Кровью написанные строки (гет)

Больше всего Драко ненавидит пятницу, потому что именно в этот день оказывается больше всего работы. Его не слишком трудолюбивый начальник всю неделю старается не перенапрягаться и только в пятницу, когда несделанной работы накапливается слишком много, садится за дела. Вернее, конечно, дает поручения Драко, которому и приходится сидеть допоздна, заканчивая составлять ответы на запросы других ведомств, собирая очередные статистические сводки, в спешном порядке дописывая отчеты и отвечая на служебные записки. Больше всего Драко ненавидит пятницу, потому что всегда, даже летом, возвращается домой затемно — и сразу видит, в каких комнатах его съемной квартиры горит свет. А зимой уж тем более он добирается до дома в кромешной тьме.

В эту пятницу, не дойдя нескольких кварталов до своего дома, Драко обреченно вздыхает, выдыхая густое облачко пара — свет горит в гостиной, а значит, надо готовиться к худшему. Тем не менее, он не ускоряет шаг, а, кажется, наоборот, начинает идти медленнее, глубоко вдыхая прохладный вечерний воздух и пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце. В конце концов, он точно знает, что несколько минут ничего не решат.

Ожидаемо, но Панси встречает его в гостиной, она сидит в кресле, забравшись в него с ногами, и что-то сосредоточенно выводит на листе пергамента, разложенном на коленях. Буквально на секунду она отрывается, чтобы помахать рукой Драко, но тут же снова возвращается к своему занятию. Судя по количеству валяющихся вокруг листов — она провела так уже не один час.

— Как прошел день? — Драко снимает наконец мантию, которую по-хорошему надо было оставить в коридоре, но он почему-то прошел в квартиру так, словно торопился.

— Хорошо, — не отрывая взгляда от пергамента, отвечает Панси и прикусывает кончик пера — верный признак того, что она не может подобрать слова.

— Ты ела? — отлевитировав мантию в коридор, Драко подходит к Панси, присаживается на подлокотник кресла и аккуратно запускает руку в ее волосы — они давно не мыты и неприятно липнут к пальцам.

Панси не отвечает. Драко терпеливо ждет, перебирая жесткие пряди. Он давно научился ждать, неважно чего — окончания рабочего дня, письма от родителей или ответов Панси. Драко опускает руки ниже и осторожно кладет их на худые теперь плечи, скрытые под колючим свитером — любимой одеждой Панси, который она не снимает, даже несмотря на то, что дома вполне тепло.

— Не помню, — откликается Панси и, наконец, откладывает перо. Драко берет ее правую руку и подносит к губам, оставляя на мозолистых пальцах невесомый поцелуй.

— В любом случае, идем ужинать, — Панси покорно позволяет увлечь себя в маленькую столовую, в которой давно осталось всего два стула, не замечая, что перо, которым она только что писала, Драко прячет в карман.

После ужина Драко уводит уставшую Панси в спальню и даже почти без проблем заставляет ее выпить зелья, а потом возвращается в гостиную, где собирает разбросанные по полу пергаменты, в очередной раз возвращаясь к собственным невеселым мыслям.

Панси пишет каждый день практически без остановки последние несколько лет — Драко давно привык к этому. Почти каждый вечер он так же собирает пергаменты, разглаживает их специальным заклинанием, которое давно получается у него на автомате, и складывает в папку, даже не пытаясь прочесть. Когда-то давно, теперь кажется, что в другой жизни, когда болезнь Панси только начала проявляться, он упорно пытался разобрать неровно написанные строки, стремясь в них найти ключ к излечению. Но пергаменты множились, состояние Панси становилось все хуже, колдомедики разводили руками, а Драко так и не добился ничего, не считая приобретенной ненависти к поэзии.

Панси продержали в Мунго полгода, прежде чем целители окончательно признали неспособность излечить ее от бесконтрольной потребности писать. К этому времени Драко уже перестал читать каждый черновик и лишь раз в неделю просматривал пергаменты в надежде найти хоть какую-то зацепку, но все было так же тщетно.

Через три недели после возвращения домой Панси впервые нашла кровавое перо.

