим, — ответил невидимый за перегородкой Лис. Голос его тоже выражал тревогу.

Наш ПАЗик заметно ускорился, и все предпочли умоститься поудобней и покрепче ухватиться за поручни. Зрелище скрылось за верхушкой холма. От Тьмы мы спасались в пасти не меньшей угрозы — леса, который всем своим видом наталкивал на мысли о лесах ведьм из сказок братьев Гримм…

---

[1] Я понимаю (монгольск.)