Сдавайся (гет)

А где-то там, далеко-далеко за горизонтом встаёт солнце. Озаряет все живое своим светом, пропитывая им каждый кусочек земли. Осторожно трогает лучами зеленую крону деревьев. Одним легким прикосновением превращает белый дым облаков в жидкое золото. Гладит маленькие волны на утренней синеве океана и разливается по его поверхности золотыми горячими каплями. Пробуждает мир ото сна, наполняя долгожданным теплом пропахший сыростью воздух. Встречается с ночью на середине пути, жмёт её худую руку, прощается, чтобы вскоре увидеться вновь, и без остатка растворяет в своей магии её спутницу — тьму...

Где же твое солнце, Драко?

Почему его нет в твоём мире?

Почему оно не растворило твою тьму?

Почему в тебе настала вечная ночь?

И почему вдруг треснутая гладь зеркала отражает кого-то, так пугающе похожего на тебя?

И его глаза полны пустоты, такой тяжёлой, выматывающей и тошнотворной, такой, от которой хочется завыть, как раненый, побитый жизнью волк. Завыть протяжно, прерывисто, задыхаясь от разрывающей душу боли. Эта боль выворачивает наизнанку, рвано рвёт кожу, обнажая куски сгнившего мяса, а потом на живую зашивает грубыми стежками. И платина волос вдруг покажется седыми космами. И глаза его станут цвета пустоты. О, Драко, когда-то они были серыми. Они были серыми, когда горели ненавистью. Они были серыми, когда в них плескалась ярость. Они были серыми, когда из них катились слезы, помнишь? И они были серыми, когда ты был дома. В том месте, которого больше нет... И сейчас, Драко, ты просто кукла, набитая пустотой, заблудившаяся во тьме, никогда не знавшая света... А где-то там, далеко-далеко, наверное, в другом мире, в этот самый момент вставало солнце...

