Умирая, скажи... (гет)

Фенрир в очередной раз посмотрел на волшебную палочку из клена в своей руке — еще одно доказательство того, что он человек… Она почти не слушалась его, но он тренировался, доказывая себе раз за разом, что способен контролировать свой рассудок.

Способен.

Оборотень… Сивый еле сдерживал свою натуру, часто выпуская ее наружу, о чем иногда искренне жалел. Впрочем, иногда. Внутренний зверь получал удовлетворение после каждого убийства, но это не устраивало Фенрира лишь в одном: в отличие от многих своих собратьев, он все помнил. Помнил, как кричала жертва, захлебываясь в крови, помнил, как потухали испуганные глаза, чувствовал, как разжимались сопротивляющиеся пальцы на груди, как подрагивало в предсмертных судорогах тело, помнил, как губы шептали последние слова…

Фенрир редко превращался в зверя полностью, а потому рассудок не исчезал, уступая место волчьему. Сивый еще более жестоко убивал будучи в облике человека, однако он боялся…

Боялся потерять себя.

Потому и доказывал себе каждый раз, что он человек, сохраняя облик. Кроме как в полнолуние, естественно.

— Энгоргио, — настойчиво произнес он, показывая концом палочки на обычное перо. Капелька пота скатилась по его виску, почти сразу же запутавшись в длинных грязных волосах.

Ничего не выходило. Опять.

Зарычав от внезапно накатившей злости, Фенрир резко махнул рукой, скидывая все со стола. Свеча, тускло освещавшая комнату, погасла, не успев коснуться пола. Комната погрузилась в кромешную тьму.

Сивый стоял среди разломанных вещей и мебели после десятка неудачных попыток, тяжело дыша, будто только что пробежал несколько миль.

Немного успокоившись, Фенрир закатал левый рукав и поднес к руке волшебную палочку:

— Люмос, — хриплым голосом произнес он, однако ничего не произошло. Закрыв глаза, он выровнял дыхание и повторил, на этот раз шепотом. — Люмос.

Сквозь закрытые веки он увидел слабенький свет, тут же открыв глаза. Огонек еле горел, однако его света было достаточно, чтобы увидеть надпись на его руке. Он никогда и никому ее не показывал… Она принадлежала лишь ему.

«Рано или поздно»

Он никогда не понимал, что должно произойти, чтобы кто-то сказал это перед смертью. Но, как ни странно, не это волновало его. А сама надпись, точнее ее наличие. После его превращения, когда его укусили, она не исчезла… Тогда маленький Фенрир больше всего боялся, что надпись исчезнет, и он никогда не узнает, кто его половинка, ведь ее тогда попросту не будет… Однако она была, и он знал это. У него был шанс. Был шанс жить почти как нормальному, раз в месяц превращаясь в волка…

С тех пор прошло много лет, а никого похожего на его судьбу он так и не встретил: в большинстве своем все его презирали и ненавидели, стараясь обходить стороной.

Изначально это было тяжелым ударом для Фенрира. После нападения он чудом выжил — волка прогнали, однако слишком много яда успело всосаться в кровь перед тем, как его нашли. Мальчик не умел контролировать себя, периодически превращаясь в волка и представляя угрозу не только себе, но и своей семье. Тогда ему пришлось уйти в лес. Выжил он случайно. До этого он не раз слышал о том, как новоиспеченные оборотни, которым не повезло (были такие, кто был мало затронут ядом, и потому превращался в волка лишь по полнолуниям), уходят в лес и навсегда погрязают в обличии волка, теряя в звере свою сущность. Фенрир всеми силами старался не допустить этого, и помогла ему только врожденная татуировка на руке. Она не исчезла, даже со временем. И это значило, что он человек. Только осознание, что он не один, в трудные моменты заставляло разум хвататься за жизнь и обуздывать зверя.

Дверь за спиной распахнулась и холодный голос сказал: «Ну, что, Фенрир, пора!»

Забравшись внутрь здания через только что разрушенную стену, Фенрир побежал вперед, выискивая глазами очередную жертву. Все вокруг сверкало, громыхало, рушилось. Люди что-то кричали: кто-то от боли, кто-то ругался, кто-то стонал, умирая, кто-то умолял пощадить его… По телу Сивого разливалась эйфория от чувства азарта битвы и уже нескольких совершенных им убийств. Темный Лорд приказал никого не оставлять в живых — лишь убивать.

Вдруг над головой Фенрира пролетел красный луч, разбив стену за его спиной. Обернувшись, он увидел двух ребятишек. Оскалившись, он ринулся вперед, получая безумное удовольствие, когда почувствовал, как шея одного мальчишки переломилась в его руках, а в рот хлынула еще теплая детская кровь. Мальчик даже не успел ничего сказать перед тем, как его глаза потухли, а Сивый уже снова ринулся в атаку, даже не замечая летящие в него заклинания. Он упивался страхом. И своей силой.

В груди хозяйничал зверь.

Он убивал практически направо и налево, не отдавая себе отчета в том, что делает. Точнее, внутри Фенрира бушевала настоящая буря, но он все никак не мог остановить себя, подчинив волка своей воле. Только не сейчас. В памяти Сивого четко отпечаталось выражение глаз испуганного мальчишки и крик о ненависти куда более взрослой женщины с длинными черными волосами. Он не знал, кто она, однако в голове мелькнула мысль, а вдруг это и была она — его половина? Но он понимал, что это невозможно и радовался этому, продолжая убивать…

Фенрир уже добрался до третьего этажа. Впереди в коридоре боролись двое волшебников, а неподалеку мелькнуло какое-то светлое пятно, скрывшееся за углом. Рванув туда, Сивый оказался в коротком коридоре, в конце которого стояла светловолосая девушка. Зарычав, он ринулся на нее, попутно уворачиваясь от посыпавшегося на него града заклинаний. Девушка что-то кричала, но только фраза: «Мерзкая тварь!» — коснулась его сознания, по случайности достучавшись до спрятанного глубоко внутри человека. Глянув на нее чуть более осознанно, Фенрир узнал в ней сподвижницу Поттера — он видел где-то ее портрет, но вот имя все никак не приходило на ум.

Часть ее лица была в крови, порванная местами одежда была вся в пыли, волосы спутались, а нежное лицо исказила гримаса страха и ненависти. Одно за другим она выкрикивала заклинания, и одно-таки попало в цель, оставив на его теле неглубокие царапины. Обозлившись еще сильнее, Фенрир, наконец, подскочил к девушке и, схватив ее поперек туловища, швырнул об стену.

Светлые волосы начали потихоньку окрашиваться в красный, а в уголке рта показалась капелька крови. Уловив знакомый запах приближающейся смерти, Фенрир направился к девушке, видя как она пытается подняться на ноги. Ее полный ненависти взгляд, от которого захотелось содрогнуться, усилил громкий крик:

— Ты все равно умрешь!..

Маленькое тело оказалось в руках Фенрира и, очевидно, сил сопротивляться у нее больше не было, потому что она висела как безвольная кукла, у которой изо рта бежала кровь. Внутренне пожелав изуродовать ее, Фенрир, сжав ее тело, ломая ребра, впился в ее шею зубами, разрывая на клочья, как услышал:

— Умрешь!.. Рано или поздно…

На Сивого тут же нахлынула вся боль, до этого сдерживаемая адреналином, и силы практически покинули его тело. Оторвавшись от ее шеи, он схватил ее лицо, вглядываясь в него, и не веря своим ушам. Звуки битвы исчезли, оставив лишь ее голос в голове и до боли знакомые слова «рано или поздно…». Ее тело содрогалось, кровь толчками выходила изо рта, попутно вытекала из разорванной шеи, давно залив собой всю грудь. Зверь моментально уступил, оставив Сивого одного, однако было уже слишком поздно. С полным пониманием происходящего Фенрир наблюдал, как на его руках умирает девушка, предназначенная ему судьбой. Та, которую он собственноручно убил…

Ее рука схватила его за рукав мантии, из горла вырвался какой-то булькающий звук, тело немного выгнулось в предсмертных судорогах, глаза в последний раз сверкнули ненавистью, после чего медленно потухли, вместе с тем, как рука безвольно упала, зацепив рукав и обнажив так долго лелеемую им татуировку…

Она… Это была она…

Закрыв глаза, Фенрир дико зарычал от боли, которую никогда ранее не испытывал. Он жил ради нее, только благодаря ей он смог сохранить в себе остатки человечного, а потом сам лишил ее жизни… Убил ту, которая всю жизнь спасала его, сама того не ведая…

Фенриру казалось, что его разрывали на кусочки, по крайней мере его душа точно разлетелась вдребезги, оставив только боль и страдание от осознания совершенной им ошибки.

На секунду мозг прояснился, после чего все вновь заполонило отчаяние, но Фенрир успел ухватить мысль и вспомнить…

— Я знаю тебя… — прошептал он, коснувшись ее залитого кровью лица, размазывая по белым щекам грязь. — Я знаю тебя, Лаванда Браун…

Скрыться от боли не удавалось, да и не хотелось. По коридору рядом послышались шаги, но Сивый даже не заметил этого, укачивая мертвую девушку на руках, сам истекая кровью от пущенного в него ее заклинания, и раз за разом прокручивая в голове ее последние слова.

А ее взгляд…

Он сам виноват.

Какой он после этого человек, коим себя считал? Она правильно сказала: мерзкая тварь…

— Лаванда, — вдруг прохрипел он, потянувшись к ее левой руке. За спиной показался человек, но Сивого интересовало совсем другое. — Лаванда, прости меня…

Фенрир отодвинул остатки рукава, открывая руку девушки и в вспышке зеленого света, быстро приближающегося к нему, успел прочитать татуировку…

«Лаванда, прости меня…»

Правда — это странная штука.

Сначала мы тратим кучу времени, чтобы ее узнать,

а потом всю оставшуюся жизнь, чтобы забыть

Лежа в кровати, Чжоу уже в который раз прокручивала в голове сегодняшний разговор с Гарри около совятни. Он пригласил ее на бал, а она отказала… Отказала, потому что не верила в то, что Гарри-таки обратит на нее внимание. А он обратил. Но слишком поздно…

Она уже согласилась пойти с Седриком.

Разочарование своей оплошностью разъедало душу. Да, Седрик — один из самых красивых и обаятельных людей во всей школе, он добр, весел, и ей по-настоящему легко и приятно с ним, но… Она чувствовала, что это не то. Ее бесконечно тянуло к Гарри, и она точно для себя знала, что не в его исключительности дело: просто она чувствовала, что принадлежит только ему. Почему? Не знала. Но в душе каждый раз что-то щелкало, когда она замечала его взгляд на себе, когда он проходил мимо, веселясь с неизменными друзьями…

Она корила себя, понимая: на этот раз ничего не исправить… И ей придется, танцуя с Седриком, смотреть, как Гарри кружит по залу с другой.

Жалела?

Да.

Но, если включать холодный расчет, прекрасно понимала, что Диггори — наилучшая альтернатива. Он ей даже нравился, но она видела его скорее как хорошего друга, чем как возлюбленного. Рядом с Седриком она чувствовала себя как дома, все в душе склеивалось, однако с Гарри было все будто ярче и насыщеннее… Живее.

Но Чжоу всегда терзала одна ядовитая мысль, не давая расслабиться. Надпись на руке слишком сильно напрягала девушку, особенно после того, как она, однажды не выдержав, обратилась к лучшей подруге — Мариэтте за советом, впервые показав кому бы то ни было свою татуировку.

