В час по горсти пепла (гет)

Декабрь. Мороз сменяется оттепелью, она плачет болезненной, неживой, невесенней капелью. С крыш талая вода отстукивает ритм — кап… кап… кап… Тикают большие часы. Шуршат тяжелые зимние мантии. Декабрь. Самайн сменяется Йолем. «Дорогая, поздравляю с Рождеством…» — пишет звавшаяся когда-то подругой Лили. Сильвия Снейп стискивает в пальцах пергамент письма. Письмо, что пахнет теплом чужого родительского дома, еловыми ветками и корицей. Приходит Йоль, угрюмый и недобрый, его поступь обманчиво мягкая, словно у Йольского Кота. Тот кот не против полакомиться ленивыми и непослушными детишками — чтоб он сожрал всех этих проклятых гриффиндорцев! Сильвия осторожно трогает не до конца залеченную скулу.

— Счастливого Рождества, — писклявым голосом передразнивает Снейп Лили. Вздрагивает огонек-заморыш огрызка свечи, порождая немедленный танец теней на стенах.

Ночью капель застынет на порожках ледяной коркой, с коварством тролля поджидая неосторожных. Из носа течет — в подземельях вечно холодно. Сильвия кутается в старую шаль, эта тряпка такая страшная, что носить её можно только в темноте. Холодно, как же холодно! Снейп рассеянно высмаркивается в носовой платок. Надо сварить перечное зелье.

У Лили легкий и летящий почерк. У Лили самые солнечные волосы на свете. «Ты что, по девочкам, Снейп?» — ржут в голове голоса гриффиндорцев. Идиоты, они ничего не понимают!

Снейп ненавидит Лили. Снейп рвет её письма. Снейп хочет стиснуть плечи Лили своими костлявыми, как у старухи, пальцами, прижаться к ней и слиться… превратиться из пятнадцатилетней старухи в солнечную девочку с ласковым взглядом. Сильвия смыкает веки. Сильвии кажется, что она уже кружится в танце, что чёрные спутанные сосульки её волос становятся огненными локонами, что на её тонких, искривленных губах расцветает ясная улыбка, что… что её все любят.

— Я знаю, кто ты.

— В смысле?

Прехорошенькая рыжая девочка стоит напротив своей ровесницы, а та зло сверкает черными глазами из-под давно не стриженной черной челки. Им одиннадцать лет. Глупая магла Петунья так и осталась возле качелей.

— Ты… ты колдунья.

— Обзываться нехорошо! И вообще… на себя посмотри.

Сильвия тихо, угрюмо смеется: теперь она хорошо знает, кого увидит в зеркале — страшную ведьму из старых детских сказок. «Дорогая, поздравляю с Рождеством…» — письмо летит в поломанную мусорную корзину, за ним летит и подарок — какая-то магловская книжка.

— Инсендио!

Корзина вспыхивает пламенем. Скоро от всего останется только пепел.

Декабрь зовет Сильвию к себе: подальше от нарядных елей, от бусин омелы в зеленых венках. Декабрь не лжет, не притворяется. Это мрачное время года. Пусть мамины детки радуются, украшая комнаты и поедая праздничный пудинг. Настоящее — там… За дверьми. За окнами. В темноте густой, хищной ночи. Декабрь поет колыбельную, последнюю колыбельную тем, кто заблудился во мраке. Декабрь покроет их белым платом.

Часы лениво стучат — они многое повидали, они знают, что дети станут взрослыми и чьи-то мечты сбудутся, а чьи-то — превратятся в пепел. Что не все получат своё счастье, но все за него заплатят.

Другой пергамент — дорогой, пахнущий мужским парфюмом, неизменный вензель и прямые чернильные буквы элегантной подписи: «Твой друг Люциус». Воровато оглянувшись (хотя кто может её увидеть в этом чулане для метел?), Сильвия прижимает пергамент к губам и тут же безжалостно смеется над своею глупой сентиментальностью. Ей самой от себя противно.

