Зов (джен)

Я открою душу, как крышку клада -

Выбирай украшенья, не плачь, не надо...

Губы сомкнуты плотно, как старая рана:

Допивай своё имя до дна...

Скади, «Ниниана»

Строчки струились перед ней, точно водопад: зависший в воздухе, запечатанный в одном вечно-движущемся искристом мгновении. Словно десяток водопадов — проекции вспыхивали и гасли вокруг, ближе и дальше, выше и ниже, следуя малейшему движению её глазных яблок или шевелению кончиков пальцев: многоцветье, в котором отдельные символы давно не были буквами или даже словами.

Она видела всю Галактику целиком — само собой, не органическими глазами; обнимала разумом туманности и планетные системы, перебирала невидимыми не-пальцами сверкающую сеть ретрансляторов, неизменно связующую разделенные миры воедино. И миры эти были — точно шкатулки, полные драгоценностей: узорные и тяжелые, каждая — подарок, который хочется баюкать в ладонях. Каждая — вместилище чего-то особенного, неповторимого. Такого, что от нежности сжимается сердце. (Созданиям из плоти и крови тяжело отвыкать от своих метафор — физиологическая реакция, само собой, поддается имплант-контролю, но она выбирает, как и много раз прежде, не вмешиваться в естественный ход ощущений).

Её всегда завораживала хрупкость разумной жизни — поэтому, должно быть, она с юных лет так ревностно пыталась отыскать и сохранить свидетельства прошлого, смахнуть с них пыль и проникнуть в то, как мыслили представители ушедших цивилизаций.

Потому, должно быть, именно она была выбрана — быть посредницей между ним и народами, отданными на его милость.

Темные силуэты скользили по самому краю ее раскинувшегося восприятия — проявляясь только затем, чтобы тут же исчезнуть; они предпочитали не бросаться в глаза. Неустанные, неусыпные стражи — множество детей по всей Галактике засыпает спокойней, обняв игрушку, сделанную по их подобию. (Страх, пропитавший память других, давно ушедших детей, надежно затерялся во мраке).

Она потянулась, формируя образ чего-то вроде ладони: принимающего, ласкового прикосновения — насколько понятие ласки вообще было уместно здесь. Но она полагала, что даже стражей — Посланцев — время от времени стоит приободрять, даже если их чувства слишком непохожи на те, что свойственны органическим существам.

И ответ не заставил себя ждать: импульс, который можно было уподобить спокойному, уверенному кивку. Старейший из них, помнивший миллионы лет и миллионы цивилизаций, отзывался ей ровным, уважительным узнаванием — обрамленным толикой темного, невообразимого холода. Уголок её губ приподнялся в улыбке: тому, кого прежде называли «Предвестником», нелегко было принять на себя иную роль, но он с самого начала считал ниже своего достоинства возражать.

Некоторые Посланцы откликались ей простым автоматическим подтверждением — их текущие задачи требовали существенной загрузки исполнительных мощностей; другие — сигнализировали о важных пакетах данных, которые следовало распределить по приоритетности и направить на тот или иной локальный подуровень; третьи просто выполняли обычное патрулирование или накапливали энергию. Но все они трудились на общее благо, все вплетены были в общий строй — и в наблюдении за этим размеренным, неторопливым, вечным трудом она в который раз находила успокоение.

Нет, она ни за что бы не стала себя обманывать: в мире по-прежнему оставалось место и смуте, и непокою — какой бы эффективной ни была созданная структура, иногда даже усилий лучших из лучших не бывает достаточно. Иногда приходится вмешиваться, исправляя последствия. Тем более, что единство не отняло у народов галактики ни многоголосия, ни привычных им структур управления.

Однако эти тревоги мелькали — и проходили, а главное оставалось неизменным. В главном — она была уверена, потому что во многом оно было делом ее собственных рук и разума. И если бы прямо сейчас ее призвали к ответу за всю прожитую ей жизнь — она дала бы этот ответ без страха.

Она почти погрузилась в медитацию, дрейфуя в согласии с легчайшими сетевыми сигналами и позволив данным свободно течь сквозь своё существо, когда внешнее воздействие отвлекло её.

Легкая дрожь напрягшейся нити — запрос, пришедший долю секунды назад.

Она слегка потянула в ответ, и её сознание прозрачной бусиной скользнуло по той же нити — обратно.

Ее ноги коснулись пола — сначала носок, потом пятка; опустились, а затем вновь поднялись веки, смаргивая остаточную влагу.

Несколько вдохов-выдохов потребовалось на то, чтобы приноровиться к уменьшенному — реальному — масштабу вещей. В последние десятилетия она всё чаще проводила время в наблюдательной сфере, порой не выходя наружу неделями (поддержание жизненных функций уже давно не представляло проблемы). Никто не смел бы без спроса — или очень веской причины — нарушить её покой: каждый из тех, кто временно или постоянно находился на станции, знал, сколь важными могут быть дела госпожи Посредника и как неосмотрительно её прерывать. Не то чтобы наказания здесь были частыми или особенно изощренными, но ещё мать-матриарх научила её, что главное в этом деле — неотвратимость.

«В чём дело?» — послала она ответный запрос.

