Монохром (джен)

Сколько Арчи себя помнил, окружающий его мир был несовершенен, скучен, блёкл. С детства хотелось его переделать, как-то улучшить, воплотить свою мечту об идеальности. Арчи угнетали грязные, застиранные оттенки небелого цвета занавесок в родном доме, посеревшие, словно вымывшиеся, выгоревшие на солнце некогда угольные мантии профессоров из университета. Даже переливы закатного неба казались какими-то неправильными, фальшивыми, раздражающими. Арчи считал, что в мире должно существовать только два цвета: белый и черный, всё остальное — соскрести, разорвать и на свалку. Серое надо отмыть до белизны, а изношенное, нечерное — сжечь.

Арчи сказали, что у него особый талант судить, легко и быстро, не мучаясь сомнениями. Поэтому его определили в группу дознавателей, волевые дети без комплексов идеально подходили для высшей касты Судейства. Родители гордились сим фактом, гордо улыбались. Дорогостоящее обучение судейскому искусству оплачивалось из фонда Главного Комитета страны, и счастливчиков, подобных Арчи, было немного.

Если бы Арчи заранее знал, как непросто станет отрабатывать вложенные в его обучение средства, то, скорее всего, еще на первом курсе сбежал бы в дикие леса в надежде быть растерзанным хищниками, и пусть потом дожди отмоют его кости до слепящей белизны.

Но годы шли, он смог свыкнуться с запретами договора, подписанного родителями, когда Арчи было три года. Две подписи и печать — всё так просто, но уже ничего не изменить, и жизнь пошла насмарку.

Арчи работал в судейской палате пятый год, и вроде как-то втянулся: уже не тосковал по семье, не сетовал на запрет жениться раньше сорокалетнего юбилея и брать отпуск. Он судил: возглавлял разбирательства о нарушениях установленного правопорядка, определял сроки наказания и суммы взыскания. Судить было нетрудно: всё, что не белое — карается, всё, что не достаточно черное — изымается, передается во владение более достойному. Чтобы белое и черное становилось идеальным, требовались большие усилия, а кто ленился и разгильдяйствовал, наказывался, и винить судью за подобное решение не имел права. Судьям давалась неограниченная власть карать на свое усмотрение, и вынесенное решение никто не мог оспорить. Несогласные получали шанс отыграться только после отставки судьи, когда неприкосновенность больше не действовала, а повод заполучить законное основание для вендетты даровался ответчику Первой поправкой к закону.

Как утверждали профессора, они довели до совершенства особое умение Арчи четко определять степени «загрязнения» и «потери качества» у подсудимых. Арчи верил им, считал, что ему дозволяется быть жестоким, а иногда и торопливым, невнимательным при вынесении приговора. Судья всегда прав, и прочь сомнения! Его ведет талант, и кто не согласен с этим — бунтарь, враг системы.

Последние три года, оставшиеся до общественной отставки, Арчи жил мечтой о тихом отдыхе в дальней деревеньке, где до него не смогут добраться те, кого он когда-то приговорил к тому или иному сроку заключения. Арчи, как и всякий на его месте, опасался вендетты, но как-то отстраненно, осознание собственной исключительности делало его апатичным. Правота в его представлении была подобна черно-белому фото с немногочисленными четкими линиями и прямоугольными тенями.

Арчи знал неутешительную статистику по своим предшественникам: одна треть сошла с ума, боясь вендетты, и было зарегистрировано тридцать пять случаев насильственной смерти от рук бывших осужденных. Сплетничали даже, что среди бывших судей имелись случаи самоубийства, но кто ж в подобное поверит? Слухи, выдумки, чушь.

Арчи мечтал о немногом: жениться, родить сына и воспитать его так, чтобы белое для него всегда оставалось кипельным, а черное не выгорало и не серело ни в коем случае.

День отставки прошел шумно, утомительно и местами весело, со всех сторон от коллег сыпались поздравления и благодарственные речи. Арчи улыбался, кивал, а внутри что-то натягивалось, подрагивало, сигнализировало о приближающейся беде.

На церемонии снятия мантии и лишения регалий один из прожекторов резко ударил в глаза, и голова закружилась. В мозгу словно сработал какой-то сигнал. Снятие блокировки — четко осознал Арчи, и страх накрыл его с головой.

Обман. Всё было обманом.

Ему всю жизнь твердили про его особый талант, про умение отличать малейшие градации биполярного цвета. Фальшивка. На самом деле Арчи был практически слеп: зрительный центр неверно функционировал, профессора еще в детстве закодировали восприятие судьи на черно-белую картинку. А теперь, после снятия ими блокировки, Арчи узрел мир цветным, ярким, удивительно красивым. В нем искрили и переливались сотни различных оттенков: от светло-желтого до насыщено-синего, а Арчи долгое время был лишен этого чуда. Он судил и наказывал за зеленые и оранжевые тона, за то, что когда-то считал недостойным называться совершенством.

Колени задрожали от шока и чудовищной обиды: обман, всюду — обман. Арчи оперся о чью-то руку, не в силах устоять. Это был юнец, пришедший ему на смену. Он, как и все оставшиеся судьи, выпускники судейского университета, — инвалиды. Только еще не знает этого.

Хотелось кричать о понятом, заставить их прозреть, но резко накатила слабость, и его под руки увели вниз, на улицу, к ждущей его машине. Это дорога в один конец — снова понял Арчи. Ссылка, если повезет. Или же смерть.

И никто из судей не узнает раньше времени, до снятия регалий, что мир другой, совсем не монохромный*, а в окружающем пространстве полно красок, и все границы размыты. И что закон несовершенен, а трактовка его статей так же многогранна и разнообразна, как жгуче-красный закат у границы темно-синих гор. Арчи мог бы любоваться им бесконечно, пока глаза не заслезятся, но машина увозила его прочь, в бетонный туннель, где только темень и белёсые электрические прожекторы.

Завтра Арчи пополнит собой статистику, что не разглашается простым смертным, и бесследно исчезнет, как десятки подобных ему.

А мир продолжит жить, синий дождь — накрапывать, и дети — радостно прыгать по лужам, отражающим цветную радугу. Их родители умнее, они не прельстились бесплатным образованием. И теперь понятно, почему так ненавидят слепых судей.

Бесплатный сыр в мышеловке не стоит и сотой доли красот этого мира. Арчи понял это слишком поздно.

Каста Судейства сделала ему на прощание слишком болезненный подарок: прозрение в обмен на годы верной службы. Наверно, тот, кто возглавляет ее, садист. А может, самый большой слепец из ныне живущих, и черно-белое виденье у него от рождения, некий генетический дефект, и окружение боится сказать ему об этом.

Если бы Арчи только мог с ним поговорить. Наверняка он не первый из отправленных в отставку, кто додумался о первопричине. Если бы поговорить… Если…

Но дуло плазмомета уже направлено прямо в лицо.

Огненно-оранжевое пламя. Как же оно красиво…