Люциус прислал в подарок новую шаль. Дорогую, изумительную, кружевную — слишком тонкую для холодных комнат (забыл уже, наверное, зиму в Хогвартсе), слишком красивую для уродины Снейп. Сильвия ласково гладит её пальцами, представляя, будто касается лунных волос Люциуса, и принимается писать ответ. Она знает, что не посмеет набросить на плечи эту волшебную паутинку. Так же как знает: Люциус её друг лишь до тех пор, пока она — могила, в которую он прячет свои мелкие и не очень тайны; пока она — неизменная его соратница, которая может насмешничать над ним, но всегда встанет стеною между ним и всем миром. То, что она — девушка, ничего не меняет. То, что с того момента, как он, блестящий староста, усадил её, первокурсницу — некрасивую девочку в поношенной мантии — рядом с собою, она любит его… ничего не меняет тем более.

Декабрь хлюпает носом и кутается в черную длинную ночь.

* * *

Вспыхивают майские костры. Смеются возле них молодые колдуньи, в их волосы вплетены цветы, источающие дурман. Сильвия Снейп больше не студентка Хогвартса, её дом в Паучьем Тупике теперь только её, и он пуст. А Малфой-менор полон. Полон шумных родовитых гостей в дорогих мантиях. Полон надежд на удачные браки, на рождение чистокровных детей, которым достанется в наследство вся магическая Британия и молчаливое обожание остальных — в придачу.

Малфой-менор светится огнями. Его парк превращен в псевдолес. Все здесь «псевдо»: псевдоулыбки, псевдокомплименты, псевдокрасота и псевдодружба. Люциус, изумительно повзрослевший и ставший ещё элегантнее, в обнимку с невестой перелетает в стремительном прыжке через костер Белтейна под шумные крики и хлопки в ладоши. Светлые волосы Люциуса и светлые волосы Нарциссы смешиваются так, что и не разберешь, где чьи. Они очень похожи друг на друга, эти жених и невеста, словно родные брат и сестра. Оба восхитительно изысканные, капризно кокетливые и надменные — они уверены в том, что правят жизнью. И они так мало знают о настоящей жизни. А на сегодняшний праздник приглашен почетный гость в простом темном плаще; гость, к которому все обращаются почтительно «милорд» и в чью сторону изо всех сил стараются не смотреть.

Сильвия рассеянно касается своего предплечья, скрытого рукавом платья. Метка на коже почти месяц, но всё равно часто источает тихую, монотонную боль. Эта боль, приглушенная, шипящая на низких нотах, очень напоминает то чувство, что Сильвия испытывает, когда видит Люциуса с Нарциссой. Если досчитать до ста, то боль, может быть, утихнет. И Сильвия считает вместе с любимыми башенными часами Абрахаса Малфоя — бом… бом… бом…

Костры рассыпаются рыжими-рыжими искрами — так сияли волосы Лили Эванс на солнце. Всё быстрее и быстрее летят фигуры в танце, сжимая кольцо вокруг огня. Вьются юбки танцующих барышень и полы мантий их кавалеров, раздается жаркий, полный желания смех. Весною, кажется, вся природа охвачена сладострастием: торопливо лопаются почки деревьев, рвется зелеными побегами вверх трава под ногами, и плавится днем солнце в бесстыдно-лазурных небесах, и нежится ночью полнотелая луна в туманном пеньюаре облаков. Сильвия ненавидит весну.

— Идем же танцевать! — Люциус неожиданно возникает перед нею и протягивает руку.

— Не стоит, Люц. Боюсь, я не из тех дам, — она бросает презрительный взгляд на хохочущих девушек, — что полагают, будто они предаются изысканнейшим развлечениям, прыгая, словно гиппогрифы в брачный период.

Люциус громко смеется, куда громче, чем обычно — он неожиданно растрепан, весел и немного пьян. Потом кладет теплые ладони Сильвии на плечи и выдыхает ей куда-то в шею:

— Я знаю, что ни одна из этих напудренных дур не сравнится с тобою.

«И твоя невеста тоже?» — едва не срывается с языка у Снейп, но она слишком наслаждается моментом, ловит эти прикосновения и ощущения, чтобы язвить.

— Но не будь такою монашкой, ведь праздник же, — улыбается Люциус, — отметь со мною мой последний свободный май.