* * *

Человек, стоящий сейчас у входа в Большой зал, больше всего напоминал собой относительно живого мертвеца. Застывшее выражение стеклянных глаз и почти белая кожа лишь усиливали это впечатление, доводя его до абсолюта. Схожесть пугала настолько, что оживленный до этого момента гул голосов внезапно притих, стоило ноге, обутой в дорогой ботинок, переступить порог. Безжизненный взгляд медленно обвёл присутствующих в зале студентов, на доли секунды задерживаясь на каждом, будто бы видя их впервые. Вдох. Лёгкие неприятно заныли. Кажется, он не дышал целую вечность. Нетвёрдая медленная походка, руки, висящие плетьми вдоль тела, застывшая на лице гримаса невысказанной боли. С недавних пор все это были безвкусные компоненты некогда ядовитого коктейля имени Драко Малфоя. А сейчас лишь идеально прямая осанка напоминала об аристократическом происхождении. Он все так же медленно опустился на скамью, не представляя, зачем вообще приперся на этот сраный завтрак; в глотку сейчас не полезет абсолютно ничего. Он вроде как не чувствовал голода уже пару недель. Твою мать, он ничего не чувствовал уже пару недель, и голод точно находился где-то на последней строчке в списке вещей, что делали его человеком. И самое мерзкое, что он не ощущал желания жить. Осознание этого остервенело сверлило его нутро, высверливало там огромную дырку, становившуюся с каждым днём все больше и больше. Это убивало его, убивало в нем самого себя, делая его ничтожеством и превращая в бледную тень прежнего величия. А когда он вспоминал, что ему придётся сделать через месяц, то просто сходил с ума. В прямом смысле этого слова. Он ревел, как умирающий зверь, крушил все вокруг, рыдал самым позорным образом и просто хотел сдохнуть. Один раз в невменяемом состоянии крепко приложил по морде Блейза, когда тот попытался его утихомирить, и сразу же схватил ответный удар, слава Мерлину, приведший его в чувство. Позавчера послал идиотку Пэнси, которая в три ночи выплыла из спальни девочек в полупрозрачном нечто и, увидев в гостиной его, разбитого, дрожащего, практически не соображающего ничего, подумать только, решила, что он рад её приходу. Дура. Ему сейчас не то, что не до секса, он элементарно зубы себя заставляет чистить. А впору просто запереться в четырёх стенах, лечь на скользкий шелк покрывала, застыть и не пошевелиться уже никогда. Пусть стучат, выламывают двери, трясут его, как тряпичную куклу, угрожают, выбивают из него дух, пытают своим излюбленным Круцио, пусть. Насрать. Еще один вдох. Слева что-то пытается сказать Забини, толкая его в плечо. Иди нахрен, не до тебя. Ни до чего. Он хочет, он просто жаждет выжать из себя это недовольство и пробует ответить со всем раздражением, на которое только способен. Но из горла вылетают лишь бесцветные слова, на которые мулат удивленно вскидывает брови и, кажется, спрашивает, что с ним, с Драко, происходит. А ничего не происходит. Настолько ничего, что он даже не может делать то, что делал всегда — унижать окружающих. Ненавидеть. Плеваться ядом. Обдавать всех чисто малфоевским высокомерием. Презирать. Заставлять бояться. Хамить. Издеваться. Ожидание самого жуткого дня в жизни довело его до того, что он даже не чувствует прежней ненависти к отравляющему жизнь Золотому Трио. Хочет, но не может прицепиться к давно застрявшему костью в горле Поттеру, как обычно опустить до уровня немытого пола уже, впрочем, находящегося там Уизела и процедить привычное «грязнокровка» заучке Грейнджер. Он просто проходит мимо. Насрать, как на это реагируют, сил нет даже на то, чтобы что-то обдумать и посмотреть на себя со стороны. Смотрите. Смейтесь. Обсуждайте. Ликуйте. Принц сошёл с престола. Трон пуст, корона снята, смена власти, господа. Закидайте гнилыми яблоками, пусть они полетят со всех сторон с режущим слух свистом. Пусть хоть что-то испачкает его чёртову чистую кровушку. Пусть она перестанет быть чистой. Пожалуйста. Он никогда не думал, что будет хотеть такого. Но он хочет. О, если бы вместо волшебной голубой крови аристократа по его венам вдруг заструилась грязная магловская жижа. Растеклась бы прогорклой патокой по организму, пропитала каждый сантиметр кожи, въелась бы в сознание. И он бы стал грязным. Отвратительным самому себе. Отвратительным всем вокруг. И бесполезным. Для них. И для Темного Лорда. При мысли о нём Драко передернуло. Прочь. Убирайся прочь. Пусть все исчезнет, пусть исчезнет он сам. Ведь никому не будет до этого дела. Драко усмехнулся. «Ты никому не нужен, милый Драко», мерзкая до сжавшихся внутренностей мысль снова толкнулась в черепе, пытаясь пробить его стенки и вытечь наружу гнилой лужей. Иногда ему казалось, что он скоро действительно не выдержит всей мерзости, скопившейся внутри, раздуется до невероятных размеров и просто лопнет, словно от корявой руки какого-нибудь тупицы вроде Поттера, неправильно применившего к нему Энгоргио. Но пока он мечтал о смерти, палате в Мунго или, на крайний случай, избавлении от мук с помощью заклинания одного из гриффиндорских дебилов, время неумолимо продолжало свой ход, отсчитывая минуты до момента, когда пути назад уже не будет. И тьма внутри него становилась все чернее и безнадежнее. И глаза его становились все более пустыми. И некогда живое сердце уже не билось горячо и испуганно, а лежало в груди мертвым камнем, давя и кроша в пыль остатки рёбер. И сам он превращался в нечто мертвое и потерявшее всякую надежду на спасение. Даже мама сейчас не смогла бы его спасти: находясь под не меньшим гнетом, она каждый день боялась за их жизни. Но, в отличие от него, она была ещё жива, боялась, ненавидела и до последнего верила в лучшее, пытаясь хоть как-то его подбодрить в те редкие мгновения, когда они оставались наедине. Поэтому спасения ждать не от куда, Драко. Прими это уже и смирись. Но не жалей ни о чем, это же так глупо, а у тебя ведь никогда не было выбора, помнишь?

