Путь обреченных (джен)

Тишина, опустившаяся на Большой цирк, была такой глубокой, что редкий вздох или вскрик, время от времени проносившийся по рядам, казался громовым. Смех, шум, разговоры — все стихло в одну минуту. Без малого сто тысяч зрителей замерли как один человек и, полностью позабыв обо всем, устремили глаза на арену, где разворачивалась кульминация ночной схватки. Множество факелов, установленных по кругу, рассеивали темноту ровно на столько, чтобы можно было видеть, как подходит к концу сражение двух отрядов — двадцати кельтов и двадцати германцев.

Женский бой, по заведенному обычаю, завершал череду игрищ, с небольшими перерывами длившихся целый день. Это была пора Либералий* (римский праздник плодородия, отмечавшийся 17 марта оргиями и жертвоприношениями — примеч. автора), и по такому случаю Большой цирк развлекал граждан гладиаторскими боями от рассвета и до заката. Римляне разного положения наслаждались бойнями с одинаковой радостью, вознося хвалу диктатору за его неслыханную щедрость. На лучших местах восседали патриции, всадники, матроны, богатые иностранцы, которые приезжали со всех концов Италии в Вечный город. Неимущему люду достались задние ряды. Но все зрители, имеющие звание «римский гражданин», получали большое удовольствие от всенародно излюбленного зрелища.

Фигуры трех кельток и одной северянки, оставшихся на ногах после часовой резни, в неярком красноватом отблеске казались до странности внушительными и даже пугающими. Они отбрасывали длинные черные тени на зрительские ряды, придавая происходящему особенно зловещий вид. Арена была усеяна тридцатью шестью гладиатрисами, убитыми или смертельно ранеными; умирающие корчились в судорогах и испускали душераздирающие крики.

Зрители, державшие пари за германцев, еще недавно могли быть вполне уверены в их победе. Пятеро из них, правда, истекающих кровью, но все еще грозных, надвигались на трех уцелевших в бойне кельток. Однако дочерям Британии каким-то невообразимым образом — возможно, благодаря вмешательству их богов — удалось одолеть противниц, и теперь они втроем окружали последнюю из них. Нервное напряжение зрителей было так велико, что вряд ли оно могло быть сильнее, даже если бы от исхода этой схватки зависела судьба Рима.

По мере того, как приближалась развязка, все чаще и чаще раздавались рукоплескания и громкие торжествующие возгласы.

Кельтки, все высокие, белокожие, с крепкими длинными ногами, были вооружены тонкими прямыми мечами и квадратными щитами с выпуклой поверхностью. Их лица и тела, согласно традиции народов Британии, покрывала боевая синяя роспись. Все они были в коротких клетчатых туниках. Ланиста купил их за большие деньги; хотя рабы из земель бриттов поступали в Республику постоянно, рослых, сильных, владеющих оружием девушек желали заполучить множество управителей гладиаторских школ. Однако у Юлия Рабеция — так звали ланисту — неспроста была репутация самого прожженного хапуги Рима. В ходе торгов он выложил на стол кругленькую сумму, рассчитывая в скором времени полностью возместить затраты на эту дорогую покупку. Кельтки принадлежали ему уже восемь месяцев. До этого дня Рабеций не задействовал их в серьезных сражениях, но праздник требовал яркого зрелища, и волей-неволей ему пришлось выпустить их на арену. Они держались храбро, но и германцы не собирались отдавать свои жизни задешево. Бой вышел славным и на редкость кровопролитным — как раз таким, каким подобает быть настоящему праздничному развлечению.

Две кельтки едва держались на ногах от ран и усталости. Казалось, что им не удержать в руках меча, и они вот-вот упадут рядом с убитыми ими северянками. Третья же, с огненными, как жерло вулкана волосами, выбеленным надо лбом известкой, получила за весь бой, благодаря ловкости и, вероятно, благосклонности фортуны, всего несколько царапин. Ступая вкрадчиво и неторопливо, она приближалась к северянке, держа меч полуопущенным.

