У подножья Алайского хребта (джен)

Папа юной Кунке на службе от нечего делать вел дневники, записывал все происходившие с ними события. По этим дневникам Кунке за неимением книг училась читать. Она не жалела, ведь встречались очень занятные истории.

* * *

Переступив порог продуваемой сквозняками веранды, Сайын небрежно скинул на потемневшую от старости лавку дорожную сумку. Что-то маленькое и мохнатое испугалось звякнувшей в сумке посуды, метнулось в дальний угол и затихло. Или вовсю уже драпало по улице.

Сайын опять задумался о необходимости в срочном порядке организовать в доме наличие кошки. Замазывание глиной всех доступных глазу дырок не особо спасало от нашествия мелкокалиберной предгорной живности.

— Жаны-ым⁽¹⁾! — протяжно позвали из основных комнат. — Ты вернулся?

— Вернулся.

По окончанию службы Сайына вместе с молодой женой перебросили на южную границу, патрулировать Алайские предгорья, истреблять маргинальный элементы, брать подарки с таджиков, тащивших в родную Киргизию разный китайский мусор на продажу. Еле живой домишко на две жилые комнаты — спальню с малюсеньким подобием кухоньки — снимало начальство на кровные деньги налогоплательщиков. Сайын в патруль ходил на два дня через два выходных, а остальное время потихоньку ковырялся в починке то крыши, то трубы, то мебели. В общем-то, ему и жаловаться было не на что. Была крыша над головой, была семья рядом. Теперь полноценная. Два месяца назад, аккурат через три дня после светлого праздника Новруза⁽²⁾ Рабига родила ему дочь. Назвали Кунке. Солнышко. Сайыну нравилось, считал очень символичным.

Кунке пока ни о чем не переживала, лежала в люльке, агукала и посапывала, а вот Раби-жубай⁽³⁾ было, что высказать своему жаным.

— Воды наносил мало. Кончилась быстро. Пришлось самой бегать. Знаешь, как страшно оставлять кызым⁽⁴⁾ одну? А что делать? — причитала она, расставляя на столе пиалы и блюдо с мясом и лапшой. — Еще в город нужно будет ехать. Заболевает наша кыз бала⁽⁵⁾. Плачет много, ест чуть-чуть, спит плохо. Да, и кемпирка⁽⁶⁾ эта, что роды принимала, проходу мне не дает. Все в гости напрашивается. Приходит. Сидит долго. К люльке лезет. А чего хочет, не говорит.

Сайын слушал вполуха, размеренно жевал холодное жесткое конское мясо и думал о трудностях жизни в браке, вспоминал наставления отца. Мудрый старый ата⁽⁷⁾, когда усаживался в мягких кошмах⁽⁸⁾ пить с сыновьями терпкий черный чай с густым жирным молоком, любил размышлять о семейном быте, о любви к женщине, о важности мужского главенства в семье.

— Слушайте женщину, балдар⁽⁹⁾, — говорил он, поглаживая бороду. — Но смотрите выше ее слов, судите не через ее слова. Много говорит женщина о том, что можно выразить коротко. Глубоко запрятан смысл ее слов на корне языка, то, что рвется с кончика в расчет брать бесполезно.

Совету этому Сайын следовал, посему из льющихся горным ручьем причитаний вынес следующее: фляги перед следующим патрулем привезти не три, а четыре, приплатить соседу Жанату, чтобы помогал Раби-жубай в случае чего, да поговорить с Умай-ана насчет Кунке-кызым, узнать, права ли его жаным и нужно ли в город торопиться.

К вечеру Раби-жубай от ласки Сайына, извлекшего из дорожной сумки не только грязную посуду, но и несколько плотных узлов с подарками — удачный был патруль, раздобрела, забыла и про воду, и про кемпирку.

* * *

Ночью Сайына разбудил стук. По-служебному резко открыв глаза и подскочив на жестком матрасе, не сразу понял, что находится уже не в бараке, а в родном доме. Раби-жубай сидела к нему спиной, спустив сорочку так низко, что затерялась та где-то в простынях, сгорбившись, все позвонки сквозь кожу повылезали, да завесившись совсем высеребренными неверным светом луны волосами, качала на руках Кунке-кызым. Хотел было обнять, погладить, но дернула рукой, мол, не мешай, прошипела что-то нескладное. Из-за плеча сверкнула птичьим острым взглядом. Сайын в первую секунду и лица не признал, но на глазах бледные тонкие губы порозовели, черты смягчились. Ему было видно, что кызым в руках Раби-жубай жмурилась, мяла крохотными пальчиками белую грудь. Длинную белую грудь. Слишком. Сайын моргнул, решил: глупости. Луна искажает.