* * *

Слушая монотонные голоса вокруг и мерзкое звяканье вилок, я сидел, не зная, то ли зайтись в истерическом хохоте, то ли схватить палочку и в слепой ярости поубивать всех, находящихся в зале. Меня разрывало сейчас, меня рвало по ночам, меня дробило изнутри. Нехотя чуть поднял голову, чтобы сделать, кажется, всего лишь третий вдох за этот день, и поймал несколько завистливых взглядов тупых пуффендуйцев. Да, пожалуй, все же стоит истерически захохотать, потому что ситуация сейчас кажется абсолютно дикой. Они, блять, хотят быть на моем месте. Хотят хоть на секунду стать мной. Ты, придурок, мысленно обращался я к незнакомому мне идиоту, сверлящему меня полуненавидящим, полувосхищенным взглядом, мне в кои-то веки плевать, чистокровный ты, полукровка или вместо крови в тебе течёт вонючая чёрная грязь. Знаешь, а попробуй один день пожить моей жизнью. Я знаю, ты завидовал и завидуешь моему идеально-приторному существованию, думаешь, я этакий золотой мальчик, сразу родившийся с крошечной короной на гордо поднятой голове. У меня ведь всегда было все самое лучшее, я ни в чем не знал отказа, я чувствовал себя чуть ли не королем Вселенной. Ставил себя выше других, выше всех на этой чертовой планете. И-де-аль-но. Вот то слово, которое, как ты думаешь, олицетворяет мою жизнь. А ещё я знаю, что ты ненавидишь меня. Я ведь жёг словами, гнобил и растаптывал в пыль, обижал слабых и язвил даже друзьям. Я просто не мог иначе, я ведь лучший. Я должен был доказать это всем и избрал именно такой способ. Он казался мне идеальным. Как и я сам. Как и моя никчемная жизнь. Слизеринский, мать твою, принц. Наследник уважаемого семейства аристократов. Отлакированная до блеска, сияющая россыпью алмазов жизнь. Такая же отлакированная, как ботинки моего отца. Такая же сияющая, как драгоценности моей матери. Такая же невыносимая, как каждый прожитый мной день. Не ожидал? А знаешь, зачем я хочу, чтобы ты пожил в моем теле? Да потому, что ты не выдержишь и гребаного часа, ты захочешь вернуть свою жалкую, нищую, никому не нужную сущность, лишь бы не быть мной. А если вдруг это окажется невозможным, ты взмолишься о смерти, только бы не чувствовать того, что ежесекундно чувствую я. Кем бы ты ни был, ты сойдёшь с ума, ты сдохнешь, как последняя псина, предварительно потеряв остатки разума. Все ещё хочешь быть мной? Вряд ли. Спросишь, почему же я ещё не сдох или в край не обезумел? Я и сам все время задаю себе этот вопрос, наверное, это заложено во мне с рождения, заложено в моей фамилии. Я ведь просто не могу сдаться. Я все ещё семнадцатилетний мальчик, который должен жить хотя бы ради матери. Я уже, в конце концов, мужчина, который просто должен. Я тот, кого, можно сказать, казнят через месяц. Я тот, кто не выбирал свою судьбу, у тебя ведь никогда не было выбора, помнишь?

Я погиб.

Я оставил себя на краю.

Я должен доказать, что способен.*

Я трус, нашедший в себе силы.

Я — Драко Малфой.

Примечание к части

* Слова песни из случайно найденного мной видео по Драмионе прекрасного автора loveru (Владислав Курасов — Я болен тобой). Можно сказать, эта песня является одной из причин моего вдохновения и, по моему скромному мнению, идеально отражает Драко.

