Самайн (гет)

Вечер приходит незаметно.

За окном гаснут фонари, только свет свечей колеблется, спрятанный в жутких тыквенных мордах. Гермиона завела для себя это правило на Самайн — только свечи, никакой магии. Тыквы скалятся с крыльца, выглядывают из-за занавесок; у входа сидит большой черный кот, натуральный настолько, насколько хватило фантазии.

Она выбирает маленькое черное платье, приталенную мантию и колдовской колпак — точную копию Распределительной шляпы. Зеркало одобрительно хмыкает. Она улыбается, пару раз крутится вокруг себя и... вдруг резко останавливается и качает головой. Убирает туфли обратно в шкаф. Зеркало разочарованно стонет.

— Детка, что с тобой не так?! Верни каблуки!

Она хмурится, оглядывая аккуратно разложенные по поверхности туалетного столика заколки. Камешки на них блестят, тускло сверкает перламутр в одиноком свете ночника. Гермиона сдувает с лица челку и закалывает распущенные волосы палочкой для суши.

— Зачем ходить по дому в обуви? Рон давно меня знает, мне незачем пытаться его соблазнить.

Зеркало показательно закатывает воображаемые призрачные глаза.

— Детка! Я нажалуюсь твоим родственникам на тебя в эту ночь! Верни туфли!

Гермиона поджимает губы и сильнее запахивает мантию на груди.

— Они магглы. Если ты хотя бы попытаешься открыть рот, я разобью тебя десятком заклинаний. За минуту.

Зеркало умолкает. Уже выходя из комнаты Гермиона слышит недовольное:

— Если не для идиота-мужа, так хоть для гостей бы принарядилась!

Она плотно закрывает за собой дверь.

Гермиона не любит готовить. У нее всегда так много дел, а сегодня не то чтобы очень важный праздник, поэтому она заказывает тыквенный суп и пасту из ближайшего ресторана и накрывает на стол, тщательно проверив, выглядят ли «устрашающе страшные кексы» действительно страшными. Она расставляет свечи в кухне, в гостиной, задумчиво останавливается возле спальни, но все-таки проходит мимо.

Когда все приготовления сделаны, милые часики со скалящейся тыквенной мордой показывают девять.

Свечи гаснут в полночь.

* * *

Ее будит отчаянный стук в дверь.

Кто-то на улице громко ругается, но Гермиона не может разобрать слов. Она вскакивает, судорожно пытаясь вспомнить, запирала ли дверь, и пытается понять, почему Рон не воспользовался Отпирающими. Свечи не горят, и она никак не может найти свою палочку. Шарит руками по колючей обивке, но стук становится все громче, и она бросается к двери. У входа хватает черный фонарик в виде летучей мыши и резко распахивает дверь.

— Спасибо, Грейнджер! Ты что, спишь там что ли? Еще дольше ползти не могла?

Малфой стоит на крыльце, бледный, сердитый и отчаянно зажимающий рукой левое плечо. Гермиона моргает пару раз и переводит взгляд на расплывающуюся у него под ногами лужу крови.

— Да, я тоже очень рад тебя видеть, еще век бы без тебя спокойно прожил. Войти дашь?

Она будто отмирает. Распахивает глаза, переводит встревоженный взгляд с досок на Малфоя и никак не может поверить, что это он.

— Да, конечно, входи…

Он закатывает глаза и протискивается мимо нее в дверь. Она глубоко вздыхает и стискивает переносицу на мгновение, прежде чем обернуться полностью собранной и готовой к любым нападкам Малфоя.

— Что случилось?

Он растерянно замирает посреди коридора, слепо оглядываясь в темноте. Делает шаг в сторону и тихо шипит сквозь зубы, больно ударяясь о тумбочку.

— Я был бы тебе премного благодарен, если бы ты вспомнила, для чего тебе нужна палочка, и наколдовала светильник.

— Раз такой умный, почему не наколдуешь сам? И ты не ответил.

Гермиона, пожав плечами, проходит мимо. Со стороны слышится болезненный вздох.

— Если ты еще не заметила, я слегка не в форме.

Со светом фонарика отыскать палочку оказывается гораздо легче. Гермиона мысленно просит у себя прощения и делает короткий взмах, заставляя свечи по всей комнате вспыхнуть. И тут же тихо вскрикивает, несдержанно прижав руку ко рту.

