Дотла (гет)

I was looking for a breath of life

For a little touch of heavenly light

But all the choirs in my head say, no oh oh

(с) Florence + The Machine — Breath of Life

В неровном пламени свечей ей виделись образы, давно канувшие в Лету. Короли, которых помнит история, и Короли, которые рождались и умирали только в сознании Рейеллы. Можно позволить себе прикрыть веки, а воображению — дорисовать недостающие черты. Можно представить, что это руки ее любимого короля, что родом из мира теней и сновидений, сейчас так нежно касаются ее волос. Можно слегка отклониться назад, стремясь удостовериться, поверить до конца, что это он, действительно он, ее оживший король, а не сгусток морока и мечт, не игра неверного и переменчивого пламени, не отсветы и не тень, а все сразу, обретшее плоть и кровь. Ее, только ее король. Тот, которого она ждала, о котором так горько плакала. Ее плоть и кровь, ее сердце и душа. Ее разум и ее безумие — граненое, острое, но такое нужное. Ее жар и ее холод. Ее возбуждение и нежность. Ее дьявол. Ее Бог.

Но тишину потустороннего шепота, тишину воспоминаний о небылом, нарушил голос. Его голос. Рейелла продолжала сидеть с закрытыми глазами, не позволяя реальности отобрать у нее ее сказку. Забрать Короля, оставив в одиночестве. Она жмурилась до рези в глазах, затаив дыхание, ждала, когда руки, уже вытащившие запутавшуюся заколку из ее волос, исчезнут. Но теплые подушечки пальцев продолжали будто нарочно путаться в серебристых прядях, слегка касались обнаженной кожи шеи и плеч, отчего внутри королевы что-то билось. Разбивалось с каждым прикосновением, будто дорогой фарфор о мраморный пол: звонко, резко и безвозвратно. Билось сладко. Билось больно. Трескалась статуя, обнажая женщину — живую, дышащую. Любящую. А голос, знакомый вплоть до каждой ноты, до каждого скачка в интонациях и пробивающейся хрипотцы — продолжал звучать. Рейелла вслушивалась и не слушала, пытаясь запомнить эти прикосновения, впитать всю нежность мгновения, чтобы, когда это миг, затерявшийся в вечности, будет безвозвратно потерян — помнить.

Она и сама не заметила, как, балансируя на острой грани двух желаний: удержаться в реальности и потеряться в ощущениях, — заплакала. Без единого вздоха, без единого всхлипа. Но горькие слезы почти резко обожгли лицо: будто полыхнуло диким огнем где-то совсем рядом. Полыхнуло внутри. Полыхнуло и — разгорелось с новой силой. А, как известно, дикий огонь не погаснет, пока не уничтожит все вокруг. Дотла.

А голос продолжал звучать: то затихая, с заминками, — и Рейелла почти кожей ощущала, как его владелец думает, аккуратно подбирая слова; то вновь набирая силу, загораясь юношеской страстностью и горячностью. Голос звучал, и — картина становилась полной. Голос звучал, и — картина разбивалась на куски. Это был голос ее Короля, которого она так ждала. Это был голос ее сына.

Слезы текли по ее щекам, но Рейелла не оборачивалась, пытаясь растянуть эту дурманящую ласку, сотканную из еле ощутимых прикосновений, и голоса, звучавшего в едином ритме с ее сердцем.

Рейелла не знала, как долго и как много говорил Рейегар, прежде чем она начала различать значения слов. Просто в один миг тени стали не такими заметными, не такими пьяняще яркими, когда даже с закрытыми глазами — не стираются и огнями пульсируют на обратной стороне век. Просто перестало звучать эхо памяти и сновидений. Просто исчезли скалящиеся лики королей со стен покоев. Но никуда не исчезли нежные прикосновения ее Принца-Дракона. Все так же звучал голос ее сына. И теперь она вслушивалась не только в игру интонаций, но и в значение сказанного. Она понимала, откуда горечь, которую ее принц так упорно старался спрятать за усмешкой. Откуда затаенная грусть. И почему так редко, но между тем — пронзительно, звучит в его голосе отчаянье. Ее мальчик так же, как она, мечтал бы жить историями о былом, а не настоящим. Он был прилежным кронпринцем, учившим все то, что было нужно. Он мастерски фехтовал, он учился обращаться с копьем и луком. Но все это было таким пустым и будничным, все это было лишено какого бы то ни было смысла, не совершалось во имя великой цели, а потому — только сильнее вгоняло принца Семи королевств в тяжелую, будто бы чугунную меланхолию. Рейелла слишком часто видела, как взгляд Рейегара обращался куда-то вовнутрь, будто это не ее мальчик, а мертвец глядел на нее пустыми глазницами, зияющими чернотой. Великий Король пришел в этот мир, но миру было все равно.

