Что мне осталось (гет)

— Обливиэйт.

Снова и снова страшное в своей неотвратимости слово раскаленными буквами отпечатывалось в сознании. Ей надо было уходить, но она не могла сдвинуться с места и смотрела на спины родителей, которые уже несколько минут не помнили, что у них есть дочь.

— Нет, так не пойдет.

Со злостью тряхнув головой и смахнув слезы, остановилась. Ей ведь надо убедиться, что с родителями все в порядке, что они благополучно уехали? Она просто останется и проследит. А ее они не увидят, даже на дочкину комнату не посмотрят — чары потребуются совсем несложные.

Гермиона наблюдала, как новоявленные Уилкинсы с энтузиазмом собираются в путь и делятся друг с другом планами на будущее. Планами, где не будет ее. Наверное, она навсегда запомнит это внезапно обрушившееся на нее чувство потери.

Такси напоследок мигнуло задними огнями и скрылось за поворотом, а Гермиона поняла, что не сможет остаться на ночь в пустом доме. Такого одиночества она не вынесет. Значит, в Нору. Гермиона надеялась, что шумная рыжая ватага и суетливая Молли отвлекут и помогут справиться с ее маленьким горем.

* * *

Ненавижу этих тварей. Смотреть противно, как резвится их молодняк. Старшие оборотни могли держать своего внутреннего зверя в узде, с ними и договариваться было легче. Молодые же были, как выразился как-то Блейз, безбашенными. Чтобы убить время, они устраивали потасовки, при этом рычали, хохотали и кусались.

Я брезгливо поморщился: один так возбудился, что у него полезла шерсть на лице. Мерзкое зрелище. На какое-то мгновение я расслабился и пропустил момент, когда молодой оборотень оказался рядом и хлопнул меня по плечу:

— Меня Гудли зовут! Первый раз в рейд?

— Убери свои... руки, — процедил я и чуть не произнес очищающее заклинание.

Не собираюсь запоминать собачьи клички нового «мяса». Это не первый мой рейд, но он — мелкая шавка, чтобы перед ним отчитываться.

— Ох, куда нам до вас, ваше аристократическое высочество, — смеясь, пролаял недочеловек.

Он, рисуясь, развел конечности в стороны и поклонился. Потом с гиканьем вернулся к своим.

Весь мамин розарий вытоптали. Уроды.

Иногда казалось, что я брежу. Что нынешняя жизнь — затянувшийся кошмар, который вот-вот закончится, исчезнет, а вместо него вернется прошлое, что снилось мне порою редкими цветными снами, где я был беззаботен и счастлив.

Лучше бы они не снились, после них на душе становилось еще гаже, а реальность казалась еще более невыносимой.

На площадку перед фонтаном вышел Долохов. Маньяк гребаный. Из Азкабана вышел — как с цепи сорвался, ни одного рейда не пропускал. По изощренности проклятий он уступал разве что сумасшедшей тетушке Белле.

— Так, все здесь? Подходим, подходим, — он вытащил и потряс веревку-портал, — новый адресок, пора по магглам пройтись.

Я нацепил маску и вдруг подумал, что ничем не отличаюсь от оборотней. Только они свою сущность не прятали. Сравнение мне не понравилось, и я выкинул его из головы.

— Драко, у тебя другое задание, крысюк подсобил, — Долохов кинул мне какой-то ржавый прут и кивнул в сторону двух оборотней, один из которых был Гудли. — Там подружка поттеровская, Грейнджер, ее чтобы живьем притащили. С магглами делайте что хотите.

«Что?! Нет, не хочу! Мордред, почему?!» — лихорадочно заметалось в голове.

И времени не было что-то придумать и как-то извернуться. Долохов пристально посмотрел на меня, ожидая моих действий.

— Портус, — сдавленно произнес я, когда оборотни ухватились за прут, и лишь надеялся, что Грейнджер окажется достаточно умной, чтобы исчезнуть из места, где ее наверняка будут искать.

Она оказалась дурой.

Мы переместились на крыльцо непримечательного домишки. Мои спутники бросились внутрь, а я задержался, чтобы оценить обстановку снаружи, кинуть отвлекающие чары и проверить количество человек в доме. Мало ли что, вдруг засада. Даже немного расстроился, что нас не ждали.

Оборотни учуяли и скрутили ее почти сразу, сбросив слабое Инкарцеро.

Грейнджер, Грейнджер, могла бы знать, что такие заклятья на этих тварей почти не действуют.

— Развлечемся? — оскалился один из них.

— Мистер аристократ желает присоединиться к веселью? — насмешливо спросил Гудли.

Он прижал девчонку к себе одной рукой, другой зажал ей рот и начал принюхиваться, жадно раздувая ноздри.

— Приказ был — привести живой.