«Достанем палочки?»

Подруга, увидев тогда надпись, поджала губы и отвернулась к окну, о чем-то глубоко задумавшись. Оглушенная очередной апатией, Чжоу не сразу добилась от нее пояснений. Вскоре Мариэтта нехотя призналась:

— Знаешь, я думаю, это Гарри…

Чжоу немного обрадовалась, но на душе все равно скребли кошки — она с опаской ждала, когда подруга закончит.

— Я ведь не предсказательница, но могу сказать, что думаю, — взволнованная Чанг кивнула ей. — Я думаю, Гарри вскоре убьют.

Дернувшись как после удара, Чжоу невидящим взором посмотрела в окно, однако ничего там не увидела, погрузившись в свои мысли.

Мариэтта не очень-то хотела говорить с подругой на эту тему, но теперь обязана была ей объяснить свою точку зрения, чтобы та не надумала чего лишнего.

— Слушай, Чжоу… Мне кажется, что Гарри не сможет всегда выживать в таких опасных ситуациях. Вспомни, что с ним случалось на первых трех курсах, а в этом году он вообще как-то попал на Турнир Трех Волшебников. Причем, чудом выжил на первых этапах. Я не умаляю его заслуг, нет, — махнула она рукой, — я просто не верю, что человек с такой судьбой всегда сможет выживать при всех выпавших на его долю… обстоятельствах. А если судить по твоей татуировке, то твоего суженого явно убьют. Причем он даже не успеет произнести ни одного заклинания… И по мне, так вероятнее всего это Гарри. Хотя, — тут же будто с сомнением произнесла она, — может, я и преувеличиваю. Да, скорее всего. В любом случае, это произойдет не скоро.

Тот разговор надолго засел в голове Чанг, заставляя девушку с опаской смотреть в будущее. Но с другой стороны, она практически убедилась в своих предположениях, что ее судьба — Гарри. Мариэтта ей сказала не совсем то, что она хотела услышать, большей частью посеяв смуту в ее душе, но главное для Чжоу она сказала: Гарри и Чжоу принадлежат друг другу.

А Седрик… Он ей нравился, и Чанг даже было немного жаль его, потому что было видно, как он неравнодушен к ней, но влюбленная в другого Чжоу даже не задумывалась об этом. Он был ее, но другом. Хорошим другом. Он всегда помогал ей, поддерживал, но об отношениях она даже не задумывалась, поэтому ей казалось вполне естественным, что она пойдет с ним на бал. Кто ж знал, что из всех девочек Гарри выберет именно ее?..

— Таак, стоп! — воскликнул Гарри, улыбаясь подходящим к нему волшебникам. Когда все подошли ближе, он довольно продолжил. — Вы все сегодня большие молодцы! Горжусь вами! Невилл, поздравляю, так держать! И всех, кто сегодня добился чего-то нового!

По залу прошел одобрительный гул, однако Чжоу молча стояла чуть в стороне, вертя в руках палочку и глядя на Поттера.

— Думаю, после праздников мы можем приступить к более сложным и редким заклинаниям. Например, поучимся вызывать Патронуса! — сообщил Гарри, заслужив радостные восклики и даже хлопки. — А теперь всем спасибо! С наступающим Рождеством.

Чжоу смотрела, как Поттер прощается с каждым, пожимая парням руку и желая всем хороших каникул. К досаде когтевранки, рядом с ним остановился Рон, но тут его схватила за локоть Гермиона и, что-то прошептав рыжему прямо в ухо, потащила его к выходу, бросив многозначительный взгляд на нее. На Чжоу.

Мысленно поблагодарив проницательность Грейнджер, Чжоу повернулась к зовущей ее Мариэтте. Вот ей как-раз-таки чуточку внимательности бы не помешало.

— Ты иди, я сейчас догоню! — немного с нажимом сказала Чжоу, быстро отвернувшись от подруги. Когда вернется в гостиную, она ей все объяснит…

Остались только близнецы Уизли и Мариэтта, которая, проходя мимо, случайно толкнула Джорджа плечом, заставив того обернуться и увидеть одиноко стоящую Чанг. Глаза прояснились, и он тут же быстро свернул фразу на полуслове и покинул Выручай-комнату, захватив с собой брата и ободряюще хлопнув Поттера по плечу.

Чжоу и Гарри остались одни.

Девушка продолжала вертеть свою палочку в руках, явно нервничая.

— Гарри, ты хороший учитель, — мягко сказала она, когда он подошел к ней достаточно близко. — До этого я не могла никого оглушить…

Легкая улыбка, возможно, скрасила ее лицо, но Чжоу слышала, как многие шепчутся у нее за спиной после смерти Седрика, тыча в нее пальцами, возможно, поэтому она теперь очень редко улыбалась… Ведь они делали лишь больнее. К ней подходили как к его девушке и высказывали свои соболезнования, а она с Седриком даже нормально не встречалась. Чжоу все металась между Седриком и Гарри, а когда, наконец, в который раз убедила себя, что Гарри — ее половина, — Диггори убили…

В душе девушки что-то оборвалось в тот день. Она только потом осознала, насколько он ей был дорог, как она его не ценила…

Чжоу все время мучило чувство вины, и она все никак не могла себя простить за то, что так мало уделила внимания Седрику, гоняясь за Гарри.

И вот теперь только Поттер стоит перед ней. Один. Без сомнений.

Ей легче.

Вечная волна ненависти к себе стихает рядом с ним, уступая место любви.

Она любит его.

И Седрика любила…

Но поняла это слишком поздно…

— У тебя все получится, — прошептал Гарри, подходя к ней на маленький шаг ближе. — Ты способная девочка.

Его рука коснулась нежной щеки, заправив за ухо прядку черных волос, задержавшись на ее коже чуть дольше, чем было положено. Да куда там!.. Уже даже само это прикосновение было слишком личным.

Они еще не оставались так наедине, это их шанс, и от этой мысли по ее коже бежали мурашки, но Чжоу должна была кое-что спросить.

— Я думаю… Я боюсь, а если бы он знал все это…

В глазах Гарри на секунду мелькнуло разочарование, но он тут же схватил ее лицо в свои руки и уверенно прошептал:

— Чжоу, поверь мне, он знал это. Он знал больше меня. Седрик был очень сильным, ты ведь знаешь, просто… — пауза затянулась, заставляя ее еще больше нервничать. Она облизала пересохшие губы. — Просто Волан-де-Морт оказался сильнее…

Девушку передернуло от звука этого имени, она хотела попросить Гарри не говорить его, как вдруг заметила выражение его лица. Его пальцы сжались сильнее, опустившись на ее плечи. Дыхание участилось, а взгляд стал таким далеким, будто он был не здесь, не с ней сейчас. Чжоу до боли в груди захотелось защитить его от самого себя. По ее щекам медленно покатились слезы.

— Гарри… Я понимаю, как тебе сейчас тяжело. Я… Я заговорила о Седрике, а он умирал у тебя на глазах… Ты, наверное, хочешь все это забыть?

Гарри даже не посмотрел на нее, погруженный в себя. Его взгляд был полон боли.

Чжоу приподнялась на цыпочки, чтобы заглянуть в его лицо, не обращая внимания на собственные слезы, обжигающие щеки. Над его головой начала распускаться омела…

Внезапно он заговорил.

Тихо.

Проникновенно.

Горячо, но так холодно, что у Чжоу кровь застыла в жилах, а по коже побежали мурашки, несмотря на жар, исходящий от его пальцев.

— Знаешь, ведь это я уговорил его схватиться за тот чертов кубок на счет «три». Мы думали победим и все, а потому уже расслабились… Знаешь, что сказал Седрик, когда мы оказались на кладбище? Он предложил достать палочки… Но мы все равно не успели, понимаешь?! Хвост он… Я не успел… мы только достали палочки, как в него тут же прилетел зеленый луч, он даже сказать ничего больше не смог… «Убей лишнего», — приказал тогда Волан-де-Морт… Лишнего… Если бы я взялся за кубок один, как Седрик мне и говорил…

Голос Гарри сорвался, он замолчал, тяжело дыша. Чжоу же даже не могла сделать нормального вдоха. Ее будто ударили под дых, лишили воли, забрали все тепло.

По щекам девушки сильнее заструились слезы, оставляя мокрые дорожки, но это было ничем по сравнению с той болью, которая расплескалась у нее внутри.

Седрик.

«Предложил достать палочки…»

«Даже сказать ничего больше не смог…»

Последнее, что он сказал: «Достанем палочки?»

То есть…

Она знала это почти наверняка…

Поймав на себе внимательный взгляд Гарри, Чжоу сквозь слезы прошептала, попытавшись улыбнуться.

— Омела…

Как же она ненавидела себя в этот момент, но не могла иначе. Без Гарри она сейчас не справится…

Готовая порваться на кусочки от чувства вины, Чжоу закрыла глаза и потянулась к человеку, чьи руки уже обвили ее талию, притягивая к себе…

Их губы соприкоснулись.

Она целовала Гарри впервые, но уже знала, что этот поцелуй последний. Прощальный. И она даже не знала с кем она прощалась сейчас больше: с Гарри или же с Седриком, тем, кто был предназначен ей судьбой?..

Алиса проснулась в холодном поту, тут же замахав руками перед собой, будто отталкивая кого-то, жадно хватая пересохшим ртом воздух. Ей вновь приснилась та страшная женщина в окружении трех не менее страшных мужчин. По комнате разносился их жуткий смех, а из их палочек вырывался какой-то яркий свет.

Он причинял боль.

Невыносимую боль.

Алиса помнила, как кричала, срывая горло и катаясь по полу от жутких мучений, а еще, последнее, что она помнила, перед тем как отключиться, — глаза василькового цвета, бездушно смотрящие на нее. Глаза человека, который страдал вместе с ней.

Умирал вместе с ней.

Терял рассудок вместе с ней…

Восстановив дыхание, она потянулась и присела на койке, оглядываясь, будто изучая то место, где она оказалась. Вновь.

Она просыпалась здесь каждый день, но судя по ее поведению, редко узнавала, где находится.

Фрэнка она практически не воспринимала. О понимании того, что они супруги, и говорить было нечего. Остатки сна целыми днями мелькали где-то в ее голове, не отпуская Алису, постоянно пугая ее.

Фрэнк ей почти не помогал — он и сам погряз в мучительных видениях, практически не узнавая жену. Они просто привыкли к тому факту, что живут постоянно вместе, но задумываться о чувствах больше не могли.

Однако периодически в их больничной жизни мелькало между ними что-то, что очень хотелось бы назвать любовью. Но чаще в палате царила гармония пустоты и утраты. Некая безысходность.

Алиса спустилась с кровати на четвереньки и открыла тумбочку, скрипом разбудив Фрэнка, спящего недалеко от нее ближе к ширме, которая отделяла их от остальных пациентов. Шкафчик был почти полностью заполнен «Лучшими взрывающимися жевательными резинками Друбблс», одну из которых Алиса схватила и, быстро засунув лакомство в рот, аккуратно положила фантик поверх тумбочки. Яркий ягодный вкус быстро растворился в куче маленьких взрывов на ее языке, заставив губы женщины блаженно растянуться.

Она поднялась на ноги и по привычке подошла к кровати Фрэнка, аккуратно опустившись на край. Мужчина поднялся и, точно скопировав позу жены, уселся рядом.

Они не проронили ни слова.

Просто сидели, не двигаясь.

Глядя куда-то в пустоту.

