Подарю тебе вечную жизнь (гет)

Опять осечка! Чертовы Поттер и Дамблдор! Чертов Фламель! Он так рассчитывал на старого хрыча, а тот и вправду сдох более пятнадцати лет назад. Теперь вот и его единственный наследник преставился. Как не вовремя! Ха! Смешок царапнул гортань. Будто можно сдохнуть вовремя. Ладно. Еще не всё потеряно. Он немного успокоится, соберется с мыслями и отправится в Ирландию. Карроумор⁽¹⁾. Странно искать рецепт вечной жизни в пристанище смерти, но Твайлд не врет. Нужно попытать счастья там, пока тут разберутся с завещанием, а потом… потом можно поинтересоваться судьбой личного дневника великого алхимика.

* * *

— Гермиона! — голос друга вырвал ее из плена третьего тома «Возникновения навязчивых идей на фоне эмоционального потрясения» Виктории Тройд.

Она подняла голову и посмотрела на Поттера.

— Твой… — смачное ругательство из тезауруса авроров-оперативников было проглочено и заменено менее емким, но более приличным, — ушлёпок был в Париже, пытался встретиться с дальним родственником Фламеля. Это прямое нарушение запрета на аппарацию за пределы острова, который он заработал, когда…

— Я помню.

— Усугубляется ситуация тем, что Поль Фламель внезапно умер от обширного инфаркта, что у волшебников, как ты знаешь, огромная редкость.

Ответом ему послужил вздох. Гермиона подняла на Гарри усталый взгляд, тот горько усмехнулся, покачал головой и продолжил доносить свою позицию:

— Слушай, я закрою глаза и на это. Ради тебя. Но сделай что-нибудь, Годриком заклинаю! Поговори с ним, вбей в его тупую башку…

— Гарри, пожалуйста…

— Пойми, если я не успею отследить его перемещения раньше других… Да твою же мать! — Поттер взглянул на устройство, напоминающее наручные часы. — Он в Ирландии. Гермиона, мое терпение на пределе! Еще чуть-чуть, и я откажусь покрывать его темные делишки.

Усталость в карих глазах не то чтобы растаяла полностью, затаилась в дальнем уголке, уступила место решимости.

— Координаты?

— Северная Ирландия. Графство Слайго. Карроумор. Я… организую портал.

* * *

Серые нагромождения камней резко контрастировали с насыщенной зеленью травы, которую порывы ветра почти укладывали на землю. Ветер был странным — здесь внизу срывался то в одну, то в другую сторону, будто не мог определиться с направлением, а в вышине крупные белые облака стремительно двигались куда-то на юг, как отара овец, кочующих между пастбищами; нет, не отара — как крупные белые рунные овцы-одиночки. Когда очередное облако набегало на солнце, трава словно обесцвечивалась, затем освободившееся светило возвращало миру сочную зелень и играло бликами на прожилках в теле камней, высвечивая то карминовую полоску, то терракотовое пятнышко, а то и вовсе отражаясь от кварцевой крошки. Сколько времени он простоял здесь, фиксируя многоцветие картинки? Соберись тряпка! Ритуал совершенно безобиден. Особенно в сравнении… Драко хмыкнул и прикрыл глаза, концентрируясь.

— Приди ко мне, Кухулин⁽²⁾, пес Кулана, что отверг любовь самой Морриган⁽³⁾, приди и расскажи, как перехитрил смерть! — кельтский требовал от артикуляционного аппарата невозможного, застревал в зубах, спотыкался о язык и губы, казалось, даже память кровоточила, извлекая на свет непостижимое сочетание звуков.

Несколько минут не происходило ровным счетом ничего, Малфой успел перебрать в голове кучу эпитетов в адрес автора «В бессмертие дорогой кельтов» Арктура Твайлда, а затем ближайший каирн содрогнулся. Резко похолодало, рябь пробежала по траве, на теле серого камня возникло размытое грязно-голубое пятно. Оно стало стремительно расти, обрело плотность, налилось цветом, и вот чернильно-синяя фигура отделилась от могильника и направилась в сторону замершего волшебника, переливаясь при движении всеми оттенками синего — от индиго до лавандового.

Призванный рассерженно шипел по-кельтски, что в общем-то неудивительно, — не высокой же латынью изъясняться герою местного мифа. Сбросив оцепенение, Малфой точным движением выписал руну распознавания слов. Или сработает, или нет, если нет, то вся затея низзлу под хвост. Шипение обрело форму и смысл:

— Очередной безумец, поверивший в легенду! Сколько вас еще должно прийти сюда, чтоб все вы поняли: смерть не обмануть, она все равно придет и заберет свое, заберет тем жестче, чем сильнее будешь отрицать ее власть?!

Тело кельтского героя стало рассыпаться, отделяющиеся члены исчезали — правая рука, голова, затем остальное⁽⁴⁾. Двигаясь по инерции, Кухулин сделал еще пару шагов вперед и прошел сквозь Драко. Знакомое ощущение пробрало до печенок — на грудь будто вылили ушат студеной воды, обдало могильным холодом.