Северянка — верткая, гибкая, тонкокостная девушка с длинной белокурой косой — оказалась в незавидном положении: немногим ранее она получила рану в левое плечо, потеряла фрамею* ( копье народов древней Германии — примеч. автора) и в связи с этим лишилась всяческих симпатий толпы. Ее голубая туника пропиталась кровью многочисленных ран, покрывавших все ее тело. Без оружия и товарок она могла рассчитывать только на милость богов.

— Смелее, смелее! — кричали зрители, державшие пари на кельтов.

— Бей ее!

— Убей бестолочь! Убей разиню! Убей, убей!

Мертвенно бледная, северянка отступала назад, окидывая арену безумным взглядом. Гул тысяч голосов смешивался с мучительными стонами ее соратницы, получившей рану в живот. Согнувшись в три погибели, она нечеловеческим усилием воли заставляла себя брести, из вспоротого живота за ней волочились ее кишки. Кое-кто из передних рядов ахнул, остальные, переключив свое внимание на несчастную, принялись радостно свистеть. Ужасное зрелище вызвало новый взрыв аплодисментов. Северянка попыталась засунуть свои внутренности обратно, но ничего не получилось. Тут она окончательно осознала, что жить ей осталось немного, совсем чуть-чуть, и из глаз у нее потекли слезы, смешиваясь с кровью из глубоких царапин, оставленных на ее лице убитой ранее противницей.

Зрители свистели и кричали умирающей что-то поощрительное. Она поплелась к товарке по несчастью, но, пройдя всего шагов двадцать, неловко наступила на одну из болтающихся, как веревки, кишок, дико закричала и, потеряв равновесие, упала на арену. Она всхлипывала и хрипела в агонии, а зрители восторженно шумели, позабыв на минуту о схватке.

Светловолосая северянка застыла от ужаса при виде этого зрелища. Грудь ее тяжело вздымалась, лицо исказилось от напряжения и боли. Противница ее была уже совсем рядом. Рев публики стал громовым.

Вдруг глаза девушки загорелись. Ее озарила спасительная мысль. Перебросив щит в другую руку, она бросилась бежать. Кельтка устремилась вслед за ней.

Толпа загудела, словно пчелиный рой.

Описав почти полный круг, северянка схватила фрамею одной из убитых — и как раз вовремя, потому что догнавшая ее кельтка уже заносила руку для удара. Отразив атаку щитом, северянка сделала ложный выпад, выиграла пару секунд и вновь пустилась бежать.

— Убей эту варварку!

— Подминай, подминай ее!

— Задай мерзавке!

Это кричали те, кто держал пари за кельтов. В ответ гремел чуть менее мощный хор сторонников германцев. Правда, он стихал с каждой минутой — надежды у них было мало, поскольку северянка выказывала мало шансов на победу. Но быстрые ноги еще могли спасти ее, а ее скорость и живучесть впечатлили многих.

Азартные выкрики перемежались с громкими, мучительными стонами умирающей северянки; время от времени она бессильно ругалась и слала проклятия.

Белокурая северянка вдруг сделала неожиданный поворот, покрепче стиснула фрамею и с отчаянием обреченной обрушилась на свою преследовательницу. Цирк взорвался рукоплесканиями. Это была знакомая многим тактика ложного отступления германцев, некогда принесшая немало бед римской армии.

Однако кельтка, судя по всему, была к этому готова. Она напала на северянку, несколькими ударами обезоружила, выбив из ее рук копье, сбила с ног, и, склонившись к самому ее лицу, сказала, почти не размыкая губ:

— Тихо, Дагмар. Если нам повезет, ты встретишь следующее утро.

Она стала ногой на грудь северянки и приставила меч к ее шее. В этой позе обе ждали решения народа.

Единодушные, долгие и громовые рукоплескания прокатились по всему цирку. Кельтка быстро обводила взглядом ряды, чтобы узнать волю зрителей. Медленно, как бы в раздумье, римляне вытягивали руки. Десять, двадцать, тридцать, пятьдесят, семьдесят тысяч подняли вверх кулак, подогнув большой палец — северянке была дарована пощада. Судя по всему, она завоевала себе жизнь своей последней отчаянной атакой.