Летом он должен сыграть свадьбу с Нарциссой. Сильвия уже приглашена, она даже уже почти наладила отношения с невестой — хотя, видит Мерлин, это было непросто. Но Сильвия не может потерять Малфоя только потому, что он женится. Женится на чистокровной богатой красавице. Огни пылают. Люди — уже не люди, а лишь пепельные тени, хаотично пляшущие в багряных отблесках. И Сильвия идет танцевать.

* * *

Под атласным пуховым одеялом жарко. Ночник давно погас. Сильвия смотрит в потолок. Он растекается темнотою. Комната качается, кружится, мир медленно размывается — разве это все реальность? Эта пышно убранная спальня, широкая постель со смятыми простынями, пропитанными томной чувственностью и дикой до уродливости похотью, и Люциус… что спит на подушке рядом. Разве это не яркая, плоская картинка на подарочном картоне декораций?..

Зачем… зачем… зачем… — отчетливо и укоризненно отстукивает блестящий механический будильник на прикроватной тумбочке. Зачем Малфою, владельцу домовиков, будильник? Зачем Малфой столько пил и летел в вакханалии майского танца? Зачем, с поклонами проводив домой свою непорочную невесту, взалкал горячей вульгарной человеческой страсти? Зачем Люциус вспомнил этой ночью, что его лучший друг — еще и девушка? Замкнутая, всезнающая дурнушка. Уродливая, асексуальная ведьма. Пожираемая любовью Сильвия Снейп.

Ночные сумерки догорают за окном. Рука Люциуса лежит на груди Сильвии, мантии комом лежат на ковре. На простыне осталась кровь — надо очистить. Сильвия не думала, что будет так больно. Сильвия не думала, что будет так просто. Сильвия не думала…

А Люциус и того меньше. Он был слишком весел, слишком жадно пытался загрести ладонями ускользающую, пахнущую свободой и кутежом молодость. Абрахас, почтенная чета Блэков, юная знатная невеста, полное интриг Министерство и, конечно, сам Темный Лорд все плотнее смыкали своё кольцо.

А Люциус… глупый, наивный Люциус… — Сильвия усмехается странной усмешкой и почти нежно гладит его плечо.

Он сбежал к ней. Он всегда сбегал к ней. Монотонно ноет между ног и где-то между ребер, там глухо стучит неизменными часами сердце. Горит алым восход.

— Люц, просыпайся.

— Трахнутый Мордред, — стонет Малфой и поднимает от подушки голову, его волосы спутались светлой густой паутиной, — Сильвия…

В его серых глазах столько непонимания, страха и стыда, что на Снейп вдруг стремительной волною накатывает тяжелая тошнота так, что приходится прижать руку ко рту, опасаясь: вдруг замараешь кровать. В глазах очень ало — словно в них взорвался кровью восход.

— Сильвия, прости, я не хотел… не подумал…

Молчи. Молчи. Молчи!

Холеная рука осторожно касается её голого плеча — Снейп шарахается назад настолько резко и неуклюже, что едва не падает с кровати.

— Ты же была не против. Ты же взрослая женщина, — в голосе Люциуса смущение сменяет нарочитая надменность.

Он никогда не был надменен с нею. Он всегда был ласков — сначала с маленькой, никому ненужной девочкой, потом — с противной всей школе слизеринской летучей мышью, потом — с замкнутой ведьмой, верною и опасною служанкою Лорда; а потом Люциус единственный увидел желанную девушку в крючконосой колдунье Снейп. Увидел за маской недавнего заморыша-подростка, за старческой пеленою в молодых глазах.

И ласка Люциуса проникала сквозь кожу и растекалась, растворялась в крови. И Сильвия пила его дыхание, его полупьяные поцелуи, его мягкий смех. Ощущала тяжесть горячего тела и счастливую темноту в серых атласных глазах.

Он пах майскими кострами, утонченной горечью дорогого парфюма и собою. Он странно и довольно щурился, когда она впивалась острыми ногтями ему в плечи, с удовольствием разрушая их светлую шелковую красоту, оставляя неровные, наливающиеся красным отметины, что, наверное, сладко саднили.