Драко тогда только вышел на работу, и тоже задерживался допоздна. Когда он пришел в тот день, то даже не сразу понял, что именно изменилось — так радовался, что Панси снова почти нормальная. Она смеялась его шуткам, с удовольствием ужинала и улыбалась. И только под вечер он заметил кровавые следы на ее ладонях.

Он попытался ей объяснить, что кровавым пером писать нельзя, что это вредно и даже опасно, но день за днем, возвращаясь домой, был вынужден стирать кровь с ее ладоней и снова просить об одном и том же. А однажды, вернувшись позже обычного, он застал Панси без сознания, но продолжающую сжимать перо в правой руке.

Срочно вызванные колдомедики опять забрали Панси в Мунго, но что делать с внезапным открытием, так и не разобрались, лишь посоветовали избавиться от проклятого пера. Однако за прошедшие годы у Драко так и не поднялась рука его выбросить. Кровавое перо было последней связью между ним и той Панси, которую он когда-то любил и с которой собирался играть свадьбу. Поэтому он раз за разом прятал его, надеясь, что Панси его найдет, и в то же едва ли не до дрожи боясь этого.

Листов в этот раз особенно много — часть из них не только исписана, но и просто заляпана кровью, видимо, текущей из ран на ладонях. За годы, проведенные в борьбе с болезнью, Драко успел понять, что чем дольше Панси пишет кровавым пером, тем сильнее потом у нее отходняк и тем тяжелее ей будет вернуться к нормальному состоянию. Если ее состояние вообще можно назвать нормальным. В тот, самый первый раз она провела в Мунго чуть больше месяца, большую часть из которого вообще не реагировала ни на голос, ни на прикосновения. Все это время она безостановочно исписывала приносимые Драко пергаменты, и ни разу не сказала ни слова.

Стоя перед камином, Драко в очередной раз пытается заставить себя избавиться от пера, но не может — он хочет увидеть свою Панси еще хотя бы раз.

Когда-то в такие дни, закончив с уборкой, он садился рядом с Панси и всю оставшуюся часть ночи смотрел, как она спит, или ложился рядом и вдыхал запах ее волос, представляя, что болезнь отступила и все стало как раньше, и теперь они наконец могут пожениться... Но у Драко больше нет сил теребить старые воспоминания, которые болезнь, кажется, высосала из его души, хуже любого дементора, поэтому он просто ложится и засыпает с надеждой на то, что завтра Панси будет не намного хуже, чем всегда.

Утро наступает до обидного быстро. Ещё не открыв глаза, Драко слышит привычный тихий скрип пера по пергаменту, который преследует его последние пять лет. Ему нет никакой нужды гадать, чем сейчас занята Панси. Он знает — она сидит за своим рабочим столом, где и проводит большую часть времени, и снова выводит очередные строки, которые никто и никогда не прочтет. Драко давно уже смирился с этим, хотя все равно продолжает хранить все пергаменты в зачарованном безразмерном сундуке и даже пытается поддерживать в нем порядок.

— Доброе утро, — говорит Драко, без особой надежды на ответ и, естественно, его не получает, только перо, кажется, начинает скрипеть еще сильнее.

Драко встает и, не желая отвлекать Панси — в такие дни этого лучше не делать — тихо выходит из спальни. Он заранее ненавидит этот день и с удовольствием провел бы его, забравшись под одеяло и читая что-нибудь интересное, но абсолютно бессмысленное — но увы, каждую субботу он вынужден обедать у родителей, даже когда это совсем некстати.

К тому времени, когда Драко появляется в камине Малфой-менора, он не психует только благодаря ударной дозе успокоительного, принятого за несколько часов до визита к родителям. Предсказуемо, но утро оказалось ужасным, он не смог уговорить Панси отпустить перо даже на минуту, чтобы перевязать ее ладонь, не говоря уже про завтрак — а помогать ей пить лекарства пришлось магией. И все равно, когда он уходил, она ни на секунду не отвлеклась от своего занятия и не обратила на него никакого внимания.

