Герман и музыка (джен)

Герман спустил ноги с кровати и, не разлепляя глаз, начал охоту на тапки. Один попался сразу. В погоне за его братом Герман пошарил худощавой ногой около кровати, залез под неё, обследовал часть подкроватного пространства, но, нащупав что-то мокрое, понял, что поступил опрометчиво.

Он открыл один глаз. Вид комнаты удручал. Вчерашняя футболка, частью видневшаяся из-под кровати, была скомкана и обмакнута во что-то безобразное, не определяемое с первого взгляда. Тут же на полу валялась ручка, несколько нотных листов, изрядно помятых, но почти чистых. Синтезатор одним концом стоял на полу, другим то ли висел в воздухе, то ли опирался на стул. Более точное определение зависело бы от личности наблюдавшего: пессимист или оптимист. Герман не относил себя ни к тем, ни к другим, в его жизни всё зависело от вдохновения. Оно либо есть, либо его нет.

Герман постарался напрячь мозг, разлепляя второй глаз. Тщетно. То есть, мозг был на месте и глаз тоже, но что-то не работало. Он направил взгляд в окно. Один глаз вполне успешно показывал осеннюю картинку: пожухлые деревья, умытые слезливым дождём, серый фонарный столб, домики вдалеке. Второй же отражал действительность в несколько размытом виде, скорее цветными пятнами, чем внятными очертаниями. А ещё вокруг него разливалась пульсирующая боль. Герман потрогал распухшее подглазье, но тут же понял, что зря, потому что боль стала досаждать сильнее. Он решил временно объявить ей перемирие и оставил пока в покое. Мозг стал подавать признаки жизни. Герман просветлел: тапок! Он резко свесил голову вниз, заглянув под кровать.

То был отдельный мир, состоящий из початой бутылки пива и самого пива, пролившегося из неё, обрывков нотного листа с записями, крошек разного калибра, огрызков и целых квадратиков печенья и той части скомканной футболки, которая жила здесь, в темноте, а не на прикроватном просторе. Мир темноты смердел. Герман не без труда прокрутил глаза в ту сторону, где заканчивалась футболка. Она служила берегом, огибающим ещё одну лужу. Он резко рванул футболку оттуда. Оказалось, что берег покоился на искомом беглеце. Герман решительно подобрал свой второй тапок и, приподняв голову, оценил расстояние до кресла, в котором мирно и совершенно нагло спал кот.

— Вот, скотина, — пробормотал Герман.

Поколебавшись с минуту, изображая лицом то жалость, то отвращение, он надел на себя маску воина-мстителя и запустил тапком в обитателя кресла.

Тапок с глухим стуком угодил в пушистый бок, вызывая одновременно тихий бульк в теле животного. Кот несимметрично изогнулся, прохрипел что-то кошачье и опрометью кинулся под шкаф. Герман удовлетворённо уселся на кровати и даже повеселел. Но тут же сполз на пол и, сев на пятки, принялся расчищать подкроватное безобразие. Достав бутылку, он взболтнул ею, оценил содержимое на фоне света из окна и перевернул в открытый рот. Проглотив жидкость, он поморщился, вытянул из-под кровати печенье побольше, подул на него несколько раз, повертел в руке, раздумывая, потом встал и, прихрамывая на один тапок, направился к мусорному ведру. Там он обнаружил, что пакет полон до отказа и кое-что даже валяется рядом. Он повздыхал, но всё таки отважился и заменил внутренности мусорного ведра новым пакетом. Пройдя с ведром по комнате, он собрал всё, что должно было отныне называться мусором, туда же отправилась влажная футболка и мокрый тапок с кресла, затем, сопровождаемый вздохом бывшего хозяина, и его чистый брат. Обрывки нот он пощадил, покидав на стол.

Герман посмотрел под кровать издалека и, снова вздохнув, полез в ведро за футболкой. Затем он скрылся с ней в ванной. Послышался шум воды, а выйдя оттуда с мокрой тряпкой в руках, Герман кинулся под кровать и несколько минут не вылезал, показывая удивлённому коту, который к тому времени уже высунул морду из-под шкафа, свой тощий зад, обтянутый клетчатыми трусами.

Когда подкроватный мир заблестел, а футболка окончательно утратила былую красоту и невинность, Герман застелил постель и отправился к столу. Там он принял позу мыслителя, совсем как у Родена, затем неспешными движениями принялся прикладывать обрывки листа друг к другу, собирая нотный пазл. Когда результат стал напоминать помято-расчленённый, но всё же прямоугольник, Герман, продолжая глядеть на листки, привычным движением достал из-за стула синтезатор, установил его перед собой на столе и включил. Он пробежал длинными пальцами по клавишам, как бы проверяя, всё ли на месте. И, внимательно глядя в ноты, стал играть нерешительно, как бы на ощупь, трогая звуки. Проиграв медленно запись по нотам, он замер, глядя в окно на простуженную осень. Затем он распрямил плечи, схватил синтезатор и развернувшись от стола, поставил его себе на расставленные ноги.

— Ну слушай, ссыкун, — подмигнул он половине кота, недоверчиво высунувшейся из-под шкафа.

Кот смотрел, не отрываясь, на хозяина.

Герман заиграл более уверенно и вдохновенно, на последних аккордах он слегка прикрыл глаза. Помолчав, он сказал повеселевшим голосом:

— Что скажешь, приятель? — и выжидательно посмотрел на кота.

— Мя-а-а-а, — протянул тот тихонечко в ответ.

Герман отложил инструмент, привычно подвесив его в оптимистично-пессимистичную позицию у стула. Потянулся рукой к коту, тот засунул было полкорпуса назад под шкаф, но хозяин оказался проворнее и подхватил его под пузо, извлекая целиком, несмотря на упирательства. Герман взял кота подмышки и поставил задними лапами себе на колени, а передние выставил торчком перед собой. Кот вжал голову в пух вокруг шеи и едва раздувая щёчки, снова произнёс жалостливое:

— Мя-а-а-а...

Герман обрадовался:

— А-а-а, то-то же, нравится тебе, нра-а-авится, — Герман пошевелил его, как бы приплясывая маленьким тельцем на своих коленях, и продолжил:

— Это тебе, брат, не под кроватью ссать, это му-у-узыка! Музыка, понимаешь?