Нарцисса никогда не видела и вряд ли увидит его таким. Такой он принадлежал только Сильвии Снейп. Почти нелепый, с пылающим плебейским румянцем на щеках, с волосами, прилипшими к мокрому от пота лбу, с дикой пьянкой в глазах…

— Ты же мне позволишь? — почти по-змеиному шептал Люциус и накрывал изящными, хищными ладонями её лицо, не давая дышать.

— Сделаешь? — почти по-детски застенчиво улыбался Люц, нажимая рукою ей на затылок, направляя к своему паху.

Сильвия с радостью и даже с жадностью взяла бы у него в рот, если бы где-то в том самом затылке, на задворках сознания не билась мысль, что Нарциссе он такое не посмеет приказывать.

Но Снейп заперла эту мысль в темном чулане с пауками и позволила ему, и позволила себе…

— Я не думал, что ты такая, Сильвия, — как-то изумленно говорил он, вглядываясь своими наглыми и бесконечно довольными глазами в её холодные и пустые, как глубокие тоннели, глаза, — такая… — он сладко протягивал слова и полунежно улыбался, словно впервые увидел её.

А Сильвия, до пошлой простоты распластавшаяся под ним, обвившая его костлявыми руками и ногами, понимала, что чувствуют идолопоклонники в свои последние минуты, когда их опрокидывают на жертвенный камень и заносят над ним ритуальный нож...

— Это… это ошибка… — тихо, но твердо говорит Люциус.

Вот и всё. Ошибка. Ошибка — пульсирует в висках. Ошибка — смеются внутренние Мародеры. Ошибка — выплевывает рот ненавистного отца. Ошибка — устало повторяет мать.

Часы лениво стучат, им плевать. Кровь заката сменяется восторженно-радостным солнцем. Время ночи, время Сильвии Снейп уходит, приходит время иных: красивых, выпестованных, любимых.

— Разумеется, — она размыкает деревянные губы и размыкает холодные, сухие веки, — ты же не думал, что я придаю этому слишком большое значение, Люц? — она тихо смеется. — Спасибо, что это было на приличной постели и в приличном доме, и… — она почти ослепительно улыбается, — с приличным мужчиной.

Малфой почти жалко улыбается в ответ.

— Не люблю тратить время попусту, Люц. Искать партнера — это слишком утомительно.

«Мой маленький, наивный эгоист», — почти с нежностью думает Сильвия, разглядывая его. На щеке — розовый отпечаток от подушки, на изящной шее — засос. Мир становится простым. Мир состоит лишь из картонных декораций, раскрашенных сусальным золотом и чьими-то чувствами.

Сильвия встает. Спокойная и голая. Она знает, что солнце безжалостно освещает её некрасивое, костлявое, такое неженственное тело. Солнце играет не за её команду. На внутренней стороне бедер засохшая кровь — почему не очистила заклинанием? Дьявол знает! Может, за что-то цеплялась?.. За что? За плоские декорации? Они же свалятся грудой ломаных картонок, стоит только на них опереться. Уйдут в темноту счастливые языческие жрецы, измазав жертвенной кровью себе лица. А тела идолопоклонников потом сожгут на костре. И останется только запах горелого человеческого мяса — горелой человеческой любви.

Белье, платье, туфли, мантия. Странный шорох — Сильвия вздрагивает:

— Слышишь?

Люциус, полуодетый, недоуменно смотрит на неё.

— Нет, — отвечает он, потом, наморщив высокий беломраморный лоб, пожимает плечами, — может, домовик? Может, отцу что-то понадобилось?

Светловолосого старосту с блестящим значком отделяло от маленькой первокурсницы шесть лет — непреодолимая пропасть, когда тебе одиннадцать. Мрачную, недобро усмехающуюся Сильвию Снейп отделяет от явно изнывающего от неловкости, хоть и по-прежнему слишком красивого и подчеркнуто учтивого любовника куда большая пропасть.

— Наверное. Ты сходи на всякий случай. А я тут уберу.

— Ты позавтракаешь с нами? — любезно спрашивает он, уже вполне овладев собою.

