В город пришла любовь (гет)

Дождь вернулся в Париж

Негромко играла уютная музыка, разбавляясь болтовней подростков, освободившихся из школьного заточения. Она вполуха слушала оживленно переговаривающихся Джулеку и Роуз, выхватывая лишь отдельные фразы из их диалога.

Брат…купить краску для волос…репетиция группы в выходные…

Все, что угодно, только бы не было заметно влажно поблескивающие ресницы и мелкую дрожь, мурашками пробивающуюся. Глаза нещадно пощипывало подступающими слезами, Маринетт старательно изучала потолок, пытаясь не допустить слезопролития. Она моргала, наверное слишком часто, и растягивала губы в нарочито непринужденной улыбке, искренне надеясь, что никто не заметит её плохую игру.

Наивная, как она могла ещё… надеяться на что-то с его стороны? Мечтать о счастливом будущем, их трёх милых детях и хомячке, которого она назовёт Бонбон? Знать, что она для него хорошая подруга, но заливаться румянцем каждый раз, когда он рядом?

Она просто до кончиков хвостиков и последнего пятнышка на сережках одержима им, как помешанная, сумасшедшая. Каждым плакатом и фотографией, каждым взглядом-не-на-неё. Стоило светловолосой макушке промелькнуть в школьном коридоре или в парке, как её сердце выписывало головокружительный кульбит. Язык тут же узлом завязывался, к небу прилипал, так что ни слова не получится сказать; вырывался тщетно сдерживаемый выдох, полный восхищения. Маринетт на девяносто девять процентов состояла из кристально-чистого обожания Адриана Агреста, а скромный один процент занимали её извечная неуклюжесть да голос совести, никогда не умолкающий.

Который сейчас кричал, что из неё плохая подруга, ведь она даже не поинтересовалась, куда убежала Алья; ведь она правда не слушает Роуз, увлечённо рассказывающую, по-видимому, о приюте для животных в пригороде Парижа.

Для Маринетт существовала только горечь на кончике языка, оставленная глотком остывшего кофе без сахара. И любимый-идеальный-добрый-обаятельный-умный-сильный Адриан Агрест.

Не-её Адриан Агрест.

Он сейчас пошутил, конечно же, смешно, иначе и быть не может, но не для Маринетт. Он приобнял смущаясь, краснея неловко, другую — несомненно идеальную, собранную, правильную не-Маринетт. Кагами улыбается снисходительно-нежно, кладя голову на плечо парня, смеётся, прикрывая рот худенькой ладошкой, и игриво тянется за молочным коктейлем Адриана. Сладко-клубничным, отобранным у Агреста без особого сопротивления, таким же сахарно-идеальным, как и их пара.

Следить за их медленным сближением — мучительно до сведённых скул. Сначала на фехтовании: кто может быть лучше, чем достойный спарринг партнер; потом на приеме у Габриэля Агреста: они, как дети деловых партнёров, обязаны иметь хорошие взаимоотношения. Идеальный Адриан, идеальная Цуруги — неидеальная Маринетт не имела ни малейшего шанса завоевать его сердце. Китаянка знала толк в войне, Дюпен-Чен сдалась без боя. В тот день, когда Адриан подарил розы, оставив поцелуй на щеке Кагами; когда очередной раз назвал Маринетт просто другом.

Просто. Друг.

И так хочется заказать ещё чашку чёрного кофе без сахара, который девушка терпеть не может. Давиться горечью, упиваться болью, разочарованием, жалостью к самой себе. Жалкая. Ледибаг другая — она сильная, смелая, не заикается при виде возлюбленного и не падает, споткнувшись на ровном месте. Кагами другая — она ловкая, собранная, не мнётся в стороне, ожидая чуда, не прячет слезы, сидя в переполненном кафе.

И так хочется достать сигарету, пальцем по колесику зажигалки провести, высекая искру — вдохнуть прогоркший дым, закашлявшись с непривычки, и забыть-забыть-забыть. А перед взором закрытых глаз все равно улыбается солнечный Адриан, приветливо машет рукой с очередного плаката, сердце вдребезги разбивая.

Просто. Друг.

Можно отпустить?

И Маринетт встаёт, приковывая немного удивленные взгляды одноклассниц, оправдывается торопливо, сбивчиво. Нужно-домой-скажите-Алье-чтобы-позвонила-домой-нужно. Роуз кивает, улыбаясь взволнованно, подбадривающе, и Маринетт извиняющееся приподнимает уголки губ. Надеется, что не было видно лихорадочного блеска глаз. От непролитых слез. От несбывшихся желаний. От пустых грёз.

А Адриан, милый Адриан, на секунду отвлекается, в глаза прямо смотрит с невысказанным вопросом и видит — точно видит, что Маринетт на самом деле слабая, не выдерживает. Не его взгляд. Она качает головой, чересчур активно и быстро, хвостиками ударяя себя по щекам. У неё все хорошо, правда-правда. Девушка сбегает, не дожидаясь очередного испытания выдержки.

Прощай.

А на улицы Парижа вернулся дождь, прохладные слёзы небес, заставляющие горожан шустрыми перебежками добираться до машин, домов, навесов. Маринетт не торопится проходить всего лишь пару кварталов до пекарни, чтобы попасть в заботливые руки мамы. Сабина обнимет её, нальёт ароматного чая и вытрет слезы, скажет самые лучшие вещи, как мама только и умеет. Она придёт… но не сейчас. Каждый шаг девушки отдаётся звонким шлепаньем по луже, десятками холодных капелек, приземлившихся на уже насквозь промокшую чёлку.