«Госпожа». Голос звучал приглушенно, но в нём всё равно можно было опознать характерные интонации: кроган из Воинства, один из тех, чей долг предписывал охрану Посредника. Удели она интонационному рисунку еще мгновение — и распознала бы говорившего; наследники Рекса и Бакары тщательно подходили к выбору кандидатов, и каждого из воинов она привечала лично, глядя в глаза, соединяя на несколько мгновений нервные системы — считывая психоэмоциональную карту и легчайшим прикосновением запечатлевая на верность. (Это — среди многого — тоже было его подарком для своих избранных).

«Госпожа, прибыл посланник с Цитадели».

Она прикрыла глаза. В этом не было ни малейшей необходимости — сигналы, поступавшие от имплантов у нее в черепе, без того успешно подменяли нервные импульсы от внешней среды, но старые привычки не умирают порой даже слишком долго.

«Он желает видеть Посредника?»

Подтверждение окрасило внутреннюю сторону её век. На считанные доли секунды мигнули и перестроились фрагменты ключевых данных.

«Тогда впустите его».

«Будет сделано, госпожа».

Та, кого уже несколько сотен лет не называли Лиарой Т'Сони, кивнула, отворачиваясь от виртуального терминала, и водопад рядом с ней тотчас же обратился в ледник. Каждый фрагмент данных застыл на предназначенном месте, только приглушенными линиями обозначились системные связи — одни чуть ярче, другие тусклее. Вернувшись к работе, она сможет продолжить оттуда же, где и прервалась — с поправкой на временной лаг, разумеется; но каждое обновление тоже будет аккуратно зафиксировано.

(Давным-давно, когда она только стала — тогда еще «Посредником» в другом смысле, мастером шпионажа, воротилой информационного рынка, — она в глубине души боялась не справиться, не уследить за всеми потоками одновременно, выпустить какую-то нить из рук; и ладно бы это было только ее собственным делом — завершением личной мести, поисками своего места — но ведь она не имела ни малейшего права подвести его. Шепарда. Человека, с которым без колебаний связала свою судьбу).

Она преодолела десяток ступеней, ведущих вниз, и приготовилась ждать.

И вот, наконец, стена, в сторону которой был обращен её взгляд, мягко разошлась — почти беззвучно изменились характеристики, перестроилось соотношение между вещественной и цифровой компонентами.

Посланник двигался слегка скованно, будто прямая осанка и ровный шаг стоили ему огромных усилий. Возможно, так в действительности и было — облик посланника соответствовал типу биотехнических модификаций, направленных на стремительную атаку, и базовое программирование входило в конфликт с непосредственными командами. Его тело, разумеется, не было прикрыто ничем, кроме церемониальной голографии со стилизованным цифро-буквенным символом, и немигающий взгляд был направлен в упор — посланник просто не умел глядеть на других иначе.

Некогда ей становилось жаль их — сшитых из обломков, огрызков живых существ; безглазых, склизких, трясущихся. Даже в бою, даже заставляя очередное жуткое нечто рассыпаться ошметками плоти и микросхем, глохнущая от выстрелов и разрывов гранат, она не могла изгнать жалость откуда-то из глубин своего существа.

(Она подбрасывала еще одного вопящего противника в воздух, и Шепард метким выстрелом сносил ему череп; а потом, когда волна нападающих иссякала, оборачивался к ней — и она могла, если повезет, заметить за полупрозрачным щитком шлема его усмешку).

— Госпожа Спутница... — начал посланник, опустившись на одно колено.

«Спутница» — вот каково было ее имя теперь.

Некоторые добавляли: «святая». В основном — те, кто постоянно действовал вместе со Жнецами и хасками; то есть — Посланцами великими и меньшими. Их мышление неизбежно подвергалось влиянию — ничто не могло изменить тот путь, которым Жнецы всегда общались с органиками; даже Шепард. Но характер влияния стал иным. «Стал» — она, помнившая прежние времена, еще могла использовать это слово. Для большинства же обитателей галактики — единой, процветающей Галактической Сети — иное было просто немыслимым.

События полутысячелетней давности превратились в легенду, легенда — в миф, миф — в культурную традицию, священную догму и детскую сказку.

Она сама немало поспособствовала тому.

Но была, конечно же, не единственной.

(— Эй, — знакомый голос ударил Лиаре в спину, заставив обернуться. — Так и улетишь, не поздоровавшись?

Тогда Цитадель еще не сделалась такой, как сейчас; в ее доках было тесно от кораблей — хотя не настолько тесно, как до войны. У одного из этих кораблей — разведывательного фрегата, похожего и непохожего на «Нормандию», — как раз и стояла окликнувшая Лиару женщина-человек в полевой форме без знаков различий.

Они нечасто виделись с Эшли в те годы: обязанности СПЕКТРа не оставляли той много свободного времени. Но когда виделись — обменивались новостями и мнениями, вместе пили и вспоминали; и будь у них сейчас больше времени, Эшли, должно быть, уже тащила бы Лиару в сторону какого-нибудь дешевого бара, ассортимент которого вовсе не соответствовал статусу агента особого назначения.

Но времени не было — рейс Лиары и так задерживался уже на час; так что она — после краткой, оживленной дружеской пикировки — просто спросила Эшли, как прошла ее крайняя миссия.

— Хреново, — широко усмехнулась та в ответ. — Опять крупнокалиберная дипломатия, если понимаешь, о чем я. Но я все-таки выкрутилась и надрала этим отбросам зад. Хотя, знаешь, спустя десяток лет это уже кажется немного однообразным. И всё же спасибо Шепарду... — она машинально дотронулась до груди, где под мундиром, должно быть, висел человеческий культовый символ, но тут же прикусила язык.