— Сегодня мы можем вознести хвалу богам, если, конечно, они еще способны слышать нас, — сказала кельтка, убирая меч.

Дагмар, с трудом переводя дыхание и глядя на нее снизу вверх, неожиданно улыбнулась.

— С каждым днем я верю в это все меньше, — хрипло ответила она. — И тем не менее, я благодарю тебя, Кассади.

Кассади помогла ей подняться.

— Не стоит, — бросила она сестре по несчастью. — Скоро ты можешь пожалеть об этом.

Той ночью они обе вернулись в «камеры», откуда вышли лорарии, чтобы крюками убрать трупы и привести арену в первозданный вид.

Кассади сражалась на арене уже более полугода и за это время расправилась не менее чем с двумя дюжинами противниц. Ее ни разу серьезно не ранили — сказывалась военная сноровка, полученная ею на родине.

Она родилась на Иберийском полуострове, близ реки Эбро. Как и многие женщины ее народа, Кассади участвовала в войнах против соседних племен с тринадцати лет — с той поры, как к ней пришли первые крови. Она сражалась и против римлян, когда те вторглись в ее страну, попала в плен и, благодаря прекрасному сложению, силе и ловкости, была направлена в гладиаторскую школу. К тому времени ей исполнилось тридцать лет. В прошлой жизни, когда она еще была свободным человеком, у нее была семья — супруг и трое сыновей, которых она видела в последний раз перед тем, как отправится на ту злополучную битву. Кассади старалась никогда не думать о них. Только по ночам она иногда позволяла себе мысленно переноситься к Эбро, где у крыльца их дома резвилось трое маленьких рыжеволосых мальчишек. Наутро на ее щеках появлялись светлые дорожки слез. Но к тому моменту, когда она оказывалась на тренировочном дворе и брала в руки меч, лицо ее было непроницаемым и спокойным. Кассади не знала, живы ли ее дети, но молилась только об одном: если им суждено попасть в руки римлян, пусть боги тотчас ниспошлют на них вечный сон смерти.

На арене Кассади неизменно пользовалась большой популярностью у публики. Ее подтянутая фигура, огненные волосы, характерное кельтское лицо с правильными резкими чертами и незаурядная для женщины сила в одночасье сделали ее знаменитой. После первых месяцев на арене Рабеций поручил ей обучение других гладиатрис. Кассади исправно тренировала подопечных, и под ее началом из неловких и дрожащих рабынь со временем получались довольно искусные убийцы. Впрочем, это не имело никакого значения — рано или поздно они все проходили через Ворота смерти* (арка в древнеримском цирке, через которую уносили трупы с арены — примеч. автора), прямиком в преисподнюю. У каждой, согласно национальным поверьям, был свой ад, но Кассади думала, что, где бы они в конце концов ни очутились после того, как их глаза закроются навеки, вряд ли им доведется открыть их в более жестоком мире. Она знала, что придет и ее черед пройти через эти ворота. Гладиаторам редко даровали свободу, гладиатрисам не даровали ее почти никогда. Рано или поздно Рабеций выпустит ее сражаться с дикими животными — зрители обожают смотреть, как их «любимчики» оказываются в смертельной опасности. Кассади думала об этом без страха: пребывание на арене научило ее относиться к смерти как к неизбежности и освобождению.

Иногда она любила представлять, как все обитатели школы Рабеция — живые мертвецы в клетках — захватывают оружие и поднимают бунт, который перекидывается на другие школы и распространяется по всей Италии. Один за другим падут римские легионы, сгорят в безжалостном огне консулы, сенаторы, цезари, оставив после себя лишь память о злодеяниях Вечного города против остального человечества…

Но эти фантазии далеко не шли. Если уж ничего не получилось у Спартака, блестящего прозорливого полководца, то все эти мысли — не более чем пустые мечты.