— Спасибо. Но мне надо к Лорду.

— Конечно, — Люциус не спорит и не уговаривает, быстро застегивает мантию и выходит. Сильвия запирает дверь.

Шорохов больше нет. Атласное пуховое одеяло тяжелой грудой падает на пол. Темно-красное пятно на простыне… омерзительно! К горлу вновь подкатывает тошнота. Сильвия быстро комкает простынь и бросает в потухший камин. Солнечный свет слишком яркий, его золотом сияют волосы Нарциссы Блэк, уже почти Малфой. Снейп поднимает волшебную палочку — вот и всё. Только небольшая кучка пепла.

Сильвия медленно делает шаг, еще один, словно подбирается к мёртвому животному. Потом опускается на колени на пол перед камином и зачерпывает дрожащими руками горсти пепла. Он обжигает ей ладони, но боль такая сладкая, такая живая. Зачем, Люциус? Зачем ты разбил эту стеклянную грань между нами?..

Руки — главное достояние зельевара — покрываются волдырями. Уродливыми и такими настоящими. Сгорают картонные декорации мира. Дыхание перемалывается в легких, а нелепое чувство — в скомканной душе. А пепел всё сыпется и сыпется между пальцев.

* * *

Хрустит легким морозцем февраль. Запотевают стекла витражей. Нарцисса лежит в постели, такая хрупкая и бледная, что страшно. Целитель ходит к ним каждый день и иногда робко спрашивает:

— Может, все-таки в больницу, миссис Малфой?

Но что даст им эта больница? Люциус узнавал — ничего. Лежать дома и пить зелья под присмотром личного целителя спокойнее. Просто надо подождать. Люциус переживает и порою, мучимый страхами, по ночам всё ходит и ходит по своей спальне, радуясь, что пушистый ковер заглушает шаги. Нарцисса в инстинктивном защитном жесте кладет ладонь на свой живот.

— Люц.

— Да? Ты что-то хочешь, дорогая?

— Люц, позови Сильвию.

Он давится ответом — на нежном личике Нарциссы под глазами пролегли синие круги, но голос звучит твердо.

— Зачем?

— Она талантливый зельевар. Возможно, лучший зельевар, и она твой друг. Вдруг сможет нам помочь? Какие-нибудь новые укрепляющие зелья.

— Но…

Люциус замолкает и вспоминает усталые черные глаза за занавесью лохматых черных волос. Вспоминает тощее бледное тело в своей постели — как нехорошо получилось!

— Возможно, она выполняет задания Лорда, но я спрошу, — кивает Малфой.

Сильвия мягко улыбается в ответ на его просьбу. В последний год они виделись много реже, хоть и продолжали переписываться. Сначала Люциус боялся каждого письма. Потом Сильвия пришла на его свадьбу, спокойная и чуть насмешливая, и его отпустило. Лорд очень ценил Снейп, сам же Малфой охотно помогал ей в официальной карьере. Наверное, у Сильвии были другие любовники, а вот другие друзья — вряд ли.

— Люциус, не стой, как нашкодивший первокурсник перед Филчем, садись.

Он ухмыляется ей в ответ — оказывается, он скучал по Сильвии Снейп куда больше, чем думал. Она сидит, опершись острыми локтями о рабочий стол. Простая черная мантия, балахоном скрывающая фигуру, и глухой рабочий фартук, заляпанный зельями. Сильвия улыбается — странно, но ласково — крючковатый нос на изжелта-бледном лице.

— Я подберу что-нибудь для Нарциссы. Забавные эти Блэки, да? Невероятно заносчивые, им даже и не приходит в голову, что однажды придется просить, — чуть ядовито замечает Снейп.

И Люциус расслабляется окончательно: если Сильвия начинает язвить, значит, все в порядке. Но на всякий случай он поправляет:

— Нарцисса уже Малфой.

— Да, конечно, — согласно опускает острый подбородок Снейп, — поэтому я ей и помогу. Тебе же нужен здоровый наследник.

— Спасибо, — Люциус благодарно накрывает ладонью её холодные пальцы.