Однако что бы там ни думала Эшли — Лиара не стала поправлять ее, переспрашивать или ухмыляться. Только проговорила — четко и медленно, сражаясь за каждое из слов:

— Да, здесь вполне есть, за что сказать ему спасибо.

Эшли повторила свой жест — на сей раз не таясь, без спешки. Сжала у сердца кулак.

— Ты ведь тоже так думаешь, правда? Тоже веришь, что он вроде как присматривает за нами теперь?

— Я верю, — тихо сказала она; тишина звенела между ними, отражаясь в темных глазах, никогда не таивших неоткровенности. Под этим прямым взглядом невозможно было солгать; лишь одернуть себя, не выпуская наружу слишком уж многое.

— Ну вот и хорошо, — серьезно ответила Эшли Уильямс, которая еще нескоро превратится в «пророка» в людских глазах; не без помощи информационной сети Посредника, бережно переносящей слухи и знамения. — Всегда надо верить.

Лиара тогда сумела только кивнуть.)

— Я слушаю тебя, посланник. — Она взмахнула рукой, сделав пальцами в воздухе быстрый жест — словно перебирала невидимые струны.

— Мы несем слово Шепарда, — ритуальная фраза, с которой любой посланец начинал разговор. (Когда-то — она еще помнит, одна среди всех, принявших спасительное забвение — фраза была иной. Но есть ли резон воскрешать в памяти бессмысленный страх?)

— И я слышу слово, — отозвалась она, тоже в точности, как предписано.

— Шепард-Пастырь обращается к госпоже Спутнице с приветом и миром.

— Мир Пастыря со мною.

— Шепард-Пастырь наблюдает за делами госпожи Спутницы. Вы совершаете многое. Много дел. Много наблюдений. Много лет. Шепард-Пастырь наблюдает, и он зовёт.

Он зовёт.

Два простых слова.

Дрожь, прошившая ее позвоночник, ощущалась, словно небольшое землетрясение.

— В наблюдениях Пастыря отмечен источник неудовольствия? — Осторожный, обдуманный подбор слов оставлял ей время на то, чтобы свыкнуться с осознанием: с условным сигналом, о котором все они когда-то договорились с Шепардом — но который каждый из них слышал в собственном одиночестве.

— Вопрос госпожи Спутницы был предусмотрен. Шепард-Пастырь отрицает любую вину со стороны госпожи Спутницы. Госпожа Спутница всегда была самой преданной из его команды.

— Тогда говори яснее, посланник.

Посланник кивнул — по крайней мере, попытался это проделать.

— Шепард-Пастырь говорит ясно. Шепард нуждается в госпоже Спутнице. В непосредственном присутствии госпожи Спутницы. Опосредованный контакт тяготит вас, госпожа. Так говорит Шепард. Вы устали, и вы устаёте сильнее. Однажды вы устанете слишком сильно.

Верно, подумалось ей; она ощущала эту усталость, копившуюся по мельчайшей песчинке, — и именно от нее уходила в пространство Сети, где Посланцы ничего не требовали от нее: только воспринимать, только молчаливо присутствовать — гарантом нерушимости пакта с Пастырем.

— Известен ли допустимый временной интервал? Когда именно мне следует выполнить волю Пастыря?

— Шепард говорит: вы знаете, госпожа. Глубоко внутри, вы знаете. Когда настанет час, вы придете к нему. Вы обязательно придете к нему, госпожа. Он зовёт.

Посланник по-прежнему смотрел на неё блестящими металлическими глазами — без всякого явного выражения. Влажная желтизна костей и прохладный блеск микросхем, только и всего; безгубый рот приоткрыт — всегда приоткрыт, и тонкая ниточка слюны сочится вниз по подбородку — разумеется, не слюна это, а какой-то секрет, выделяемый видоизмененными железами, чтобы посланник мог говорить.

Благодаря постоянному подключению — она предпочитала называть это «связь» — к информационным системам станции, она практически видела себя его взглядом: жгучее сияние, струящееся по её рукам и расцветающее над головой, точно венчик диковинного цветка — широкие рукава и высокий ворот, в рисунке которых чередуются линии алого и синего спектра, — тонкий обруч прозрачно-светлого, звёздчатого металла, обхвативший голову надо лбом и под щупальцами. И, конечно, глаза — суровые, сверкающие первозданной чернотой глаза Спутницы: почти немигающие, лишь пульсирующие под поверхностью сдерживаемой силой.

Она подняла руку — ладонью перед собой. На лбу пролегла складка — запечатление требовало концентрации, даже если происходило всё далеко не впервые. Синие линии засветились в воздухе, отпечатываясь в контурах памяти посланника-хаска:

— Можешь идти. Твоя весть услышана. Я позабочусь обо всём остальном.

* * *

Время текло, омывая её, словно теплые волны океанов родного мира — мира, где Спутнице не доводилось бывать вот уже сотни лет.

Ничего не переменилось после визита посланца — ничего из того, о чем следовало бы знать всем и каждому.

Она всего лишь бдительнее, внимательнее следила за собственными реакциями — запрещая себе не замечать их, отодвигать в сторону имплант-контролем или вирт-медитацией; вслушиваясь в кости и плоть сильнее, чем в долг и память, постепенно отстраняясь от того, что привыкла воспринимать центром вращения своей жизни — прекрасной, насыщенной, но всё-таки приблизившейся к концу.