В такие моменты, Алиса не чувствовала ничего, видения отступали, давая женщине свободу. Она радостно парила в облаках, полностью расслабляясь. Но стоило только ей посмотреть в глаза Фрэнка, как тяжесть прошлого придавливала ее стальным прессом, лишая возможности двигаться и мыслить.

Его родные васильковые, и совершенно пустые глаза.

Обычно проходило несколько часов перед тем, как она или Фрэнк впервые поднимались с кровати. Чаще уходила Алиса: она шла к мусорке, кидала туда жвачку и вновь подходила к тумбочке и, опустившись на четвереньки, доставала новую упаковку.

На этот раз они просидели так три часа, и Алиса вдруг придвинулась чуть ближе к Фрэнку, взяв его за руку. Она на нее даже не смотрела, просто держалась, приводя мысли в порядок.

Насколько это возможно.

Фрэнк же удивленно уставился на руку, но вскоре и в его взгляде все эмоции растворились, уступив мрачному бездушию.

Через пятнадцать минут к ним заглянула санитарка. Взгляд Алисы прошел будто сквозь нее. Очевидно, это была новенькая, потому что Тину и Кейт Алиса так или иначе узнавала, тихо вставая и молча подходя к ним. Женщина долго к ним привыкала, но потом начала воспринимать их почти как Фрэнка: как данность, даже привычку. Хотя Фрэнк ей был еще и помощником…

Деловито осмотрев пациентов, новая санитарка что-то пробормотала себе под нос по поводу мусора и, схватив с тумбочки Алисы фантик, понесла его в урну. В ту же секунду больная моментально выросла перед носом девушки. Женщину было не узнать: глаза метали молнии, а тело, казалось, было полно энергии. Ледяной голос приказал:

— Отдай.

Содрогнувшись, санитарка попыталась оправдаться тем, что мусор надо выкидывать, но Алиса просто молча сделала маленький шаг вперед, практически нависнув над маленькой девушкой. Та, поджав в испуге губы, быстро протянула женщине фантик, удивленно пронаблюдав за тем, как Алиса, заполучив столь ценный для нее кусочек фольги, мурлыкая и покачиваясь из стороны в сторону, подошла к своей тумбочке и аккуратно положила его на деревянную поверхность.

Во второй половине дня (фантиков на тумбочке было уже три) к ним за ширму заглянула довольно странная парочка: старая дама могучего вида в зеленом платье и остроконечной шляпе с чучелом стервятника, а рядом с ней довольно пухлый подросток с добрым и наивным лицом.

— Алиса, Фрэнк!.. — тут же начала что-то говорить старуха, но молодая женщина не слушала: взгляд ее был прикован к застенчивому мальчику, робко ей улыбающемуся.

— Привет, мама, — еле слышно пробормотал он.

В руках Невилл держал так горячо любимый им кактус, за которым он столь трепетно ухаживал последние годы.

— Мам, пап, я принес вам мою Мимбулус Мимблетонию. Это очень редкое и хорошее растение. Но оно умеет защищаться, — Невилл поставил горшок на подоконник и широко улыбнулся: он готов был отдать что угодно ради своих, пусть и сумасшедших, родителей.

Алиса тихонько подошла к подоконнику и коснулась кактуса, из которого тут же брызнула доза смердящего сока. Невилл подскочил к матери, хлопоча, чтобы все убрать, как она внезапно расхохоталась, муслякая между пальцами противную жидкость и размазывая ее по бледной коже. Посетители застыли, не веря своим глазам: Алиса почти никогда не говорила, что уж тут было говорить о смехе.

К женщине подошел Фрэнк и пальцем мазнул на себя тошнотворную жидкость. Алиса улыбнулась и намазала ему еще смердящего сока на лицо, после чего они оба со смехом полностью вывозились в этой вонючей жиже.

— Хорошо, что ты принес этот кактус, Невилл, ты молодец, — хлопнула его бабушка по плечу, аккуратно, но настойчиво поворачивая внука к выходу. Он попытался было запротестовать, но миссис Долгопупс тут же шикнула на него и скорее покинула палату.

Алиса и Фрэнк даже не заметили ухода родственников, продолжая по-детски возюкаться в грязи. Только в душе Алисы что-то дернулось, заставив ее схватить фантики с тумбочки и выйти в коридор в поисках сына.

Но его уже не было.

Алиса бы так и простояла до вечера, если бы ничего не понимающий Фрэнк не пришел и не вылил ей на голову очередную порцию сока, заставив ее со смехом вернуться за ширму.

Перед сном новая санитарка помыла их и уложила со словами, что им необходимо поспать. Ни Алиса ни Фрэнк даже не сопротивлялись, послушно заняв свои места на белых кроватях. Перед сном начиналось их время, и они неизменно тратили его на разговоры. Обычно первой начинала говорить Алиса:

— Фрэнк, — тихонько звала она. — Фрэнк…

Вечер — единственное время, когда женщина вспоминала, как зовут ее мужа, чего нельзя было сказать о нём: Фрэнк не забывал имени своей жены.

Никогда.

— Алиса… — будто эхом отозвался мужчина.

Они даже не смотрели друг на друга, их взгляды изучали потолок или стену, но в комнате не было ни шороха, ни звука, если не считать их тихие голоса.

Они звали друг друга, несвязно вспоминали о смердящем соке, называя его водичкой, но сегодня разговор был уж слишком коротким: Алиса почувствовала как устала от всего пережитого и после длительного молчания умоляюще прошептала:

— Не оставляй меня, Фрэнк…

У любого, кто слышал ее голос, шли мурашки по коже, и новая санитарка, тайно наблюдавшая за ними из-за ширмы, не была исключением. Откуда ж ей было знать, что именно это Алиса говорила каждый день, засыпая, и всегда получая такой же неизменный ответ от Фрэнка:

— Я всегда буду с тобой, Алиса.

Услышав заветную фразу, женщина блаженно закрыла глаза, быстро погружаясь в очередной кошмар, в котором определенно фигурировала Беллатриса Лестрейндж.

Алиса неприметно сидела на стульчике возле подоконника, чинно сложив руки на коленях и глядя не то на подарок сына, не то изучая унылый пейзаж за окном. Молодая женщина, она выглядела почти как старуха: ранее черные волосы поседели, морщины избороздили ее лицо, карие глаза миндалевидной формы потеряли свой теплый оттенок, и только руки выдавали ее истинный возраст. Встреться с ней обычный человек на улице, он бы ни за что не поверил, что ей нет и сорока…

В комнату влетела та самая новая санитарка, привнося в палату живость и хорошее настроение:

— Алиса, Фрэнк! Я придумала вам занятие! — проработав с ними несколько дней, Эли не выдержала этой безысходной атмосферы, за все время разбавленной лишь раз весельем от испачкавшей все Мимбулус Мимблетонии. Девушка решила во что бы то ни стало попробовать пробудить в них чувства, ведь было видно, как они любят друг друга, просто не понимают… Не зря же диалог перед сном всегда заканчивался одинаково:

— Не оставляй меня, Фрэнк…

— Я всегда буду с тобой, Алиса.

Эли встала посреди комнаты, держа в руках обычные гусиный перья, чернильницу и несколько пергаментов. Дождавшись, пока пациенты обратят на нее внимание, она громко объявила:

— Мы с вами будем учиться читать и писать!

Как ни странно, Алиса вдруг оторвалась от ничегонеделанья и молча подошла к новой санитарке, чуть склонив голову набок. В ее взгляде сквозила некая заинтересованность. Она взяла из рук Эли лист пергамента и опустилась на пол прям там, где стояла. Ее пальчики нежно поглаживали чуть шершавую бумагу, а губы мелко шевелились, будто Алиса что-то говорила, но ни звука не вырвалось из ее рта. Через несколько секунд рядом с ней опустился и Фрэнк, выжидающе уставившись на санитарку.

Бодро кивнув, Эли раздала своим подопечным перья и потихоньку начала объяснять, что же такое буква «А», и как ее писать.

Спустя три часа санитарка обреченно выронила перо: ей хотелось плакать. Алиса и Фрэнк оказались на удивление терпеливыми учениками, однако терпения не хватало у самой Эли: за все это время они так и не смогли выучить ни одной буквы. Сначала все пошло как по маслу — руки Фрэнка и Алисы сами вспомнили, как пользоваться пером, и женщина тут же начала рисовать цветочки, напевая себе под нос. Радости Эли не было предела: она боялась, что придется объяснять еще и это, но с этим проблем не возникло, а вот дальше…

Алиса и вечно хмурящийся Фрэнк внимательно слушали Эли — насколько она могла это оценить, — но среди кучи палочек спустя три часа так и не смогли найти букву «А», с которой все и началось. Девушка готова была взвыть от досады, но сдаваться она не собиралась. Уложив своих подопечных, она встала за ширмой, слушая, о чем они говорят. Говорящий более разумные вещи Фрэнк на этот раз молчал, а Алиса так и не сказала ничего толкового, постоянно повторяя: «Я все равно тебе ничего не скажу!». Возможно, она разговаривала со своей мучительницей, возможно просто бредила непонятно о чем. Но в ее голосе слышалось столько боли, что хотелось помочь, но Эли понимала: это невозможно.

От такого не спасти.

По комнате разнеслись еле слышные всхлипы: Алиса в который раз мысленно переживала пытку, наблюдая будто со стороны, как она и Фрэнк как куклы ломаются напополам, потом еще раз…

Потом еще…

И еще…

На душе осталось полное опустошение, эмоции практически покинули Алису, оставив только уже почти привычный страх.

Страх, к которому нельзя привыкнуть…

Сквозь слёзы прошептав: «Не оставляй меня, Фрэнк», — и дождавшись ответа мужа, Алиса наконец закрыла глаза и практически сразу окунулась в небытие.

С той первой попытки Эли научить Алису и Фрэнка читать прошло уже две недели, а они так и не сдвинулись с мертвой точки. Санитарка использовала много разных способов, чтобы объяснить все доступно и понятно, но теперь возможности ее фантазии иссякли. Эли, ожидавшая уже хоть какого-то результата, не выдержала и бессильно заплакала, когда Алиса в очередной раз нарисовала крестик вместо буквы «А», а Фрэнк указал на квадрат…

Алиса, успевшая привязаться к Эли, потому что она занималась с ними как никто до этого, осознала, что происходит что-то неправильное. Она опустилась на колени рядом с девушкой и безмолвно положила ей голову на плечо.

Эли, тронутая до глубины души, успокаивающе прошептала, погладив Алису по голове: «Все хорошо, дорогая. Я просто хотела вам помочь… Похоже, не получится…». В голосе Эли Фрэнку почудилось столько горечи, что он вдруг нахмурился и подполз к ним поближе.

Алиса протянула ему руку, желая скопировать движение санитарки и погладить мужа по голове, но он перехватил ее и нежно повернул ладонью вверх. В его глазах загорелось понимание. Губы его беззвучно зашевелились, и он мягким движением приподнял рукав легкой алисиной рубашки, обнажив ее татуировку. Эли, никогда не видевшая ее раньше, наклонилась, чтобы посмотреть, как тут же вновь залилась слезами, стоило только ей прочитать, что там написано. Алиса удивленно поднесла руку к глазам и начала внимательно изучать татуировку, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Вдруг ее лицо прояснилось, и она, ткнув пальцем, протянула Эли руку, четко выговорив: «А». Девушка сначала не поверила своим глазам, как указательный палец сдвинулся вниз по руке и остановился, а Алиса, улыбаясь, повторила: «А». Вдруг из-за ее плеча вынырнула рука Фрэнка и он, указав на последнюю букву в ее татуировке, довольно произнес «А».