Сильвия хмыкает:

— Тебе повезло, что я уже вымыла руки после яда.

— А сама не боишься отравиться? — улыбается ей Люциус.

— Свой яд не опасен, — и её губы снова трогает всё та же ласковая усмешка.

* * *

В июне у него рождается сын. Истинный Малфой! Весь дом пляшет вокруг колыбельки, пытаясь угодить маленькому человеку, что размером не больше иных фолиантов из их семейной библиотеки. Люциус смеется от переполняющего его счастья и пытается хоть как-то сдержать эту бушующую радость в рамках, что приличествуют его положению. Сильвия Снейп, вопреки недовольству Абрахаса Малфоя её происхождением, становится крестной матерью юного Драко. Ибо Нарцисса за время волнительной беременности привязалась к подруге мужа не меньше его самого, а возможно, и больше — теперь она и шагу не может ступить без Сильвии, которая так преданно ухаживала за нею. Люциус улыбается, видя, как Снейп с неожиданной для неё нежностью прижимает к себе крестника в праздник Литы, пока недавно вставшая с постели, но безупречно одетая Нарцисса раскланивается с высокородными гостями. Люциус подходит к Сильвии, что стоит с Драко на руках вдалеке от толпы, у огромного стрельчатого окна, и что-то тихо рассказывает ему про живые картины на разноцветном стекле. Драко сопит в шелковых пеленках, а средневековые маги на витраже яростно сражаются в смертельной дуэли.

— Какая мрачная история, — мягко выдыхает Люциус в затылок подруги.

— Нарцисса, похоже, собирается совсем избаловать Драко, поэтому я тут необходима для равновесия, — усмехается Снейп. — День сегодня такой длинный, а ночь так коротка. Все радуются…

Сильвия, закутанная в неизменно черную будничную мантию, задумчиво окидывает взглядом пеструю, нарядную толпу.

— Никто не любит ночь… И никто не помнит, что летнее солнцестояние — это еще и поворот года. А у света всегда есть тень, — мурлычет она, прижавшись своим длинным носом к светлой макушке Драко.

И на секунду Люциусу становится страшно. Ловкие руки Сильвии, что надежно прижимают к себе ребенка, вдруг кажутся хищными пауками. Малфой бросает быстрый взгляд на жену: изящная, в лазурной мантии и с жемчугом в золотистых волосах — она, такая юная, весело улыбается окружившим её магам.

— Нарцисса очень давно не могла позволить себе немного развлечься, — почему-то он почти извиняется перед Сильвией.

— Конечно, — облизывает та тонкие губы.

— Давай мне Драко, иди отдохни, — Люциус протягивает руки за сыном.

— Я не устала, — ласково усмехается Сильвия.

— И всё же я его заберу, — чуть настойчивее, чем надо, повторяет Люциус.

Снейп отдает ему сопящий сверток и идет к столу выпить вина. Вот глупости! Привидится же такое! — хмурится Люциус. Это всё бесконечные кровавые рейды Лорда. Признаться, Малфой уже от них устал: его поле боя — министерские интриги, а не корчащиеся в агонии маглы посреди крови и блевотины.

К нему вдруг стремительным шагом подходит бледная, будто меловая стена, Нарцисса:

— Люциус, в Уилтшир идет эпидемия драконьей оспы!

* * *

Они увезли сына — спасли его. Но Нарцисса так и хворает — то ли после родов, то ли после болезни, и никакие лекарства не помогают. Темный Лорд пал, а вместе с ним пали и все честолюбивые надежды. Ложь, ложь, кругом очень много лжи. Люциус лжет, не задумываясь — выкручиваясь, изворачиваясь и спасаясь.

Осень шуршит золотыми пластинами опавших в грязь листьев. Свинцовыми каплями проливается дождь в свинцовом Лондоне. И отца… отца больше нет.

— Я так устал, — шепчет Люциус в ладони и закрывает глаза.

Сильвия, чёрною змеёю выскользнувшая из пут Аврората под крыло к старому интригану Дамблдору, сидит рядом на гостиничном диване. Диван обит дешевой подделкой под бархат и засален задами многочисленных постояльцев. Тускло ворочается в камине огонь, изнутри пожирая сочащиеся рубиновой кровью угли.