Не следовало отрицать очевидное.

И настал, наконец, миг, когда она проснулась — следовало бы говорить: «перезапустила квазисуточный ритм»; на станции, которую она сделала своим центром, не знали смены ночи и дня, как не знали ее во всём информационном пространстве, — и ощутила: да.

Он зовёт.

Она отвечает.

Потребовалось куда больше, чем несколько дней, чтобы деликатно распутать и связать с новыми ключевыми точками все до единой нити — но она вслушивалась в биение информационного пульса и постепенно перенаправляла разнородные потоки по новым — или старым, но хорошо позабытым — руслам: так, чтобы ни один не ускользнул от контроля.

И всё-таки первым делом она вызвала к себе старшую из дочерей. Той не могло, никоим образом, передаться внешнее сходство с «отцом», но в темных глазах Ирады Спутница всё равно видела отражение давно умершей Миранды Лоусон. Глава консорциума «Рипер Текнолоджи» прожила дольше, чем положено было обычному человеку, хотя до последнего отказывалась от аугментаций, даже разработанных собственными лабораториями — из остатков прежней гордости, намертво въевшейся в ее кости.

(— Входи. Не будем зря тратить время. — Голос госпожи директора звучал отрывисто, но с той же памятной силой и глубиной.

Лиара дождалась встречи по всем правилам: отправила сообщение по открытому адресу в голонете, получила в ответ актуальную информацию о приемных часах, а следом оставила заявку на посещение в одном из корпоративных терминалов. Всё это — под собственным именем и фамилией; с официальным предлогом — исследовательский запрос от историко-археологического центра, основанного ей (как раз для подобных случаев) вместе с Явиком, как формальным соучредителем.

У Миранды, таким образом, было достаточно времени подготовиться.

— Как захочешь, — улыбнулась Лиара в ответ.

Закрыла за собой дверь. Выпрямилась, глядя на Миранду — та с тщательно инсценированной непринужденностью развалилась в черном, явственно подогнанном под её параметры, кресле.

— Не пытайся убедить меня, что всё это на самом деле ради какой-то мизерной информации о протеанских реликтах, — Миранда тонко улыбнулась в своей неповторимой манере.

Лиара покачала головой.

— Само собой, тебя не обманешь. У меня к тебе пара слов. От Шепарда.

Миранда не то чтобы вздрогнула — но от Лиары не укрылось, как переменилось ее лицо. Иначе залегли тени, и диктуемое имиджем притворство ушло из позы. Но ни следа удивления не было в ее взгляде — и Лиару это, на самом деле, тоже не удивляло.

Они обе знали его.

И обе, узнав, не остались прежними.

Из стенной ниши приглашающе выдвинулось ещё одно кресло, и Лиара, закинув ногу на ногу, — она пришла не в официальном асарийском платье, а в привычном комбинезоне учёного, — устроилась там, пока Миранда бегло просматривала данные, которые Лиара перебросила ей на омни-тул. Между бровей легла складка, ухоженный ноготь мерно постукивал по столешнице; Лиара против воли залюбовалась этой сосредоточенностью.

— Хорошо, — кивнула Миранда наконец. — График выпуска будет скорректирован. Хасков в качестве рабочей силы я не рассматривала, но... Этот вариант следует изучить.

— И никаких возражений? Никаких сомнений в источнике? — не удержалась Лиара.

— Мы ведь по-прежнему — часть его плана, — невесело усмехнулась Миранда.

Лиара ничего больше не стала ей отвечать.)

Метки на лице Ирады выражали бескомпромиссное упорство — для тех, конечно, кто понимал. Она была больше охотницей-коммандо, чем дипломатом — и уже много лет возглавляла, при случае, личную охрану матери. Добровольно прошедшая через усиление биотических способностей по технологиям Посланцев, Ирада не находила себе равных в ближнем бою — и даже вне боя словно не шла, а летела, едва касаясь земли. Но, как бы то ни было, она была старшей, самой ответственной, самой волевой — и могла без предварительной подготовки воспринять правду.

Ирада не согнется и не сломается. А значит — даст силу выстоять и всем остальным.

Лиара не ошиблась в дочери.

Единственное, что она спросила, стиснув губы до бледно-фиолетового оттенка:

— Почему именно сейчас?

Лиара расплела и вновь переплела пальцы поверх живота.

— Когда-то это должно было произойти. Раньше или позже — неважно. Тебе и сестрам не было бы легче, если бы я покинула вас через пятьдесят лет или через сто.

Ирада упрямо поджала губы; было ясно, что ей хотелось оспорить сказанные слова, но между разумом и чувствами все-таки выигрывал разум.

— Сестрам было бы легче, если бы они лично попрощались с тобой, — наконец, нашла она компромисс.

— Где сейчас Незза и Шеара?

Кому-то из них двоих предстояло занять основное место, место Посредника — Неззе с её разумом, отточенным в искусных стратегических играх, сознающей с младенчества собственное право на власть; или Шеаре, с её меланхолическим нравом, способной удивительно точно понимать окружающих — и использовать это понимание к собственному благу. Они меньше походили на тех, кому обязаны были своим рождением; но лучших детей она бы не могла пожелать.

(Действительно — не могла бы; в этом она, по крайней мере, себе не лгала).