Шлеп. Кап. Шлеп.

А она просто друг, просто Маринетт. Неуклюжая, вечно опаздывающая на уроки, забывающая тетради и домашнее задание, но не оставляющая блокнот с эскизами ни на секунду. Всегда неловкая, поддающаяся на колючие провокации Хлои, случайно творящая всякие глупости. Тикки ошиблась с выбором хозяйки, Ледибаг точно не такая… слабая.

Шлеп. Кап. Шлеп.

Маринетт не знает, это дождь оставил на щеках влажные бороздки или слезы, против воли из глаз бегущие. Прерывистый выдох и полузадушенный всхлип — значит слезы рисуют свои узоры на лице. Она не смотрит перед собой, не видит дороги, даже не удивится, если вдруг попадёт под машину. Но лучше не попадать, а то родители расстроятся.

— Ой? — вскрикивает, поднимая взгляд на неудачливого кого-то, в чью грудь она изящно вписалась носом. Лёгкие наполнил аромат свежести дождя, перемешавшийся со сладкой корицей и сигаретным дымом. Глядя сверху вниз, незнакомец усмехается, но как-то тепло среди холода плохой погоды. Маринетт густо краснеет, извиняясь. — Прости-прости…

— Не извиняйся, — парень, он кажется старше на пару лет, а выше аж на целую голову, держит зонт над ними обоими, капельки перестали отбивать тихий ритм на тёмной макушке школьницы. Маринетт только теперь замечает, насколько она успела промокнуть, замерзнуть. Как будто не семь минут шла, а последние несколько лет под ледяным ливнем простояла. Разрушенные мечты ведь сойдут за ливень? — Давай я провожу тебя до дома, так и заболеть недолго. Угораздило же выйти без зонта, с утра ещё дождь обещали…

Незнакомец журит её, как будто ему не все равно, что она простудится. Тепло. Девушка хмыкает, опуская глаза в пол, а щеки все ещё персиково-нежные, от них тянет жаром. Потому что прижимается чуть ближе к парню, чтобы уместиться под зонтиком. Кончики его темных волос задорно-бирюзовые, оттенка морской волны, Маринетт долго их разглядывает, а потом совсем весело усмехается:

— Тогда я бы шла в гордом одиночестве и не встретила тебя, а это неинтересно.

— И куда мы направляемся, девушка-дождь? — интересуется, передавая ручку зонта Маринетт — его пальцы настолько тёплые, что мурашки невольно пробегают по спине. Парень, не обращая внимания на вялые протесты, накидывает на плечи Маринетт свою кофту — девушка тихо чихает в ответ, полная благодарности.

— В пекарню TS, о сын морской волны, которому холод нипочём, — он непонимающе вглядывается в лицо Маринетт, пока она — это наваждение, случайный порыв — поправляет бирюзовые пряди растрепавшейся челки. У незнакомца оказывается хрипловатый завораживающий смех, который девушка подхватывает.

Просто друг? А может просто прощай?

Незнакомец рассказывает об увлечении гитарой — Маринетт торговалась до последнего, упрашивая дать ей урок игры на этом инструменте — о музыкальной группе, в которой он состоит, и о репетиции в эти выходные, на которую она приглашена. Говорит сущие глупости о том, как мило девушка пытается обижаться. Но он сказал, что не даст свою драгоценную гитару ей в руки — как не обидеться! Парень искренний до самых кончиков накрашенных ногтей (ему идёт, если честно), а Маринетт думает, что ему понравятся её эскизы, о которых она только говорит, надеясь, что блокнот не промок в рюкзачке. И круассаны из их семейной пекарни придутся по душе, ведь её незнакомец точно не сидит на диетах.

— Вот и пришли, — замечает Маринетт, краснея, когда понимает, что… она хотела бы, чтобы путь до дома был в разы длиннее. Незнакомец поглядывает на витрину, а девушка вдруг понимает — она даже не узнала его имени, не представилась и сама.

— Ой! Я Маринетт, кстати. Маринетт Дюпен-Чен.

— Лука Куфен, — брат Джулеки, о котором ей столько рассказывали, стоит перед ней, щурится заговорщически. — За выпечку из вашей пекарни я согласен учить тебя играть на гитаре. Вот за эти круассаны — они у вас лучшие в городе.

Девушка шутливо пихает Луку в бок, бурча несерьезно под хихиканье парня, что всем им только и надо, что булочек от Тома и Сабины. Маринетт оказывается в тёплом кольце рук Луки, чувствуя его подбородок на макушке и тихое умиротворение, замечая, что дождь прекратился. А сердце будто сладким сиропом полили, склеивая осколки воедино, и ей нравится… нравится это щемящее душу чувство. Впервые за долгое время она согрелась…

— Ты необыкновенная девушка, Маринетт. Чистая, как музыкальная нота; искренняя, как мелодия. Я не позволю, чтобы кто-то причинил тебе боль, — он невесомо поцеловал её в макушку, Маринетт зажмурилась, неудержимо краснея. Никогда ей, просто-Маринетт, не говорили таких слов. — Ты больше не будешь плакать. Веришь?

— Верю…

А у поцелуя в щеку вкус жаркого румянца и игристых мурашек, которые настойчиво убеждают, что вкус губ ещё лучше.