Малфой подпирает плечом стену, и кровь, крупными каплями срываясь с его пальцев, капает прямо на ее персидский ковер — подарок Флер ко дню свадьбы. Гермиона переводит тяжелый взгляд на нежданного гостя. Он с трудом сглатывает и медленно машет ей здоровой рукой, едва удерживаясь на месте.

— Да, я здесь, и я умираю. Может, поможешь мне с этим, мисс Всезнайка?

Она кидает быстрое Очищающее, пока кровь не впиталась слишком глубоко в шелк.

— Миссис, Малфой.

На ее шипение он только довольно ухмыляется.

— Миссис Малфой? А не слишком ли быстро? Может, сначала вытащишь меня с того света?

Она срывается с места, громко топая пятками по полу, бежит в ванную за бадьяном и кроветворным, на ходу вспоминая все лечебные заклятья, а перед глазами только бледное лицо с огромными серыми глазами и синими тенями под ними.

Она хватает бутылочки, краем глаза замечая пустую кровать в спальне. Оскорбленная гордость волком воет, мельком проскальзывает мысль о том, что Рон мог бы отпроситься в честь праздника или хотя бы предупредить ее, что задержится, но она отмахивается от нее — не хочет сейчас об этом думать. Внизу ждет Малфой.

Она спускается так быстро, как может — лишь бы не упасть на крутой лестнице. Малфой встречает ее очередным закатыванием глаз и медленным сползанием по стенке. На предвзятый взгляд Гермионы он делает это чересчур театрально, но она молчит, поджимая губы. Подставляя под его руку плечо, с тихим смирением думает, что, по крайней мере, угадала с нарядом — черный замечательно скрывает кровь. Малфой шипит, путается в ногах и опирается на нее, кажется, всем телом. С каждым шагом Гермиона все чаще посматривает в сторону палочки.

— Только попробуй.

— И как, интересно, ты мне помешаешь?

У Малфоя каменеет челюсть, и он показательно вскидывает голову, добираясь до дивана в два больших шага. Правда, платить за эту демонстрацию гордости приходится сбитым дыханием и расфокусировкой зрения, но Гермиона только мстительно усмехается и открывает первую бутылочку.

— Почему ты пришел ко мне, Малфой?

Он усмехается, слабо щурясь.

— В современной Магической Британии у меня не такой уж и большой выбор полезных знакомств, тебе так не кажется, Грейнджер?

Гермиона помогает ему стащить тяжелый, пропитавшийся кровью плащ и аккуратно подворачивает рукав рубашки. Пытаясь совладать со скользкими пуговицами, она раздраженно выдыхает:

— Я не верю, что никого не осталось.

— Если я знаю, к примеру, где находится крестный, что я тут, по-твоему, делаю? — он стискивает зубы, когда на плечо падают первые капли бадьяна.

— Понятия не имею. Действуешь мне на нервы?

— Да ты с первого курса нервная, зачем усугублять сейчас, когда у тебя в руке мое потенциальное спасение?

— Очень лестно. Спасибо, Малфой. — Гермиона тщательно отмеряет дозу, а потом достает платок и старательно промывает края затягивающейся на глазах раны.

— Снейп свалил в неведомые дали и, как по мне, правильно сделал. После всего того, что сотворил с ним магический мир, оставаться в нем — самоубийство чистой воды.

Он усмехается получившемуся каламбуру и тут же вновь сжимает зубы — у Гермионы дрожат руки.

— Гарри найдет его. Он упорно ищет.

— Что бы ни было нужно Поттеру от Снейпа, он его хорошенько достал во время своей учебы. Не думаю, что крестный согласится терпеть его еще и после.

Гермиона вздергивает подбородок и смотрит прямо в насмешливые серые глаза.

— У него получится! Не смей наговаривать на него! — она прищуривается и тычет пальцем прямо перед его носом, заставляя смешно скосить глаза. — И только попробуй сглазить!

И Малфой вдруг улыбается. Бледный, растрепанный, но улыбается. Гермиона отводит взгляд.

— Уизли просто идиот.

Он усмехается и тихо шипит, когда Гермиона, поджав губы, с силой проводит платком по свежим затягивающимся шрамам.

— Не надо оскорблять моего мужа, Малфой.

