Плетение судьбы (гет)

Темно и пусто. Куб наполнен настолько привычными звуками и запахами, что на них уже не обращаешь внимания. Дни невозможно подсчитать. Ничего нового не происходит в клетке: ни смены суток, ни гостей, ни новых звуков. Только мужчина в шаге от безумия, хватающийся за любые воспоминания… Меркнущие день ото дня в непроницаемой, катастрофически маленькой человеческой коробке, сотканной из первозданной тьмы, единой и нерушимой.

* * *

Тонкий палец с коротко подстриженным ногтем перемещался от одной даты к другой, останавливался на некоторых особенно важных, а потом мягко переходил к следующей. На лице женщины мелькали разные эмоции: радость, грусть, задумчивость, отвращение, страх. Палец замер на дате «2 мая». Та ночь, более десяти лет назад, была самой страшной в жизни молодого поколения волшебников и не менее страшной для взрослых. В каждом оставила след скорби, уроки, вбитые разрывающей болью в неокрепшие разумы. Многие потеряли родных, другие, более везучие, отделались пожизненными кошмарами, шрамами на коже, и разъедающим чувством вины. Каждому было за что винить себя, каждый помнил мгновение, когда, поступи он иначе, мог спасти чью-то жизнь. Вслед за листами календаря улетали птицами годы, но эти губящие чувства сожаления, страха и скребущего, где-то глубоко внутри, отчаяния, не могли излечить ни лучшие целители-волшебники, ни маггловские психотерапевты.

Женщина отдёрнула руку и отвернулась от календаря. Она стояла в маленькой кухне: стол без скатерти, табуретка, окно, прикрытое узорчатой гардиной, бежевые обои, две тумбы, раковина, плита и холодильник. Это всё было привычно Грейнджер из далекого прошлого, но оказалось слишком чужим для теперешней Гермионы Уизли. Она не была в этом доме восемь лет. С тех самых пор, как смогла принять истину: «Память родителей не вернуть». Потом последовал водоворот работы и семейной жизни.

Вначале, как и прежде, боролась за своё место в мире волшебников, потом, внезапно для неё, начала осваивать роль матери и жены. Гермиона училась со свойственным ей усердием, она читала множество литературы, применяла знания на практике, приобщала к изучаемому мужа, просила советы у подруг и коллег… Чтобы в конце концов понять, что жизнь совсем не похожа на учебу, и в ней, как ни стараешься, нельзя достичь идеального результата. Отношения с Роном были сложными. Подростковая влюбленность, помноженная на выбросы адреналина и чувство: «Если не сейчас, то когда?», начала давать сбои ещё в начале второго года совместной жизни.

Ссоры, и так бывавшие частым гостем в их доме, усиливались, обиды росли, разница во взглядах в очередной раз выплывала в самом неприглядном виде. Доходило до того, что Рон мог исчезать на несколько дней из дома, а Гермиона, немного поискав его, начинала чувствовать удовлетворение и спокойствие, а эти чувства, в свою очередь, давали другие: ощущение вины и злость на себя и мужа. Казалось, на втором году совместной жизни и должен был закончиться их поспешный брак, но во время одного из бурных примирений Гермиона забеременела, а Рон, узнав об этом, настолько обрадовался новости, что почти на весь период беременности стал достаточно внимательным и заботливым мужем. Первые два года после рождения Розы, Рон работал на пределе своих сил, стараясь обеспечить семью всем необходимым, а Гермиона, лишенная возможности вносить денежный вклад, с головой ушла в самообразование и заботу о ребёнке.

Супруги, видясь лишь вечером и утром, обменивались малым количеством фраз. Ссор не было, оба слишком уставали за день. В начале четвёртого года жизни Розы у Гермионы сдали нервы. На работу она вернулась раньше срока, но выкладываться как раньше не могла из-за ребёнка. Напряжение, получаемое во время работы, накапливалось, дополнялось ощущениями из дома и, в конце концов, вылилось в большой скандал. К тому времени Рон, получивший долгожданную передышку благодаря вышедшей на работу жене, отказался от части нагрузки и начал проводить свободное время в кругу друзей по интересам. Ребёнка Рон любил всем сердцем, но, по мнению Гермионы, больше играл, чем учил. Во время ссоры супруги наговорили друг другу много того, что годами копилось в них. Завершающей и до боли верной оказалась фраза: «Лучше бы мы оставались друзьями». Их ссору прервал плач. Роза стала невольным свидетелем родительской искренности. Оба начали успокаивать её и в тот вечер решили, что будут вместе ради девочки. Этого решения они придерживались вплоть до прошлого воскресенья, когда Роза на удивление взросло сказала: «Я люблю вас обоих. Но не надо быть вместе из-за меня. Так никто не будет счастлив».