— Но не обязательно целой! — захохотала эта скотина.

Отвратительно. Нельзя так с волшебницами, какими бы они ни были, нельзя, это неправильно. Внутри заклокотало что-то темное и злое. Это я имею право ее унижать, но не они — недолюди!

Оборотни совсем одурели от близости женского тела и стали громко спорить об очередности. Грейнджер задергалась в руках Гудли, лягнула, умудрилась укусить. Он в бешенстве рыкнул и влепил ей оплеуху. Грейнджер отлетела в сторону, ударившись о маленький столик.

Ну все, сами напросились. После невербального заклинания ватных ног я бросил, вложив как можно больше сил:

— Ступефай максима!

Добавил парочку нехороших заклятий, чтобы вырубить оборотней полностью. Мне повезло, что они не ожидали от меня нападения, и я застал их врасплох. Потом рывком поднял и швырнул однокурсницу в кресло.

— Какого обвислого Мерлина ты не аппарировала, идиотка! Смелая гриффиндорка решила дать бой Пожирателям? Где твои хваленые мозги, Грейнджер?

— М-малфой?

Мордред и Моргана! Безмозглость заразна — так подставиться! Через минуту убедился, что я не меньший идиот, так как не удосужился проверить оборотней на артефакты и едва не пропустил нож, что кинул в меня Гудли.

— Предатель!

— Секо!

Гудли захрипел — Режущее попало в сонную артерию, в которую я, собственно, и целился. Он тоже меня задел — ткань на левом плече набухала кровью.

Ненавижу! За кровожадность, за то, что изгадили мой дом, за то, что они вообще существуют!!!

— Секо! Диффиндо!

Через несколько минут все было кончено. Я сорвал ненужную маску. Обернулся. Успевшая вскочить Грейнджер, глядя на меня, попятилась и уперлась в стену. Наверное, вид у меня был безумный — я первый раз лишил жизни так сознательно и почти хладнокровно, без сожалений. В этот момент я и был безумцем — своя и чужая кровь опьяняла.

Что же ты не убегаешь, глупая?

За несколько лет учебы я наблюдал разные эмоции на ее лице, но никогда не видел такого страха. Страха настоящего, не наигранного, от которого путаются мысли, дрожат внутренности, слабеют конечности, а сердце бьется так быстро, что начинаешь задыхаться от его бешеного ритма. Не предполагал, что он может быть таким... притягательным и будоражащим.

Она попыталась меня оттолкнуть, но куда ей без палочки справиться с парнем выше ее и сильнее. Вспомнил разбитый нос на третьем курсе. Усмехнулся. Я ее тогда возненавидел, считая себя жестоко оскорбленным. Как смешны были сейчас эти детские обиды. Я перехватил ее руки, подставил бедро колену, летящему в мой пах, придавил телом к стене. Подивился тонкости девичьих запястий — оба поместились в одну мою ладонь. Свободной рукой взял ее подбородок, вгляделся в расширенные зрачки. И с силой впился в ее губы, мягкие, непокорные... потрясающие...

Только дичайший самоконтроль и окклюментные щиты, которые я месяцами выстраивал в своем сознании, помогли не совершить непоправимое.

— Уходи, — прохрипел я, отступая, — сюда могут и другие заявиться...

Она не ответила. Обессиленная и потерянная, сползла по стене, по щекам потекли слезы, а пальцы судорожно сжимали и разжимали какую-то маленькую, расшитую бисером сумочку, тонким ремешком перекинутую через плечо.

Та-ак, понятно все.

Я схватил Грейнджер, сосредоточился и аппарировал. Мы вывалились недалеко от дома Диггори. Это единственное место, которое я хорошо помнил в Оттери-Сент-Кэчпоул. Само поселение мерцало редкими огнями, мы же были на поляне за особняком. В бледном свете неполной луны я поискал глазами должную стоять где-то неподалеку заброшенную сторожку. Нашел и побрел, таща Грейнджер за собой. Оказавшись внутри, зажег Люмос. Уселся прямо на пол. Аппарация выпила последние мои силы. Стоило передохнуть да убраться отсюда побыстрее, не хватало только встретиться с аврорами, орденцами или еще с кем, неважно; расщепиться на обратном пути тоже не хотелось. Я стал нашаривать в карманах мантии флакон с Восстанавливающим.

— Там, — махнул я вправо, — уизлевская Дыра.

Достав, наконец, флакон, сделал глоток и принялся ждать, когда зелье подействует. К счастью, была еще склянка с бадьяном, которую я тут же пустил в дело, плеснув на раненое плечо.

— Нора, а не Дыра.

— Какая разница...

Грейнджер тоже выглядела неважно, зато пришла в себя после перемещения. И голосок прорезался, да еще сердитый такой — это хорошо.