— Тессия. Дипломатическая миссия, высший уровень, — быстро ответила Ирада. Проекция, раскрывшаяся у нее надо лбом за единственный взмах ресниц, отражала в сжатом виде все аспекты миссии — вплоть до погодных условий.

Спутница кивнула, автоматически перебрасывая ключевую информацию на один из вспомогательных серверов, зарезервированных под актуальные политические задачи.

— Хорошо. Вот и не стоит отвлекать их от дела. Эмоциональная неустойчивость может повлиять на процесс. Пусть всё идёт, как должно.

— Но они будут рассчитывать на тебя. На... прикрытие.

— Оно у них уже есть. Разве ваша мать — настолько плохой Посредник? — Уголок её рта дрогнул, приподнимаясь. — И ты сама можешь назвать троих из свиты матриарха Эссаны, которые — по разным причинам — не одобряют её политику, а значит — способны послужить нашим целям.

— И четверо моих людей в окружении, — Ирада кивнула. Ей было это привычно: анализ, учет угроз — реальных и мнимых. На нее можно было всецело полагаться в таком. — Трансляция ведется со всех возможных ракурсов; эксцессы с мертвыми зонами исключены.

— Глубина проникновения по слоям?

— Вплоть до пятого. Там почти везде — материальная основа, не цифровая; можно пользоваться доисторическими методами, как в твоей юности.

— Видишь. Вероятностью неблагополучного исхода можно пренебречь.

Лицо Ирады по-прежнему оставалось нахмуренным.

— Ты верно сказала: ты хороший Посредник, мама. Но они — мои младшие. Им еще предстоит показать себя.

— Будь спокойна, Ирада. Плох тот дом, что разваливается, стоит хозяину шагнуть за порог.

(Она могла бы рассказать, как это было когда-то — как остывал недалеко от них с Шепардом труп грозного ягга, и как собственный, неестественно-спокойный голос казался чужим, даже не пройдя сквозь исказитель, и как застыл в дверях, уже готовый напасть, друг, предатель и пленник — не поверив, что видит за терминалом Посредника именно ее, Лиару.

И как слезы текли у нее из глаз после этого — «Серый Посредник, конец связи» — текли против воли, неостановимо, падая тяжелыми каплями прямо на управляющую панель; и оставалось только надеяться, что по ее спине Шепард не сможет прочесть ничего лишнего.

Но она давно уже отвыкла от бессмысленных слёз).

— И всё-таки: что я отвечу сёстрам?

— Правду, надеюсь. Впрочем, — она улыбнулась тонко, одними губами, — можешь облечь эту правду в любую форму.

Всё равно время — текучее, неумолимое и непрестанное — её не пощадит.

* * *

Так записано: и поставил Он над Сетью асарийскую деву из Своих приближенных.

Нарек Он её Своею праведной спутницей: ибо во всякий час была она рядом с Ним, и записала Его имя на звёздах, дабы служило оно водительством для заблудших и надеждой отчаявшимся. И в те дни, когда лишь немногие внимали Ему, несла Спутница Его слово по всем мирам и терпела поругание от неверящих.

Ведомы ей были пути и символы, знаки и числа. Никому из тех, чей помысел чист, не отказывала Спутница в просьбе, но горе было тем, кто дерзнул употребить во зло ее мудрость.

Одарена была Спутница Его провидением. Прозрела она прошлое, и читала по нему, как по книге. И был с нею голос древних дней. Прозрела она также будущее, и направила ищущих, точно мать, обучающая своего младенца ходьбе. И была она заране везде, где нуждались в ней.

Истинно сказал Он: «Се — моя спутница, и как Мое слово — закон для верных, так и ее слово будет законом. Как послушны Мне Посланцы Мои, так и ей будут послушны, еcли Я не велю иного».

И сделался под её рукой мир меж народами. Не стенал боле никто под тяжким ярмом рабства, и убоялись власть предержащие гнева Спутницы, ибо нет власти превыше Пастыря. Не молчали боле слабые, трепеща пред сильными, но возвышали голос ко слуху Спутницы, ибо ушами ее слушал Пастырь.

Там, где ступала она, расточала Спутница святость. И прочие Его верные склоняли перед ней головы, дабы благословила она их любовью Пастыря.

И говорят: когда настал её смертный час, Спутница воззвала к Нему, и Он в справедливости своей протянул ей руку — дабы встала она за Его плечом, и судила в согласии с Его волей. Ибо открытой книгой были для неё Его помыслы, и с равной легкостью читала она в сердцах разумных созданий.

С улыбкой согласилась она, и ступила на последний свой путь, и боле никто из смертных не встречал Спутницу и не говорил с нею.

Но не скорбью исполнились сердца верных, а великою радостью.

Ибо высшим союзом соединились они, Пастырь и Спутница Его, и нерасторжим навеки этот союз.

Оттого каждый, кого судит Он, вправе воззвать к милосердию Его Спутницы — и оттого священны обещания верности, скрепленные её именем.

Но да страшится отступник, да не избегнет лукавого заслуженная кара. Ибо справедливость Спутницы — обоюдоостра, и неправда бежит от лица её.

Да славится Пастырь наш, на Цитадели сущий.

Да длится царствие Его вечно, на все века.