Гермиона села на табуретку, опустила голову на сложенные руки и заплакала.

* * *

Воспоминания, в прошлом поддерживающие его скудную жизнь, стали дымкой, которую Северус никак не мог ухватить. С болью, страхом и безумной надеждой он вспоминал последние годы жизни, одно событие за другим, каждого взрослого и ребёнка, великих волшебников, играющих им как пешкой. События, которые он был рад забыть при жизни, сейчас стали способом существования. Находясь в темнице, Северус Снейп открыл для себя единственную истину: он хотел жить. Как угодно, лишь бы жить.

* * *

Гермиона держала в руках книгу. Старую, обернутую потрескавшейся кожей. Вместо букв — вмятины на обложке, древний вид магического письма. Гермиона никогда не смогла бы прочитать и строчки из этой книги, о языке не сохранилось упоминаний. Но ей либо повезло, либо это насмешка — среди страниц лежал кусок пергамента, исписанного понятными ей рунами.

* * *

«Чуть вздернутый нос, милая улыбка, в глазах неуверенность, любопытство. Локон выбился из прически. Платье выделяет формирующиеся формы. Ещё совсем ребенок, вскоре обещающий стать привлекательной женщиной». «Губа рассечена, в глазах страх. Рот приоткрыт, как будто хочет что-то сказать. Не двигаясь, смотрит». «Мелкая, на голове бардак. Рука вечно тянется вверх. Таких не любит больше всего. Слишком напоминают… Что-то».

* * *

«Северус Снейп» — странно звучит такое сочетание букв. Гермиона много лет не давала этому имени звучать. Она носила его внутри как собственный, непонятный ей, крест. Будучи ребёнком, она не могла полюбить профессора Снейпа. Слишком взрослый, слишком отталкивающий, да и было кого любить. Но она восхищалась им. Не тем, как он вел уроки, не его грубостью или несправедливостью к Гарри, нет. Она восхищалась его умом, его знаниями, тем, что он старался дать крепкие знания волшебникам вовсе не желающим учиться. Снейп был далек от понятия идеального учителя, но он был мастером избранной области, и, как показал седьмой год и откровения Дамблдора, был искусным магом и сильным человеком. Ростки симпатии к профессору Снейпу как к мужчине, Гермиона заметила в возрасте двадцати четырех лет. После особенно сильных ссор с Роном, она невольно сравнивала мужчин, выводя профессора на первое место, и эти сравнения невероятно пугали Гермиону. Внезапно начать испытывать романтические чувства к умершему годы назад человеку — разве не признак сумасшествия? К волшебникам Гермиона не пошла, испугавшись возможной огласки, зато кабинеты маггловских психологов посещала исправно. Но, к её разочарованию, все твердили одно: «Ничего страшного в этом нет. Тот мужчина лишь образ того, что вы хотели бы видеть в муже». От этих ответов Гермиона внутренне посмеивалась, Северуса Снейпа вместо мужа она видеть не хотела. Но сомнения, подкрепляемые в моменты ссор, росли, а образ профессора чаще терзал душу Гермионы.

* * *

«Он испугался. Закрыл детей собой, предчувствуя близкий конец. Всё, о чём мог думать в тот момент — лишь бы они выжили, все трое».

* * *

— Наверное, я рехнулась, — Гермиона усмехнулась, удобней устроилась на ковре, поджав под себя ноги, и зажгла свечу. Свет отразился во всех зеркалах, мерцая во множестве коридоров. Гермиона сделала глубокий вдох и начала петь заученные слова.

