Я вспоминаю... (джен)

— Вы, сэр, предатель! Вы — Квислинг!

Квислинг... ему даже не приходит в голову задуматься, знаю ли я, кто такой Квислинг. Я-то знаю — а вот многие из моего поколения историю уже не учили. Зато мы знали многое другое — например, как найти червяков.

Сегодня повезло — нашёл сразу трёх. Хочется получить удовольствие "по полной" — съесть их дома... главное — ни на кого не нарваться по дороге, даже на Джона: дружба дружбой, но в том, что касается еды — каждый за себя.

День определённо удался — до дома добрался благополучно. Я забиваюсь на земляную лежанку — и наслаждаюсь моей добычей,подавляя стремление сожрать их в одну секунду: всё-таки не каждый день удаётся поесть, тем более — поесть мясо!

— Ну что, наелся? Тогда начнём... читай! — дед кладёт передо мной книгу.

Книг у нас много — целых восемь. Дед не разрешил их жечь даже в ту холодную зиму — соседи тогда смотрели на нас, как на сумасшедших. Но дед вообще странный — он ин-тел-ли-гент. Что это такое — я толком не знаю (соседи говорят — это тот, кто не ест человеческого мяса), но он вообще знает много непонятных слов — у-ни-вер-си-тет, ин-же-нер, завод...

— Читай! — повторяет дед.

— "По-весть о Пи-те-ре Кро-ли-ке"

Сегодня я впервые читаю эту книгу сам — раньше мне её читал отец. Она нравится мне больше, чем другая — про прямые и треугольники... это — сказка. То, что иногда рассказывает дед, тоже похоже на сказки — но он утверждает, что всё это когда-то было на самом деле, когда он был молодым: у них с бабушкой был зверь, который назывался кот (теперь таких нет — говорят, их всех съели ещё до моего рождения), а жилища не рыли в земле, а строили из кирпичей... он даже помнит, где находится то, что осталось от его дома — но туда пойти нельзя, там ра-ди-а-ци-я (ещё одно непонятное слово).

Но как бы мы ни отличались от соседей — в одном мы едины, одно у нас у всех в крови: что с неба — то не к добру... и потому когда явились эти существа на своих кораблях — все всё поняли правильно.

- Семья предателей!

С тех пор, как меня назначили контроллером, я встречаюсь с далеками постоянно — я уже давно привык, что меня каждый день грозятся "уничтожить", привык видеть их лучевое оружие на уровне моей груди — но когда они снятся мне в кошмарах, я вижу их по-другому.

Я смотрю на них снизу вверх — как тогда... и особенно ясно вижу этот страшный глаз, наставленный на меня — тогда, в 10 лет, я ещё не мог толком понимать, где у них глаз, а где оружие, зато прекрасно понимал, что имеет в виду этот механический голос:

— Вы будете работать на далеков — или детёныши будут уничтожены... уничтожены!

Я помню ослепительную белую вспышку рядом со мной, которую видел, даже зажмурив глаза, помню отчаянный крик деда — "Я согласен!" — а вот как Джон упал мёртвым, не помню, мне уже потом рассказали, что он убит — и о том, что его отец так и не согласился работать на далеков.

- Зачем вам нужно держать столько людей под контролем? Разве им не нравится быть счастливыми и процветающими?

Мы с отцом не знали, сколько времени провели в этих стенах — немудрено потерять счёт времени, когда изо дня в день не видишь ничего, кроме стен... а в помещении на корабле далеков, где нас держали, ничего другого и не было. Там были ещё люди, чьи родственники тоже согласились работать на далеков — но я их почти не помню... зато прекрасно помню книгу, которую отцу удалось пронести на корабль — это был Диккенс; пожалуй, благодаря ей мы не сошли с ума.

Когда нас выпустили, выяснилось, что снаружи прошёл год. За это время моему деду и прочим удалось настолько войти в доверие к далекам, что те решили, что в заложниках более нет необходимости. Дед здорово постарел за этот год, я с трудом узнал его — с каким-то "чужим" взглядом и в тёмно-зелёной форме, которая надолго стала "меткой" нашей семьи — сначала дед, потом отец, потом я...

В последующие годы всё менялось прямо-таки на глазах, обретая очертания дедушкиных "сказок" из моего детства: на Земле снова появились строения из кирпича и даже заводы (подумать только!). Нет, что бы там ни говорили о далеках — поднять производство из руин им удалось. Какой ценой... это знали те, кто пережил то время. Но надо отдать должное — теперь все, вплоть до последнего рабочего в шахте, ели каждый день, трудно поверить — но за какие-то полгода перестали есть людей, и не только потому, что это каралось. Эти таблетки далеков давали гарантию от голода — наше поколение это ещё ценило, мы-то помнили, каково это, когда просыпаешься утром и не знаешь, удастся сегодня что-нибудь съесть или нет. Потом, конечно, молодёжь разучилась это ценить — но тогда было грех жаловаться. Года через четыре — когда хоть как-то подняли сельское хозяйство — у деда (а значит, и у нас с отцом) появилась привилегия — естественная пища. Именно тогда я попробовал виноград... да, виноград! Хотя бы ради таких маленьких удовольствий стоит жить...

