Голова профессора Дофламинго (джен)

Дофламинго очнулся. Усилием воли он довольно долго заставлял проясняться сознание. Все было так темно, неопределенно и вообще мутно, словно кто-то растолкал его с хорошего перепоя, когда действие хмеля еще не прошло, забыв при этом, собственно, разбудить. Но в его мозгу все же зашевелилась оптимистичная мыслишка, что если сознание, пусть и неясное, возвращается, то, значит, он не умер. Еще ему почудилось, что само пробуждение было вызвано скорее ощущением острой боли в области шеи, которая понемногу затихала, нежели тем, что его кто-то действительно не слишком милосердно пихал некоторое время в бок. Но самым странным было то, что он как будто бы совсем не дышал и даже не чувствовал грудной клетки, не говоря уже про бок, в который его гипотетически только что пихали.

«Все, с завтрашнего дня надо завязывать со спиртом без закуси», — подумал он и с превеликим трудом открыл глаза, тяжело поднимая веки. Замерцал тусклый свет, тьма начала расступаться, и он едва различил перед собою лицо своего ассистента Трафальгара Ло, однако вполне внятно смог различить его голос.

— Пришли в себя? — осведомился хирург, скорее констатируя факт прихождения в себя профессора, нежели спрашивая. — Очень рад вас видеть вновь живым, — произнес он с некоторой ноткой желчи.

Когда картинка наконец прояснилась, профессор разглядел, что находится в своей лаборатории. Он хотел оглянуться, но не мог повернуть голову. Все, что попадало в его поле зрения, помимо ассистента, было привычным, но несколько озадачивало. Особенно тот факт, что на прозекторском столе без его ведома лежало обезглавленное тело со вскрытой грудной клеткой, которое казалось ему странно знакомым, а в стоящем неподалеку стеклянном кубе, оснащенном трубками для питания, билось живое сердце.

Дофламинго с недоумением посмотрел на Трафальгара, пытаясь понять, не белая ли у него горячка, а также почему он возвышается над столом, но не видит и не чувствует своего тела. Хотел двинуть рукой, но также не ощутил и ее. «В чем дело?..» — собрался спросить он у Ло и только беззвучно приоткрыл рот, как рыба.

Трафальгар смотрел на него и неприятно улыбался.

— Не узнаете? — спросил он, кивнув на лежавший поодаль труп. — Это ваше тело, — сказав это, хирург с усмешкой выдернул у головы Дофламинго из носа термометр, отмечая, что температура вполне удовлетворительна.

В первое мгновение, не успев еще толком осознать всего масштаба случившейся катастрофы, Дофламинго хотел отчаянно закричать, рвануть со всей ярости, убить сперва этого наглого мальчишку, а потом и себя, но, к его немалому огорчению, им владело ледяное спокойствие: он только хмурился и молчал. Да и не мог он волноваться, как раньше, ведь теперь его сердце билось в стеклянном кубе и не было прочих органов, способных вскипятить и разогнать кровь, насытив ее адреналином.

Так для профессора потянулись безрадостные дни посмертного существования в роли эдакого нечто. Однако он мыслил, значит существовал, а мысль его продолжала работать над незавершенными исследованиями. Молодой, талантливый и амбициозный хирург Трафальгар Ло использовал его без всяких зазрений совести, чтобы довести их общие изыскания до конца и присвоить славу исключительно себе. У Дофламинго не было выбора, он ведь и сам был заинтересован в том, чтобы завершить работу, которой посвятил всю свою жизнь.

Профессор продолжал руководить со своего пьедестала, давая советы и указывая на огрехи, совершаемые Трафальгаром. Это того раздражало: этот высокомерный ученый и его бывший наставник продолжал им верховодить, даже превратившись в жалкий обрубок в виде одной головы. Однако Ло сдерживал себя, понимая, как это необходимо, чтобы добиться своей цели, и утешался мыслями о том, как же было приятно устроить Дофламинго резекцию головы.