* * *

Она шла по пустынным коридорам Тронной Цитадели — в одиночестве, стелившемся за ней, точно шлейф. Стражи расступались перед нею, кланялись, салютовали сжатыми кулаками — она не обращала внимания, награждая их разве что коротким кивком. Хранители поворачивали головы, когда она проходило мимо — щелкали на собственном языке, семенили тонкими ногами дальше, по маршруту извечных своих забот. И тени воспоминаний, которыми полнилась станция, ковром ложились ей под ноги — смиренно и тихо, как подобает теням.

Поначалу ей встречались еще паломники: кварианское семейство под охраной платформы-прайма; стайка маленьких асари с наставницей, мерно перечислявшей эпизоды истории под тихую музыку из портативного передатчика; трое юношей человеческой расы, благоговейно разглядывающих экспозицию оружия времен Великой Войны и изредка возбужденно подталкивающих друг друга локтями.

Никто из них не узнавал Спутницу — в простой накидке из грубой, настоящей материи, закрывающей голову и плечи, подобно одеянию чересчур добродетельной асарийской матроны. Маска была отброшена, и пустота под ней принимала форму сосуда.

В ответ на случайно задевавшие, мельком скользившие взгляды она лишь улыбалась — мимолетно, одними губами, не замедляя шаг, чтобы точно уже не привлечь ничьего пристального внимания.

Существуют дороги, которые можно пройти только в одиночестве.

И так она шла, не заботясь о направлении — Цитадель словно вела её, направляла по невидимым силовым линиям, всё глубже и глубже; запутывала, дурманила, отводила глаза. Рядом, в космической пустоте, несли неизменный, вечный дозор несколько Жнецов — про себя она могла больше не называть их «Посланцами» — и всё же они не были источником и причиной воздействия.

Она поклясться могла бы, что не было никакой двери или коридорной арки — но она просто сделала еще один шаг, и сразу же, без перехода — только помутнело в глазах и закружилась на мгновение голова — очутилась в округлом зале, который скорее стоило бы назвать площадкой для наблюдений. Высокие окна сходились к едва различимому потолку, образуя купол, и космическое пространство одинаково глядело из каждого — не разобрать, насколько далеко или близко. На неё дохнуло воображаемым холодом этих бездн, но она даже не вздрогнула.

Она улыбнулась, и в ее улыбке сквозила светлая горечь — так улыбаются старики, вспоминая прошлое; даже если возраст не оставил печати на их лице.

— Ты пришла. — Голос исходил ниоткуда и отовсюду: словно сама Цитадель заговорила с ней — заговорила голосом человека, чье смертное существование прекратилось семьсот шестьдесять восемь полных галактических лет назад. — Я ждал тебя.

Признание вышло небрежно-будничным — словно бы разумелось само собой; так, должно быть, и пристало богам.

— С какого же времени?

— С самого начала. С нулевой точки, откуда идёт отсчет. Но я умею ждать.

— И не только ждать. — Это был не вопрос.

— Разумеется. Но ты сама приняла решение.

Она кивнула, не видя смысла в том, чтобы возражать. Они все — всегда — принимали решения сами. Он умел сделать так, что после — им было некого винить, кроме самих себя.

— Тот, кто был мной — он тоже принял решение по собственной воле. — Напоминание, почти что мягкое для синтезированного голоса. И почти не приносящее боли — ведь там, где они готовы были, в случае неудачи, лишиться всего (где она сама была готова сделаться лишь бестелесным голосом-предупреждением, дрожащей нитью в немоту будущего), Шепард не просто победил: нет, превратил руины их прежнего мира в фундамент нового. Более совершенного; так привыкла она говорить — и привыкла слышать.

Она кивнула вновь — не вполне сознательно, с меланхоличной механистичностью. Видимо, он зафиксировал ее отстраненность — потому что продолжил:

— У Шепарда была цель. И он знал, что достижение этой цели потребует отказа от прочих альтернатив. Человек должен был умереть, чтобы родился Пастырь.

— Вождь и защитик, — подхватила она, — страж огражденного мира, управа на сильных и голос слабых. Я знаю. Знаю.

Аугметика позволяла ей не прикрывать глаза, но Лиара всё равно безотчетно вскинула руку, когда в центре залы бесшумно раскрылся колодец света — кто-то мог бы связать это с жаждой театральности (и ошибся бы), но только не она. Она явилась на зов, после которого не возвращаются — значит, уйти ей предстояло иным путем.

Что же до него — он появился вовсе не из центра.

Скорее, из ниоткуда: просто возник прямо напротив нее.

Шепард. Пастырь.

Больше не человек.

Больше, чем человек.

Серебристое марево, едва различимая гуманоидная фигура.

В этом явлении не было, в самом деле, ни малейшей необходимости. По крайней мере, для него самого.

Впрочем, зеркало — всегда зеркало; они, каждый, видели в нем то, что было им ближе, — и находили то, чего желали сердца; только естественно, должно быть, что он сделался в конце концов Пастырем для всех народов Галактики. Облек древнюю мечту в цифровую не-плоть, придал неясному содержанию конкретную форму.

Отказавшись на этом пути от формы иной.

Она отвернула голову и смотрела теперь на звезды, уходящие в бесконечность — сложив руки за спиной, неосознанно копируя привычную когда-то для него позу. Призрачный образ мерцал с ней рядом, чуть позади и на пару шагов правее. Она не ощутила бы даже тени его присутствия, если бы не знала наверняка.