После этого дело пошло настолько быстро, что Фрэнк и Алиса почти за неделю выучили все оставшиеся буквы, которые были у них на руках. Живой интерес к тому, что там написано, подогревал их, заставляя тратить на это большую часть времени. То и дело слышались радостные возгласы: «С! В! И!..» Радости Эли не было предела. Наконец-то в палате появилось чувство до того неведомое чете Долгопупсов, теперь же они его ощущали вокруг себя: надежда…

В тот вечер, когда Алиса уже узнала все буквы, какие были на ее руке, лежа в кровати, она медленно прочитала: «Я вс…е...гда буд…у с т…обо…й, Али…са». Мягко улыбнувшись, она ласково прошептала:

— Не оставляй меня, Фрэнк…

И услышав заветное:

— Я всегда буду с тобой, Алиса, — плавно погрузилась в сон на этот раз без сновидений. В душе Алисы этой ночью царило волшебное спокойствие…

На следующее утро Эли застала Алису одиноко сидящую у окна и практически сдирающую ногтями татуировку со своей кожи. Заглянув ей в лицо, Эли отшатнулась: в глазах женщины застыло полное безразличие к жизни.

Она не поняла…

Не поняла, что значат те слова…

Для нее это было лишь игрой, которая с прочтением фразы на руке закончилась. Алиса добилась своей цели: прочитала, и больше ее ничего не интересовало… По палате вновь растеклась беспощадная пустота и безысходность. Пораженная Эли застыла на месте, не зная, как ей быть. Алиса ее больше не узнавала. Она лишь молча смотрела на Мимбулус Мимблетонию, ритмично соскабливая с руки кожу.

Фрэнк подошел к Эли, молча ее обнял и, отпустив, лег на кровать, отвернувшись к стенке. В его глазах не было пустоты. Васильки Фрэнка были полны боли и страдания от осознания…

А нечего было осознавать.

Он не понимал, что значат эти надписи на руках, не понимал, зачем они, не понимал их смысла…

Эли вихрем вылетела из комнаты, не в силах выдержать эту гнетущую атмосферу, от чего с тумбочки на пол слетело сразу три фантика…

Алиса посмотрела на них и отвернулась, оставив такие ценные ранее бумажки лежать на полу…

— Догони меня! — задорно кричал вихрастый мальчишка, убегая от растрепанной светловолосой девочки, которая нещадно задрав юбки, гналась за ним, громко пыхтя. — Ну же, Цисси, давай!

Со стороны послышалось немножко обиженное:

— Сириус, да хватит тебе уже ее дразнить, пойдемте к нам!

На ходу показав язык, мальчуган крикнул:

— Не бузи, Регулус! Белла, Дори, ай-да с нами!.. — фразу договорить Сириус не успел, так как отвлекся на маленький снежок, который летел ему прямо в голову. Еле увернувшись, он громко возмутился. — Эй, мы договаривались без магии!

Девочка на бегу пожала плечами и с ехидцей сообщила:

— Оно само!

Прыснув со смеху, Сириус резко рванул влево, потому что прямо перед носом возникла Белла, решившая-таки помочь сестре поймать хулигана. Погоня набрала новые обороты, и вскоре детские крики и веселое улюлюканье заполнили собой весь сад Блэков, забравшись даже в самые темные и укромные уголки.

Регулус быстро догнал Сириуса и теперь с громким воплем убегал от всей оравы, прячась в самых заросших местах небольшого парка.

Сириус, который отстал от сестер, чтобы немного передохнуть, вновь рванул вперед, резво перепрыгивая через торчащие корни, как чуть впереди и правее услышал девичий вскрик. Ни секунды не колеблясь, юный Блэк ринулся в ту сторону, застав Нарциссу, пытающуюся подняться с земли. Коленка у нее была разбита, а кожа на руке — стерта тонким слоем — одно из самых неприятных ощущений. Сириус тут же подхватил девчушку под мышки и резво поставил ее на ноги.

— Ты в порядке? — заботливо спросил он.

Нарцисса громко фыркнула, попытавшись изобразить на лице улыбку, которая скорее напомнила болезненный оскал.

Сириус наклонился, чтобы взглянуть на коленку, из которой бежала кровь, как ему на голову упала целая охапка снега.

— Цисси! — возмущенно крикнул он, чувствуя, как ледяные струйки побежали ему за шиворот. После чего расхохотался. — Ну, если ты способна так издеваться над бедным человеком, то точно все в порядке!

В ответ ему прилетела вполне искренняя улыбка.

Холод вдруг резко накрыл Сириуса своими щупальцами, мальчик начал быстро отряхать снег с головы, но было уже поздно: холод пробрал его до костей. Сириус запрыгал на месте, стараясь согреться под палящими летними лучами, но ничего не помогало… Тепло исчезло из его тела. Похоже, насовсем…

Безнадежно…

«Нет, нет, нет! — зашептал Сириус, очнувшись от далеких, но таких дорогих сейчас воспоминаний. — Только не сейчас, пожалуйста, неееет…»

Тело Сириуса выгнулось, когда дементор, схватившись своей покрытой струпьями рукой за прутья решетки, высосал из мужчины очередное счастливое воспоминание.

То самое…

Тяжело рухнув на пол, Сириус жалко заскулил, отползая в другой конец маленькой камеры в надежде, что он будет подальше от страшного существа. Его трясло от жуткого холода, который моментально пробирал его исхудавшее тело в присутствии дементоров. За эти годы Сириус уже успел забыть, что такое тепло, а потому с трудом находил в закоулках своего сознания воспоминания, связанные с летом. В голове возникло лишь желание, которое помогало ему выжить: желание убить Петтигрю… Сколько дементоры ни пытались, они так и не смогли вытащить из него эту мысль. Попросту не могли: она не была счастливой.

Заметив, что дементор так и не уходит, Сириус, не выдержав его натиска, превратился в собаку, тем самым пряча свое сознание…

Пользуясь этим, он сравнительно редко терял свои воспоминания, но и жить постоянно в образе пса не мог: без воспоминаний он никто. Периодически он в облике человека забивался в дальний угол камеры и с головой уходил в воспоминания, чтобы не сойти с ума, но после этого ему редко удавалось сохранить то воспоминание, в котором он тонул: дементор сразу же забирал его, стоило только Сириусу потерять бдительность, расслабившись.

Так произошло и на этот раз.

Лишенный счастья и вынужденный постоянно чувствовать страх, жуткий холод и угнетение, Сириус не мог себя контролировать, когда что-то светлое нарушало эту безнадежную гармонию.

Мягко улыбаясь, слыша смех Нарциссы, Сириус совсем забылся и не распознал во внезапном холоде снега опасность, а зря…

Теперь он больше никогда не вспомнит, как в тот день ее большие глаза с лукавым задором смотрели на него, как она смеялась, увидев его реакцию на снежную шапку, или же не вспомнит ее озорной взгляд, когда она, тяжело дыша, гналась за ним через весь сад Блэков…

Дементор, который принес ему миску с едой и по стечению обстоятельств вытащил из него кусочек души, быстро ушел, не почувствовав новых следов счастливых воспоминаний, но Сириус все же не сразу, тихонько скуля, подполз к миске и тут уж практически моментально вылакал то жуткое варево, которое находилось в тарелке.

По обычаю не наевшись, пес отполз обратно в дальний угол крохотной камеры и, почувствовав небольшое облегчение, сложил тяжелую голову на лапы и вскоре забылся уже привычно-беспокойным сном.

Практически высунув голову за металлические прутья, Сириус моментально оценил обстановку, быстро прикинув, как скоро к нему подойдет очередной дементор. Времени еще было достаточно: в его распоряжении имелось около пяти минут…

Усевшись в углу, Сириус ненадолго приоткрыл свое сознание и нырнул в воспоминание с маленькой блондинкой с головой. Он не знал, почему, будучи в тюрьме, он постоянно думал о Нарциссе, ведь она даже не была его любимой сестрой. Хотя, если задуматься… Ведь у них просто не было общих тем для разговоров, их интересы не совпадали, но между ними никогда не было ненависти, как та, которая разъедала душу Блэка по отношению к Беллатрисе.

Нарцисса, она ведь…

— Блэк Сириус! — как всегда громко объявила Минерва МакГонагал, обводя суровым взглядом первокурсников. Подмигнув Джеймсу, с которым они только что познакомились в поезде, Сириус, не колеблясь, подошел к стулу, гордо вскинув голову, на которую тут же водрузили Распределяющую шляпу.

Он знал, что сейчас все услышат. И ничуть не сомневался в своем решении. Он был уверен: он поступает правильно.

— ГРИФФИНДОР! — громогласно разнеслось по залу, и Сириус, глядя прямо в ошарашенные глаза держащей ему рядом с собой место Нарциссы, с ехидной улыбкой прошествовал к бурно аплодирующему столу красно-золотых.

— Цисси, не переживай. Да что со мной случится? — в который раз повторил Сириус, сидя на подоконнике школы и беззаботно болтая ногами. — На каникулы я останусь в замке или поеду к Поттерам, но домой точно не вернусь. Ты же знаешь мою матушку. Летом приеду, там уж разберемся, может подостынет за год.

Девушка всеми силами старалась скрыть за безразличной маской свои эмоции, но Сириус был благодарен судьбе за то, что она пока этому не научилась настолько хорошо, чтобы он перестал ее понимать, несмотря на то, что была старше двоюродного брата на три года. Взяв ее за руку, он заглянул ей в глаза.

Нарцисса насупилась:

— Я останусь в замке с тобой.

Сириус лишь расхохотался. Очень часто они общались так, будто из них он был не младшим, а старшим братом, что, впрочем, и неудивительно: среди родных сестер Нарцисса была младшей, в то время как Сириус был старше Регулуса.

— Не говори ерунды. Ты мне больше поможешь, если съездишь домой и хоть чуть-чуть убедишь моих, что Гриффиндор — это не так уж и страшно, — он говорил это, прекрасно понимая, что это как в равной степени невозможно, так и не нужно ему, но Сириус искал уже любой повод, чтобы хоть немного успокоить сестру. Задорно подмигнув ей, он спрыгнул с подоконника и, потрепав ее за щеку, стремительно убежал, напоследок добавив. — Не кисни — приключения только начинаются!

Вернувшись из воспоминаний, Сириус радостно улыбнулся: он успел… Он успел до их прихода, и теперь это еще на некоторое время останется только с ним…

Успел…

Через несколько секунд это легкое чувство эйфории от своей маленькой победы стало быстро затухать, а вскоре и вовсе растворилось в угрюмом и сером настроении, лишенном хоть чего-нибудь радостного или веселого. По коже побежали мурашки, которые ледяными осколочками впивались в нее, цепляя собой не только тело, но и разум. Почувствовав приближение дементора по резко заледеневшим стенам там, где он успел отогреть уже своим теплом, Сириус тут же превратился в пса: лишние встречи с дементорами ему были ни к чему. Тяжело опустившись на пол, он принялся с присущей псу неподвижностью изучать своего тюремщика, который все никак не хотел уходить, пытаясь достать какие-то ниточки, что-то, чтобы разгадать его, Сириуса, секрет…

Положив лапу туда, где у него в человеческом обличии находится татуировка, пес вскоре прикрыл глаза и начал методично постукивать хвостом по стене, отмеряя время, насколько это было возможно.

