Бьётся море о чёрные камни (гет)

Мгла и снег. Цири пробирается сквозь завалы переплетений железа, ледяных глыб и дерева. Всё время натыкается на трупы. Море изуродованных тел — так всегда бывает после битвы. А ведь когда-то каждого из них кто-то любил...

В расколотой кирасе с золотым солнцем по черни лежит совсем юный мальчик, ему лет двадцать — не больше. Рядом, в луже крови — воин Дикой Охоты. И никакой он не призрак. У призраков не бывает крови.

Цирилла пытается не всматриваться в лица. Знает, что лица мертвых всегда запоминаются.

Она идет по скрипучему, холодному пеплу. Она знает, что это теперь в прошлом. Не будет больше никакого холодного дыхания в спину, паники, преследования, а миры теперь свободны от Часа Конца. По крайней мере, от Белого Хлада.

Она сбежала из Башни, как только была принесена жертва. Старшая Кровь остановила, расплавила мороз, окрасила белое алым. Зиреаэль возгорелась пламенем, чтобы согреть все миры. Но она уже никогда не сможет передать свою кровь дальше, никто не сможет получить её Дар. Никогда она уже не прижмет к груди теплый живой комочек своего Будущего. Никогда...

Цири кашляет в сжатую ладонь. Ёжится. Раздумывая переместиться на корабль сразу или же подняться так. Она решает пройтись.

Серое и чёрное, холодное и пахнущее льдом, сменяется на рыжие всполохи, гарь, удушливый смог сворачивающейся крови мертвых. Она идёт, прикрывая лицо тканью рукава. Дальше, обходя горящие балки и паруса, вперед, туда, где должен лежать её мёртвый Страх.

Ей все-таки приходится применить Силу, чтобы перенестись, когда нос драккара залитый огнем, словно мёдом, с ужасающим треском обваливается. Прыжок. Под её ногами скрипит древесина, которая в этом мире расти не может. И горящие острые паруса, видимые ею столько раз в кошмарах, говорят Зириаэль, что она всё-таки попала на Нагльфар. Правда горящий и с полностью мёртвой командой на борту.

Трупы. Трупы. Трупы.

Вдруг горло её болезненно сжимается, рот некрасиво кривится...

— Дядя Крах...

Она подбегает. Склоняется.

— Дядя Крах, не надо было... н-не надо... Я ведь простила вам... не обязательно было отдавать долг таким образом...

Она раскачивается, упершись лбом в его кольчугу, черную от крови. Еле ощутимо проводит пальцами по темно-рыжим волосам с проседью. Хрипит.

Цири видит в металлическом отражении его обруча своё детство. Себя маленькой, с веснушками, без шрама, стоящей за руку с его сыном... Она видит себя совсем юной княжной. Не ведьмачкой. Время, которое она поклялась забыть, чтобы не причинять сердцу большей боли. Забыть. Чтобы любить Геральта и Йеннифэр ещё больше, ещё сильнее, чтобы ничего другого больше не знать. Но человеческое сердце живёт по собственным законам, оно может заледеневать, быть бесчувственным долгие годы, и в один единственный миг взять и всё вспомнить, обнажиться до самого дна. И обрушить это на человека...

Где-то позади слышится шорох. Скрип металла. Стон. И голос...

От которого Цири вздрагивает, как от ведра холодной воды.

— Essea... я... давал ему шанс, но... он им... не воспользовался. Он был... достойным со-перником... и умер достойной смертью...

Она чувствует, как стынет в жилах. Но не поднимает головы, замирает и сжимается, подобно пружине. Обнажается каждый нерв, Зиреаэль была готова к бою, к любой встрече.

Но не с ним живым.

Медленным движением, она поднимается и с достоинством разворачивается лицом к своему преследователю. И всё равно удивляется, видя массивную фигуру, распластанную по пирсу. Хоть по голосу и было понятно, что ему трудно говорить, но Цири не ожидала такого состояния. Сейчас король Дикого Гона скорее труп, чем противник.

Её неестественно зелёные глаза искрят. То ли гневом, то ли безотчётным страхом.

— Me elaine Luned... ты... пришла добить меня...

И вдруг Ласточка ощущает, как уходит весь страх из тела, из каждой жилы, как лёгкие наполняются до предела и она вздыхает полной грудью. Больше Цири не жертва, не приз и не знамя, ей не надо больше бояться, не надо убегать, не от кого скрываться, не о чем думать. Всё кончено. Она выполнила волю Предназначения. Теперь ей предназначено быть только самой собой.