Некстати Драко вспоминает, как когда-то ходил на эти обеды вместе с Панси — собственно, именно тогда они и стали традицией. После войны тогда прошел всего год, дом Панси несколько месяцев назад

был разрушен во время ареста мистера Паркинсона, поэтому ей негде было жить. Драко хотел привести ее в менор: все-таки они встречались, и, хотя речь о свадьбе еще не шла, но такой выход из положения казался вполне логичным — по крайней мере, для Драко и Панси. К сожалению, его родители не одобрили подобной вольности.

Именно тогда Драко пришлось снять квартиру, в которой они и жили по сей день. В начале, конечно, официально там жила одна Панси, а сам Драко под молчаливое неодобрение родителей иногда оставался у нее ночевать, потом это “иногда” стало происходить все чаще, а уж когда у Панси начали проявляться симптомы болезни, Драко, не слушая ничьих возражений, собрал свои вещи и окончательно переехал, и даже, когда Панси была в Мунго, не вернулся к родителям. Тогда же субботние обеды в меноре из приятного времяпрепровождения превратились в обременительную повинность. Иногда Драко кажется, что не только для него.

За прошедшую неделю Малфой-мэнор, естественно, не изменился — Драко так и не определился, как он относится к этому неотвратимому постоянству: временами оно его бесит, в другой раз настраивает на меланхоличный лад, а в третий, наоборот, помогает обрести уверенность. И хотя это, конечно, не так, но временами Драко кажется, что вместе с домом не меняются и родители, тем более, что и разговоры каждую неделю одни и те же.

Сначала они здороваются, потом Драко осведомляется о здоровье матушки, в ответ получает заверения в том, что всё просто прекрасно, а потом уже сам отвечает, что на работе у него полный порядок.

— Как здоровье Панси? — этот вопрос всегда задает отец, и Драко иногда становится интересно, какого ответа от него ждут, но каждый раз практически сразу он понимает, что не хочет этого знать.

“Все нормально, пап, она окончательно сошла с ума”, — немного истерично думает он, но вместо этого привычно говорит без каких-либо эмоций в голосе:

— Без изменений.

Даже когда это не бывает правдой. Просто он не видит смысла делиться с теми, кому все равно. Драко давно знает, что он единственный человек в мире, которого волнует состояние Панси, и именно это делает ситуацию абсолютно безвыходной.

Больше к этой теме они не возвращаются — разговор, как всегда, крутится вокруг дел в поместье, министерских слухов и прочих бессмысленных и абсолютно неинтересных вещей. Лишь к концу обеда, когда подают десерт, мать аккуратно упоминает, что на днях пила чай у Гринграссов.

— Надеюсь, у Дафны все в порядке, — Драко с трудом вспоминает имя своей однокурсницы — он не помнит, когда последний раз видел даже тех людей, которых когда-то считал друзьями.

— У нее все хорошо, ее младшая сестра, Астория, недавно вернулась из Франции, — мать отправляет в рот ложку крем-брюле, позволяя Драко что-то сказать, но он уже понимает, к чему идет этот разговор, и не собирается облегчать ей задачу. — Она не замужем.

Про замужних дочерей, сестер, племянниц ему, ясное дело, не говорят.

— Очень рад за нее, — нарочито грубо говорит Драко. Успокоительное перестает действовать, и у него не остается сил придумывать вежливый ответ — он волнуется за Панси и хочет поскорее оказаться дома.

— Драко! — возмущена мать. — Вместо того, чтобы быть таким чурбаном, лучше бы встретился с ней, все равно Панси…

Мать замолкает на полуслове, но Драко уже несет:

— Все равно Панси — что? — он откидывает от себя приборы и с трудом сдерживается, чтобы не вскочить. — Продолжай, мама!

— Все равно Панси не выздоровеет, а тебе нужно искать жену, — мать говорит уверенно, так, словно миллион раз повторяла это про себя и теперь наконец получила возможность высказать. А может, так оно и есть на самом деле.

Где-то в в глубине души Драко понимает, что рано или поздно он должен был это услышать, и все равно это оказывается слишком больно, особенно от того, что он понимает, что это правда. Он вскакивает из-за стола, опрокидывая бокал с десертным вином, и пытается что-то сказать, но из его горла вырывается только хрип, поэтому он разворачивается в сторону выхода из столовой.

— Нарцисса! — он слышит, как отец окликает явно вскочившую за ним мать, но не разворачивается. Все, что Драко сейчас нужно — это оказаться возле Панси, даже если она снова не узнает его.