* * *

Звуки, настолько далекие, что их, в присутствующем постоянном шуме, едва ли можно было различить. Но Северус настолько привык к этому шуму, чувствовал каждый его звук, что сразу заметил различие и открыл глаза. Вокруг была тьма. Мелодия, теперь Северус четко слышал напев, приближалась. Внезапно, кромешную тьму пронзил луч тусклого света. У Северуса заслезились глаза. Он потянулся к свету и почувствовал тянущую боль мышц. Мужчина не знал, что всё ещё может чувствовать. Мелодия наполнилась словами, странными, пропеваемыми одновременно знакомым и чужим голосом. К этому голосу примешивался второй: хриплый, холодный, отталкивающий. Но Снейп всё равно тянулся навстречу свету и песне, пытаясь услышать каждое слово:

«Зеркальною тропою иди навстречу лику возлюбленной твоей.

Преодолей лес, ни разу не обернувшись, даже если позовет кто-то, дорогой тебе.

Прими розу багровую и испей яд с её лепестков.

Следуй лишь за одним зовом и, пройдя по осколкам, воскресни,

забрав половину жизни невесты.

Вернется из мрака возлюбленный и узы полночного брака не сможет разрушить смерть»

Хоть Северус и потерял часть воспоминаний, но был уверен, что на той стороне его некому ждать.

«Вернется из мрака возлюбленный и узы полночного брака не сможет разрушить смерть» — строчка повторилась. Первый голос, что казался Снейпу отдаленно знакомым, исказился. Второй, говорящий вслед за первым, стал громче. Внезапно Северус ощутил, что это его единственный шанс на побег, возможно, на жизнь. Когда последнюю строчку начали петь в третий раз, Северус сделал усилие и шагнул на освещенный участок темницы. Его ослепило яркой вспышкой, всё тело пронзила сильная боль, изо рта вырвался хрип. «Ты уверен?» — ледяной голос эхом прошелся по темнице. «Да», — мысленно ответил Северус и почувствовал, как его потянуло вперед. Резкая боль, ещё сильней предыдущей, и мужчина потерял сознание.

* * *

Гермиона сидела между зеркалами, сминая края пергамента. По её коже стекал пот. Что-то стремительно поглощало силу девушки, но она боялась сделать резкое движение. О прекращении ритуала не думала. Гермионе казалось, что это единственный шанс.

* * *

Северус открыл глаза и увидел луну, замершую среди хвойных крон. Поднялся, удивляясь, что ещё может ходить, осмотрелся. Вокруг был густой лес смешанного типа. Деревья отбрасывали тени, напоминающие изломанные тела волшебников. Вдалеке ухнула сова. Ветер изредка касался его кожи морозным дыханием, задевал листву. Особо сильный порыв наклонил верхушки деревьев, бледный свет осветил не виденную ранее тропу. Северус пошел по ней, прекрасно понимая, что всё ещё заперт в клетке посмертия, и эта дорога, вероятно, единственно возможный путь.

Дорога была длинной, извилистой, заросшей. Время от времени Северусу приходилось останавливаться: разгребать тонкие ветки, оттаскивать особо крупные, сравнивать высоту травы, перелазить через стволы поваленных деревьев, всматриваться и искать что-либо похожее на цельный путь. Он не был уверен, что идет правильно и, к окончанию второго часа поисков, показавшихся вечностью, почти потерял надежду, убедив себя, что попал в новый, более изощренный вид тюрьмы. Когда он подумал сдаться, издалека раздался голос: звонкий, родной. «Сюда», — краткое слово ворвалось в его сознание разрушая барьеры и преобразовывая столь желанную дымку в яркие воспоминания. «Смех и улыбки Лили, прикосновения, время для них двоих, его мечты и чувства…» Следом за этим вторглись иные образы. «Слёзы. Обиды. Недоверие. Мелькающие вдалеке рыжие волосы. Опрометчивый разговор. Множество извинений. Понимание: «Не простит». Наблюдение. Ненависть на другого, на себя. Смерть». Северус сгорбился, обхватив себя руками. «Северус», — мягко, намного ближе чем раньше. «Северус, я знаю дорогу», — за спиной, стоит лишь оглянуться. «…ни разу не обернувшись» — другой голос, знакомый, но совсем не близкий, промелькнул воспоминанием.