Сквозь сон Сириус закричал: он неосторожно уснул, забывшись, в облике человека, а в этой тюрьме невозможно спать спокойно: если вы не сходите с ума от постоянных кошмаров, то попросту умираете от опустошения и холода… Сириус не был исключением, однако способности анимага сглаживали эмоционально-резкие пробуждения, которые так любили дементоры. Он старался спать только в облике собаки, но иногда разум его подводил, и он засыпал задумавшись о чем-то или, ожидая, когда уйдут дементоры просто из-за того, что у него не было жизненных сил.

Дементоры высасывали из него все. Они наслаждались его беспомощностью… Однако Сириус не сдавался, он боролся до последнего, несмотря на то, что зачастую им уступал… Прошло уже много лет, а он все не терял надежды, он верил: он убьет Питера Петтигрю.

Успокоившись, он вдруг вспомнил, как они с Джеймсом и Люпином создали карту мародеров. В голове всплыл один из коридоров Хогвартса, по которому они неслись, окрыленные долгожданным успехом. Джеймс тогда на ходу поцеловал в щеку проходящую мимо Лили, практически сбив с ног Снегга, стоящего рядом, и рассыпав его книги, а Сириус… Он сам не ожидал от себя такой прыти, когда он, встретив сестру, с криком: «Мы сделали это, Цисси, понимаешь, сделали!!!» — схватил ее, крепко обхватив талию, приподняв и прижав к груди, и начал кружить на месте, радостно восклицая. После чего аккуратно поставил ошарашенную сестру и побежал дальше, оставив ее саму объясняться перед сопровождавшими ее слизеринцами.

Тонкая улыбка разрезала изможденное лицо Сириуса, принявшее мечтательное выражение. Он и не заметил, как по подбородку сбежала соленая капелька крови из треснувшей губы, затерявшись где-то в нестриженной бороде: давно уже на его лице не появлялась улыбка.

Нарцисса…

Да, была у него такая сестра…

Но Сириус уже практически ничего о ней не помнил, кроме тех моментов, когда она стояла позади ссорящейся с ним Беллы, готовой полить его всей грязью, на которую она только была способна. Эти воспоминания дементоры не забирали, а вот с Нарциссой не оставили почти ничего…

Случайно остававшийся этот момент и еще одно… Они его не забрали, наверно потому, что оно не было счастливым…

Нарцисса сидела с так несвойственно ей опущенными плечами, храня на лице маску полнейшего безразличия, но как только Сириус, опустившийся перед ней на колени, коснулся ее щеки, нежно прошептав: «Цисси…» — маска треснула, и на лице моментально проступила вся боль, сдерживаемая хрупкой девушкой. Спрятав лицо в ладонях, она беззвучно зарыдала…

Из всей семьи Блэков в замке их было только трое: Нарцисса, Сириус и Регулус, недавно поступивший в Хогвартс. Но ни Сириус, ни Нарцисса, не поддерживали теплых взаимоотношений с младшим братом, помешанном на идее служения Темному Лорду с самых малых лет. Однако и вместе их тоже можно было встретить нечасто: мало кто во всем замке знал, что холодная красавица с седьмого курса Слизерина и безбашенный хулиган-гриффиндорец, учащийся лишь на четвертом курсе, брат и сестра друг другу, пусть и двоюродные.

— О, Сириус… — раздалось из-за тонких пальчиков, скрывавших ее глаза.

Он промолчал, ожидая, когда девушка продолжит, предоставляя ей самой решать открываться ему или нет. Гнетущая тишина могла бы очень давить на Сириуса, если бы он не увлекся разглядыванием внешности будто бы идеальной Нарциссы. Он не видел ничего, что могло бы его не устраивать…

— Ты знаешь Люциуса Малфоя? — внезапный вопрос застал Сириуса врасплох, чуть не заставив его вздрогнуть.

— Это тот белобрысый с твоего курса, которого еще Слизнорт вчера хотел выгнать?

Ответом ему послужил лишь кивок, после чего лицо открылось, и Нарцисса посмотрела Сириусу прямо в глаза.

— Мои родители заключили с Малфоями контракт. Теперь… — ее голос предательски дрогнул, — мы помолвлены…

Сириус помнил, как успокаивал тогда плачущую девушку, корившую несправедливость жизни. После того, как Андромеда вышла замуж за Теда Тонкса, за магла, Беллатрису и Нарциссу фактически лишили выбора: Белла уже была замужем за Лестрейнджем, а Цисси без ее ведома помолвили с Люциусом.

В тот раз они поменялись ролями. До этого был случай, когда Вальбурга особо яростно кричала о предательстве своего старшего сына, срывая на нем всю злость, к которой присоединилась приехавшая тогда Беллатриса. Сириус был настолько зол, что готов был ломать и крушить все вокруг, но еле сдерживал себя, пытаясь погрузиться в письмо, которое писал Джеймсу. Тогда ему помогла Цисси, которая тихонько зашла в его комнату и молча села рядом, положив руку на его плечо. Печально улыбнувшись ей, Сириус уже спокойней дописал Поттеру, где предупредил его, что завтра приедет к нему до конца лета. Поцеловав сестру в щеку, он попросил ее забыть о том, что она приходила к нему сейчас, и сделать вид, что так же глубоко уязвлена его поступком. Ничего не понимающая тогда Нарцисса кивнула только после того, как Сириус серьезно уточнил, как это важно, добавив, что это очень поможет ему. Он попросил ей довериться, и она сделала это… В тот год они встретились в следующий раз лишь в Хогвартсе. С того случая Сириус каждое лето жил у Джеймса, а на его родовом гобелене появилось уже второе черное пятно. Его лицо выжгли так же, как и его сестры Андромеды… Она была единственной, с кем Сириус виделся с того момента из семьи вне стен школы. И он был тогда чертовски прав, когда попросил Нарциссу «возненавидеть его», ведь Вальбурга была готова убить любого, кто мог сказать хоть слово в защиту ее непутевого сына.

Усмехнувшись своим мыслям, Сириус еще чуть ниже сполз по стене, вновь окунаясь в тот момент, когда он кружил Нарциссу посреди коридора… На какую-то долю секунды ему показалось, что он счастлив…

Пока теплое воспоминание не покинуло его голову навсегда, оставив Сириусу жалкое чувство опустошения, ощущение нехватки чего-то важного… Дементор забрал все теплое, что в нем оставалось по отношению к Нарциссе, он больше не помнил ее…

Заметив двух мальчишек, один из которых безостановочно сучил ногами, а второй с трудом пытался его поднять, Люциус с размаху налетел на них, сбив стоящего и тут же угрожающе зашипев:

— Пророчество, Поттер! Дай его мне!

Кончик его палочки тут же уперся Гарри в ребро, заставляя того поморщиться от боли.

— Нет… отпусти… Невилл, держи! — крикнул мальчишка, катнув пророчество по полу. Долгопупс, на удивление, поймал шарик и тут же прижал его к груди. Малфой медленно выпрямился, наставив палочку на Невилла, однако не успел он произнести и слова, как его отшвырнуло заклинанием Гарри и ударило о каменную платформу, на которой сражались Сириус и Беллатриса. Спину прожгла нестерпимая боль, и Люциус на несколько секунд потерялся в пространстве, абсолютно не понимая, что происходит.

Когда его взгляд смог сфокусироваться на происходящем, Малфой увидел, как взявшийся непонятно откуда Дамблдор ловко разделывается с Пожирателями, связывая одного за другим. Сил не было, потому Люциус даже не сопротивлялся, когда его тело опутали веревки, нещадно сжав ребра и запутав длинные белые волосы так, что он даже не мог двинуть головой. С этого ракурса ему было прекрасно видно, что происходит. Сражаться продолжали лишь Беллатриса и Сириус; от стен эхом отразился его смех, когда он в очередной раз увернулся от красного луча, посланного сестрой.

— Ну же, давай! Посмотрим, на что ты способна! — воскликнул Сириус, и его голос раскатился эхом по огромной комнате.

В ту же секунду красный луч прилетел ему ровно в середину груди. Тело Блэка выгнулось дугой, а потом чертовски медленно упало, скрывшись за занавесом, закрывающим арку. Закричал Поттер, а губы Люциуса растянула победная улыбка, когда его глаза встретились с черными глазами Беллы, которую уже ничего не волновало: она убила того, кого ненавидела всей душой, пусть это и был ее брат…

По комнате разнесся ее дьявольский смех.

Нарцисса даже не ожидала, что ее так сильно заденет смерть Сириуса. Последний раз она видела его через несколько дней после того, как родила Драко. Люциус тогда уехал на день-два в Норвегию, и она позвала к себе брата, единственного из семьи, кому она по-настоящему доверяла. Она безумно хотела поделиться с ним своим маленьким счастьем, тем, кто мог развеять ее серые будни с нелюбимым человеком. И Сириус не подвел, он тут же пришел, не прикрываясь делами, и искренне порадовался за сестру. Он даже подержал на руках маленького Драко, пока она быстро переодевалась для того, чтобы было его удобнее кормить, в то время как Люциус так и не прикоснулся к их ребенку, называя его исключительно «наследник».

До момента, как Сириус попал в Азкабан, они даже частенько переписывались, хоть Нарциссе и приходилось скрывать свою почту не только от Люциуса, но и от эльфов, которые вполне могли на нее доложить мужу.

Сириус был дорог ей, он был ей опорой. Пусть они общались редко, но она знала, что всегда может положиться на него, и он всегда помогал ей, когда была необходима помощь. Сириус всегда защищал свою сестру…

Однако после того, как он сбежал из Азкабана, Нарцисса написала ему, прознав, что он вновь примкнул к Ордену Феникса. Ответом же ей было гневное послание о том, как она вообще смеет писать такое, ведь на этой войне родственные связи больше ничего не значат, после чего был очень дружеский совет больше не писать ему, за которым крылась явная угроза. Тогда Нарцисса чуть не задохнулась от обиды, ей казалось, что ей плюнули в душу… Позже уже она догадалась, что это последствия Азкабана и влияние орденцев… Она понимала, что Сириус не виноват, но легче не становилось… Она потеряла его, потеряла…

Примерно с такими мыслями Нарцисса вступила на территорию Азкабана. Она должна была повидаться с мужем. С его заключения уже прошло три дня, а Нарцисса только сейчас смогла выбраться из дома. Дементоры проводили женщину к мужу. Она настолько устала, что даже не могла вызвать Патронуса, поэтому эти минуты казались ей одними из самых долгих в ее жизни… Она была в ужасе, представив, как Сириус пережил здесь целых двенадцать лет…

Двенадцать!

Перед ней открылась камера, в которой она увидела Люциуса. Его глаза были безумны, волосы были грязными и растрепанными, одежда порвалась, а руки мелко тряслись. Нарцисса испугалась. Прошло же всего три дня…

Люциус криво усмехнулся:

— Привет, Цисси. Рад видеть.

Его зубы были окрашены красным: похоже он искусал губы в кровь.

— Люциус… — в ее голосе явственно слышалась дрожь. Ей было страшно. — Как ты?

— Знаешь что, Нарцисса? — он будто не слышал её, думая о своем. Вдруг резко вскочив на ноги, он подошел к ней и крепко схватил за плечи, причинив боль. — Белла убила одного из них. Мы в Азкабане, но Сириус Блэк убит. Мальчишка сломлен, я уверен! И Белле удалось сбежать! Это его шанс!.. А нас он достанет!