* * *

За два месяца, минувших с того дня, как Кассади спасла юную Дагмар, школа пополнилась новыми гладиатрисами. Рабецию нужно было восполнять потери. Он пытался искать сноровистых и готовых к арене женщин среди военнопленных, но удача перестала улыбаться ему. Приходилось довольствоваться малым. Рабеций был не в восторге. Женские бои были на пике популярности, и спрос на гладиатрис бил ключом. Ланиста был зол от того, что лишился дорогостоящей собственности на проклятые Либералии. Если бы не эти празднества, он бы озолотился на бесстрашных кельтках. Без новых толковых гладиатрис торговля живым товаром застопорилась. В его руках оказывались преимущественно слабые и бестолковые молодые девицы, никогда не державшие в руках ни меча, ни ножа. Кассади толком не успевала научить их фехтованию, поскольку Рабеций торопился поскорее выпустить рабынь на арену. Обыкновенно это заканчивалось быстрой и свирепой резней, приводившей хозяина в еще больший гнев. В конце концов он стал выпускать новых гладиатрис в качестве андабатов* (гладиаторы, сражавшиеся вслепую. — примеч. автора). Эти юмористические выступления очень нравились зрителям, и спрос на таких смертников был довольно высок. Особого мастерства андабатам не требовалось, что существенно облегчало Рабецию ведение дел.

В один из рядовых дней он привез в школу новую гладиатрису. Приобрел он ее почти за бесценок, столковавшись с другим ланистой за смешные деньги. Новоприбывшая была дакиянкой, судя по иссиня-черным длинным волосам и загорелой коже. Кассади услышала из разговора Рабеция с приятелем, что она — беглая рабыня, убившая свою хозяйку. Смертная казнь, полагавшаяся в таких случаях, была заменена ей службой гладиатрисой. На вид новоприбывшей было около тридцати лет.

Кассади рассматривала ее прекрасно сложенную фигуру с длинными ногами, тонкой талией и довольно красивой шеей, тонкое лицо, яркие, синие, необычного разреза глаза. Она не выглядела слабой — скорее наоборот, в опущенных по швам руках чувствовалось напряжение и сила. Кассади заинтересовалась. Это было что-то новое.

Дакиянка не казалась ни напуганной, ни растерянной. В ее глазах читалась странная смесь горечи и вызова. Она не смотрела на Рабеция, который привел ее в школу и поручил заботам Кассади.

Та препроводила гладиатрису в камеру.

— Как тебя зовут?

— Данарис, — ответила дакиянка, не поворачивая головы. Голос у нее был грудной и низкий.

Кассади всмотрелась в ее лицо.

— Это правда — то, что говорил о тебе Рабеций?

По-прежнему глядя перед собой, дакиянка кивнула.

— Тогда мне особенно жаль, что ты оказалась здесь. Не буду лгать — тебе осталось недолго.

Алые губы Данарис скривились в усмешке.

— Это именно то, чего я жду, — сказала она. Синие глаза метнули искру.

— Ты ждешь смерти? — негромко спросила Кассади.

Дакиянка повернулась к ней.

— Хочешь сказать, что ты не ждешь ее?

Кассади подняла брови. Ей стало не по себе от того, что незнакомка попала по самому больному месту.

— Я хочу сказать, что Рабеций выпустит тебя на арену через несколько недель, — сухо сказала кельтка. — Советую провести это время в тренировках. И тогда, быть может, ты пробудешь с нами немного дольше.

Данарис ответила ей той же кривой усмешкой.

— При жизни нам не добиться свободы. Она придет только вместе со смертью. А раз так — стоит ли бежать от нее?

По спине Кассади отчего-то пробежали мурашки.

— Дело твое, — бросила она, стараясь говорить как можно равнодушнее. — Если тебе так не терпится умереть, я не стану тебя отговаривать. Только вот...

Она запнулась.

— Обычно людям все-таки хочется жить.

Дакиянка покачала головой.

— Да. Отчего бы мне не пожить? Я была рабыней, а теперь стала гладиатрисой. Прекрасное повышение! Нужно пользоваться моментом.

— Это хорошо, что у тебя есть чувство юмора, — отозвалась Кассади.

— Незаменимое качество для счастливцев, оказавшихся на арене цирка?

— Можно и так сказать.

Данарис снова усмехнулась.