Он смотрит на нее насмешливо, но молчит. Она чувствует, как скользит его взгляд по ее лицу, путается в волосах, падает на затянутые в тонкий шелк плечи. Вздох вырывается сам — слишком сложно сидеть так, сгорбившись над распоротой рукой школьного врага.

Свечка колыхается вслед за ее дыханием. Тени пляшут по стенам, из углов тихо смеется тьма. Гермиона тянется убрать мешающую прядь, но чужая ладонь легко перекидывает ее волосы, касается мимолетно шеи, и дрожь бежит по позвоночнику — руки холодные.

Она отстраняется, поднимает глаза. Малфой смотрит на нее спокойно, без насмешки, без издевки. Гермиона не знает, что делать: хочется задрать подбородок, оттолкнуть его руки, выставить за дверь…

Она вновь склоняется над его рукой.

— Почему ты не сменила фамилию, Грейнджер?

Она в последний раз трет чистую уже кожу и поднимается, прихватив с собой пузырек. Сует ему в руки кроветворное и отворачивается. Смотреть в серые глаза не хочется, отвечать на его вопросы не хочется, видеть его не хочется. Но приходится. Гриффиндорское ли милосердие, ее ли собственное чувство ответственности — кто разберет.

Малфой сидит в ее доме, в ее гостиной, в ее кресле, в то время как собственный муж пропадает ночи напролет. Еще год назад она так обрабатывала раны Рона, вернувшегося из очередного рейда, а сейчас…

— Зачем ты здесь, Малфой? Не верю, что ты не знаешь простейших заживляющих.

Он усмехается и опускает глаза, поправляя задранный рукав. Расстегивает пару пуговиц, чтобы спустить манжеты, и Гермиона вдруг замечает. Неровные светлые полосы вдоль локтя с тыльной стороны предплечья, точечные отдельные шрамы. Она их просто не увидела из-за того, что крови показалось слишком много. А сейчас, когда бадьян частично смыл красные разводы, она может проследить взглядом каждый рубец.

Он замечает ее взгляд и кривит губы, поддергивая рукава теперь уже на обеих руках. Крутит ими пару секунд, давая рассмотреть во всей красе, и отвечает на ее незаданный вопрос:

— Знаешь ли ты, Грейнджер, как любит ваш новый замечательный мир бывших Пожирателей? Знаешь ли ты, заместитель Министра Магии, что нам можно и нельзя? Можно ли, к примеру, занимать управляющие должности? — он смеется, горечь складками собирается в уголках рта. — Нет, смешной пример, давай лучше так: можно ли нам получить квалифицированную медицинскую помощь? Или хотя бы у какой-нибудь медведьмы взять рецепт для получения зелья? Особенно если мы сами «практикуем темную магию и потом идем у честных людей помощи просить»?

Гермиона стискивает кулаки — руки дрожат, в комнате почему-то слишком холодно — и взгляд не может отвести от его сцепленных в замок пальцев. Он наклоняется вперед, упирается в колени локтями и качает головой.

— Они оставили мне наследство. После смерти отца у меня остался особняк в Англии, поместье во Франции, счет в Гринготтс… Но у меня нет палочки, Грейнджер, я беззащитен даже перед вчерашними школьниками. Которые откуда-то вычитывают заклинания моего крестного.

Она сжимает губы в тонкую нитку и говорит четко, бросая ему в лицо каждое слово:

— Ты сам виноват. В каждом своем поступке, в каждом шраме. Ты. Виноват. Сам.

Пальцы цепляются за запястье, ладонь накрывает уродливое «грязнокровка» на предплечье. Гермиона отворачивается и крепко стискивает настойку бадьяна.

— Убирайся, Малфой. Один раз ты нашел здесь помощь, второй раз приходить не смей!

Он молчит. Поднимается легко, берет в руки плащ и подходит так близко, что дыхание касается ее волос.

— Спасибо.

— Мы всегда праздновали самайн семь дней: три дня до и три дня после, — Малфой задумчиво качает бокал в ладонях. Вино окрашивает грани в темно-красный. — А в саму ночь Беллатрикс порывалась разжечь костер на месте любимой беседки матери. Отец грозился, что в таком случае она непременно отправиться передавать привет нашим родственникам напрямую, без костров и заклинаний.

Гермиона фыркает и делает еще один глоток. В голове уже немного шумит.