Перед глазами стоял образ Лили, с распахнутыми помутневшими глазами, лежащей на его руках мёртвой. Она никогда не была его. Принадлежала себе, родителям, Поттеру, сыну, но не ему. Она была его радостью, дыханием, жизнью, его недостижимой мечтой. А он для неё… Мальчиком, с которым интересно общаться, который в детстве познакомил с миром волшебников. Другом, слишком неидеальным на фоне гриффиндорцев, отличным от неё. А там, в мире живых, он нужен кому-то. Такие заклинания не работают в других случаях. Северус не хочет возвращаться в клетку, даже если в неё с ним войдет призрак Лили. В клетке он терял единственную стоящую часть себя — разум. Он хочет жить, хочет надеяться на этот призрачный шанс немного лучшей жизни. Он не верит, что сможет полюбить взывающую к нему, но приложит усилия, постарается отблагодарить за спасение. Лишь бы выйти, вновь обрести жизнь.

Северус побежал, глядя только вперед, раздвигая руками ветви. Он уже не смотрел вниз, не пробовал искать тропу. Он бежал от голоса, догоняющего его, от голоса, наполненного мольбой, любовью, болью… Сорвавшегося на проклятия. Северусу было плохо, его чувства бились о стены худого туловища, тянулись к оставшейся позади. Разум твердил: «Беги», разрывая на части. Северус бежал, пока голос не слился с ветром, превратившись в неразборчивый далекий шум, пока под ногами не оказался крупный камень, через который мужчина споткнулся и, перелетев, провалился под землю.

* * *

Гермиона дрожала всем телом. Пота больше не было. Кожа женщины стала бледнее, более явно проступили вены. Перед мысленным взором мелькал Рон, — с недавних пор бывший муж, и Роза — её солнечная и любимая всем сердцем дочь. «Прекрати это. Оставь мертвеца», — холодный, пронизывающий до самой сути голос. Гермиона лишь слабо качнула головой. Она чувствовала, что выживет и начинала чувствовать того, кто был по ту сторону зеркала.

* * *

Северус приземлился на плитку. Крупные серые и бледно-коричневые квадраты формировали пол. За длинным деревянным столом, накрытым к ужину, друг напротив друга сидели скелеты. Левая рука каждого была приподнята над столом, стенки бокалов соприкасались над вазой, опутанной толстым слоем паутины. В вазе стояла свежая, багряно-красная роза, что-то блестело на её лепестках. Северус подошел ближе и взял розу, поднес к лицу, разглядывая. Блестели изумрудные капли. «…испей яд», — мелькнул отзвук голоса. Мужчина вздохнул и коснулся приоткрытыми губами лепестка. Мир вокруг изменился. Северус упал на колени, голову разрывали выкрики: «Круцио, Круцио, Авада Кедавра!» — голоса Темного Лорда, приспешников, собственный голос. Множество тел, извивающихся в агонии, искаженные лица. Предсмертные крики, мольбы. Изувеченные трупы, с частью из которых Северус лично трансгрессировал в безлюдные места и сбрасывал там, поверх земли... Боль, резкая, разрывающая. Он схватился за горло, по пальцам потекла горячая влага. Мысли бились загнанным зверем: «Не может быть, нет, не снова!», кровь покрывала плиты, одну за другой. Северус корчился в предсмертных муках и, цепляясь за умирающие сознание, заметил, что ближайшая лужа крови изменила цвет. Сделав усилие, он перекатился в тёмный ручей. Мир померк.

* * *

Она чувствовала его эмоции и физическое состояние. Оно долетало тихим эхом, смешиваясь с её собственными чувствами. Холода больше не было. Голос перестал появляться. В теле невероятная слабость. Веки закрывались. Гермиона старалась держаться изо всех сил. Она чувствовала, что ещё немного и связь разорвется навсегда.

* * *

Открыл глаза. Земля. Пульсирующая боль стала намного слабей. Кровь впиталась в одежду, стянула кожу коркой. Смог встать. Рядом — ковёр из тонкого стекла. Северус сделал шаг. По стеклу прошла рябь. Перед ногами образы как на колдографии: «Отец подкидывает годовалого ребёнка в воздух». Ещё шаг, и та часть стекла покрылась трещинами. Образ сменился: «Тот же мужчина, постаревший, в грязной оборванной одежде, избивает пятилетнего сына. Вокруг валяются бутылки из-под спиртного». Северус сморщился и отступил на землю. Картина под треснутым стеклом не поменялась. Внезапно слух уловил едва слышимую мольбу: «Быстрее». Северус поднял взгляд и увидел большое зеркало в конце стеклянного ковра. В нём — женский образ, больше похожий на смазанную тень. Она мерцала, то обретая форму, то почти исчезая.