По тёмной камере разнесся хриплый смех Малфоя. Он упивался потерей противника, не представляя, какую боль причиняет своей жене. Ей казалось, что он каждым словом дает ей пощечину…

Вдруг он вполне осмысленно спросил её о Драко, и они потратили полчаса на разговоры. Люциус хотел знать все, и Нарцисса, дрожащая как осиновый лист, терпеливо рассказывала ему все, что знала.

Когда настало время уходить, за решеткой появился дементор, подозвавший к себе посетительницу. Она тяжело поднялась, ощущая, как же ей страшно. Она боялась идти к этому существу…

Ее руку резко схватили. Закричав от неожиданности и страха, Нарцисса повернулась к мужу, который закатал ей рукав и прочитал татуировку, выгравированную на бледной коже. Не успела она выдернуть руку, как он уже отбросил ее от себя, как ненужную вещь, и отошел в другой угол камеры с шипением:

— Мог бы и догадаться!

Нарцисса, ничего не понимая, потерла место, которое горело от обжигающего прикосновения мужа. Дементор уже зашел в камеру и навис над женщиной, недвусмысленно намекая, что ее ждет, если она по-быстрому не уберется отсюда. Нарцисса несмело двинулась к выходу, и тут из угла раздался безумный смех. Смеялся Люциус.

Нарцисса шла за дементором по Азкабану, и вокруг нее стояла звенящая тишина, которую разрезал лишь далекий смех Люциуса:

Сириус Блэк…

Устало глянув на часы и отметив, что до закрытия осталось всего пять минут, Джордж подошел к карликовым пушистикам, чтобы закрыть их на ночь тряпкой. Сейчас он был один — послезавтра Рождество, и Рон сбежал домой пораньше, наказав и брату долго не оставаться, но Джордж его не послушал. Когда он переставлял непонятно кем оставленную на подоконнике коробку забастовочного завтрака, колокольчик вдруг призывно звякнул, оповещая о прибытии гостя.

— Фух, успел! — воскликнул какой-то вихрастый мальчишка, часто дыша. На его губах играла ехидная усмешка. — Эй, Фред, продай мне полный забастовочный завтрак!

— Джордж, — почти бесстрастно ответил ему рыжий, направляясь к кассе, держа в руках забытую на подоконнике коробку.

— Да какая мне разница, я все равно вас путаю! Хотя, тогда можно вас обоих звать Форджами! — мальчишка будто специально изгалялся, хохоча так, словно сморозил дико умную шутку. — А это правда, что один из вас умер?

— Один галеон и три сикля.

Ни одной эмоции. На лице Джорджа не дрогнул ни один мускул.

— Ого, чего так дорого-то?! Ты что обиделся? Да ладно тебе, ну подумаешь, назвал Фредом — невелика беда — вас наверняка постоянно путают! Давай хотя бы за галеончик, а?

— Один галеон и три сикля и проваливай поскорее, мы закрываемся.

— Так, значит? — прищурившись, прошипел паренек. — Ну ладно, лови. Хотя, я тут понял… — его голос как будто кто-то смазал приторно-сладким ядом, — вас теперь легко отличают, да? Ты без уха, а он попросту мертв!

Хохоча во все горло, мальчишка схватил свою коробку и выбежал из магазина, заставив колокольчик в очередной раз звенькнуть, на этот раз оповестив об уходе гостя.

Джордж стоял, уперевшись выпрямленными до упора руками в стол и опустив голову. Острые плечи сильно выделялись, делая его еще более худым и угловатым, чем он был.

Фред. Да как он посмел?!

Братья-близнецы Дред и Фордж. Давно его так никто не называл, и вот опять…

Зайдя в спальню, Джордж заметил, что Анджелина быстро спрятала какое-то письмо, как только увидела его на пороге. На ее лице тут же появилась несколько натянутая (а может Джорджу это лишь показалось) улыбка. Заметив, очевидно, свой промах, его жена поспешно стала объяснять, что это письмо от Кэти, просто он зашел слишком внезапно, а она, от неожиданности испугавшись, инстинктивно спрятала письмо.

Ничего не ответив, Джордж разделся и молча лег в кровать, накрывшись тонким одеялом. Когда Анджелина подползла к нему и обняла его, он не отстранился, но и не обнял жену в ответ, предпочитая оставаться безучастным.

И даже несмотря на сегодняшнее потрясение, Джордж довольно-таки быстро уснул…

Он стоял перед зеркалом, завязывая галстук, как вдруг отражение задорно ему подмигнуло и даже приветственно махнуло рукой. Джордж нахмурился, а отражение наоборот улыбнулось и заговорило:

— Ну приветик, братишка! Не ожидал, да?

Джордж практически потерял дар речи:

— Фред?..

— Да, Джорджик. Ну что брат, посмотри на себя, кем ты без меня стал. Ты будто и не шутил никогда! Ну да, мне вечно приходилось за двоих шутки придумывать, благо ты хоть соображал быстро и умел подхватить. Твоя внешность сейчас отражает твой внутренний мир: такая же темная, острая и безрадостная, как и твоя душа…

— Фред… — еле слышно прошептал Джордж, делая маленький шаг от зеркала.

— Ты лишь моя тень. Вечно ты прятался за моей спиной, вышучивая лишь мои шутки, а теперь все увидели, какой ты на самом деле!.. Джорджик-Форджик — кислая мина. Еще и девушку мою забрал, да ты просто…

Джордж внезапно проснулся, тяжело дыша. Проведя рукой по длинным мокрым волосам, он сел на кровати, задыхаясь от нахлынувших чувств. Сон. До жути нереалистичный сон. Но оттого не менее неприятный…

Внезапно в голове Джорджа всплыло воспоминание, как они с Фредом, смеясь, закидывали маленького Ронни садовыми гномами, пока он, вопя и улюлюкая, бегал от них по всему огороду.

Фред.

Вскочив на ноги, Джордж, пошатываясь, ушел на кухню, где достал себе стакан и бутылку огневиски, после чего подумал и убрал стакан обратно. Оказавшись в гостиной, он опустился в кресло песочного цвета, откупорил бутылку и жадно отхлебнул, даже не поморщившись, несмотря на разлившийся внутри тела жидкий огонь. После он отхлебнул еще. И еще.

Когда, наконец, неприятные чувства после сна рассеялись, уступив место дымке в голове, Джордж почувствовал, что не так уж сильно зеркало и ошибалось. Он потихоньку начинал перебирать в голове дорогие воспоминания, ощутив готовые навернуться на глаза слезы. Он теперь один. Он один после смерти Фреда. И Анджелина… Он любил ее, по-настоящему любил свою Джелли — так он ее называл лишь у себя в голове, и еще ни разу не сказал ей этого вслух, опасаясь. Чего? Он и сам толком не знал.

Через два года после Битвы за Хогвартс, то есть спустя два года полнейшей апатии, из которой никто не мог его вытащить, Джордж вдруг пришел к Анджелине. Наверно от отчаяния. Он любил ее еще со школы, но в такой ситуации все его чувства к ней притупились. Да и он понимал, что Джелли, скорее была девушкой Фреда: на шестом курсе именно Фред пригласил на бал Джонсон (пусть и несколько необычным способом), а Джордж укорил себя за излишнюю тормознутость, посмеявшись и быстро забыв об этом случае. Однако, очевидно, он его не забыл, а похоронил в себе. Закопал как можно глубже, но все-таки не забыл.

Глоток, и легкие обожгло болью, которая быстро рассосалась, принеся за собой… Джордж не понял, что же она за собой принесла. В голове снова вспыхнул рой светлых воспоминаний, отравленных настоящим.

Он ненавидел себя. Ненавидел за то, что выжил, когда Фред погиб. Так не должно было произойти, однако произошло. Безумно улыбнувшись, Джордж в очередной раз приложился к бутылке, теряя из глаз остатки осмысленности.

Наконец-то… Наконец-то он позволил своим мыслям течь свободно впервые с тех пор, как пришел на порог Анджелины и сходу сделал ей предложение. Он думал так будет проще, легче, думал это поможет. И это правда немного помогло. Анджелина отчего-то согласилась, и вскоре Джордж перебрался с невестой из своего магазинчика, где жил, упиваясь горем, в дом на окраине Лондона.

Свадьбу они сыграли практически сразу, и на ней Джорджу казалось, что все лишь стараются быть счастливыми, показно и фальшиво улыбаются… или же это Джордж лишь пытался быть счастливым, сам сгорая изнутри?.. Он осознавал, что предпочел бы остаться один, чем проводить время так, но нет, он не мог оторваться от Анджелины. Он даже и не понимал, как сильно соскучился по ней. Как он нуждался в ней. Когда они переехали в свой дом, он перестал пить, перестал размазывать свое горе по лицу — начал шутить, ухаживать за своей Джелли, занялся магазином — начал снова жить. Но единственное, он не успокоил свои мысли. Периодически то тут то там в его голове возникали сомнения. Сначала он не мог отпустить Фреда, потом ему все казалось, что Анджелина осталась с ним только из жалости или же просто он — наилучшая замена Фреду. Даже все совместные фотографии он воспринимал как фото Анджелины с Фредом, а не с ним — с Джорджем. Несмотря на то, что он никогда не путал себя с братом на фотографиях, в этом доме ему казалось, что отовсюду на него смотрит Фред, улыбается ему, подмигивает, машет. Он чувствовал себя лишним, накручивал себя, уверенный, что будь Фред жив, то Джелли точно осталась бы с ним, ведь…

Глоток.

…ведь он и правда из них двоих всегда был вторым…

Внутренности сорвало. Джордж ненавидел себя. Он безумно любил брата и чувствовал, как дико изменилась его жизнь, когда его не стало.

Одиночество. Боль. Разрушение. Ему не хватало его. Часто Джордж ловил себя на мысли, что он разговаривает с зеркалом, ожидая от брата ответа. И глядя на то бледное, исхудавшее, потерянное существо, глядя на опустошенно смотрящее на него отражение, Джордж думал, что и брату так же плохо без него, не осознавая, что в зеркале он видит лишь себя.

Разговоры с самим собой стали тогда делом обыденным, одиночество стало само собой разумеющимся, потому что он не мог смотреть семье в глаза, ведь и они никогда этого не делали. Молли осунулась, и как только в доме появлялся Джордж, начинала плакать. Когда его не было рядом, она делала вид, будто близнецы вдвоем живут в магазинчике, но когда Джордж приходил один, правда била в глаза, приходилось ее принимать, и обычно Молли не сдерживала своих слез, не понимая, что сыну оттого только больнее. Потому он предпочитал одиночество, которое скрашивал только Рон, решивший помогать брату в магазине. Иногда они шутили, и Джордж порой улыбался, тут же говоря что-то вроде: «Фред, ну ты слышал, наш Ронни шутить научился!» — оборачиваясь в пустоту, и вновь захлопываясь в себе, вешая снаружи еще больше замков, чем было раньше, когда ответом ему была тишина.

Он. Не. Мог. Без. Фреда.

Безотвратимо страдая от своего одиночества, Джордж, который не был никогда один, попросту начал угасать. Ломаться. Он разбился на кусочки в ту секунду, когда осознал, что остался один.

И сейчас… Он ненавидел себя за такие мысли. Он жутко скучал по Фреду, но точно так же осознавал, что зеркало из сна сказало правду: он всегда был лишь его тенью. Шикарно сделанной, ничуть не отличающейся от оригинала, но тенью. Все разговоры первым начинал Фред, все шутки начинал именно Фред, а Джордж лишь подхватывал их, все сначала обращались сначала к Фреду, Фред был более харизматичным, да он вообще всегда и во всем был более… Эти мысли давно отравляли голову Джорджа, и он ненавидел себя за это. Он думал, что предает этим Фреда, и это разъедало его изнутри куда больше, чем одиночество. Одно дело не быть рядом с человеком, без которого не можешь, и совсем другое — предавать его.

