Песнь продолжается (джен)

Цзян Чэн возвращается в сумеречный город один. Он не приводит с собой учеников и не сообщает никому из других Орденов, куда направляется — в конце концов, никого не касается, чем он занимается в свободное время. Кроме того, все заняты празднованием.

Ветер воет, и грохочет галька под ногами. Дорога практически пуста, шум и тихие голоса тех, кто здесь проходит, разносятся далеко; это небезопасно, скажут люди, но угрозы миру больше нет — после их победы над тем, кто причинил столько горя любому, кому не посчастливилось с ним встретиться.

Цзян Чэну кажется, будто он слышит смех, яркий и беззаботный, но когда оборачивается, видит лишь кровь и отчаяние, искажающие улыбающееся лицо.

Поле боя очистили, а трупы павших заклинателей возвращены в Ордена. Шаги Цзян Чэна тяжелы, каждый увеличивает страх, который собирается в его животе. Он хочет забыть, но не может простить.

Шрамы, оставленные Аннигиляцией Солнца, уходят корнями в этот проклятый город. Кости и мечи разбросаны по земле, среди сорняков, песка и пятен крови, питающих почву. Цзян Чэн игнорирует все это, его взгляд ищет всего одну вещь, и чем больше он смотрит, тем меньше хочет это делать. Справа или слева, спереди или сзади, все, что он видит, — это останки и кости, которые лежат там уже несколько дней или месяцев — отвратительный запах душит его и почти не дает ступать дальше, но он продолжает идти, потому что должен. Он должен продолжать идти ради собственного спокойствия, чтобы разорвать связь со всем произошедшим.

Вокруг только белые кости на бесконечной земле, изрыгающей огонь и насмешку. Цзян Чэн не находит те́ла. Его нет, словно земля поглотила его целиком и не позволила ему решать, что с ним делать — будто он не заслуживал даже позаботиться о оболочке того, на кого он имел некогда все права. Кровь Цзян Чэна кипит, багровая ярость переполняет его и окутывает чувством горячей несправедливости. Все горит — его глаза, которые быстро моргают, руки, сжимающие Саньду, орущий рот и сердце, которое болит.

Он кричит, снова и снова, нанося удары мечом по всему, что попадается под руку, пинает каждую кость на своем пути, отшвыривает все, что может что-то скрывать.

И вдруг видит черную флейту, пылающую злобой и безумием. Она тихо напевает под порывами ветра. Цзян Чэн не двигается; его пальцы зависают над ней, и его охватывает иррациональный страх при взгляде на проклятую кисточку, которая каким-то образом все еще цела и невредима. Как смеет он... Как он смеет носить на себе символ места — дома, — которое отверг, сам же разрушил и так и не искупил вины? Цзян Чэн никогда раньше не видел проклятую флейту вблизи; она совершенно не выглядит нормальной — начиная с ее неестественного глубокого цвета до вибраций, которые испускает, несмотря на отсутствие музыканта, дающего ей жизнь.

Тела, которое можно забрать, нет.

Это последний след Вэй Усяня в этом мире, последний предмет, который был у него перед смертью. Инструмент, внушающий страх и сеющий хаос.

Резкий контраст черной флейты среди белых костей — почти шутка, словно Цзян Чэн должен был найти это оружие вместо трупа. Да будет так. Даже если бы нашлось тело, его прах все равно не оказался бы в зале предков Лотосовой Пристани — в конце концов, Вэй Усянь отступился от ордена Юньмень Цзян.

Цзян Чэн с предельной осторожностью берет Чэньцин, хотя его пальцы сжимают ее мертвой хваткой. Он не может играть на ней, как Вэй Усянь. Тем не менее, призрачные звуки овевают его, словно туманная завеса, шепча слова, которые он не может услышать, когда он покидает Безночный город.

Чэньцин продолжает петь, даже если больше нечего контролировать и некого защищать. Цзян Чэн становится глух к ее мольбе, но не забывает ее.