— Знаешь, я думала, что когда приду сюда, ты будешь уже мёртв. — Спокойно и уверенно. Встаёт напротив, скрестив на груди руки. — Что странно, ведь Геральт не мог оставить тебя... просто так.

— Я... ска... сказал ему... про ложь Аваллак`ха... Знающий хотел тебя использовать...

— Ясно. — Цирилла замечает начавшие опасно крениться горящие балки. — Ты ранен. Возможно, серьезно, а, может, и смертельно и сил у тебя телепортироваться нет..

— Я знаю... — Эльф склоняет голову чуть влево, пытается подняться и опереться о дощатую стену. — Зиреаэль... Ласточка... подойди... подойди поближе...

— Хочешь напоследок забрать меня с собой? Не советую, Эредин.

— Нет. Подойди.

Она выпрямляется ещё больше и делает малюсенький шажочек.

— Не больше. Это всё, что я могу сделать для умирающего тебя.

Холод в каждом слове.

Командир Красных всадников откидывает голову на стену, на мгновение смыкает веки. Сглатывает.

— Прошу... прошу, потому что знаю... что можешь... Останови это... Белый Хлад... Ведь от него падет и этот мир... только... позже.

Ведьмачка вглядывается в его изуродованное и окровавленное лицо. Молчит и чуть ухмыляется. От куда-то сверху слетают горящие осколки.

— Твоя просьба исполнена, эльф.

Рассеянный взгляд перекрещивается с пристальным. Зелёные глаза встречаются с льдисто-белым.

— Аваллак`х открыл врата в Башню. Я принесла жертву. И вышла.

Эредин Бреакк Глас чуть растерянно качает головой.

— Это ведь было так просто... Не правда ли? Легче чем открытие огромных врат, возможно, моей смерти, тысячной армии Aen Elle и моря человеческой крови...

— Вы поступили также, когда прокрались сюда, — Он сжимает зубы и пытается говорить громко. — Только пока не расплодились как... крысы, жалостливо поджимали хвосты и молили об обучении.

— Так ты шёл мстить за унижения? Когда твой народ, трусливо бросил своих соплеменников в столь незавидном положении и непременно вырезал всех полуразумных лошадей в мире Ольх?

Его глаз загорается, лицо застывает и даже лежащий он вызывает чувство опасности.

— Ты не знаешь, что говоришь, соплячка... ты не была там, ты не знаешь сколь много стоило такое "переметнение" в другой мир... вы, люди, безжалостные, низкие, плодящиеся как тараканы, я был готов истребить вас всех, ещё тогда... но, солдаты гибли... все гибли...

Цири сжимает губы и снова смотрит на смертельно опасный наклон горящей древесины. Перебирает пальцами. Вздыхает.

— Если бы я только родился ещё тогда, когда человечье племя только-только появилось... Я б вырезал каждого Dh`oine лично...

Она снова вздыхает. Ей хочется остановить его, злорадно рассмеяться или плюнуть, может быть даже пнуть. Хочется, но она знает.

— Месть... Это приятно только на мгновение, а потом... ничего. Она не изменяет прошлого, она приносит лишь боль настоящему. Сжигает заживо. — На белках глаз Цири играют отблески пламени, почти такого же, в котором сгорели многие, которых она любила. Она тихо заканчивает. — Нет ничего болезненней ненависти. Наверное, надо бесстрастно наказывать и прощать. Прощай.

Ветер вдыхает в её лицо чёрной копотью, когда она разворачивается. Из-за спины раздаётся голос.

— Подожди... Цирилла...

Зиреаэль замирает на миг, но не оборачивается.

— Твоё послание... Я слышал его... Что это вообще такое было?..

Она усмехается самыми кончиками губ и поворачивается.

— Солнечный камень, артефакт тебе наверняка известный, требовал специфического заклинания, — Пожатие плеч — но вторая его часть, была лично от меня.

Эредин борется с накатывающим беспамятством.

— Хм... Такие объекты невозможно... Оживить... Привести в действие, если только... Невозможно это сделать без, пусть не сильного желания, но хоть... тени желания...

— Ты ошибаешься. Я произносила его с огромным желанием. Я прям таки вожделела, чтобы ты пришёл.

— Неужели.

— Да. Я так надеялась, что это всё наконец-то закончится. Что все вы пойдете на корм рыбам...