— Мне сложно это представить. Беллатрикс, которую я знала, угрозы твоего отца не остановили бы.

Он усмехается, ставит бокал на журнальный столик и откидывается на спинку дивана.

— Мы не монстры, Грейнджер. Мы были обычной семьей. Отец учил меня кататься на лошадях, мать занималась со мной французским и латынью. Летом мы ездили к морю, зимой, во время каникул, отправлялись в горы. В основном, в Швейцарию, там у отца… было, где остановиться.

— Я нигде не была.

Он кривит губы, неровный свет свечи бросает жуткие тени на его лицо.

— Я не устану повторять, что Уизли — просто идиот.

Гермиона вздрагивает от злобной насмешки в его голосе. Она тянется отставить бокал, но он перехватывает ее на середине движения. Пальцы скользят по тонкой ножке, накрывают ее ладонь, и она отдергивает руку, будто обжёгшись. Он лишь пожимает плечами и ставит бокал рядом со своим.

Гермиона смотрит на светлые волосы, отливающие золотом в сумерках гостиной, на блики на бледной тонкой коже. И почему она никак не включит лампы, почему не произнесет одно лишь заклинание? Но ведь самайн продолжается, а она сама поставила это условие — никакой магии…

— Почему ты здесь?

Он оборачивается и долго смотрит на нее. Она не понимает, что отражается в его глазах — слишком мало света.

— Это ты мне скажи, Грейнджер. Вчера ты сказала мне больше не появляться, а сегодня распахнула дверь и поишь вином.

Она чувствует, как щеки заливает румянец, но упрямо вскидывает голову.

— Сегодня второй день. Я думала, Рон придет раньше, и поэтому приготовила ужин, — она замолкает, все еще злясь от мысли, что муж променял ее на ночное дежурство. Опять. — Это не для тебя.

— Да куда уж мне, — он хмыкает и качает головой в знак согласия.

Она вскидывается вся резко, реагируя даже не на насмешку, на намек на насмешку в его голосе. Выпрямляет спину, разглаживает короткую юбку на коленях и смотрит ему в глаза яростно, гневно. А он вдруг улыбается. Склоняет голову к плечу, ухмыляется.

— Грейнджер, а Грейнджер, почему ты не сменила фамилию?

Она вскакивает на ноги, тянется за палочкой. И вспоминает, что оставила ее на втором этаже. К ней Малфой пришел, а она оставила палочку!

— Уходи!

Он опускает голову и тихо смеется. Гермиона застывает.

— Да ладно тебе, Грейнджер, ставлю галлеон на то, что готовила не ты.

Вальяжно раскидывает руки на спинке дивана, закидывает ногу на ногу и самодовольно усмехается. Породистый, чистокровный... обожравшийся сметаны кот!

Гермиона поджимает губы, вздергивает подбородок и цедит презрительно:

— Вот, значит, каково оно, благородное воспитание Малфоев? В доме хозяйки оскорблять ее честь недостойными выдумками?!

Малфой замирает и бросает на нее настороженный взгляд, недоуменно хмурится на вино, нетронутые фрукты и пасту и вновь возвращается к ней.

— Что из этого ты смогла приготовить самостоятельно? Фрукты?

Гермиона не успевает придумать ответ. Она лишь пожимает плечами и пытается спрятать улыбку, потому что нервный Малфой — невозможно забавный, а крепкое вино ничуть не помогает его ненавидеть. Но он, видимо, что-то определяет для себя сам. Мгновение спустя его глаза вдруг расширяются, рот в неверии распахивается, и он тычет пальцем в фигурно нарезанное яблоко.

— Ты же не транфигурировала это все? Грейнджер, не говори мне, что это грязные носки Уизли! В тебе не может быть столько подлости! Ты же чертова гриффиндорка в конце концов!

Она смеется неприлично громко. Смаргивает выступившие слезы, вновь видит возмущенный румянец на бледном лице и хохочет так, что начинает сводить живот. Малфой кривит губы, уже тянется рукой к палочке, но движение обрывается на середине, а потом он резко оказывается как-то слишком близко. Гермиона не успевает. Смех застывает в груди, и что-то темное взбрызгивается в кровь. Густое, горячее…

Раз. Его дыхание касается шеи.

Два. Руки ложатся на её талию.

Три. Она закрывает глаза.