Дорогие мои читатели, я, наконец, выложила первую главу своего приквела, хотя, честно признаюсь, не была уверена в том, что это необходимо. Я безумно боюсь не оправдать ваших ожиданий, а ещё боюсь, что не смогу привнести что-то новое в уже существующий здесь мир этой пары. Я прошу, если вам действительно нужна эта история, поддержите меня любым способом, я хочу видеть, что смогла хоть немного проникнуть к вам в сердечко. Конечно, приветствую любую критику, главное, не молчите. Спасибо вам всем заранее! Люблю вас!

Драко... Мой милый Драко... Ответь мне, мой мальчик, что для тебя страшнее: погибнуть или лишить кого-то жизни? Умереть героем или убить, чтобы спасти свою шкуру? Обречь на верную смерть собственную мать или знать, что по твоей вине невинная душа корчится в муках? Что ты выберешь, Драко? А, хотя, постой... У тебя ведь никогда не было выбора, помнишь?

* * *

Кто знает, что было бы, если бы на моем месте был другой. К примеру, гребаный Поттер. О, он бы выбрал пасть героем на поле битвы, спас бы всех и вся, пусть и ценой жизни, боролся бы до последнего и оставил бы свой след в истории, став кем-то вроде идола, при этом будучи живой легендой уже с рождения. Он бы стоял насмерть за свои убеждения, он бы никогда не сдался, он бы... Но я — не он. Он всегда был лучше, лучше, черт возьми, не прикладывая к этому никаких усилий, просто существуя. Ему поклонялись, прощали любой проступок, ставили в пример непослушным детям, ставили в пример мне. Мне, Драко Малфою. А эта очкастая сука делала вид, что ему все это не надо, что он весь из себя такой благородный. Пожалуйста, прекратите, не надо оваций, встаньте с колен, я не такой, я обычный-мать-твою-мальчик. Вдох. Спокойно, Драко. Ненавижу. Как я его ненавижу, и, Мерлин, как я ему завидую. Нет, не как одиннадцатилетний первокурсник, когда на голову этому я-ничего-не-просил-придурку свалился купленный сердобольной старухой Макгонагалл Нимбус, а как человек, сейчас стоящий одной ногой в чем-то настолько чёрном, что, кажется, эта чернота давно проникла внутрь и жадно грызёт вены, перекрашивая кровь. Я завидовал ему потому, что у него был выбор. Ненавижу это слово. Хочется взять и выскрести его, наконец, из черепа голыми руками, выцарапать, ломая ногти, выскоблить и выбросить, не слышать больше никогда и никогда не вспоминать. Вы-бор. Бесцветное слово, таящее в себе огромную силу. Выбор есть всегда, говорила мне мама. Она верила в меня, но в отца она верила не меньше. Её выбор был иллюзорным, выдуманным и таким до сведённых скул смешным, но я не посмел бы разрушить эту иллюзию, ведь она всего лишь женщина, которая любила. И даже сейчас, когда её и так хрупкий мир ежесекундно раскалывался на все более крошечные частицы, она с какой-то отчаянной решимостью продолжала твердить мне о совести, чести, храбрости и о других, таких чужих для меня словах. А все потому, что кое-что у неё было на самом деле. Была она — вера.

Но что было у меня? Чистая кровь, да смерть на пороге. И единственное, что я все же смогу выбрать в своей жизни, это то, чьи глаза она закроет навечно.

