Сотни глаз  (джен)

Говорят, у страха глаза велики. У моего страха вместо глаз дырочки. Десятки. Сотни. Тысячи. Чёрные, белые, впалые — они бесконечной россыпью не моргающих глаз взирают на меня, словно скалящийся хищник взирает на добычу.

Я не знаю, почему это происходит, но достаточно лишь одного короткого взгляда, чтобы кожа покрылась бугорками мурашек, а волосы встали дыбом, словно меня обдул ледяной ветер.

Кто-то боится пауков, змей, волн и жёлтого цвета. А я боюсь дырочек. Я не могу смотреть на них, не могу даже думать о том, чтобы где-то их было больше двух.

Однажды я засмотрелся на коралл в океанариуме, что был сплошь испещрён крошечными и многочисленными отверстиями. Тогда мне показалось, что в этих мелких впадинах таятся плотоядные твари, а под кожей будто бы закопошились черви. Я смотрел на проклятый коралл до тех пор, пока меня не отдёрнула мать.

С тех пор я держусь подальше от всего, что имеет больше двух отверстий. Больше двух дырок.

Но в последнее время я начинаю видеть их везде, даже там, где их нет.

Я смотрю на чёрную, заляпанную шоколадом клавиатуру и мне кажется, что плоские клавиши округляются, буквы исчезают магическим образом, и вот на меня взирают эти дыры размером с цент. Они молчаливо смотрят на меня, а я вновь чувствую зуд под кожей и бегающих по телу букашек. Я вижу отверстия. Я вижу то, что таится в них и готово вылезти наружу подобно мерзким угрям, лениво выползающим из набухших отверстий пор.

Меня снова окрикивает мать, заставляя будто бы проснуться, выплыть из этого кошмара. Я резко закрываю крышку ноутбука и ухожу на кухню. Там точно нет этих гребаных дырочек.

Там нет ничего с отверстиями.

— Угощайся блинами, — мать ставит передо мной тарелку с блинами, измазанными сверху брусничным джемом. Лакомство из далёкого детства. — Как ты любишь. Ты не забыл, что у тебя завтра приём у доктора Джонса?

Я молча качаю головой, запихивая в рот кусок блина и слизываю с кончиков пальцев джем. До чего же бодрит этот кисло-сладкий привкус брусники, чуть разбавленный сахаром.

Я вновь загребаю рукой очередной блинчик, и взгляд тут же утыкается в эту бурого цвета массу, усыпанную подобием пор. Дырочки. Бесчисленное множество. А если всмотреться — они хаотично множатся и расползаются по всему блину.

Я раньше не обращал на это внимания, но сейчас отчётливо вижу пустые глазки, таращащиеся на меня, как те дырочки в кораллах.

По спине пробегает холодок, а в горле моментально пересыхает. Джем и блинчик уже не кажутся таким желанным угощением. Теперь они напоминают какой-то мокрый картон, пропитанный скисшим сиропом.

А дырочки всё также смотрят на меня. И кажется, будто бы они стали глубже. Они снова засасывают меня во впалость своей бесконечной чёрной бездны.

В пропасть сотен глаз.

Я резко вскакиваю с места, с трудом проглотив отвратительную слипшуюся массу во рту, и выбегаю из кухни под удивлённые возгласы матери.

А дырочки теперь повсюду: на стенах, на полу, на потолке. Куда бы я не смотрел, они раскрываются подобно бутонам, не переставая умножать своё и без того бесчисленное множество.

Они смотрят на меня мертвецким взглядом.

Чёрные бусинки, соседствующие друг с другом и образующие адски-кошмарную однотонную мозаику.

Я забегаю в свою комнату и рефлекторно нажимаю на выключатель. Свет помогает отогнать наваждения. Свет помогает мне избавиться от противных мурашек.

Я бросаю взгляд на свои дрожащие руки и медленно сползаю по стене вниз, чувствуя, как воздух становится невероятно тяжёлым, а сердце готово выпрыгнуть из груди раскалённой кометой.

Мне не сбежать от всего этого.

В мире есть сотни вещей, где больше двух дырочек.

Я вытираю мокрые ладони и вдыхаю резкий запах собственного пота.

И самое смешное — никто мне не поверит.

Люди боятся пауков и змей. Люди боятся лестниц и высоты. Люди боятся замкнутого пространства и темноты.

А я боюсь дырочек. Каких-то безобидных отверстий, которые, в отличие от тех же пауков, не могут тебя укусить или заползти в твоё ухо ночью, ловко спустившись с нити паутины. Они не шипят, как разозлившаяся гадюка, и не сдавят в тиски, как крошечная бетонная коробка.

Но они бесчисленны. Они появляются на тех вещах, которые раньше казались девственно чистыми и безобидными.

И это пугает больше всего, потому как стоит лишь забыть о наваждении, и оно вновь нападает на тебя, застигнув врасплох.

— Джереми, ты в порядке? — обеспокоенно интересуется мать.

Я больше не прикоснусь к блинчикам.

Я ни за что не стану нырять с аквалангом и фотографировать кораллы.

— Джереми, тебе плохо?

Я невольно вглядываюсь в свои руки. Мурашки исчезли также мгновенно, как и появились. Но поры остаются на всю жизнь. Еле различимые, почти незаметные, но всё те же чёрные, круглые и бесчисленные. Они на всей руке. Они на каждом миллиметре моей бледной кожи.

Они уже во мне.

Я всматриваюсь в них, глядя на то, как они с каждой секундой увеличиваются в размерах, расширяясь. Теперь вся рука усыпана ровными, глубокими и чёрными отверстиями. Теперь они покрывают меня подобно язвам, подобно наростам засохших прыщей или лопнувшим волдырям.

Эти дырочки на всём моём теле.

Я больше не прикоснусь к себе.