Сильвия накрывает ладонью плечо Люциуса.

— Я всегда буду с тобою, — наконец, глухо говорит она.

Он в изумлении смотрит на нее, уставшую и стремительно постаревшую: темное до траура платье, неряшливые волосы собраны в растрепанный тяжелый пучок на затылке, на худом лице большой нос кажется клювом хищной птицы, и глаза… глаза, словно черное, непроницаемое стекло. Люциус никогда не знал, о чем думает Сильвия Снейп. Он так мало знает о ней и так нуждается в ней.

— Правда? — тихо спрашивает и вдруг видит, как на её обветренных бледных губах расцветает тенью странная улыбка.

— Конечно, Люциус. Мы всегда будем вместе.

Через месяц тихо и незаметно сходит в могилу Нарцисса, несмотря на все усилия целителей и все зелья Сильвии Снейп.

* * *

Драко идет третий год. Драко с радостным смехом бегает за жирным белым павлином, пытаясь ухватить того за хвост. А за наследником бегают по пятам заботливые домовики. Весенними звездами сияют белые нарциссы, заботливо высаженные Сильвией вдоль главной дороги к особняку. Мисс Снейп незаметно управляет поместьем, ненавязчиво дает советы, мисс Снейп воспитывает его сына. Всё чаще Драко называет её «мамой», но Люциуса почему-то пугает её улыбка, когда она слышит это слово из детских уст.

А Сильвия теперь улыбается куда чаще, чем в школе. Её черная юбка и черная мантия едва уловимо шелестят, когда она тихой тенью скользит по его дому. По-прежнему замкнутая, по-прежнему никогда не возражающая ему — некрасивая, нищая полукровка, сумевшая выиграть и у Темного Лорда, и у светлоокого кукловода Дамблдора, и у него самого… у Малфоя. Неотвратимый шорох её одежд напоминает шуршание змеи по гравию на парковых дорожках.

— Надо вычистить пепел из каминов, — негромко приказывает она низко поклонившемуся домовику.

Они уже давно слушаются её словно хозяйку. А приятели интересуются у Люциуса, когда он, наконец, женится на своей подружке, со смехом говоря:

— Она, конечно, страшна, как мантикора. Но, Люц, с такою женою ни ты, ни твой сын не пропадете. Всем бы таких верных жен! — грохочет Гойл.

И все с двусмысленными шутками поднимают бокалы.

— Точно. Ты уже и так скомпрометировал её хуже некуда, — добавляет с сальной улыбочкой Крэбб.

— Ничего, если она умудрилась оправдаться перед Визенгамотом, не потратив ни галеона, которых у неё, впрочем, никогда и не было, то уж как-нибудь отмыть свою репутацию после жизни в доме Малфоя сумеет, — усмехается в усы Нотт.

Но у Люциуса нет сил ни смеяться в ответ, ни защищать честь дамы. Он отрешенно смотрит на обманчиво-прирученный огонь в камине.

— Всегда надо убирать за собою пепел, — произносит приглушенный, глубокий голос Сильвии совсем рядом. — Странно, Люциус, что ты не знаешь об этом.

Он молча ловит взгляд её холодных, пустых глаз — в них можно бесконечно падать, словно в бездонный тоннель.

— Ты устал, — почти нежно произносят её губы.

Иногда он с ней спит. Он не знает, почему это делает. Почему сжимает её ледяные пальцы, почему не может оторваться от её влажного, жадного рта. Он испытывает почти отвращение к ней и безумное вожделение одновременно. Он может получить практически любую девушку, но в темноте спальни его молча ждет Сильвия. С рубиновыми браслетами от ножа на руках. С острыми зубами и жуткой лаской в прикосновениях. С глухими ударами сердца, что бьют из-под её костлявых ребер прямо ему под дых.

— Я сварю тебе успокаивающее.

— Не надо! — чуть громче, чем следовало, возражает он.

Сильвия лишь почти незаметно пожимает плечами.

