Полёт (джен)

Как всегда он проснулся в шесть часов утра. Колени ныли: видимо, погода сменится, и в ближайшее время будет дождь. Мысль о смене погоды сразу испортила и так скверное настроение, и Аргус Филч старательно гнал мысли о дожде прочь. А чтобы это удалось сделать побыстрее, он встал с кровати и проковылял к небольшому окошку в его скромной комнатке.

О дожде не приходилось и думать. Солнце только-только начало пробиваться сквозь осенний туман, окутавший Запретный лес словно невесомая вуаль, и первые, уже холодные осенние лучи подсвечивали её, делая золотистой. Верхушки деревьев, уже сменившие привычную летнюю зелень на пёстрый осенний наряд, словно подсветились солнечными лучами, а на бледно-голубом небе не было ни облачка. Да, возможно, дождь и мог быть, но только не сегодня. Сегодня погода обещала быть отменной, и на тонких губах старого завхоза промелькнула бледная тень улыбки.

Созерцание восхода солнца немного приободрило Филча, и тот, пребывая уже, в общем-то, довольно неплохом расположении духа, оделся в свой неизменный коричневый костюм, старую потрёпанную, местами залатанную заплатками тёмно-коричневую мантию, а миссис Норрис, его верная спутница, имевшая привычку спать в его ногах, спрыгнула с кровати, «умылась» и ровно в половину седьмого они вместе вышли из комнатки на третьем этаже в школьный коридор.

Его серые, унылые будни были похожи, как эти чёртовы близнецы Уизли, и со временем выработалась железная привычка. Он знал, сколько минут ему надо, чтобы встать с кровати и одеться, он знал, в какое время выходит из своей комнаты, знал, в какое время приходит. Изо дня в день это время не отличалось даже на минуту, словно в нём был установлен какой-то механизм, руководивший его жизнью. По нему даже можно было сверять время, ведь часы у студентов могли отставать, а вот он — нет. Всё должно было быть в порядке, а его пунктуальность являлась гарантом этого порядка.

Отношения с семьёй не сложились с самого детства. Отец ждал, что второй сын будет таким же успешным волшебником, как и первый, но… со временем все поняли, что Филч, отпрыск чистокровной семьи, к магии имел мало отношения, письма в одиннадцать лет никто так и не прислал, как Теону, хотя он так ждал… так ждал! Одиннадцатилетним мальчиком он каждую ночь молился и плакал в подушку, что это всё какая-то ошибка, и письмо обязательно придёт, но… проходил год, потом другой, а письма не было, как не было и магии, и со временем ядовитая надежда совсем покинула отчаявшегося человека. Родители после фиаско с письмом незаметно отдалились от него… или он от них, кто теперь уже разберёт? Брат, приезжая каждое лето на каникулы, хвастался своими успехами в магии, и глаза отца сразу загорались, когда тот слышал о достижениях старшего сына. Филч никогда не видел такого блеска в свой адрес, и это ещё больше ожесточило юношу, считавшего себя ошибкой природы.

Когда ему исполнилось семнадцать, он сбежал из дома, хотя Филч сильно сомневался, что его побег кто-то заметит… какое всем было дело до жалкого, ни на что не способного сквиба? Но он был способным, он мог трудиться, и он каждый день доказывал это, берясь за любой низкоквалифицированный труд в волшебных заведениях, только бы быть поближе к магии… только бы получить шанс… найти человека, способного обучить его, способного пробудить в нём скрытую силу… Годы шли, а такого человека всё не находилось, над ним все только издевались и подтрунивали, а копеек, получаемых за простую уборку, на которую он тратил все свои силы, хватало только на каморку и кусок хлеба.

К двадцати пяти годам Филч совсем было отчаялся, но и в его жизни имелось место чуду — Альбус Дамблдор откликнулся на его письмо и, узнав о его непростой судьбе, предложил должность завхоза заместо старика Прингла. Филч был вне себя от радости, когда у него появилась возможность жить в Школе Чародейства и Волшебства, ведь более волшебного места и представить себе было трудно! Новая жизнь, новые возможности… возможности научиться желанной магии, возможность стать кем-то!

Но возможности со временем разбились о суровую реальность, и даже курс «Скоромагии», купленный втихаря летом, не помог — магии в нём не было ни грамма, и эта неудача ещё больше ожесточила его и так не самый мягкий характер. Годы шли, юные волшебники раздражали всё больше: своей молодостью, возможностью колдовать, любовью к беспорядку… Самовлюблённая молодёжь насмехалась над ним, над его угрозами, ворчанием, наказаниями… а он становился всё придирчивее, докладывая преподавателям о малейших промахах нерадивых волшебников, чтобы их потом наказали по полной программе. И отношения с окружающими такое поведение нисколько не улучшило, отнюдь. К пятидесяти шести годам Филч ожесточился настолько, что в его жизни радости, казалось, совсем не было место. Он просто не знал, что это за странное чувство — радость, а смех с одиннадцати лет не вырывался из его груди.