Работы было много, хирургу просто необходимо было нанять помощника, человека надежного, который будет держать язык за зубами. Он уже устроил несколько собеседований и остановил свой выбор на одной молодой и довольно привлекательной особе по имени Моне. Особенно привлекали в ней спокойствие, выдержка, диплом медицинского колледжа, оконченного с отличием, а также наличие из всех родственников лишь больной старенькой матушки, которой требовались деньги на лечение, такие, какие не раздобудешь с обычным окладом медсестры. Зарплату он собирался платить более, чем приличную, большую часть, разумеется, за молчание.

В обязанности Моне в основном входило ухаживать за головой, измерять температуру, снимать показания приборов и следить за ее состоянием. Первое впечатление, произведенное на нее «экспонатом», было, воистину, шокирующим: на нее смотрела живая голова, что существовала сама по себе, без тела, на своей стеклянной квадратной подставке, со всеми этими трубками, тянущимися от ее артерий и вен, окруженная приборами, не все из которых были Моне известны. Она даже и помыслить не могла, что сможет совсем скоро к такому привыкнуть.

Несмотря на потрясающее впечатление, Моне сразу узнала в голове знаменитого профессора Дофламинго. Ей посчастливилось бывать на его невероятных, прогрессивных лекциях, и хорошо запомнились и этот высокий лоб, и характерный профиль, и слегка обесцвеченные сединой густые золотистые волосы, и немного грустные голубые глаза. У нее не было сомнений, что это именно голова профессора Дофламинго, недавно объявленного умершим. Только черты лица истончились, нос и подбородок заострились, щеки запали, под глазами залегла страшная чернота, а белая кожа приобрела неживой желтоватый оттенок. Но в печальных голубых глазах теплилась жизнь и отражалась работа мысли. Это было одновременно и удивительно, и довольно пугающе.

Ло объяснил, что оживил голову профессора после его трагической гибели от сердечного приступа согласно воле его самого, завещавшего свое тело для науки, и похвалился тем, что ему удалось вернуть к жизни не только голову, но и сознание, способность мыслить, да что там, саму душу профессора! Он ни много ни мало, воскресил его из мертвых, сделал неоценимо благородное дело для всей науки и так далее. Увы и ах, вернуть к жизни представлялось возможным только пока одну голову. Но не все же сразу. Наука не стоит на месте… Моне, краем уха слушая этот монолог, лишь расстроено думала о том, что предпочла бы смерть такому воскресению и сочувственно глядела в глаза Дофламинго.

* * *

Время шло, Моне ухаживала за головой профессора. Прикосновения ее нежных и ловких рук стало одной из немногих радостей для профессорской головы, когда та выполняла над ней гигиенические процедуры. Большую часть дня Дофламинго был занят чтением научных статей и предавался размышлениям. Иногда во время чтения он моргал, и Моне, отследив пальцем нужную строчку, отмечала в тексте указанное взглядом место. Ей было любопытно, для чего все эти заметки, но еще пуще захотелось это узнать, когда она один раз случайно застала Ло за их изучением. Тот на любые попытки поинтересоваться, отвечал, что это не ее ума дело, а если та вздумает лезть куда не просят, то это повлечет за собой крайне неприятные для нее последствия. Моне была сконфужена и заинтригована.

Голова профессора встречала ее каждым утром ласковым взглядом и слабым подобием лишенной радости улыбки. Как жаль, что она не могла говорить. Но вот, в один прекрасный день, когда Трафальгара не было в лаборатории, голова неожиданно разволновалась и начала умоляюще указывать взглядом на кран, от которого шла трубка к ее горлу. Моне была в замешательстве, на лице профессора Дофламинго отражалось сразу столько эмоций, сколько ей еще ни разу не приходилось видеть.

Моне колебалась: доктор Трафальгар строго-настрого запретил открывать ей этот кран, объясняя тем, что голова незамедлительно умрет, если это сделать. Ей не хотелось стать виновной в смерти головы не только потому, что она боялась понести ответственность и быть уволенной, но и потому, как привыкла воспринимать ее живым человеком. Моне не понимала, почему же профессору так хочется, чтобы она открыла этот кран? Неужели, чтобы прекратить жалкое подобие своей жизни и все мучения? О да, она и сама бы наверняка думала о подобном, окажись на его месте! Как же это, должно быть, ужасно...