Северус попробовал обойти «ковер», но столкнулся с невидимой стеной. Путь только один. Он усмехнулся иронии и, сделав глубокий вдох, вновь вступил на разбитую дорогу своего прошлого. Мама, с улыбкой обнимающая ребёнка и обучающая работать с травами, внезапно превратилась в постаревшую раньше времени женщину, пугающуюся постороннего шороха. Улыбка веселой девочки исказилась, застывая на лице посмертной изогнутой в крике маской. Амбиции мелькали под ногами Северуса, покрывались трещинами и выливали яд самых отвратительных, позорных моментов жизни. Крики погибших по его вине преследовали, заполняли всё пространство наравне с голосами учеников, проклинающих несправедливого, жестокого профессора. Мертвецы протягивали руки из образующихся щелей, пытались схватить. Последним Северус увидел самого себя, умирающего на полу в хижине. Одиноким, ненавидимым всеми живыми.

Он замер, не доходя до арки шага. Вновь раздался пробирающий голос, шипящими нотками проникающий в самую глубь: «Это всё ты. Тебя некому любить, не за что. Не отнимай жизнь глупца, позвавшего по ошибке. Список твоих мертвецов итак слишком велик. Разве они заслужили это?» «Я не отнимаю…» — попробовал оправдаться Северус и сделал шаг назад. Одна из рук подтянулась ближе. «Не отнимаешь? — раздался кашляющий, грубый смех. — Полжизни за тебя — чересчур высокая цена! Подумай, что будет, когда ареол героя развеется? Когда она увидит всю твою гниль». Северус качнул головой и сделал ещё шаг. «В том мире идёт одиннадцатый год с твоей смерти, они просто забыли тебя настоящего». Рука схватила его за ногу. Северус посмотрел вниз. «Твоё место среди них. Хватит противиться». Он слабо дернул ногой. Всё больше правды находил в сказанных словах. Посмотрел на зеркало.

Силуэт растворился в неразборчивой дымке, лишь рука, протянутая к зеркальной поверхности, всё ещё держала форму. «Вернись, откуда пришел». Северус кивнул. Вторая рука мертвеца обхватила его ногу. Со стороны зеркала донеслось: «Пожалуйста. С…» — остальная часть сказанного затерялась в шелесте листвы. Вновь взгляд на зеркало. Рука начала истончаться, терять первоначальную форму, превращаясь в пепельный дым. «Так будет лучше», — голос смерти. «Профессор!» — отчаянно, на пределе возможностей. Он узнал этот голос. Узнал и вспомнил не только её. «Это было искупление, ты сам понимаешь», — шептала смерть. «Понимаю», — мысленно ответил Северус. «Тебе не делает чести. Ты чуть не убил его. Заставил себя ненавидеть». Северус молчал. «Ты будешь отравлять их жизнь». Он сжал губы и покачал головой из стороны в сторону. «Может, это и плохой выбор, но Грейнджер уже отдала часть своей жизни. Если всё закончится ничем, разве это не будет очередным предательством? Я не лучший вариант и не знаю, что пришло в голову этой девчонке, но глупо отказываться от шанса на жизнь. Особенно когда смог понять её ценность». Северус резко дёрнулся. Кисти, держащие его, разжались. Мужчина упал, но тут же поднялся и подбежал к зеркалу. Он успел коснутся кончиков пальцев человека по ту сторону стекла. Рывок, как при трансгрессии, позади раздался звон множества осколков.

* * *

Северус стоял на коленях напротив сильно изменившейся, но знакомой ему женщины. Их ладони соприкасались над пламенем единственной свечи.

— Мисс Грейнджер, надеюсь, вы помните моё мнение о гриффиндорцах?

Женщина слабо улыбнулась и кивнула.

— Конечно, профессор Снейп.

Она качнулась и упала на бок, теряя сознание от усталости. Он упал вслед за ней. Пламя свечи поднялось до потолка, а после метнулось к их запястьям, объединяя нитью единой жизни, выжигая цифру её остатка: «Сорок семь» лет.