Многие, отчего-то, воображали себе Его в облике Посланца — ещё одного Жнеца; ещё огромнее и увереннее, чем Предвестник, несущий Слово Его по недоступным прежде мирам. Немногим было известно другое: управляющая программа могла инсталлировать себя на любой носитель и даже переключаться межу ними — это не имело никакого принципиального значения. Основное ядро, разумеется, находилось здесь — однако мощности почти всякого из Жнецов было достаточно для полноценной трансляции.

— Тебе не бывает одиноко? — вдруг спросила она, словно ее что-то толкнуло.

— Одиночество — относительное понятие.

— Мне больше, чем многим, известно о коллективном сознании Жнецов. Однако это не то же самое; и мне это тоже известно лучше, чем многим.

— Поправка: тебе известно больше, чем кому бы то ни было.

— Если речь об объективных данных...

— Именно о них.

— Мы не могли бороться с предубеждениями, и поэтому решили контролировать их. Разумеется. Эффективность превыше всего. Не ты один умеешь принимать такие решения. Но все-таки, все-таки... это действительно зашло так далеко? И укрепилось так прочно?

— Ты регулярно проводила обзоры Сети. Странно спрашивать у меня то, что с минимальной погрешностью выводимо из информации, которой ты обладаешь по умолчанию.

— Риторический вопрос. Неужели ты забыл, что это такое?

— Как бы то ни было. Правда об основаниях Сети принадлежит только тебе. С окончанием твоего существования придёт конец и ей.

— И ты навек останешься божеством, ничем кроме. Всемогущим, всеведущим божеством — беспредельным, неуязвимым.

— Да, это так.

Но что-то скользило в его синтетическом голосе, на самой грани совершенно модулированных интонаций. И ей, привыкшей — приучившейся — понимать, улавливать малейшие из нюансов, было ясно — что.

Она осталась — единственной.

Хотя когда-то даже вообразить этого не могла.

(С выступающего утеса, поросшего редким кустарником, открывался более чем неплохой вид на долину — грубовато, но основательно расчищенные джунгли и монументальные развалины, опутанные строительными лесами и вспомогательной техникой.

— Управиться должны к зиме, — сказал, наконец, Рекс, убирая бинокль. — А не управятся — по кусочкам отпилю панцири и заставлю сожрать.

Лиара помедлила еще немного, прежде чем последовать его примеру — слишком велик был соблазн разглядеть еще немного деталей; насладиться новообретенной остротой зрения — подарком Миранды (и некой древней цивилизации, ставшей симбионтами-киборгами еще прежде, чем Жатва изменила их форму).

— Что, нравится? Вот она, мощь. Наша, собственная, древняя.

В его голосе звучало нечто непривычное для крогана.

Гордость строителя.

Лиара плотнее запахнулась в накидку — на Тучанке оказалось холодней, чем она ожидала. Кивнула — так, чтобы жест точно не показался случайным.

— Понимаешь, значит, — удовлетворенно качнул гребнем Рекс.

— Твоим потомкам придется проследить, чтобы эту славу опять не приходилось собирать по кусочкам, — заметила она серьезнее, чем собиралась.

Рекс, однако, не счел это за обиду.

— Хех, — крякнул он. — И то верно.

Они чуть помолчали, а потом Рекс со всегдашней проницательностью спросил:

— Скучаешь по нему, да? По Шепарду.

— А ты разве нет?

— Еще как. Иногда и суток не проходит без того, чтобы не вспоминать о старых деньках.

— Некоторые... знаешь, некоторые — даже из ваших женщин — верят, будто Шепард поднялся на более высокий план бытия. И поэтому он теперь всегда с нами.

Рекс повернулся — его острые, внимательные глаза смотрели теперь на Лиару в упор.

— Вот что я тебе скажу. Пускай черные каракатицы теперь вроде как ручные и летают по космосу, потому что Шепард, да будет ему тепло в Пустоте, их переписал.

Но только вся эта мистика — это для тех, кому заняться больше нечем. А мы... мы просто помним. И живём так, чтобы эту память не подвести. Так что не раскисай. Ты же на четверть кроган. А мы от тоски больше не мрём. Я лично запретил, указом.

И Лиара — почти против воли — улыбнулась этим его словам).

Лишь где-то там, в глубинах пространства, продолжает свой вечный полёт «Нормандия» — последний полёт, в который её увели рука об руку синтетик и органик.

Корабль-странница не возвратится к Цитадели вовеки.

Людям — и прочим разумным — нужны легенды; им не нужен символ, который впустую покрывался бы ржавчиной на вечном причале. Пусть лучше они поднимают голову к небу, надеясь разглядеть отблеск чуда — пусть во время тоскливой вахты дежурный связист нет да нет, а посмотрит лишний раз на приборы: вдруг мелькнет на них сигнатура единственного и неповторимого корабля. И вспыхнет сигнал-ответ, и лихорадочно-радостная весть помчится по линиям вспомогательных ретрансляторов. Быть может, в честь этого даже устроят праздник. Будут запускать фейерверки, и распевать песни, и танцевать, улыбаясь друг другу — в память о том, что уже исчезло на световые годы вдали.

Она обхватила себя руками за плечи, словно вдруг почувствовав призрачный космический холод.

— Иногда я получаю сигнал, — произнес он, словно бы (впрочем, почему — словно?) угадав ее мысли. — От неё.

Не «от них». Лиара кивнула, принимая вполне понятную — очевидную — правду.