Пока та напряженно размышляла, лицо головы подергивалось в бессильных попытках выразить мимикой свою просьбу, а на лбу запульсировала жилка. Повинуясь волевому и несколько гипнотическому взгляду Дофламинго, Моне не вытерпела и дрожащей рукой повернула кран, совсем немного. Раздался негромкий свист и шипение воздуха, поступающего из баллона в дыхательное горло.

— Б... ла... го... да... рю, — каким-то механическим и бесцветным голосом сказала голова, Моне едва не умерла со страха. Так она узнала о том, что профессор может говорить.

* * *

В часы, когда Трафальгар отлучался по делам, Моне вновь и вновь открывала запретный кран и слушала, и задавала вопросы, на которые скучающий профессор охотно отвечал. Это был их маленький секрет. Так голова поведала ей свою печальную историю, из которой по всей очевидности выходило, что и сердечный приступ, и все, что за ним последовало, было подстроено Трафальгаром Ло с целью сделать голову профессора своей рабою и присвоить себе все его труды и достижения.

Сердце Моне переполняло праведное негодование. От ее выдержки и рассудительности не осталось и следа. Она не могла примириться с тем, как этот негодяй Трафальгар Ло, убив собственного учителя и коллегу, использовал того для экспериментов, а потом присвоил все его труды себе. Это непростительно, она этого так не оставит! Все попытки профессорской головы убедить ее, что не стоит поднимать шум, ни к чему не привели.

— Вы плохо меня знаете, — заявила она.

Моне была настроена решительно, однако с начала работы здесь ее нервы порядком расшатались…

В это же время работы еще прибавилось: эксперимент с профессорской головой был успешно повторен еще дважды. Ло безумно гордился результатом и тем, как ему повезло достать два прекрасных образчика, настоящих деревенских богатырей, да что там, великанов, которых звали Дорри и Броги. Эти бедолаги возвращались нетрезвыми на ночь глядя домой и сбили по дороге автобус. Водитель и еще несколько пассажиров были отправлены в больницу в состоянии средней тяжести, а вот ребятам повезло меньше: их тела были раздавлены, только что головы и уцелели…

Трафальгар по такому случаю утроил Моне жалованье, но это ее не подкупило. Она вынашивала свою праведную месть, обдумывая, как бы воздать по заслугам этому убийце и мошеннику, хотя и понимала, насколько это опасно. Она не исключала того, что может сама погибнуть. Дофламинго продолжал ее отговаривать, убеждая хотя бы немного подождать с изобличением, пока они не закончат работу. Сейчас он нуждался в Ло не меньше, чем тот в нем.

— Может, он и мошенник, но он действительно талантливый хирург. По крайней мере, никого способнее со мною не работало за всю мою практику, — терпеливо пояснял профессор. — Если он не сможет довести до конца наши исследования, тогда никто не сможет.

Моне приходилось соглашаться, она только, скрепя сердце, укоризненно смотрела на него в ответ.

* * *

Последующие несколько месяцев прошли в непрерывных трудах. Трафальгара Ло захватила безумная идея пойти дальше учителя и приживить хотя бы одну имеющуюся голову к чужому телу. Собственно, идею подкинули ему тоскующие Дорри и Броги, которые не мыслили своего существования без малейшей возможности двигаться, таскать тяжести, пахать как лошади днем и напиваться как свиньи по вечерам, а то и хорошенько подраться. Ло как-то раз даже пришлось им ввести препарат, вызывающий чувство опьянения, чтобы те не зудели.