— Эк, Зиреаэль... Ты несколько минут назад говорила о прощении... О бессмысленности мести...

— Да, говорила, но мысль эта пришла ко мне недавно. В тот самый момент, когда я решила просто поговорить с тобой, а не насмехаться или выкалывать второй глаз.

— Я рад... Безмерно. — слабо и криво усмехается король, без сил откидывается на палубу. И замирает.

Она медленно и осторожно подходит ближе, начинает обходить бездвижную фигуру по кругу.

Лицо его застывшее и белое, тени сгустились на щеках и в глазницах, синеющие губы.

Она наклоняется и снимает с него, так пугающий её, шлем. Удивляясь охватившему её отрешению, Цирилла внезапно начинает узнавать в этих чертах мужчину, когда-то подарившего ей букет белых цветов, назвавшего её мотыльком... Не зверя, сжигающего за ней селения, не мясника, не преследователя, не убийцу, а ...

Железная рука хватает Зиреаэль за лодыжку слишком быстро. И крепко, не давая ей отшатнуться или отпрыгнуть. Зачарованный доспех блокирует легкий импульс телепортации. Но успокаивающе поглаживая, сдерживает новый более сильный. Очень медленно латная перчатка проводит до колена по напряжённой икре, заставляя его поддаться. Эредин устраивает свою голову на её коленях и только потом открывает глаз.

— Я не желал твоей смерти... Это было бы глупо утратить такую силу... Могла бы пригодится... Но... Я никогда... Никогда бы её не пожелал... Поверь...

Цири молчит и смотрит куда-то влево.

— Скажи что-нибудь... Мне...

Ласточка переводит долгий взгляд на небо. Серое, тусклое и тяжелое небо.

— Не должны умирать красивые, не должны умирать храбрые.

— Что?..

— Это слова из песни про одного морского духа, спасшего моряка. Я подумала, что это единственные причины по которым могу не желать тебе смерти.

Он долго и пристально вглядывается в её глаза. Холодный ветер скользит по их лицам, улетает, уносится прочь, забирая с каждым мгновением его время. Им больше нечего сказать друг другу. Все отведенные обоим слова закончились. Ему становится трудно держать веко открытым.

— Спой... Спой её... для меня...

Зиреаэль сдвигает брови и чуть отстраняется.

— Смеёшься?

Молчание. Цири растерянно оборачивается на горящие паруса, мачты и стропила. Проговаривает ругательство.

Дым не оседает и не душит, улетая в льдистое, холодное небо. А запах крови замерзает на губах. Цирилла устало окидывает взглядом побежденный и почти разрушенный Нагльфар, припоминая слова песенки, которую услышала от послушниц ещё в храме Мелетэли.

— Сгинул в море твой бедный кораблик… — Шепчет она, пытаясь делать это мелодичнее, на ходу вспоминая ритмику и текст песни. — Но, один ты не сдался судьбе.

Над ними пролетает нечто чёрное. И Цири сразу узнаёт, магически созданную, птицу Йеннифэр, ищущую её и её отца. Геральт... Он ещё не знает, что она жива. Но очень скоро об этом узнает. Они все узнают, а пока... Пусть призрак побудет ещё немного с мёртвыми...

Ветер захлёбывается в её словах.

— Так пускай же по капле, по капле — Она рассеянно касается чёрных волос, удивляясь про себя их мягкости. — Жизнь и силы вернутся к тебе!

Из зияющей кровавой пустотой глазницы на бледную кожу бегут, оставляя красные дорожки, две свежие капельки.

— Будет первая капля силою, — Тихий глухой голос уходит, оставляя льющийся звонкий завораживающий поток. — Будет радость каплей второй…

Оставшиеся в живых гончие прячутся, выглядывая изредка на палубу, боясь и очаровываясь силой, что от туда изливается. Совсем похожей на другую силу, ту, что бушевала на том же самом месте несколько часов назад, и от которой их хозяин повалился на деревянный пол, словно мешок с камнями.

— Не должны умирать красивые! Не должны умирать храбрые! — Цири чувствует, как ветер и вся природа затихает. А её саму охватывают нити первородного Хаоса. — Не должны… не должны… Не должны умирать!

Женского лица касается солёное, морское дыхание ветра, но она его уже не чувствует.

Ведь тонкие, но шершавые от рукояти гвихира пальцы прикасаются к гладкой, как мрамор, и такой же прозрачно-белой коже мужского лица.