Не замечая ничего вокруг, он проносится по залам к единственному открытому камину, едва не разбив чашу, хватает горсть дымолетного пороха, и только когда зеленые языки пламени начинают поглощать его, рискует поднять глаза. Последнее, что он видит — перепуганное лицо матери. Он хочет крикнуть ей, чтобы никогда не смела говорить так про Панси, но пламя исчезает, и его несет по каминной сети в то место, которое он может назвать домом, как бы печально это ни звучало.

Вечером, когда Драко моет Панси голову, его руки почти не дрожат. За прошедшее с возвращения из мэнора время он успевает едва не разгромить свой кабинет, разбить несколько чашек, выпить еще один фиал успокоительного, расколотить еще парочку тарелок и трижды пройти туда-сюда по Косому переулку, прежде чем он успокоится достаточно, чтобы войти к Панси, которая внезапно легко соглашается принять ванну. Драко аккуратно намыливает жесткие локоны, мыслями находясь совсем в другом месте — за время своих скитаний по Косому переулку он несколько раз порывался вернуться в мэнор, чтобы высказать все, что не сказал за обедом... Столько же раз ему хотелось упасть на колени перед матерью и просить прощения. Драко понимает, что уже сам не знает, чего хочет — он запутался, и это очевидно ему самому.

С тех пор, как Панси заболела, его жизнь стала крутиться исключительно вокруг нее одной — сначала он проводил все свободное время в Мунго, потом мчался домой после работы, чтобы не оставлять ее надолго в одиночестве, в то время, как его коллеги засиживались на работе допоздна. Естественно, ни о каком карьерном росте теперь можно было и не мечтать. Вскоре разладились и отношения с родителями — чем больше прогрессировала болезнь Панси, тем жестче они настаивали на том, что Драко не должен посвящать ей свою жизнь. Закончилось все это, естественно, грандиозным скандалом, после которого они не виделись несколько месяцев, а когда встретились — сделали вид, что ничего не произошло, хотя каждая из сторон осталась при собственном мнении. Отношения с друзьями тоже постепенно сошли на нет — конечно, в самом начале общие знакомые частенько захаживали в гости, справиться, как дела у Панси... Но мало приятного в том, чтобы смотреть на сходящую с ума подругу, поэтому вскоре визиты приятелей сменились приглашениями Драко в гости, а после нескольких отказов и они исчезли из жизни.

Драко заканчивает намыливать Панси волосы и начинает смывать шампунь. Ему кажется, что жизнь утекает — точно так же, как мыльная вода в сток ванной, а он просто за этим наблюдает, не в силах остановить или как-то изменить. Вроде бы еще совсем недавно у него были планы и мечты — он как раз смог, наконец, устроиться в Министерство и думал о карьере, он хотел жениться на Панси, перевезти ее в Малфой-мэнор, он хотел, чтобы все наконец стало нормально, чтобы его жизнь стала такой, какой должна была быть... Но кто сказал, что все должно быть так, как он хочет?

— Все нормально? — Драко аккуратно проводит рукой по волосам Панси — сегодня вечером она достаточно адекватна, чтобы отвечать на простые вопросы. Сейчас такие просветления стали совсем редки, и Драко не без оснований боится, что скоро они прекратятся совсем.

Панси мотает головой, брызги с ее мокрых волос летят в разные стороны и падают на белую рубашку Драко, которую тот каким-то образом до сих пор умудрился не замочить.

— Что-то беспокоит? — чем проще задаваемый вопрос, тем больше шансов, что Панси на него ответит. И он так привык разговаривать обрывками фраз, что временами ему кажется, будто он разучился строить длинные предложения.

Драко берет полотенце и вытирает им волосы Панси, опасаясь лишний раз пользоваться магией при ней. Потом помогает вылезти из ванной и надевает на нее свой халат, который никогда не носит. Он ей сильно велик, и Панси выглядит в нем как подросток — абсолютно потерянная и такая же беззащитная, как на седьмом курсе. Только теперь она разучилась скрывать свои чувства под маской стервозности, и Драко это даже немного нравится.