Глоток. Пальцы сжались на почти опустевшей бутылке так, что костяшки побелели от напряжения. Глоток. Джордж готов был взорваться. Он чувствовал, как негативные эмоции, ненависть к себе, к обманывающей его в последнее время Анджелине разрывают его. Лишь на днях, когда она сказала, что пойдет погуляет с Кэти, он через полчаса встретил Бэлл в Косом Переулке, которая ничего не знала о назначенной встрече с подругой, да и у нее были другие планы — она торопилась скорее домой. Может Джелли обманывала его всегда? Может она и правда пользуется им, представляя, что рядом Фред? Или лишь жалость двигает ей?..

Джордж и не замечал, что его мысли ходят кругами, он слишком долго все это в себе держал.

Вспомнив сегодняшнего парнишку из магазина и его: «Ты без уха, а он попросту мертв!» — Джордж вдруг не выдержал. Из его груди вдруг вырвался душераздирающий крик, в который он вложил все свои переживания и боль. От такой тоски хотелось лезть на стены и выть, выть, выть, заходясь после в безудержном кашле.

Фордж! О да, он больше не Джордж, но он никогда не станет Фредом, не заменит его, потому он лишь Фордж!..

Еще один крик нарушил тишину комнаты. Глоток. Захлебывающийся звук, кашель, хрип и внезапно смех. Сиплый, неприятный, злой… полный горечи и обиды.

Свадебная фотография. Красивая Анджелина в белом платье, Джордж в элегантном костюме, его длинные волосы, чтобы скрыть ухо — точнее его отсутствие, и Чарли, а не Фред за спиной жениха. Все не так — все лишь ирония. Зарисовка. На месте жениха должен был стоять не Джордж, а Фред, а вместо Чарли — сам Джордж, и лишь Анджелина оставалась на своем месте прекрасной невестой.

Крик. Фотография летит на пол. Осколки повсюду и испуганный женский шепот от двери:

— Джордж?..

Схватившись за голову, он поднял безумный взгляд на жену. Она стояла в одной ночной сорочке, испуганно глядя на него, боясь сделать даже маленький шаг. Таким она его еще не видела. Ни разу.

— Джордж, милый?.. — маленький шажок.

Совсем потеряв разум, Джордж вдруг опрокинул остатки огневиски себе в глотку и, обернувшись к ошарашенной жене, ядовито прошипел:

— Что, не нравлюсь? Не меня ждала — Фред ведь не такой, верно?

— Но…

Джордж не дал ей сказать и слова, медленно приближаясь к жене, искавшей в его лице остатки осмысленности происходящего:

— Что, милая, каково тебе меня каждый день обманывать? Я видел Кэти. Вы не виделись с ней уже месяц, верно?

— Я как раз хотела… — запнувшись под пристальным взглядом Джорджа, Анджелина вдруг осмелела. — Да, я обманывала тебя, но…

Он вновь не дал ей договорить, ведь все, что он хотел услышать, она уже сказала.

Джелли, его Джелли обманывала его, а он ей доверял, как никому; она единственная, кто действительно помог ему выбраться из депрессии. Или нет?..

— Давай поговорим начистоту, а? Ты ведь хотела быть с Фредом? А я тебе тогда зачем? За что ты со мной играешь, мучаешь меня? Удобно?! Но ведь я плохая его копия. Не надоело заниматься благотворительностью? Ты ведь со мной из жалости… — он даже не замечал, что Анджелина пыталась его перебить, пока его голова вдруг не мотнулась, а щека не взорвалась резкой оглушающей болью.

— А теперь послушай меня!.. — гневно раздувая ноздри, начала Джонсон — точнее уже Уизли, наступая на онемевшего от изумления Джорджа и тыча в него накрашенным пальцем. — Полгода назад ко мне на порог пришел ты, а не Фред. Свое согласие на брак я дала тебе, а не Фреду. Да, Фред погиб, и это действительно ужасно, — голос ее чуть дрогнул, — но это не повод закрываться в себе. Все мы знаем, что на той войне он был героем, как и все, кто сражался в той Битве. Хватить тебе уже бояться любого упоминания о брате. Думаешь, ему станет лучше от того, что ты убиваешься с горя по нему? Представь, что сказал бы Фред? Он бы отшутился, придумав что-нибудь смешное, верно? Ты думаешь, он бы хотел, чтобы его брат-близнец полностью отрекся от жизни; так это ладно, но еще и отрекся от себя? Запомни мои слова: ты не его тень, Джордж. Ты это ты, а он это он. Хватит уже стараться заменить его, не отрекайся от самого себя, не теряй себя, пожалуйста… Вы всегда были вместе, теперь же его нет, — Джордж медленно сполз по стене, не зная, что сказать, да и сил, чтобы перебить жену у него уже не осталось — он был слишком опустошен ее внезапными словами, которые били в самое сердце, — но тебе надо научиться жить с этим. Теперь ты один, но у тебя есть замечательная семья, мать, которой ты нужен… Ты не заметил, что с тех пор, как ты закрылся в себе, Молли плачет не по одному сыну? Она считает, что в той битве потеряла обоих сыновей, ведь ты никак не мог вернуться к жизни и вообще постарался отстраниться, как только мог, бросив ее. Ведь ей нужен был ты. Пойми Джордж, никто не хочет тобой заполнить пустоту, которая образовалась у каждого со смертью Фреда. Он навсегда остался в нашем сердце, но мы не хотим потерять и тебя. Ты не он, и все это прекрасно понимают. Нам всем нужен ты…

Джордж даже не заметил, как упоенно слушал жену, которая рядом с ним опустилась на колени и взяла его за руку. Он не замечал слез на своих глазах, любуясь тем, как прекрасно ее лицо. Резкие интонации быстро сменил спокойный мелодичный голос, который заставлял сердце, вслушивающееся в каждый звук, учащенно биться. Он ведь…

О, Джелли…

— Но ведь ты и Фред?..

— Что? Дурачок! — перебила его Анджелина, засмеявшись. — Ты серьезно думал, что у нас с Фредом что-то есть?

Когда он лишь молча кивнул, обреченно глядя в ее глаза, она придвинулась ближе и поднесла его руку к груди, зажав ее в своих маленьких ладошках.

— Мы с Фредом никогда не были вместе… — заметив, как он собрался ее перебить, она нежно приложила палец к его губам и мягко улыбнулась. — Бал, верно? Да, я тогда пошла на бал с Фредом, потому что боялась, что меня может пригласить кто-то еще, а я уже не смогу отказать, ведь времени оставалось совсем немного. А так я надеялась, что вы решите надо мной подшутить и ты поменяешься с ним, а я буду танцевать с тобой. Не поверишь, но еще с тех времен…

— Это и был я… — тихо, еле улыбнувшись, вдруг сказал Джордж. Аджелина, до того открывшая рот, чтобы продолжить свой монолог, вдруг захлебнулась воздухом.

— Ты?..

— Да, Джелли… Я тогда не удержался и уговорил Фреда поменяться партнершами. Если ты не помнишь, мы тогда были в одинаковых костюмах и…

— Что ты сказал?! — ее лицо вдруг резко побледнело, а глаза начали наливаться, будто она собралась плакать.

Нахмурившись, Джордж осторожно протянул руку, коснувшись щеки жены, но все-таки ответил:

— Я сказал, что мы с Фредом поменялись.

— Нет, — взволнованно помотала головой Анджелина, закусив от напряжения губу, — как ты меня назвал?

— Я… — Джордж понял, что сам себя загнал в ловушку, потеряв над собой контроль и проговорившись, но теперь бежать уже смысла не было и он тихо признался, — Джелли.

— Я… — Анджелина вдруг прижалась к его груди и тихо заплакала, без устали повторяя его имя. Ничего не понимая, Джордж прижал жену поближе к себе, чувствуя, как все его проблемы уходят на второй план. Сейчас перед ним на коленях сидела его жена и плакала, и он чувствовал: это сейчас самая большая его проблема, а не то, что творится в его израненной душе.

Решив, что уже нет никакого смысла скрываться, он тихонько позвал:

— Джелли?.. Дорогая, что случилось?

Она отстранилась от него и посмотрела ему в глаза, заставив его потонуть в ней.

— Я люблю тебя, Джордж, — сквозь слезы улыбнулась она и поднесла свою руку к его глазам. На белой коже отчетливо виднелась на удивление длинная татуировка…

«Джелли, и все-таки я первый»

Несколько секунд томительной тишины разрывали только тихие счастливые всхлипывания Анджелины, когда Джордж вдруг ожил и, заключив жену в объятия, нежно поцеловал, будто делал это впервые.

— Я люблю тебя, моя дорогая… — и они вновь поцеловались. Джордж без устали шептал: «Прости, прости меня…» — на что она неизменно отвечала влажными от слез поцелуями.

Вдруг она резко отстранилась, положив руку мужу на грудь и серьезно посмотрела на него:

— Джордж, помнишь я согласилась, что обманывала тебя, и хотела объяснить?

— Джелли, давай не сейчас.

— Нет, милый, сейчас. Я тебе не хотела говорить, но я обследовалась в Мунго, сдавала анализы и то письмо, которое ты видел — результаты, которые я так долго ждала.

На лице Джорджа вдруг отразилось беспокойство, он даже не ответил на невесомый поцелуй жены, вновь прижавшейся к нему всем телом и взявшей его за руку.

— Что случилось? — строго спросил он, отстраняя ее, но руку не отнимая. Она лишь молча смотрела ему в глаза, будто давая понять, что он должен обратить на что-то внимание, и Джордж опустил взгляд на свою ладонь, которая легко поглаживала ее живот, придерживаемая тонкими женскими пальцами.

— Я беременна, милый…

Она лежала, закинув ноги на стену, и задумчиво смотрела на золотую нить, повествующую: «Друзьядрузьядрузья…» Они были не совсем друзьями — они были ее семьёй. Гарри, Гермиона, Джинни, Рон, Невилл… Все они занимали в ее душе свой отдельный уголок, стараясь немного заполнить ее, скрыть большую зияющую дыру в ней.

Она была странная. Начиная от внешности и заканчивая характером, она всегда была белой вороной в любом обществе. Ее мало кто воспринимал, все смеялись над ней или же пытались обходить стороной. Она носила в ушах серьги-редиски.

Она была странная. В то время, как все остальные девочки интересовались мальчиками, она умело делала вид, что ей нет до этого дела и всегда уходила из мест, где чувствовалась любовь, напевая себе и бесшумно подпрыгивая в такт. Она часто ходила без обуви.

Она была странная. У всех почти были друзья, но она была одинока. Она боялась вопросов, потому вскоре сама стала избегать людей, чувствуя себя в обществе фестралов куда спокойнее. Они придавали ей сил, напоминая маму. Она подкармливала их.

Она была странная. Однокурсницы не раз спрашивали ее, что написано у нее на руке, но она всегда уходила от ответа и добродушно улыбалась, слушая, как все они хвастаются своими татуировками или же тем, что нашли уже своего суженого. Она улыбалась, но молчала. И не показывала руку. Никогда.

Она была странная. Она боялась того, что было на ее руке, оттого чувствовала, что должна быть не как все, потому что нормальной ей быть не суждено. Так ей сказала татуировка.

Она была странная. И на ее руке была пустота.