И вздрагивает, когда тонкие пальцы пробегаются по её ребрам. Она морщит нос, упирается в его грудь руками, но он продолжает методично находить ее слабые места, и Гермиона сдается.

Её смех звенит в теплой тишине, разгоняет подобравшуюся к сердцу тьму по дальним углам, а Малфой, будь он неладен, все продолжает и продолжает ее щекотать. Свечка на низком столике смеется вместе с ней, танцует огонек на фитиле, а Гермиона стонет от смеха и ослабевшими руками хватается за белую рубашку Драко. Он смеется вместе с ней, выкрикивает что-то о том, что должен отомстить за нанесенное оскорбление, и в серебристых глазах его танцуют золотые смешинки.

Когда она, уставшая, сорвавшая голос, растрепанная, приваливается к его боку, он лишь фыркает тихо и обнимает ее за плечи.

— Зачем ты приходишь?

— Не задавай глупых вопросов, Грейнджер, над тобой тыквы в окне смеются.

Её не устраивает то, как он уходит от ответа, но она молчит и слушает почти незаметное биение его сердца.

О Роне она не вспоминает ни разу за целый вечер.

— Почему Министерство, Грейнджер? — Драко хмурится. — То есть я понимаю, все эти Г.А.В.Н.Э. и прочая ерунда наложили на тебя отпечаток, но почему именно Министерство?

Он складывает руки на груди и задирает голову, рассматривая ее со своего места. Она лишь пожимает плечами и продолжает чистить апельсин. Он вновь елозит по дивану, пытаясь удобнее устроиться на жесткой обивке.

— Министерство не такой уж и плохой вариант.

— Да, конечно, особенно для тебя.

Сарказм в его голосе заставляет ее улыбнуться.

— Что тебе не нравится, Малфой?

Он машет рукой, мычит что-то неопределенное и безвольно свешивает руку с дивана. Гермиона смеется тихо, поднимается с кресла и толкает его ноги, устраиваясь с краю. Апельсин вкусно пахнет солнцем в её руках.

— В вашем чокнутом трио ты вроде как единственная работала головой, разве нет?

Она протягивает ему дольку, и он прихватывает ее пальцы губами в ответ.

— Я и сейчас все еще работаю головой, Малфой.

Он хмыкает недоверчиво и мотает головой по дивану, путая волосы.

— Нет, Грейнджер, сейчас ты в лучшем случае работаешь самопишущим пером, — он протягивает ей руку, и она подает свою, чтобы через мгновение мягко упасть прямо на него. Он задушено хрипит, кривляясь, и она с улыбкой шлепает его по груди.

— Чего ради мне слушать тебя?

— Эй, жертва бюрократии, я пытаюсь спасти тебе жизнь!

Он смеется. Гермиона внимательно слушает, но не слышит. Его дыхание не сбивается, и стук сердца едва можно разобрать. Она медленно расстегивает пуговицы одну за другой и проводит ладонью по бугристым шрамам.

Малфой вздыхает — она слышит — но его грудь почти не поднимается.

— Самайн — время отдавать долги, Грейнджер.

— Если бы я не зажигала свечи, ты бы не пришел?

Он усмехается, пожимает плечами.

— Помотался бы сколько-то по тьме, но все равно бы вышел. Разница только во времени — один день, три дня...

Гермиона задумчиво выводит руны на его коже. Они вспыхивают под ее пальцами, а Драко фыркает как от щекотки.

— Что же ты так до меня донести пытаешься?

Её вопрос риторический, она знает, что он не ответит. Просто не сможет, она ведь должна сама разобраться.

Но он отвечает.

— Понятия не имею. Ты вроде успешная, молодая, красивая. Дом, деньги, муж — все есть. Ты делаешь магический мир лучше.

Она закрывает глаза, глубоко вздыхает и бормочет куда-то ему в шею:

— Духи на самайн не приходят просто так.

Он зарывается пальцами в её волосы, шепчет в самые губы:

— Может быть.

И целует.

У нее никогда не было других мужчин, кроме Рона. Она сама познавала свое тело, сама объясняла ему, как ей больше нравится, сама подводила себя к грани.

Она не знала, что бывает по-другому. Что чужие губы могут подчинять, выпивать до дна и возвращать к жизни. Что руки способны так крепко держать, сжимать с такой силой, что можно только отдаться. И принять взамен.