Он увлекает ее в спальню и чрезвычайно аккуратно обрабатывает так и не зажившие следы на ладони зельем, пока она безучастно смотрит куда-то чуть выше его головы. Ему хочется обнять ее, прижать к себе крепко-крепко и не отпускать, но он знает, что это может спровоцировать очередной приступ. Вместо этого он держит ее за руку и просто надеется неизвестно на что. Ему хочется, чтобы рядом снова была его Панси, веселая, саркастичная, временами немного по-гриффиндорски безбашенная, и совсем не думающая о последствиях. Та Панси, с которой они патрулировали коридоры, которой взбрело в голову украсть у Амбридж это Мордредово перо, которая хотела пойти на свидание в Запретный лес и сбегала из дома летом, чтобы его поддержать. Он хочет вернуть ее — но никакая магия не может справиться с недугом.

И у Драко не остается другого выхода, кроме как отпустить ее хрупкую руку и помочь Панси укрыться. Невероятно, что за годы Драко так и не привык к этому.

И только, когда Панси засыпает, Драко садится за письмо матери. Он сам не знает, что хочет написать — ведь он так и не готов искренне извиниться за свое поведение, но больше не хочет продолжать ссориться. Возможно, если бы у них были более близкие отношения, он мог бы рассказать им, что чувствует, мог бы пересказать все те мысли, что успел передумать за сегодняшний день, и рассчитывать на реальный обдуманный совет... Но, увы, это невозможно. Поэтому он пишет формальные извинения и, поддавшись порыву, внезапно даже для самого себя, соглашается сходить на свидание с Асторией, если мать все организует.

Он не до конца уверен, что это хорошая идея, но пока не готов об этом думать.

Выходные заканчиваются слишком быстро. Все воскресенье Драко проводит с Панси под мерный скрип пера по пергаменту — он пытается хоть как-то привлечь ее внимание до глубокой ночи, рассказывает ей про родителей, про работу и даже про Асторию, но так и не добивается от нее ни слова. Словно его не существует — а может, в ее мире его и вправду нет. Он не знает.

В понедельник на работе ему хочется спать, но это, конечно, невозможно. Поэтому он просто даже не пытается сделать вид, что занят делом, и вместо этого смотрит в одну точку. Он думает ни о чем и обо всем сразу: о Панси, которая утром опять не обратила на него внимания, о родителях, которым он больше не знает, что говорить, и об Астории, с которой у него завтра свидание. О себе и своей жизни.

Последних мыслей, как ни странно, больше всего. Он отчаянно хочет перемен и так же отчаянно их боится. За годы он так привык жить с Панси, ни к чему не стремиться и ни о чем не мечтать, что ему страшно от одного только намека на то, что придется начинать снова. Придется снова ходить на свидания и, действительно, искать себе жену. Ему надо будет задуматься о карьере — не может же он до скончания веков работать помощником клерка в транспортном отделе Министерства магии.

Он больше не уверен, что это Панси нуждается в нем, а не наоборот. Вся его жизнь крутится вокруг нее, он, кажется, забыл, как они жили до болезни, и, что самое грустное, он и не хочет это вспоминать. Его просто все устраивает, как есть.

Драко злится на себя за то, кем он стал, за свои мысли, которых он, наверное, должен бы стыдиться, но почему-то они кажутся ему нормальными. Он злится на то, что его устраивает такая жизнь, злится на собственную трусость и постоянные отговорки. Злится даже немного на Панси, хотя она-то как раз ни в чем не виновата. Нынешняя ситуация — следствие в первую очередь его решений, которые когда-то казались однозначными и правильными, но почему-то больше не кажутся. То, каким он стал — прямое следствие тех неправильных решений. И он не знает, как это изменить. И даже не уверен, что они были такими уж неправильными.

Он так и не додумывается ни до каких выводов, и на встречу с Асторией приходит мрачнее тучи. Свидание все еще не кажется ему хорошей идеей, но силой воли он заставляет себя не думать о Панси хотя бы эти несколько часов — однако ожидаемого облегчения не чувствует.