Однако достать подходящий труп так и не удалось и Трафальгар, у которого отчаянно чесались руки что-нибудь куда-нибудь пришить, достал лошадь и решил сделать из нее кентавра. Операция прошла успешно, но кентавр с головой Дорри, придя в полное здравие, неожиданно выписался, то есть ускакал, заставив Трафальгара немало попсиховать. Ведь он потерял такой ценный экспонат и теперь наверняка все узнают раньше времени о его бесчеловечных экспериментах. А он должен был сперва подготовить почву, созвать ученое собрание… ну, а потом… победителей не судят. Но что ему делать теперь? Разумеется, в полицию он не стал обращаться, а нанял частного сыщика, такого, которого не удивишь никакими кентаврами.

Трафальгару не везло. Опыты не клеились, настроение было поганым, вторая богатырская голова чуть не захирела от скуки без общества приятеля, а тут еще, как назло, Моне, у которой окончательно сдали нервы, попыталась открыто выступить, угрожая раскрыть его темные делишки. Пришлось сперва пригрозить ей тоже пришить что-нибудь, например птичьи крылья, а когда это не помогло — отправить ее в сумасшедший дом, к одному знакомому психиатру доктору Тони Чопперу. Но хирург даже не подозревал, какую яму сам себе уже выкопал. И как над ним еще злостно поиздевается судьба уже в ближайшее время.

* * *

Такого стечения обстоятельств не смог бы предвидеть никто. Тони Чоппер и Трафальгар Ло не являлись при этом исключениями. Дело в том, что в психиатрической клинике, которой руководил Тони, томился некий пациент по имени Цезарь Клаун, которого давным-давно запихали туда желающие избавиться от него родственники и который некогда работал вместе с профессором Дофламинго. Он заприметил Моне сразу же, как той позволили выйти на прогулку. (Поначалу ей предписывалось сидеть в палате, но видя ее покорное настроение, Чоппер благодушно позволил выходить ей в сад, где гуляли остальные пациенты.) Цезарь сперва только наблюдал издалека за привлекательной молодой женщиной, а потом подгадал момент с ней переговорить. Он быстро вошел в доверие к совершенно растерянной Моне и стал ее тайным другом. Они потихоньку общались, улучая моменты, когда не видят санитары, и та урывками поведала ему о себе, а после и о голове профессора Дофламинго и прочем.

Цезарь Клаун был полностью шокирован. Забыв о том, что он сумасшедший, тот предложил ей свою посильную помощь. Не так давно его старый приятель Кайдо узнал о том, что его насильно удерживают в клинике и решил устроить ему побег. Одним демонам известно, как они смогли договориться, ведь в клинике Чоппера были даже запрещены свидания с родственниками, но факт оставался фактом: Цезарь готовился сбежать и обещал прихватить с собою Моне.

В ночь побега Кайдо и его дружки устроили знатную свистопляску, а Цезарь с Моне бежали так, как не бежали никогда в жизни, пока не были усажены в тесный салон автомобиля, унесшего их в момент на край города, подальше от всех напастей.

Психиатрическая клиника изрядно пострадала, чудом выживший Тони чувствовал себя полным оленем… Однако это был еще не конец. До преступного психиатра и его шарашки дело еще дойдет, а пока перед сбежавшими стояла иная цель: отомстить наглому Трафальгару за профессора Дофламинго и его труды.

За все, что сделал Ло со своими коллегами и с теми бедными головами, он должен дать ответ не только перед судом, но и перед обществом. Нельзя позволить такому человеку торжествовать хотя бы минуту. И Моне твердо решила сорвать ему весь триумф.

* * *

Трафальгар собирался обнародовать результаты исследований. Так и не поймав шустрого кентавра, он решил больше не тянуть время, а представить общественности оставшуюся в его распоряжении живую голову его приятеля. Буквально за пару суетных и весьма напряженных дней все было подготовлено наилучшим образом. И вот Ло уже был готов к выступлению со своим экспонатом.

В огромном лектории Музея естественных наук Дресс Розы (другого подходящего места на эту дату, увы, не нашлось), залитого ярким светом, Ло и его помощники, полностью готовые к представлению, алчно наблюдали, как стекаются зрители. Помимо долгожданных мужей науки, а также кое-кого из избранной публики, имеющей то или иное отношение к ученому миру, было полно всякого зашедшего полюбопытствовать сброда.