Но, в конце концов, разве не лучшая судьба для пилота — встреть смерть в пространственной пустоте и соединиться с нею?

— Всё благополучно?

— Насколько возможно при отсутствии своевременных ремонтных работ. Технологически корабль устарел непоправимо.

— Посланцы...Жнецы, из тех, что поменьше, не могут выполнять техосмотр?

— Практически невозможно скоординировать такие пересечения с нужной степенью регулярности. Однако я пробовал применять это решение. Возможно, применю еще.

— Потому что символы необходимы?

— И поэтому тоже.

Она не стала спрашивать — привязан ли он еще к кораблю, который так непринужденно звал когда-то своим; некоторым вопросам легче оставаться незаданным.

Они помолчали еще немного.

Неожиданно, это оказалось даже почти уютно — молчать с ним так, словно все те семь с лишним сотен лет назад, в капитанской каюте «Нормандии»: сидя плечом к плечу, даже не соприкасаясь руками, просто глядя на то, как в аквариуме проплывают безразлично-спокойные тени рыб.

Но даже такое молчание нельзя было длить бесконечно.

— Что я должна сделать теперь? Скажи.

— Войди в канал. Вся память твоего тела будет записана и сохранена. Ты станешь частью меня, почти такой же, как и Жнецы. В любой момент я смогу вызвать эту память, эту модель, ради совета и помощи. Твоё понимание вещей дополнит моё, как дополняло и раньше.

— И даже смерть не разлучит нас — так, кажется, говорили у вас, людей?

— Наоборот. Формула звучала иначе. Но её можно скорректировать согласно изменившимся обстоятельствам.

Она повела плечами, с которых словно спал еще один невидимый груз. Обернулась, не торопясь, проводя пальцами по гладкому, отчего-то вовсе не пыльному металлу.

Его призрачный образ придвинулся ближе. Со стороны, должно быть, это напоминает объятие — рассеянно подумалось ей.

Так, разделенные расстоянием меньше шага, они вместе приблизились к световому колодцу. Сейчас свет, как ни странно, не ослеплял — просто сквозь белизну, исходящую из канала, нельзя было различить ничего другого.

— Я не намерен торопить тебя. Принуждение здесь неуместно.

Она покачала головой.

— Я не пришла бы сюда, если бы не решилась. Мои дела — как сказали бы последователи Эшли, «земные дела» — закончены. Твоим посланцам предстоит иметь дело с моими дочерьми.

— Есть все основания предполагать, что они будут достойны матери.

Край её губ приподнялся на мгновение.

— Ещё бы, ведь ты одобрил каждый из моих союзов.

— То, что мне не пришлось ничему препятствовать, ещё раз подтверждает, насколько взвешенными были твои суждения. И то, насколько эти суждения будут необходимы для меня в будущем.

Ей почудилось нечто принужденное в этой формулировке; как если бы совершенный искусственный интеллект, управляющий контур Жнецов-Посланцев, хотел сказать не совсем то, что сказал в действительности.

Как если бы тот, кем он стал, больше не имел слов для простого желания собрать рядом тех, кто когда-то стоял в одном строю с ним-человеком.

Она раскинула руки — точно хотела обнять всё это огромное вместилище интеллекта, сознания божественного и человеческого одновременно, которым восхищалась даже сильнее, наверное, чем некогда Шепардом-человеком.

Но восхищение — это не всё, далеко не всё; как и строительство их нового мира, и священные — пустые — слова, в которые неизбежно обратится её финал. Там, в сердцевине, жилое иное: память о деве, которая была только Лиарой Т'Сони и никем больше, и которая однажды встретила человека по имени Александр Шепард — который тоже был в те времена только самим собой.

Она высоко вскинула голову, улыбаясь — и шагнула вперед.

«Я люблю тебя. Всегда любила, даже в эти века».

«Я знаю. Тот, кем я был, сказал бы: прости, что не способен ответить тем же».

Примечание к части

В комментарии к выкладке мне принесли потрясающее стихотворение.

Astra3000, не ожидал. Это было лестно и замечательно.

Причастившийся свету не грезит о нем -

Просто знает, что будет всегда им храним.

Если звезды пылают холодным огнем,

Кто-то должен согреть их дыханьем своим...

Лишь закрою глаза — зазвучит в тишине

Несмолкающий шепот космических трасс,

И улыбка твоя отразится во мне

В этот час.

Растворившихся в небе никто не вернет -

Остается лишь вслед помахать им рукой.

Так уходят из порта корабль и пилот,

Чтобы вечно сиять путеводной звездой.

Кто хулит твое имя, кто славу поет -

Но всегда заставляет и тех, и других

Замереть на мгновение эхо ее

Позывных.

Темных ангелов рой обернулся ручным

И несет твою весть, без нужды не трубя.

Попрощались со мною один за другим

Все, кто верил тебе прежде веры в Тебя.

Я выносливей многих — мне тысяча лет

Приключений и странствий, забот и труда,

Но сегодня я тоже шагну к тебе в свет -

Навсегда.

Мир просторней и старше, чем кажется нам,

И однажды нагрянет иная беда.

Я вхожу в Цитадель, как избранница в храм,

Чтобы спину тебе прикрывать и тогда.

За секунду до шага в обещанный свет

Над внезапною робостью тихо смеюсь.

Даже если за светом тебя еще нет -

Я дождусь.