* * *

Война давно закончилась, школа тоже. Придира вновь расцвела, но Полумна перестала так рьяно за нее цепляться. Она вела лишь одну колонку, связанную с растениями, потому что они вдруг стали ее успокаивать. После всех ужасов, что им пришлось пережить, каждый нашел себе занятие по душе: чтобы отвлечься. И для Полумны это были бескрайние весенние, а потом и летние поля. Она могла ходить по ним часами, не говоря ни слова и лишь любуясь и вдыхая приторно-сладкий запах луговых трав. Ромашки и полынь. Казалось бы резкие и неприятные для многих запахи, они кружили Полумне голову, и она часто просто ложилась на землю, окруженная цветами, теряя счёт времени.

Ромашки — ее личная слабость. Она никогда не гадала. За нее давно погадала жизнь, оставив девственно-белым ее левое предплечье. Но она любила дергать лепесточки, глядя, как белый ободок покидает жёлтое солнышко и примятой россыпью ложится к ногам.

В особо тяжёлые для себя моменты, когда безумно хотелось плакать, накапливались обиды, и усталость давала о себе знать, Полумна неистово дёргала лепестки:

«Нормальная. Ненормальная. Нормальная. Ненормальная. Нормальная…»

Но несмотря на все это, в душе Полумны теплилась маленькая теплая искра, которую посеяла в ней когда-то мама. Просто Полумна — особенная. И судьба не смогла предугадать, как быть и что с ней делать. Ведь даже у того, кто всю жизнь прожил один, татуировка на руке имеется. А это значит лишь то, что он либо неудачник, либо не хочет иметь со своей половиной ничего общего. У Полумны же не было ничего. И это не сулит одиночество. Возможно, это что-то куда более великое.

Но годы шли, и ничего не менялось. Полумна начала потихоньку забывать мамины слова, перестала верить в свою удачу и просто наслаждалась той жизнью, которая для многих казалась дикой. Полностью лишенной предрассудков.

Она мягко перетирала пальчиками веточку полыни, купаясь в аромате, как вдруг перед ней возникла мужская рука, держащая небольшой букетик полевых цветов. Полумна так погрузилась в свои мысли, что даже не услышала шагов.

Любая другая на ее месте давно бы вскочила, а после войны, может быть, и вытащила бы палочку. Паника многих волшебников стала изрядной проблемой для министерства, потому что они все чаще и чаще, пугаясь, выдавали себя магглам. Но Полумна безмятежно подняла голову и улыбнулась. Она не боялась. Если это и была смерть, то она пришла к ней по-доброму, забирая ее с собой мягко, хоть и неуклонно. Так лучше, чем в грязи. Лучше, когда мир спасён. Лучше там, где тебе хорошо…

Но это не была смерть. Это был лишь весьма привлекательный и немного смущенный мужчина. Он стоял, протягивая Полумне букет, и ждал.

И она приняла его.

Как только их пальцы сомкнулись, Полумна почувствовала в груди что-то странное, и волна лёгкого жара пробежала по ее телу. И по его тоже. Она это видела по его чуть расширившимся в удивлении глазам. Он приоткрыл рот, и его губы сложились в форму идеально ровной буквы «О».

Полумне хотелось смеяться, танцевать от счастья, но она впервые не делала этого, когда вдруг захотелось, потому что не понимала. Она поднесла букетик к носу и самозабвенно понюхала. Лицо мужчины озарилось улыбкой. Он хотел было развернуться и уйти, но Полумна поймала его за локоть:

— Постойте. Я Полумна. А вас как зовут?

Но он молчал, смущённо опуская глаза, хоть на его щеках и появились ямочки от улыбки.

Голос Полумны почему-то упал до шёпота:

— Спасибо за цветы.

Мужчина кивнул, продолжая все так же заинтересованно, но уже чуть более изучающим взглядом смотреть на нее. Казалось, у него была какая-то особая тайна, и он не знал, стоит ли ею с ней делиться. Будто решал, достойна ли Полумна, чтобы быть посвященной.

Но она не была глупой девочкой никогда. Странной? Да. Глупой? Никогда.

Не зная, как правильнее подобрать слова, она осторожно произнесла:

— А вы можете говорить?

Мужчина вдруг просиял и мотнул в сторону головой.

В груди что-то оборвалось.

2 мая 1998 г.

В воздухе витал запах плачущего облегчения. Но он не чувствовал его. Его поры словно закупорились никак не хотевшей оседать пылью, и кожа не ощущала того, что, казалось, било благовест невидимыми колоколами. Все слышали этот звон, означавший, что наконец-то все кончено. Все. Кроме него.

Или нет.

Он оглянулся, отрывая ничего не видящий взгляд от окна. Там не было ничего интересного. Кто-то хлопнул его по плечу, но он, казалось, даже не заметил, отрешённо оглядывая Большой зал. По нему скользило множество фигур. Серые от пыли мантии мельтешили перед глазами, смазываясь в единую шевелящуюся кляксу, сделанную волшебными чернилами из магазинчика близнецов Уизли.

Уизли.

Гарри выхватил взглядом размытое рыжее пятно, безуспешно стараясь сфокусировать на нем свой взгляд. Коснулся лица — очки были на месте. Рука безвольно опустилась.

Он не чувствовал горькой радости, что так явственно витала в воздухе. Все закончилось, Темный Лорд погиб, но… Почему внутри теперь лишь щемящая душу пустота?

Он знал, почему. Шаг. Потому что Фред Уизли тоже не слышал звон.

Гарри сделал ещё шаг, с болью глядя внутрь себя, не понимая, как так получилось. Как он позволил. Почему выжил, когда…

Колин Криви тоже не замечал звона.

Гарри вдруг отчётливо увидел бледное лицо, которое тут же полностью заслонила собой, ослепляя, вспышка фотокамеры. Гарри зажмурился.

Сделав ещё шаг, он почувствовал, как кто-то дёргает его за рукав, но не обратил внимания на человека: ему сейчас было не до живых. Он разговаривал с мертвыми.

Светлые волосы, всегда так изящно уложенные, сейчас свалялись грязной копной, обрамляя покрытое каплями крови девичье лицо. Лаванда Браун тоже не слышала звона.

Гарри споткнулся. Ему показалось, что он только что услышал тихое «Бон-Бон», и на сердце заскреблись кошки.

Странно. До этого он верил, что в его груди лишь огромная дыра, а теперь в ней обитали ещё и пушистые монстры.

Он сглотнул.

Его руку ободряюще сжали, и его голова качнулась в сторону что-то говорившего ему человека. Или молчавшего? Гарри не знал. Он видел что-то другое, что привлекло его взгляд. Сделав три торопливых шага, он резко остановился. Перед собой видел лишь изношенные коричневые ботинки, сделанные из натуральной кожи. Он знал, что их хозяин с детства не переносил никакую другую обувь. Знал. И боялся смотреть выше.

Пересилив себя, Гарри поднял свой взгляд. Тот отказывался фокусироваться на лице, и потому Гарри молча принялся рассматривать лежащего перед ним человека. Потрёпанный костюм. Не мантия, как у большинства, а именно несколько старомодный костюм, порванная в нескольких местах рубашка, разбитая левая рука, на которой поблескивало что-то золотое, и маленькая женская ручка, словно ободряюще сжимаемая омертвелыми пальцами.

Гарри перевел взгляд левее. Не менее потрёпанная, но куда более естественная, словно спящая, перед ним лежала Нимфадора. Ее волосы разметались по полу, и лишь одна розовая прядка выдавала, что она метаморф.

«Простите, — иссохшими губами прошептал Гарри. — Простите меня…» Ему показалось, что он получил невесомый ответ. Но он знал, что это невозможно: ни Римус Люпин, ни Нимфадора Тонкс не слышали больше звона. Как не слышал его и он.

Гарри бездумно рассматривал лежащих перед ним людей, совершенно не понимая, что делать дальше. Его миссия была выполнена, и вместо облегчения он ощущал ничего. Он знал, что у него есть Джинни, есть друзья, но вместе с этим он слишком хорошо помнил, что у него были ещё и мертвые друзья, с которыми он согласился встретиться, шагнув навстречу Темному Лорду. Он сделал свой выбор. Но жизнь распорядилась иначе, и он таки жил. Не слышал звона, но жил, разглядывая тела и совершенно не сознавая, как теперь быть.

Вдруг его внимание привлекло маленькое темное пятно на чуть задравшемся рукаве Тонкс. Он вздрогнул. Он не мог отвести от пятна взгляда, и в то же время боялся пошевельнуться. Казалось, прошла целая вечность, как Гарри осторожно приблизился и опустился на корточки рядом с телом. Аккуратно закатав рукав, он прочитал: «Беги, Тонкс! Спасайся!!!»

Сердце пропустило удар. Или тысячу. Даже монстры в груди притихли, когда Гарри, сглотнув, потянулся к руке Римуса. Пальцы не слушались, но он не собирался сдаваться, пытался подчинить их, стиснув зубы от напряжения.

Предплечье обнажилось, но Гарри не хотел смотреть на темную небрежную надпись. Не хотел. Но видел.

«Я не оставлю тебя одного!»

Он закрыл глаза. Многое встало на свои места. Почему Римус не стремился искать свою половинку. Почему Тонкс, будучи от природы мягкой, подалась в мракоборцев. Почему они так сильно дорожили каждой минутой, проведенной вместе, и почему Римус впоследствии почти сбежал. Почему…

По щеке скатилась раскалённая слезинка, казалось, оставляя глубокую борозду на его коже. Гарри выдохнул.

На его плечо кто-то положил руку, но он даже не обернулся, вдруг почувствовав, как сильно кружится его голова. Перед глазами замелькали непонятные размытые образы, перемежаемые яркими слепящими вспышками. Он вдруг отчётливо увидел, как Римус сделал очередной выпад, обездвиживая нападавшего на Тонкс Пожирателя Смерти, и как та быстро подлетела к мужу, практически прислоняясь к нему спиной. Он как завороженный наблюдал за их быстрыми движениями, как они кружились вместе, составляя будто единое целое, часто меняясь противниками и сбивая их этим с толку.

Он почувствовал дуновение ветра. Все вокруг потемнело. Враз, не справляющиеся по одному Пожиратели, обступили их плотным кольцом. Лицо Римуса перекосило. Он еле успевал ставить блоки от летящих в них заклинаний, и яростно закричал: «Беги, Тонкс! Спасайся!!!».

Это было безнадежно. Гарри видел это. И Тонкс это тоже понимала. Опустив свой щит, она повернулась к Римусу лицом, стараясь оказаться как можно ближе: «Я не оставлю тебя одного!»

Гарри колотило. Он не хотел видеть этого, и в то же время был безумно благодарен за то, что теперь знал. Тяжесть на плече не проходила, и он осторожно положил свою руку сверху, как бы ища утешения. Пальцы нащупали лишь ткань его собственной куртки. Он понял. Чуть поднял взгляд, позволяя себе, наконец, вглядеться в бледное лицо.

— До свидания, Римус… Спасибо вам за все.

Голос прозвучал скрипуче и неестественно тихо, но Гарри это не заботило. Он знал, что его услышат. Знал, что поймут. Он всем сердцем был благодарен людям, которые пожертвовали всем. Не ради него, нет. Ради всех них.

Неосязаемая тяжесть с плеча испарилась, исчезнув без следа. Гарри Поттер прислушался. Ему казалось, что в его голове, наконец, стал тихо-тихо раздаваться долгожданный облегчающий звон.