Драко объяснил. Показал, что бывает, если целовать сгиб локтя и внутреннюю часть бедра. Научил её тело реагировать на ласки шеи, груди и живота.

Она приняла его, готовая только для него, открытая как никогда и как никогда желающая. Он запретил ей трогать себя, сжал ее запястья своей рукой и заткнул рот поцелуем, и все, что ей оставалось — это нетерпеливо подаваться ему навстречу, кусая губы и шепотом произнося имя.

В его руках она наконец-то почувствовала себя женщиной. Слабой, желанной, любимой. И пока она приходила в себя, он молча целовал её волосы, а ей казалось, что она почти слышит заполошный стук его сердца.

Она почти уверена, что все это сон. Свечи не гаснут, вино не кончается, фрукты все также стоят на столе. А еще она уверена, что если бы могла, то осталась бы здесь подольше. Не навсегда, но достаточно, чтобы перестать сожалеть о том, чего до этого не видела.

Она тянется к его губам и шепчет:

— Мне кажется, я люблю тебя.

Но он лишь смеется — горькая складка появляется в уголке губ — и качает головой.

— Это пройдет, Грейнджер, это пройдет.

*

Она каждый вечер обновляет свечи и верит, что волшебные фонари осветят заблудшим душам путь. Тыквы хохочут над ней, мигая треугольными глазами, но она упрямо продолжает выносить корзину со сладостями на порог.

Кипа неразобранных отчетов высится на её письменном столе, Кингсли пытается дозваться через камин, и Гермиона впервые задумывается об отпуске. Оглядывает пустой дом и вдруг понимает, что даже расстановкой мебели занималась не она, а модный дизайнер. В кухне, полностью обустроенной и обставленной по последнему слову магии и техники, она за все это время провела от силы несколько часов. И Рон, кажется, уже пытался заговорить о детях...

Она вдруг вздрагивает, хватает с вешалки плащ и выбегает из дома, непослушными пальцами пытаясь повернуть ключ в замке. Крепко сжимает палочку в кулаке и аппарирует прямо ко входу в Министерство.

Знакомые и коллеги провожают ее недоуменными взглядами, и Гермиона с самым независимым видом прямо на ходу накладывает заклинания укладки, макияжа, глажки и чистки. Забегает к Кингсли, оставляет заявление об отпуске. Спускается в кабинет Главного Аврора и без стука врывается внутрь.

Рон спит прямо за столом, подложив под голову листы бумаги вместо подушки. На одной щеке у него след от чернил, волосы растрепались, а одежда помялась. Гермиона нерешительно застывает посреди кабинета и улыбается.

— Рон?

У авроров замечательные рефлексы. В случае Рона — это сначала палочка, Обездвиживающее и только потом — узнавание и понимание. Гермиона привыкла, она ставит щит не задумываясь.

Рон трет сонные глаза и ерошит короткий ершик волос.

— Ох, Миона, это ты. Сколько времени?

Он бросает короткий взгляд на подаренные не так давно Гермионой наручные часы и судорожно собирает бумаги в кучу. Она наблюдает за ним с улыбкой и неуверенно вертит обручальное кольцо на пальце.

— Рон?

— Герми, милая, я сейчас вернусь, только бумаги закину Кингсли и забегу к аналитикам — у нас завал, никак не успеваю... — он бормочет что-то еще себе под нос и носится по кабинету, собирая папки.

Гермиона подходит ближе к шкафу, на глаза попадается тонкая картонка, почти пустая.

"Драко Люциус Малфой"

— Малфоя не нашли?

Рон замирает у двери, недоуменно хмурится, пытаясь понять, о чем идет речь, и пожимает плечами.

— Нет. Улик нет, следов нет, магических отпечатков — тоже. Улизнул-таки из-под носа Министерства, слизеринский гад ползучий.

Гермиона задумчиво кивает, и Рон выбегает за дверь.

Гермиона аккуратно кладет папку обратно и стаскивает с пальца кольцо. Неуверенно крутит его в руках. В голове вертится: "Почему ты не поменяла фамилию, Грейнджер?"

А почему она не согласилась на полный магический брак? И почему за Роном все еще числится квартира на окраине Лондона?

Гермиона оставляет кольцо на самом видном месте стола. И уходит.