— Да, я слышала о завтрашней охоте, — выхватила из вереницы слов сына Рейелла и усмехнулась. Эйерис и сам был, на ее взгляд, слишком манерен и как-то надрывно изящен для таких увеселений. Иногда она думала, что если бы драконы еще были живы, она бы вперед брата оседлала своего. Если бы Эйерис вообще смог стать драконьим наездником. А вот Рейегар бы обязательно стал! Нет ничего достойного в том, чтобы загонять до смерти оленя, но вот разрезать небесную гладь крыльями подвластного тебе полубожества — это досуг Королей. Рейелла так часто просила у небес Великого Короля, вглядываясь темными ночами в картины прошлого, которые будто бы оживали в алых узорах пламени, что боги услышали ее мольбу. И исполнили ее буквально. Король родился, чтобы оседлать дракона и покорить новые горизонты, но все драконы были давно мертвы, а земли — покорены. Но ничего из этих пронесшихся в ее голове мыслей Рейелла не сказала, ограничившись словами, что к лицу королеве-матери, а не девчонке, еще не примерявшей корону и живущей мечтами о былом:

— Надеюсь, ты обойдешь своего отца.

Рейелла снова задумалась, позволив себе прикрыть веки и раствориться в ощущениях. Ей так хотелось откинуться назад, почувствовать больше и сильнее, нежели еле ощутимые прикосновения кончиков пальцев, плоть к плоти, кровь к крови: прижаться спиной к его груди, утонуть в объятиях. Любой житель Семи Королевств сказал бы Рейелле, что такие мысли — грех, если бы, конечно, ему то позволили. Только Рейелла была Таргариен, рожденной от крови дракона. Законы, что нерушимы для обыкновенных людей, считала она, для королевской династии не имеют и толики силы и значения. У драконов свои каноны. Свой долг, своя ответственность. И все же Рейелла продолжала сидеть с идеально прямой спиной, не смея шелохнуться. А Рейегар продолжал говорить:

— Что же касается дамы сердца, то ни одна дама не сравнится по уму и красоте с вами, матушка. А, значит, и не найдет дороги к моей душе. Поэтому я и попросил вашей помощи в выборе невесты. Я, так же, как и вы, женюсь на долге. Такова наша судьба, — он осторожно поднес ее руку к губам и с каким-то непонятным ей благоговением легко, почти неосязаемо, поцеловал, будто бы окончательно признавая ее над собой торжество. Или же ей снова — причудилось? Этот мерцающий отраженными искрами огня взгляд, в котором крылось знание ее души и — понимание. Согласие. Принятие.

Но она дернулась как от ожога, когда Рейегар спросил. Спросил ее о том, ради чего пришел сегодня в ее покои:

— Отчего вы на самом деле так противитесь моему браку, матушка?

Но разве она могла сказать ему правду? Правду, которую не смела озвучить даже в собственных мыслях. Правду, которая, подобно ядовитой змее, свила свое гнездо вокруг сердца Королевы. Поэтому Рейелла сказала не-ложь:

— Разве ты не понимаешь, они не от крови дракона!

В королевских покоях воцарилась тишина. Все произошло слишком быстро: слишком громкий возглас королевы, слишком резкий поворот головы и еще не высохшие слезы, лунной крошкой мерцающие на ее щеках. Рейелла очертила самыми кончиками пальцев, почти не касаясь, линию скул сына, и резко поднялась с постели, надеясь, что тот не успел осознать. Не придал значения слезам на ее щеках. Слезам, означавшим осознание. Слезам, пролитым об умершей мечте. Слезам, что предвещают еще не озвученный, но очевидный приговор.

Рейелла передернула плечами и поняла, что стоит около столика, держа в руках кувшин с вином. А, может, была ни была? Может, боги закроют глаза? Ведь они, Таргариены, рожденные от крови драконов, и сами в глазах смертных почти равны богам. Да и разве это грех: любить того, кто схож с тобой не только чертами лица, но и мелодиями, что звучат в душе?

Она не хотела более слышать о тех девицах, одной из которых суждено однажды надеть ее, Рейеллы, корону. Она не хотела более думать, что однажды найдется та, в чьих не-серебряных волосах будут путаться пальцы Принца Дракона. Она не хотела верить, что наступит момент и уже другой станут ведомы все потаенные мысли ее сына. Она не хотела видеть, как во взгляде Рейегара разгорается любовь — не к ней.

— Сын, слышать не хочу о невестах! Они и завтра никуда не денутся, — Рейелла развернулась к Рейегару, взметнув подолом юбок, и задорно улыбнулась, будто вмиг отбросив прожитые годы и обратившись юной принцессой, еще не преклонившей в Септе Бейелора коленей перед ее новым — не тем — королем. Она еще чувствовала, как жжется соленая влага на ее щеках, но улыбалась. Искренне, чуть насмешливо и — надрывно. Улыбалась так, будто это ее последняя возможность улыбаться, а с рассветом ей предстоит пережить смертельное горе, которое, по определению, пережить нельзя, и надеть траур. До конца своих дней.