Единственную симпатию в нём вызывала его верная подруга, миссис Норрис, которую ещё котёнком подарил ему Дамблдор на двадцатилетие службы в Хогвартсе. Миссис Норрис была единственным существом в этом враждебном мире, которое понимало его. Она была его глазами, его чутьём, и он сразу, как-то непонятно, но всё же чувствовал, что она застала хулигана, и даже знал, где. Эту связь было трудно объяснить, но миссис Норрис была верна своему хозяину, а Филч заботился о ней, даря ей те скупые крохи доброты, которые ещё остались в его чёрством сердце.

А вот недоброжелателей было достаточно. Профессора, некоторые из которых смотрели на жалкого сквиба с презрением, студенты… но самым злейшим его врагом, пожалуй, был Пивз — залог хаоса и беспорядка в школе. Пивзу было смешно, что Филч не мог колдовать, и ему доставляло какое-то извращённое удовольствие портить предметы и стены прямо у него на глазах. Не на кухне у домовиков, не в спальнях учеников, а именно в коридорах, где ходил Филч, и в его кабинете, который ему выделили за выслугу лет. Домовики ведь могли одним щелчком пальцев исправить все неурядицы, а вот Филчу приходилось порой тратить часы, чтобы устранить то безобразие, которое устроило противное приведение. Вот и в тот погожий осенний день Пивз опять разбил шкаф в одном из кабинетов, а ему, бедному старику Филчу, именно ему пришлось тащить на себе обломки старинной мебели, тащить в одну комнатку на восьмом этаже, о которой знал только он. Комнатка, где было полно всякого хлама, где царил форменный беспорядок, и теперь беспорядка ещё немного прибавилось.

Со шкафом Филч провозился аж до четырёх часов вечера и, батюшки(!), чуть не опоздал. Но те часы, заложенные в нём долгой жизнью в замке, интуитивно подсказали, что наступило нужное время, и Филч, оглядываясь украдкой, чтобы его никто не увидел, выскользнул из замка и поплёлся в сторону поля для Квиддича. Он не пропускал ни одной игры, рьяно болел за своих любимчиков, слизеринцев, которые, в отличие от других факультетов, меньше всего издевались над ним, а он за это закрывал глаза на их мелкие шалости. Сегодня же была не игра, а всего лишь тренировка, но и ни одной тренировки старый завхоз тоже не пропускал, хоть и посещал их тайно. Уже давно под одной из трибун он оборудовал для себя наблюдательный пост, состоявший из ветхого, покосившегося стула, и даже раздобыл старенький бинокль, чтобы лучше следить за игроками, ведь зрение со временем стало подводить.

Конечно, в тот день тренировались не его любимцы-слизеринцы, а когтевранцы, но это было неважно. Он, полностью поглощённый наблюдением, с приоткрытым ртом следил за мелькавшими туда-сюда в воздухе фигурами в синем, и то тихо вскрикивал, когда был очень уж крутой трюк, то разочарованно бил ладонью о колено, когда у игроков что-то не получалось. Тренировки обычно длились не очень долго, где-то полтора часа, и за все двадцать пять лет, что он проработал завхозом, ещё никто и никогда не заметил его отсутствие в замке на это время. В голову даже закрадывалась неприятная мысль, что кто-то мог обрадоваться его отсутствию, но он гнал эти мысли прочь. Всё, что его волновало на этот момент, — это мелькавшие в воздухе фигуры в синем на фоне подёрнутого облаками осеннего неба, и от этой картины его сердце невольно замирало.

Но вот тренировка подошла к концу, игроки пошли переодеваться в раздевалку, а Филч, опять никем не замеченный, пробрался потайным ходом в замок, заступая на свой уже ставший привычным пост блюстителя чистоты и дисциплины. Ведь кто, если не он, будет следить за этими важными вещами?! А уже глубокой ночью, примерно часа в два, когда старческая бессонница отступит и даст поверхностному сну завладеть его умом, Филч ляжет в свою кровать, ласково погладит миссис Норрис, а та заурчит так приятно, так дружелюбно, и свернётся калачиком у его ног, грея их в уже прохладные осенние дни. Филч же, закрыв глаза, будет прокручивать в голове увиденное на поле, но уже вместо абстрактных фигур на метле будет он: это он поднялся ввысь так, что промок до нитки от низких облаков. Это он ловко забил квоффл, это он резко отбил бладжер в предполагаемого противника. Это он, прищурившись, подметил снитч на другом конце поля и стремглав помчался за ним, ухватив золотой шарик в самый последний момент. Это он, молодой, полный надежд парень, парит в небе, словно пушинка, не ведая никаких проблем. И на его тонких губах перед самым сном появится блаженная улыбка, улыбка, почти похожая на символ счастья...

Кто-то скажет: пора смириться… Но нет, не пора. В его мечтах он мог летать, мог парить в воздухе с помощью магии, и пока его глаза были способны наблюдать за ходом игры, а колени — ходить до поля, то он будет упрямо ходить и упрямо мечтать… мечтать о полёте.