— Всего лишь призрак? Призрак? Да с таким же успехом я мог проконсультироваться о бессмертии с Бинсом или Кровавым Бароном!

Какое-то время Малфой простоял на месте, пригвожденный к земле осознанием очередного провала. Которого по счету? Не важно. Важно лишь то, что каждый из них имел фатальные последствия. Научные издания наперебой называют его гением, а он — обыкновенный неудачник!

Хлопок за спиной либо поставил точку в ритуале, который он только что провел, либо…

— Драко, что ты тут делаешь?!

Единственный голос, который имеет значение.

— Уже ничего, — нужно говорить ровно, чтоб не заподозрила неладного. Не заподозрила неладного… Ха! Она знает его как облупленного, еще и дружок-аврор, небось, нажаловался.

— Здесь эманации темной магии! Ты опять…

Только правда, только искренность — с ней иначе нельзя:

— Я не могу потерять еще и тебя!

Гермиона отпрянула — в серых глазах напротив плескалось безумие.

Значит, пришло время. Она должна проговорить это вслух. Должна. Не отвлекаясь на обжигающий отчаянный взгляд, который жадно впитывает ее черты, скользит по лицу, шее, плечам, возвращается к глазам, — ей не нужно смотреть, чтоб чувствовать его. Она должна сделать больно, вскрыть зарубцевавшиеся раны. Собрать в себе всю накопившуюся нежность к этому большому потерявшемуся мальчику, как пчела собирает пыльцу с цветов, обернуть нежностью жестокость и сказать.

Шаг вперед.

Порыв ветра швырнул ее волосы ему в лицо, он прикрыл глаза почти в экстазе. Пора привыкнуть к его реакции на ее близость, но это до сих пор чертовски пугает.

Почему в ее глазах боль? Сочувствие (когда-то Драко путал его с жалостью и бесился, но теперь знал разницу) и боль. И еще что-то — что-то, заставляющее его искать чертов рецепт, то, что не должно погаснуть. Такие глаза не имеют драклового права закрыться навсегда! Ради нее. Ради себя. Он найдет способ. Она никогда не умрет. Он бы под Империусом заставил ее создать хоркрукс, но хоркрукс не выход — ему нужна она вся — вся с этой огромной цельной душой.

Взгляд вниз — Малфой знал, она собирается с мыслями. Стало страшно. Так страшно, как не было с того дня, когда целитель вышел из палаты Скорпиуса и… он понял, что опоздал.

— Драко, — таким голосом говорят с маленькими детьми, чтоб не напугать. Поздно, он уже испуган, у него, черт побери, сердце в пятках. Пусть говорит, пусть скажет это, пока он не захлебнулся ужасом. Неужели она собирается…

— Что? — выдохнул один слог, а в горле пересохло так, будто отчитал многостраничное заклинание на незнакомом языке.

— Зачем ты это делаешь?

Это были не те слова, которых он ожидал, которых боялся.

Она поняла и поспешила заверить:

— Я не брошу тебя. Не смогу…

Ну да, Гриффиндор не бросает убогих!

— …слишком люблю.

Он поймал ее взгляд, чтоб найти этому подтверждение. Почему в ее глазах снова боль?

Она сделала глубокий вдох и выпалила на выдохе:

— Ты говоришь, что не хочешь меня потерять, но ты не со мной. Ты с трудами Парацельса и Фламеля, с каббалой, с кельтскими легендами и рунами, — снова вдох и выдох. — Ты говоришь, что не хочешь повторять прошлых ошибок, но все повторяется. Астория болела, а ты сидел в лаборатории, пытаясь изобрести лекарство от того, от чего не лечат. Два года, два года, Драко! Вы могли провести их вместе, ты мог делать счастливым каждый отведенный ей день, но вместо этого гнался за мечтой! А она была одна. Таяла в пустом поместье в обществе домовиков и целителей.

Гермиона чувствовала себя так, будто сковырнув ногтем пласт кожи, методично отрывала полоску от плоти, отдирала, оставляя пульсирующую рану, но она должна вскрыть их все. Видит Мерлин, она долго наблюдала за безобразными шрамами, за соединительной тканью, которая нарастала и нарастала, приумножая уродство. Настало время перекроить все заново. Иначе… больной просто не сможет жить дальше.

— Ты ни разу не навестил в Мунго мать, — Гермиона почувствовала, что он хочет возразить, объяснить, но ей не нужно его объяснений — она знает причину: — Ты не хотел видеть ее такой. И — да — Нарцисса не воспринимала действительность, но раз за разом звала тебя, надеялась, что ты придешь, в ее галлюцинациях всегда присутствовал ты!

— Прекрати!

— Нет! Тебе рассказать, чем ты был занят в это время? Ты работал над артефактом, сдерживающим деменцию, но вот что случилось: ты так и не смог его активировать, а миссис Малфой умерла в палате больницы, окруженная чужими людьми, — Гермиона говорила тихо, но в горле пекло, как от крика, — и пока ты винил себя в смерти Астории и Нарциссы, пока пытался воссоздать воскрешающий камень, чтоб умолять их о прощении...