— Ладно. Ты же не Драко, чтобы я могла тебя зельями с ложечки поить…

Люциус задыхается от пустого холода и приторно-липкого ужаса: прекратить… прекратить… прекратить… — шепчет и визжит у него в голове. Бьют часы на башне Абрахаса. Белые нарциссы источают сладкий аромат. Драко бежит в распахнутые объятия Сильвии, та поднимает его на руки и целует в мягкую щечку.

— Ты зачем полез в лабораторию, глупый мальчишка? Еще какой-нибудь яд ненароком выпьешь. Весь в мать… — она бросает едва уловимую улыбку в сторону Люциуса и, выдержав паузу на целых четыре удара башенных часов, заканчивает предложение: — Твоя матушка, Драко, была очень хороша собою, но совершенно не разбиралась в зельях…

И улыбается, прямая и тёмная, а Люциус пытается протолкнуть воздух в лёгкие.

* * *

Драко давно спит. Люциус поминутно посылает домовиков проверить все ли в порядке и сам поднимается в детскую не меньше трех раз за вечер. Сильвия спокойно сидит в кресле у камина — пристально смотрит на её сумеречный горбоносый профиль Люциус. Откуда у него такие мысли? Он сходит с ума?.. Он лгал, лгал, лгал… а теперь уже и сам не может разобрать, где ложь, а где истина. Ледяная и простая в своей аскезе истина.

Сильвия вяжет шаль. Острые спицы поблескивают серебром игл в огненных всполохах каминного пламени. Проворные пальцы движутся стремительно. Спицы стучат, обгоняя стрелки серебряных часов. Часы принесла Сильвия, когда случайно разбились фарфоровые, что после свадьбы купила Нарцисса. Почему-то никто из взрослых магов не применил репаро, все просто молча смотрели, как домовики собирают осколки. Люциусу все эти годы не нравились кокетливые, пудрово-розовые феи на прежних часах — они выглядели слишком приторно и не сочетались с мрачно-элегантной гостиной в йолитовых тонах. Нынешние серебряные подходят к интерьеру много больше, и все же… всё же Люциус не выносит их тихий, вездесущий стук.

Тук… тук… тук… Трещат дрова в камине, пляшет издевательскую пляску огонь, пуская по стенам причудливые и зловещие тени.

— Люциус.

— Да? — он резко поднимает голову.

Сильвия смотрит на него. Свет от пламени мечется у неё за спиной, отчего её лицо совсем темное, почти смазанное в этом сумраке.

— Посиди со мною, — холодный, глубокий голос, надтреснуто просящий.

— Я… — Малфой почему-то стоит на месте, словно ноги вросли в пол, сплелись со старыми плитами мраморными корнями, словно это застывшее, тяжело-свинцовое тело не его. Совсем не его.

И этот дом не его. И этот сын не его. И этот мир не его.

Сильвия медленно поднимается из кресла — вырастает густою, болотной тенью. Резкой, костлявой, с растрепанными ведьминскими волосами и шершавыми губами. С худыми скулами и расчетливой нежностью.

— Посиди со мною, — негромко повторяет Сильвия Снейп, её чёрные глаза — как тлеющие угли.

Тук-тук-тук — отщелкивают часы. Люциус делает шаг. Потом еще один.

— Вот так. Да, — сладко выдыхает стеклянные осколки Сильвия и протягивает ему бледную, со следами ожогов ладонь.

Он ныряет в это кресло, будто в толщу мутной, смертельно горькой и смертельно плотной воды. Она слизью, паутиной ложится ему на сердце. За окном — неживой декабрь. Декабрь — нежеланный выблядок года. Люциус ненавидит декабрь.

Сильвия опускается рядом — то ли на подлокотник, то ли на колени. Обвивает руками-цепями его шею. Стучат часы. Огонь растекается рыжей кровью по углям. Люциус усилием воли заставляет себя дышать ровно и только один раз невольно сглатывает.

— Не бойся, — ласково шепчет Сильвия, сжимает узкими обожженными ладонями его лицо и улыбается той самой странной улыбкой, — мы всегда будем вместе. В жизни и в смерти…

И серый пепел сыплется бесконечным водопадом теней. Серый пепел забивает лёгкие.