— Хорошо все, жаным, — проворковала Раби-жубай. — Спи.

Опустившись на подушку и закрыв глаза, Сайын, прежде чем провалиться в сон, подумал, что жутка женская анатомия. Ведь на правом плече у Раби не родимое пятно было — это темнел сосок, свисающей груди.

* * *

С утра Раби-жубай опять оказалась не в духе. Разливая невкусный зеленый чай, ругалась на бесчувственность Сайына. Ведь не проснулся даже ни разу, а Кунке столько плакала, бедная Раби с рук ее не спускала, до самого утра промучилась, не отдохнула ни капельки перед очередным днем в заботах, что есть в доме муж, что нету. Никакой поддержки. Никакой помощи.

— Лобик, ручки, ножки горячие, — припечатала Раби-жубай, стукнув чашкой с бурсаками по столу. — Не идешь в патруль, в город едем.

Сайын тянул из пиалы желтый горячий напиток и думал, что ночью Раби-жубай другое ему говорила. Может, приснилось…

Только вот, следующей ночью все повторилось, как и утром.

Весь день Сайын продержал плачущую кызым на руках, а вечером пошел в юрту к Умай-ана.

Сноровистая кемпир заварила ему крепкого черного чая, усадила на кошму, внимательно выслушала.

— Я говорила твоей келин⁽¹⁰⁾, что булавка в наших краях ни от чего не защитит младенца. Горы — земли дикие и свободные, а от того сильные. И духи здесь такие же. Повадилась в ваш дом албарсты⁽¹¹⁾ ходить. Не смотри так, бала. В своем уме я еще. В изголовье люльки положи нож, хоть кухонный, хоть свой складной из сапога. Если завтра не полегчает ребенку, то слушай келин и вези ее в город. А если полегчает, то неси мне молока с мясом. Я денег не беру.

Пока Раби-жубай не видела, Сайын пристроил под крохотной подушечкой армейский нож.

Ночью не просыпался, только снился ему вой и скрежет по стеклу.

Утром Раби-жубай, выспавшаяся и по-доброму грустная, ведь как мало побыл дома ее жаным, собрал ему сумку, поцеловала в щеку. По пути к автобусной остановке Сайын зашел в старую юрту к улыбчивой кемпир, вытряхнул на небольшой стол все, что Раби-жубай дала ему съестного, поклонился низко матери матерей⁽¹²⁾.

1) Жаным — душа моя, обращение

Вернуться к тексту

2) Новруз — киргизский новый год, день весеннего равноденствия, отмечается 20-24 марта.

Вернуться к тексту

3) Жубай — жена, вторая половинка.

Вернуться к тексту

4) Кызым — дочь, доченька. (кыз — дочь, окончание -ым указывает на принадлежность, в данном случае «принадлежность мне»).

Вернуться к тексту

5) Кыз бала — то же, что Кызым, но без принадлежности.

Вернуться к тексту

6) Кемпир — пожилая женщина, обращение.

Вернуться к тексту

7) Ата — отец, дедушка, пожилой мужчина, обращение.

Вернуться к тексту

8) Кошма — войлочный ковер из овечьей или верблюжьей шерсти.

Вернуться к тексту

9) Балдар — дети.

Вернуться к тексту

10) Келин — жена.

Вернуться к тексту

11) Албасты́ (тюркск. Albastı) — женские демонические персонажи в мифологии тюркских и некоторых соседних с ними народов. Обычно представляется в виде уродливой обнажённой женщины с длинными распущенными жёлтыми волосами и обвислыми грудями. Иногда образ албасты дополнял третий глаз и длинные когти. Киргизский вариант названия — Албарсты.

Вернуться к тексту

12) Ума́й (Ымай, иногда Умайя) — древнейшее женское божество тюркских и монгольских народов, занимало второе место после Тенгри. Среди современных народов известно у киргизов, казахов, алтайцев, хакасов, бурят, монголов и других. Умай — особо высокочтимое земное женское божество, доброжелательный (байана) дух, покровительница детей и рожениц.

Вернуться к тексту