— Не надо... — прозвучало с таким надломом, что она почти остановилась. Это выше ее сил, но ради него, ради себя должна…

— Твой предоставленный самому себе десятилетний сын сорвался с метлы. Он лежал в коме, а ты… — нет, ее возможности не безграничны, нельзя так, Драко едва пережил смерть Скорпиуса.

Ветер снова и снова бросал ее дикие волосы вперед и хлестал его по щекам, а она продолжала хлестать словами:

— Я сама извлекла память обо всем этом из твоей головы.

— Я помню, — глухо пробормотал он.

— Помнишь, но не воспринимаешь на уровне эмоций, я…

— Я знаю, Грейнджер, если ты забыла, мы вместе разрабатывали методику.

— Ты не можешь так относиться ко мне на самом деле, просто все эмоциональные пустоты…

— Грейнджер… — со всей нежностью, на какую способен. Она не знает, ей и не надо, что задолго до этого… эксперимента заполнила собой всё, что все его изыскания имели дополнительную цель — произвести на нее впечатление.

Драко смотрел немного снисходительно, да-что-ты-понимаешь взглядом. Значит, не то… Она собиралась вывести его на эмоции, вскрыть все, что сама же и запечатала, вернуть ему боль, чтоб отрезвить. Вот только вышло, пожалуй, еще хуже, чем было, — она всего лишь напомнила, что люди смертны. Ему больно, да, но Гермиона видела по глазам, что отступать от своей безумной затеи он не собирается. Но Драко нужно остановить! Докричаться. Сделать это раньше, чем он попадет в Азкабан за свои эксперименты. А у нее нет резервного плана. Осталось последнее — проговорить вслух то, о чем думает ежесекундно:

— Если завтра в меня попадет случайное заклинание, если меня собьет автомобиль, ты будешь винить себя в том, что не создал средство от смерти, но не в том, что не провел со мной жизнь.

Он замотал головой, она улыбнулась грустно и горько:

— Да. Если бы было иначе, тебя бы здесь не было.

— Я…

— Я хочу быть рядом, я готова родить тебе ребенка…

— Нет!

— Если что-то произойдет со мной, то…

— Я не позволю тебе рисковать!

— Это не больший риск, чем сама жизнь. Жизнь конечна, Драко, и это правильно. Ты не перехитришь смерть. Хватит убегать от реальности!

Она говорила что-то еще, он не слышал слов, не слушал, потому что знал, она права. И неправа одновременно. Драко наслаждался звуком голоса и смотрел — смотрел на огонь в карих глазах. Он ощущал почти физическую боль от мысли, что этот невероятный внутренний огонь когда-нибудь погаснет, что так задумано природой. Она просит быть с ней, будто он может без нее. Будто в его жизни осталось что-то кроме нее. И он не позволит судьбе отнять еще и это! Слишком много потерь. Он должен ей. Должен за то, что вытащила из пучины, из которой сам он никогда бы не выбрался. Он отдаст ей все, что недодал тем, кому уже и не нужно. Он подарит то, чего больше нет ни у кого. Он убедит ее, что она важна, прямо тут, на освещенном закатным солнцем холме среди древних камней-гробниц, на ковре из клевера и сочной травы, раскрашенной умирающим днем, словно безумным импрессионистом: мазок розового, мазок светло-красного, бордового, алого, чужеродным пятном — оранжевый, снова розовый.

Шаг — его волосы сплетаются с ее волосами, и ветер треплет каштаново-серебристую массу.

Шаг — и ее дыхание греет шею.

Шаг — и ее маленькое тело льнет к нему, и кажется, что это ее сердце разгоняет его кровь. Он давно готов отдать ей все, что течет в его жилах и ничего не брать взамен, но выходит наоборот — она живит его своим кровотоком. Он нуждается в ней, в ее коже под своими руками, в ее взгляде, в ее огне. Он не сможет без нее, а значит, перво-наперво нужно сделать так, чтоб не прожить и мгновения, если ее не станет. Кулон Люциуса Первого, сердце, разделенное надвое, он подарит ей часть, украшенную рубином, а сам наденет нейтральную. Драко не станет объяснять, что это значит, пусть носит как простое украшение. Этого будет достаточно. Пока. А потом он узнает, какова судьба личного дневника Фламеля, и добудет его. Обязательно добудет.

1) Самое большое мегалитическое кладбище в Ирландии, занимает площадь 4 кв. км.

Вернуться к тексту

2) Герой кельтских мифов, отказавший в близости богине смерти Морриган

Вернуться к тексту

3) Богиня смерти у кельтов

Вернуться к тексту

4) По легенде Кухулин, пронзенный насмерть врагами своим же копьем, умер стоя, привязав себя к священному камню. И тотчас Морриган, богиня войны и смерти, в обличье вороны уселась на его плечо, а враги отрубили Кухулину голову и правую руку, оставив тело стервятникам.

Вернуться к тексту