* * *

«Убей Дамблдора». Два слова. Одна фамилия. Не просьба — приказ. Откажешься — сдохнешь. Выполнишь — наложишь на себя руки сам. Где выход? А нет его... Если бы тогда кто-нибудь сказал высокомерному пацану, каким он пришёл в Хогвартс, что к благородному происхождению прилагается клеймо убийцы, он бы подумал дважды, прежде чем насмехаться над теми, кто был ниже его королевского достоинства, мнить себя чуть ли не центром Вселенной и наслаждаться своей, как ему казалось, идеальной, жизнью. Тогда забавная чёрная змея на отцовском предплечье не выглядела чем-то опасным и страшным, а Пожиратели смерти были в его детском воображении не более чем сказочными персонажами. А потом сказка кончилась. Потом он вырос. Волан-де-Морт восстал из мёртвых, обьявил войну магическому миру, и тогда он, наконец, понял, в каком дерьме находится вся его семья и он в частности, и какая роль во всем этом ему отведена. Понял и осознал, что поздно. Слишком поздно отступать, искать манящую белую полоску света под надписью «Выход», с хрустом ломать пальцы от бессилия и метаться, как загнанное в клетку животное. Теперь настало время для смирения. Для принятия своей участи. Для покаяния. Но что-то внутри него все равно отчаянно сопротивлялось, убивая, отравляя и перемалывая в фарш душу. Внутри него расцветали чёрные розы с гнилостным, тяжелым ароматом. Цвели, пропитывая ядом тело, и вылезали на поверхность бледной кожи тонкими змейками. Заползали в рот, под закрытые веки, заливались в уши и устремлялись обратно внутрь, к самому центру его существования — к сердцу. Сердце. Легче было поверить в существование сердца у дементора, чем у Драко Малфоя. Но оно было. И билось так отчаянно, резко и больно. Билось, живое и тёплое, назло всему миру. И он жил, пока ещё жил и не сдавался назло всем, назло самому себе.

* * *

Погруженный в свои чёрные, плотно опутавшие сознание мысли, я шёл на некогда любимое зельеварение и вдруг почувствовал слабый удар в спину. В нос ударил еле уловимый аромат чего-то нежного, пряного, я не узнал запах, но понял — Грейнджер. Поворот головы влево и точно, большие карие глаза смотрят с испугом и ожиданием. Ожиданием чего-то плохого, думаю. Но я устал, Грейнджер, мне не до тебя и не до глупых перепалок, от которых я когда-то мог почувствовать себя королем, злобно кривя губы в усмешке и впитывая чужую боль. Ещё пару секунд сверлил ее взглядом и просто шагнул вперёд, выдыхая и забывая, успокаиваясь и отпуская сам себя.

— Малфой...

Обернулся. Грязнокровка стояла, абсолютно растерянная и, кажется, удивлённая.

— Чего тебе надо, Грейнджер? Иди, куда шла, — не сказал, выплюнул.

— Ты... Ты уронил, — ее голос въедался в мозг и заставлял, прямо умолял выйти из себя и взорваться, сорвать на ней всю злобу. Взгляд чуть вниз, на тонкие пальцы, держащие в руках учебник. Мой учебник. Черт. Подлетел к ней, с силой вырвал книгу из рук, прошипел сквозь зубы, из последних сил сдерживая себя:

— Теперь придётся выбросить из-за того, что ты его держала, грязнокровка.

Карие глаза сменили испуг на какую-то типично грейнджеровскую, вечно неуместную самоуверенность.

— Знаешь, Малфой, я уж забеспокоилась, что с тобой не все в порядке, но сейчас вижу — все прекрасно, — она поджала губы и развернулась, чтобы уйти.

Меня затрясло. И от бешенства и от внезапного истерического смеха, вызванного ее словами. Захохотал. Наверное, со стороны я выглядел, как сумасшедший, но плевать. Я пытался, Грейнджер, я хотел пройти мимо, видит Мерлин. Но ты играешь на нервах, ты бередишь сознание, ты выпускаешь наружу все самое темное, что во мне спрятано. Резко и грубо схватил ее за костлявый локоть, не обращая внимания на сдавленный писк.

— Ты. Забеспокоилась. Обо мне. Даа, Грейнджер, как же я жил до этой минуты без твоего сраного беспокойства, ума не приложу, — приблизился к ней настолько, насколько позволял контроль, который, впрочем, я терял с каждым мгновением. — Заботься о своих вонючих Поттере и Уизеле, ты только и можешь, что прыгать вокруг них, как собачонка, чтобы эти дегенераты, не дай Бог, не запутались в собственных ногах.