Астория щебечет, не останавливаясь, и ему остается лишь слушать и иногда кивать. Как же он все-таки отвык от этих разговоров ни о чем, и нельзя сказать, что рад к ним вернуться. Все эти приемы, поездки в Париж и светские сплетни давно перестали его интересовать. Ему уже действительно не важно, с кем Тео Нотт изменяет своей жене и от кого Габриэль Делакур родила второго ребенка, хотя до сих пор не замужем.

Возможно, его действительно устраивает его нынешняя жизнь? Построенная вокруг фантазий Панси, она кажется более реальной и более полноценной, чем жизнь Астории, наполненная танцами и мишурой. Он не знает, как так вышло и когда он перестал стремиться вернуться к привычным занятиям. Он хорошо помнит, как чуть ли не плакал, пропуская очередной прием у родителей из-за приступов Панси, но в какой-то момент эти глупости перестали иметь для него значение.

Да, за прошедшее время у него практически не осталось друзей и даже просто приятелей, все его время разделено между работой и Панси. Он уже и не помнит, когда последний раз вот так просто сидел с кем-то в кафе и, по крайней мере, пытался общаться. А ведь Панси давно не нуждается в постоянном присмотре, и, наверное, он мог бы иметь какую-то личную жизнь, но почему-то этого не делает. Может, он любит Панси? Когда-то это было действительно так, но теперь он в этом совсем не уверен. Драко убедил себя, что он — единственный, кто может позаботиться о Панси, и с тех пор строит из себя героя. Или мученика. Или идиота.

— Ты меня вообще слушаешь? — Астория надувает губы, и Драко это кажется даже милым, он отвык от таких простых и банальных проявлений эмоций.

— Да, да, — спохватывается он, пытаясь вспомнить, о чем она говорила — на самом деле он так погрузился в свои мысли, что давно потерял нить разговора, но признать это было бы невежливо.

— Ладно, я знаю, что много болтаю, — машет рукой Астория, она совсем не выглядит обиженной. — Если я тебя не раздражаю, то это уже хорошо.

— Конечно же, нет. Мне нравится тебя слушать, — возражает Драко, и внезапно осознает, что это на самом деле так. Что Астория со светскими, абсолютно неинтересными ему сплетнями для него сейчас как вода для блуждающего пять лет по пустыне путника. Возможно, именно поэтому он внезапно признается: — Я давно так здорово не проводил время.

Астория смотрит понимающе, но не комментирует. Драко импонирует ее чувство такта. Возможно, если бы их жизнь сложилась иначе, они бы действительно могли быть вместе, но сейчас Драко совсем не уверен, что у них есть шанс.

Они проводят так несколько часов — Астория говорит, а Драко слушает, лишь кивая в нужных местах. Она почти не задает вопросов, и это его более чем устраивает — он совсем не хочет говорить о себе и, Мерлин упаси, о Панси. Он и так слишком много времени потратил на абсолютно бесполезные и бесперспективные мысли, которые все равно свелись к неутешительному выводу — единственное, на что он способен, это плыть по течению. Он слишком погряз в своей жизни, чтобы изменить что-то без толчка извне.

После встречи Драко не торопится домой, он медленно бредет по Косому переулку, вдыхая прохладный вечерний воздух — скоро наступит осень, листья начнут опадать с деревьев, а с улиц исчезнут школьники, но даже сейчас все вокруг по вечерам кутаются в теплые манти — только Драко идет с удовольствием по ночной уже улице и совершенно не торопится домой. Впервые за долгое время ему по-настоящему хорошо, и он хочет продлить это состояние на лишнюю пару минут.

В гостиной опять горит свет, и это придает происходящему легкий оттенок дежавю. Ему не хочется верить, что спустя каких-то несколько дней Панси снова нашла перо, и, если честно, ему не хочется в очередной раз видеть свою Панси, зная точно, что она уйдет. Только не сейчас, когда он впервые вырвался на свободу.

Но он сам загнал себя в эту ситуацию, и выбора у него больше нет, поэтому он плетется домой, медленно поднимается на второй этаж, заходит в квартиру и, не раздеваясь, проходит в гостиную — Панси сидит на диване и сосредоточенно пишет что-то в лежащем на коленях пергаменте, кровь медленно капает с ее ладони и словно растворяется в красной обивке. Заметив его, она улыбается и приветливо машет свободной рукой.