В первых рядах сидели такие знаменитости, как профессор Куреха и доктор Хилюлюк собственной персоной. Сдержанный шум ожидающих начала зрителей наполнял зал. Ло еще до начала был как на иголках, но вида не подавал и начал четко отрепетированную речь, красиво повествующую о его совместной работе с профессором Дофламинго, во время которой не забывал как бы невзначай делать акценты на своих достижениях. Возле подиума суетились корреспонденты газет, тщательно за ним записывая, работала видеосъемка по гигантскому ден-ден муши, передавая его выступление по всему миру. Моне и ее новые знакомые проникли на светлое собрание и примостились с краю в первых рядах. Цезарь и его товарищи для большей надежности загримировались. Моне была вся на взводе, готовая с жаром обличить преступника.

В самый разгар «веселья», когда мэтр Хилюлюк зачитывал с трибуны торжественную речь, Моне не выдержала, она сорвалась с места, отпихнула несчастного старикашку и начала, срывая голос, кричать о преступлениях, совершенных Трафальгаром Ло. Публика, до этого заходившаяся аплодисментами, на мгновение затихла, репортеры жадно ловили удачно свалившуюся сенсацию, стараясь не пропустить ни слова, а Ло внешне выглядел вполне спокойно, хотя испытывал жгучее желание ее убить. Он подождал, пока она будет вынуждена перевести дыхание и невозмутимо заметил:

— Вы разве не видите, что она невменяема и это бред сумасшедшей?

Однако его триумф был безнадежно испорчен: зрители зашумели, некоторые даже выкрикивали что-то нелицеприятное возмущенными голосами, репортеры пытались задавать мадемуазель вопросы, но ее друзья подоспели, чтобы ту увести, ведь нанятая Трафальгаром охрана уже спешила ее убрать. Как только Моне и ее сообщники скрылись, заседание еще немного погудело и начало расходиться. Опозоренный хирург готов был рвать и метать. Оставшись один, он дал выход своей злобе: пинал ногами трибуну, рвал бумаги с речью и так бранился, что завяли уши даже у вернувшихся ни с чем охранников Шу, Сяти и Бепо.

* * *

На следующий день офицер Смокер, его помощница Ташиги, Кайдо, Цезарь, Моне и еще несколько людей нагрянули к Трафальгару с повторным обыском. Первый полиция произвела в тот же вечер, в который состоялось выступление, но не обнаружила ничего подозрительного.

Ло с явной неохотой проводил их в лабораторию. Помимо головы, которую тот демонстрировал накануне на заседании научного общества, нашлась еще лишь одна, ни на что не похожая: ее украшали парик из розовых перьев и такие же немыслимые розовые очки в форме бабочки. Дотошная Моне сняла очки и, видя вполне знакомые голубые глаза профессора, продолжила осмотр, сняв с него парик и вытащив из ушей затычки. Она открыла кран, пуская в его горло воздух.

— Мадемуазель Моне… вы? А Ло сказал, вы покинули нас… — профессор утомленно прикрыл веки и продолжил, запинаясь, хрипя и издавая в паузах тихий свист от выходящего через трубку воздуха: — Он обещал прекратить мои страдания… если я сам не умру до завтра. Мне уже недолго осталось… наша работа далека от совершенства… Но моя голова и так прожила дольше, чем я предполагал умозрительно.

Офицер Смокер пытался задавать ему вопросы, но профессор лишь перевел безжизненный взор на Моне, показывая, что та все знает. После его губы перестали шевелиться, а взгляд окончательно потух.

— Конец! — охнула Моне.

Пораженные происшедшим, посетители стояли молча, затем следователь препроводил Ло в кабинет, снять показания. Через несколько минут оттуда раздался выстрел…

* * *

Ло проснулся в холодном поту. Он, связанный, лежал вповалку с мугиварами в не слишком просторной клетке. Пару минут он приходил в себя, прогоняя из головы бредовые видения и собираясь с силами. Чего только не привидится после газа, которым он надышался у Цезаря!