— Драко, — надо же, услышать от нее свое имя оказалось на удивление не противно, — зачем ты это сделал?

— Я много чего сделал, — ухмыльнулся, посмотрел на ее губы, демонстративно облизнул свои, прикусил нижнюю.

Она вспыхнула.

— Ты понял, о чем я, зачем ты меня спас?

— Спас и спас, иди уже.

Даже про палочку не вспомнила. Надо отдать. Глупо было бы спасать и отпускать безоружной.

— Ты ненавидишь таких, как я. И меня ненавидел все время.

Вот упрямая. Что она, вообще, может обо мне знать? Видя, что вытворяют Пожиратели, как-то быстро понимаешь, что волшебная кровь льется так же легко, как у магглов и у этих паршивых псов. Ничем не отличается. Сам, не ожидая от себя откровенности, охотно стал пояснять:

— Все здесь, — оголил предплечье, обвел пальцем свою метку, стараясь не задеть черноту рисунка. — Ненависть, дружба, бестолковые обиды, любовь, семья; вся чистая кровь моих предков, их гордость и независимость в этом... — «рабском клейме» хотел сказать я, но не смог, язык не повернулся, — Черепе со змеей. Мне почти не осталось ничего.

Слова прозвучали горше, чем мне хотелось бы. Зачем только сказал?

Гермиона начала приходить в себя, взгляд стал уверенным и настороженным, она с подозрением спросила:

— Ты сотрешь мне память?

Я неаристократично заржал:

— Ты так сказала, будто каждый день людей обливиэйтишь. Я сейчас в таком состоянии, что легко тебя в овощ превращу. Но могу попробовать, если не боишься присоединиться к Локхарту. Есть желание? Нет? Я так и думал. Проваливай. Палочку свою возьми.

Продолжая сверлить меня настороженным взглядом, Грейнджер потянулась за своей волшебной палочкой. Воспользовавшись удобным моментом, я схватил ее руку и прижал Гермиону к себе. С упоением, словно дементор, стал высасывать из ее губ глотки наивности, доверчивости, невинности и такой недоступной мне свободы. Я словно очутился в том самом своем цветном и счастливом сне, который наконец-то стал реальностью.

В этот раз она не сопротивлялась. Может, не ожидала, может, думала, что бесполезно. На какой-то миг мне почудилось, что она отвечает, но нет, все-таки показалось, такого не могло быть. С сожалением оторвался и прошептал ей в ушко:

— Какая ты вкусная... Гермиона, — почти промурлыкал ее имя вслух, произнес еще раз, посмаковал, растягивая по слогам. Понравилось. — Прощай.

Я бросил ей палочку и аппарировал. Дел было много: избавиться от тела, подтереть память второму оборотню — ему мозги повредить не жалко, слепить в голове картину произошедшего, сдобрив подходящей полуправдой. От трусливого сына провального Люциуса все равно многого не ожидают...

Чуть позже, когда я корчился под Круциатусом Лорда — «наградой» за невыполненное задание, и потом, когда мать тайком отпаивала меня зельями, в голове все звучал вопрос Гермионы: «Зачем ты это сделал?..»

Зачем? Не знаю, Грейнджер, не знаю. Наверное, хотел кусочка чего-то светлого в своей мерзкой жизни...

* * *

— Мерлин Всемогущий! Милая, что случилось?

Стоящая на пороге Гермиона всхлипнула. Проницательная Молли поняла, что не стоит никому сейчас видеть, в каком Гермиона состоянии, и слышать, что она скажет. Оглядевшись, миссис Уизли решила, что сарайчик главы семейства с маггловскими игрушками вполне подойдет для разговора.

...Гермиона, не останавливаясь, рассказывала, перемежая слова с рыданиями, все больше раскисая под ласковыми поглаживаниями. О родителях, о стертой памяти, о своей глупости, когда решила посмотреть на визитеров, о нападении, страхе, похотливых оборотнях, о поцелуе, опять страхе и спасении...

Потом, прижимаясь к теплой Молли, просто молча оплакивала свое детство, которое помнила теперь она одна, и свою любовь к Рональду, потому что поняла, что не испытывает к другу и сотой доли того, что испытала за этот вечер.

В последнем она не могла признаться никому. Смахивая слезы, Гермиона выуживала из своей памяти кучу терминов и множество примеров, которые объяснили бы ее состояние и могли успокоить, списав на какой-нибудь синдром или аффект. Она всей душой желала согласиться с такими объяснениями. Только вот понимала, что все равно не забудет, как поддалась животному напору и ответила на поцелуй когда-то заносчивого, трусливого мальчишки, теперь превратившегося в опасного Пожирателя. И знала, что перед глазами еще долго будет стоять образ нового, непонятного, ставшего незнакомцем Малфоя...