— Бьётся море о чёрные камни, — Высокий лоб, виски. Её руки никогда не знали подобных прикосновений. Тонкий длинный нос с чуть плоской горбинкой, острые скулы и жесткие, впалые щёки. — Трудно людям в неравной борьбе…

Пальцы следуют, считывая каждый изгиб, глаза замечают каждую неровность. Невидимые желваки. Твёрдые челюстные кости, переходящие в подбородок. Упрямый и острый. Уголки губ, смотрящие вниз.

Всё вместе сливается в лицо, которое являлось ей в видениях ужаса, частого, жестокого и необоримого. От которого Аваллак'х давал ей снотворные отвары или творил заклинания.

Чёрный рыцарь. Страшные крылья обратились короной, латы обросли острыми костями. Это лицо было за железной маской Смерти. Он гнался за ней, сжигая за собой сотни жизней... Жестокий и неумолимый. Холодный до самого дна несуществующей души. Он хотел нести смерть и холод её маленькому миру. Хотел принести страдания ей....

Так почему?! Почему когда она видит его умирающим, сломленным, поверженным, истекающим кровью, Цирилла не может оторвать от него глаз, почему ощущая его слабость и общую для всего живого хрупкость перед смертью, ей и в правду не желается его гибели? Совсем как тогда, когда она уплывала из Tir na Lia, на мчащейся по течению шлюпке. Оставляя его на берегу с глубокой сочащейся на бедре раной. От чего?..

Черты сливаются в такое до мурашек знакомое лицо, до удивления совершенно незнакомое. Её замерзшие пальцы сами прикасаются к губам. Чуть согреваются чужим дыханием.

Эредин улыбается.

— Даже в самом страшном из кошмаров мне ни разу не представлялась такая смерть...

Ему могли снится кошмары?

Она сжимает губы, хмурится. Серые прядки колыхаются в отрицательном жесте. Zireael наклоняется, задерживая дыхание, и касается горящими на остывающем морозе, горячими и красными его холодных, сухих и бледных...

Всё на свете имеет свою противоположность. Всё на свете таит её в самом себе. Струящаяся с гор вода становится льдом, живительный солнечный свет выжигает и прекращает всяческую жизнь, а из тьмы материнского лона она появляется нежной и хрупкой, из боли рождается счастье стоит той только прекратится. Нет страдания, нет смерти не несущих за своими спинами чего-то нового, только что рождённого...

Но нет на свете сильнее боли, чем боль двух разнесённых осколков. Разделённых противоположностей лишенных возможности взаимной связи. Одновременной, взаимоуничтожающей, но единственной, что дает смысл быть.

Белые, как только что выпавший снег, локоны хлынули в черные, словно зола от сожжённого, уничтоженного, обезличенного куска древесины.

Смерть переродилась в жизнь.

И жизнь переродилась в смерть.

Ненависть, страх тонкими корешками врастают в другое существо, находят своих братьев и расцветают жалостью, состраданием, сосуществованием и болью. Чужой болью.

Как и её названные родители многие годы назад, так теперь она распознаёт свое предназначение на чужих губах. На деревянном полу и в окружении праха. После битвы...

Только одного предназначения всегда было слишком мало. Требуется нечто большее.

Требуется жизнь, требуется время, собственные силы и жертвы, которых уже нет. Почти.

Цири отрывается и видит, что его глаз светится, давно забытым ею, тёмно-изумрудным светом.

— Va faill, me elaine luned, va faill. Squaess'me...

— Но, я верю, по капле, по капле... — С дрожащей улыбкой шепчет она. — Жизнь и силы вернутся к тебе...

Ей хочется смеяться от абсурда происходящего. От жесточайшей шутки Предназначения. Он хотел всех их убить... Всех её друзей...

Ведь Весемир?.. Йеннифэр... Геральт!

Но она ничего не может с собой поделать. Никогда не могла. Чужое тепло так быстро тает...

Ветер несёт солёные брызги на её лицо, холод перестаёт точить лёгкие, а вкус крови дрожит на языке. Цири мелодично шепчет:

Будет первая капля силою,

Будет радость каплей второй…

Не должны умирать красивые!

Не должны умирать храбрые!

Не должны… не должны…

Не должны умирать!

Она поднимает голову и видит, что весь лёд растаял, а Нагльфар качается на волнах. Освобождённое, живое Море бьётся о берег. Бьётся об огромные чёрные камни. Холодные и мёртвые. Совсем как голова, покоящаяся на её коленях.