— Пусти, Малфой, ты омерзителен. Ни Гарри, ни Рону ты и в подметки не годишься, мерзкое отродье своей гнусной семьи, — теперь она смотрела с вызовом, с превосходством, оно прямо таки сочилось из неё и... заставило меня отступить. Худая, маленькая, с воинственно горящими глазами, она стояла передо мной, и я ни черта не понимал, что происходит. Ее слова попали в самую душу, она будто ткнула в меня нож и провернула, принося адскую боль и не оставляя другого выхода, как уничтожить ее за это. Но я застыл на месте, как вкопанный, вдыхая пряное нечто, пытаясь вспомнить, вспомнить запах, что-то такое знакомое, прямо вертится на языке... Блять, Драко, о чем ты думаешь? Какой, нахер, запах? Очнись, облей ее ядом, растерзай на мелкие кусочки, заставь рыдать и вали отсюда, какого хрена ты стоишь, как последний идиот?

Она вырвала руку, и не успел я сказать и слова, как заучка уже бежала прочь, оставив меня, взбешённого, буквально размазанного по темному камню стен коридора. Какая-то маленькая грязнокровная дрянь посмела бросить мне вызов, опустить меня, вторгнуться в мое личное пространство. Мысли скакали в голове, как сумасшедшие, я не понимал, что произошло такого, что от обычной стычки с гриффиндорской девчонкой, которые бывали уже сотни раз, я буквально распался на атомы, реагируя так необычайно остро на, казалось бы, простую ситуацию. Голову сдавило железным обручем и отпустило. Все. Мыслей не было. Не было ничего. Саданув кулаком по стене, я решил, что подумаю об этом дерьме позже, но сначала отомщу суке Грейнджер. Обязательно. Она ответит. Иначе я не Малфой. С отвращением положил гребаный учебник в сумку и зашагал на урок, на который уже, конечно, опоздал. Ничего, Снейп поймёт. Снейп простит и впустит. Он ведь со мной в одной упряжке, он ведь свой. Все будет хорошо, Драко, не переживай, не думай ни о чем. Все образуется. Стоп. Остановился. Задышал часто, прерывисто. Что за... Почему в голове стучит грейнджеровский, мать твою, голос? Почему он меня успокаивает? Холод прошиб все тело от осознания чего-то необъяснимого, неправильного, я как-будто смотрел на себя со стороны, как-будто все это происходило в каком-то нелепом магловском фильме. Похер на урок, в жопу Снейпа. Драко, приди в себя, ты не слышишь этот голос, у тебя просто галлюцинации, нехрен было не спать две ночи. Вдох. Выдох. Мимо прошёл пуффендуец, покосился опасливо. А я застыл. Я стоял на месте, будто приклеившись к полу. Снова вдох. И яркая вспышка второго осознания, раздирающего голову окончательно: каждый раз, когда Грейнджер попадалась мне на пути; каждый раз, когда мы перебрасывались оскорблениями, точнее я унижал, а она отвечала; каждый гребаный раз все мысли выветривались из головы на какое-то время. Я успокаивался. Она успокаивала меня. Нет, нет, нет, этого не может быть. Я, наконец, оторвал ноги от пола и нашёл в себе силы побрести куда-то вперёд, как пьяный, не разбирая дороги. Шок. Я не мог сконцентрироваться ни на чем, лишь голос, ее голос ещё отдавался эхом в измученном мозгу. И мне было страшно. Не так, как последнее время, когда я ожидал своей участи и жил будто под нависшей крышкой гроба, которая должна вот-вот навсегда захлопнуться. Нет, мне было страшно по-другому. Я не понимал ничего, но я не мог принять то, что происходило. То, что происходило, оказывается, всегда. Я не принимал. И не хотел. И, черт возьми, не верил.

Примечание к части

Ну вот, наконец, я закончила вторую главу своей истории. Должна признаться, это было тяжело, вдохновение меня на какое-то время покинуло. Но я смогла собраться с мыслями и продолжить писать, смогла продолжить их историю. Читайте и оценивайте, дорогие мои, очень жду от вас обратной связи!