— Ты сегодня поздно, — говорит она так, словно замечает, во сколько он приходит обычно.

— Задержался на работе, — Драко врет и сам не понимает, зачем это делает.

— Я попросила эльфа на ужин испечь пирог, ты не против? — Панси склоняет голову к правому плечу, как делала в школе, и Драко становится немного жутко.

— Конечно, не против, — он проходит в гостиную, садится на диван возле Панси и, приобнимая ее одной рукой, пытается незаметно вытащить перо из хрупких пальцев.

— Не надо, я хочу побыть здесь, — с неожиданной силой Панси сжимает перо, не позволяя Драко вытащить его. Она кладет голову ему на плечо, закрывает глаза, расслабляется, а он внезапно понимает, что “здесь” — это не про гостиную и их квартиру, и даже не про его объятия, “здесь” — это про реальность, в которую Панси не возвращалась так давно.

Драко никогда не задумывался о том, каково Панси жить в ее мире, каково ни на минуту не забывать о своем желании писать. Он никогда не задавал себе вопроса, что вкладывает Панси в свои бесконечные строки, которые он давно перестал читать.

— Я скучала по тебе, — говорит Панси, прижимаясь к нему всем телом, и Драко в очередной раз поражается тому, как она исхудала.

— Я тоже, — он крепко обнимает ее, но Панси снова тянется к пергаменту.

— Побудь этот вечер со мной, — просит Панси, заглядывая ему в глаза, и Драко не силах ей отказать.

Эльфы приносят ароматный пирог, и Драко кормит им Панси с рук, пока она, не отрываясь, выводит кривые строки на помятом пергаменте. Кровь больше не капает — она сочится с ладони, оставляет след на всем, до чего только дотрагивается Панси, но Драко не в силах ее остановить. Он заранее смирился с последствиями, хотя и не представляет, как сможет этот пережить.

Всю ночь он крепко прижимает ее к себе, наслаждаясь и в то же время пребывая в ужасе от происходящего. Он гладит ее руки, вдыхает аромат волос, целует ключицы, чувствуя, как постепенно замедляется биение ее сердца, когда она наконец засыпает, но даже после этого он не пытается встать. Он понимает, к чему все идет, и готов принять решение Панси.

Он хочет запомнить момент, когда перестанет биться ее сердце, но засыпает сам, так и не отпустив ее.

На организацию скромных похорон уходит несколько дней. Он отвергает помощь родителей и сам решает все вопросы, как с Министерством, так и с Мунго. Он считает, что должен закончить это путь самостоятельно. Ему все еще кажется, что он слишком мало сделал для Панси при ее жизни, поэтому хочет отдать ей долг хотя бы после смерти.

Теперь он точно знает, что любил ее, и уже неважно, когда именно эта любовь закончилась — пять лет назад или всего лишь позавчера.

На следующий день после похорон он забирает из квартиры свои вещи и приходит к родителям.

— Сын, — Драко впервые замечает, как сильно постарел отец за прошедшие годы. — Ты возвращаешься к нам?

— Нет, — качает головой Драко — он уже принял решение и не собирается его менять.

— Нет? — удивленные нотки прорываются в голосе отца.

— Нет, я лишь хотел попросить вас сохранить кое-какие мои вещи, — Драко кивает на один из двух своих чемоданов.

— А ты?

— А я уезжаю, — говорит Драко, кажется, впервые за все эти годы прямо смотря в глаза собственному отцу. — Пока во Францию, а дальше — посмотрим.

— Понятно, — отец никак не комментирует его решение, но Драко кажется, что он одобряет, и сейчас ему этого достаточно.

Драко забирает чемодан, большую часть места в котором занимают исписанные Панси пергаменты — он обязательно их все прочтет и, возможно, даже что-то опубликует — это последнее, что он может для нее сделать.

— Передавай привет Астории, — говорит отец, когда Драко разворачивается, чтобы опять ступить в камин.

— Передам, — эхом отвечает Драко и действительно собирается это сделать.

Теперь остается лишь надеяться, что однажды он сможет жить дальше, не оглядываясь на время, проведенное в съемной квартире в одном из тупичков Косого переулка.