Дед продержался на посту контроллера 9 лет. Ему не было шестидесяти, когда... мы с отцом знали только, что сердечный приступ случился во время очередного отчёта перед далеками, а что именно произошло — мы так толком и не узнали: то ли от этого приступа и умер, то ли был расстрелян по этой причине. У далеков на этот счёт всегда разговор был короткий: болен — значит "неэффективный", "неэффективные" далекам не нужны, так что болезнь, которую нельзя перенести на ногах — это смертный приговор... Только в одном мы могли быть уверены: в нелояльности его не обвиняли. Будь это так — мы бы немедленно последовали за ним на тот свет, но нам не только разрешили похоронить его, но и назначили отца следующим контроллером, я же на долгие годы стал его "правой рукой" — в конце концов, мне уже было девятнадцать, а кому он ещё мог настолько доверять?

- Как вы пришли к тому, чтобы работать на далеков?

Мисс Грант... добрая девочка в короткой юбке... а погода-то здесь скоро переменится — моя правая рука редко ошибается на этот счёт! То-то удивился бы этот Доктор, если б узнал, что на моей работе можно сломать руку! А вот мне это удалось.

Тогда я не только сломал руку, но и получил повышение по службе, похоронил двоих и приобрёл репутацию кровавого чудовища... впрочем, последнее произошло уже чуть позже, похоронил — это тоже громко сказано. После обстрела из дезинтеграторов хоронить уже нечего — а партизаны всегда предпочитали дезинтеграторы. Как это случилось, в подробностях изложил шофёр, для которого всё сложилось удивительно удачно — настолько удачно, что я испытывал дикое желание расстрелять его собственноручно, но ограничился тем, что сослал в шахту. В конце концов, прямых доказательств его связи с партизанами не было — не мог же я, в самом деле, отправить человека на расcтрел по одному только подозрению! Может, ему действительно просто повезло — в конце концов, мне ведь тоже повезло: в той машине вместе с моим отцом должен был быть я... девчонки из канцелярии опять перепутали данные, и мне пришлось остаться в конторе "разгребать", пока далеки не заметили непорядка — с отцом поехала только его секретарша. Её звали Мари... да, Мари, мы с ней... впрочем, чего ради сейчас об этом вспоминать!

Я не успел ещё толком осознать, что отца и Мари больше нет, когда мне сообщили о забастовке в секции 2-3-9. Я распорядился ничего не докладывать далекам без меня — и рванул на завод. Я надеялся договориться с рабочими — но оказалось, что они не очень-то склонны меня выслушивать: когда я попытался объяснить им, что эта забастовка ни к чему не приведёт и только раздразнит далеков — в меня полетели какие-то тяжёлые предметы... не помню уже, чем именно меня сбили с ног — но упал неудачно (впрочем, было бы хуже, если бы сломал ногу, а не руку!). Как только я упал — огроны начали стрелять, я кричал им, чтоб прекратили — но до этих всегда с трудом доходит, тем более — в таком шуме, и прежде, чем они поняли, чего я от них добиваюсь — в секции уже были убитые и раненые...

Когда шёл докладывать обо всём об этом далекам, думал — живым от них не выйду. Но — вопреки моим мрачным прогнозам — меня не только не расстреляли на месте, но и назначили новым контроллером. Что же до забастовки на заводе... далеки под горячую руку хотели расстрелять всю секцию — чтобы на других заводах неповадно было бунтовать — но я убедил их этого не делать. Упирал на то, что было бы слишком расточительно так разбрасываться рабочей силой — в конце концов, они согласились с моими аргументами и решили ограничиться расстрелом десяти наиболее активных бунтовщиков.Выявить таковых, разумеется, должен был я — и я внёс в список десять стариков, которые всё равно долго бы не протянули — и по региону потом ещё долго кричали про "убийство невинных людей"... и я понял, что так будет всегда!

Впрочем, это было уже потом... а в ту ночь я просто сидел в своей комнате — сначала один, потом пришли Питер и Сэм. Они делали именно то, что мне было нужно — сидели рядом и молчали... вот так мы и молчали втроём всю ночь. На той же неделе я перевёл Питера в Шотландию, а Сэма — в Ирландию и прекратил всякие отношения, кроме служебных — и впредь поступал так со всеми, к кому ощущал хоть какое-то подобие привязанности... здесь же всё просматривается и прослушивается, любая моя склонность немедленно была бы замечена далеками — а дальше... каково быть близким человеком контроллера — я знал слишком хорошо, никогда не знаешь, что взбредёт в голову далекам!

Разумеется, я никогда не смог бы рассказать ничего подобного этим двоим: девочка, наверное, начала бы жалеть, а Доктор... что Доктор! Так и будет судить с высоты своего благополучия! Оправдываться перед ним я точно не стану. Разумеется, я постараюсь их выцарапать (первый раз, что ли!) — думаю, хуже уже не будет. В конце концов, я и так продержался на должности контроллера дольше всех в нашей семье — должно же это когда-нибудь кончиться! Не знаю, как это произойдёт... может — умру от сердечного приступа, как дед, может — убьют партизаны, как отца, может — расстреляют далеки.Рано или поздно они догадаются, что я не вполне лоялен — уже догадываются, сегодня они чаще обычного грозились меня уничтожить — плохая "примета"... да и какая, в сущности, разница, разрешат ли меня похоронить — всё равно плакать обо мне некому!