Дети - такое отродье! (джен)

Дети — это просто настоящие мзунгу, эйш! Это вам любой скажет, кто сам не мзунгу, а вполне себе бвана. Бела не мзунгу, как бы там некоторый мафута ни ругался, Бела вполне себе состоявшийся бвана и про детей знает все. Мзунгу как есть!

А если Беле не верите, то хоть тетю Мину спросите, она всегда говорила, что дети выгрызут родителям всю печенку и расчешут все нервы, пока доберутся до сердца. А уж тетя Мина точно врать не будет, приличная женщина и почти совсем не бокоро, вот не надо напраслину возводить! Достойная женщина, всем бы такую, шестерых мужей схоронила, двенадцать детей, опять же. Нет, детей не хоронила, зачем это еще, чего их хоронить-то? Они сами постоянно так спрячутся, что и не найдешь! Мзунгу. Только кто их искать-то будет, кому они нужны? Это по поводу мужей к достойной со всех сторон тете Мине городская инспекция аж третий раз за последний год приезжала, что много, мол, слишком. Словно им, из города, виднее, сколько мужей порядочной женщине для счастливой семьи надобно!

Ну да те комиссии как приехали, так и обратно уехали, у тети Мины погреб вместительный, туда все мужья помещаются. Еще и с запасом. И бидон браги для мампоэра там всегда в уголке зреет, опять же, и страусячьи окорочка копченые под потолком висят, так что для уважаемых мужей еще более уважаемой тети Мины приезды инспекции за лишний праздник.

Как и для детей, что ее собственных, что соседских — те вообще по двору бегают, к инспекторам пристают. За одежду дергают, за браслеты и даже за косицы (как есть мзунгу бесстыжие да бессовестные!), вопят на все голоса: когда еще такое развлечение и безнаказанно чтобы? Ровно дюжина печенкогрызов у тети Мины, по два от каждого мужа, стало быть. Тетя Мина — женщина уважаемая и с понятиями, чтобы никому не обидно: у всех печень погрызена одинаково. И не только печень погрызена, уж Бела-то знает!

И кому это знать, как не Беле, у которого одних младших братьев с сестрами столько, что никаких рук не хватит, ну и что, что большинство не родные, а разноюродные, можно подумать, это им когда-нибудь мешало?! А сейчас, когда Бела вполне себе состоявшийся самостоятельный и очень даже бвана, эти мелкие паскудные мзунгу обоих полов тоже выросли и не нашли ничего лучше, чем наградить несчастного Белу подобающим его бвановости количеством племянников и племянниц в ассортименте. И можно подумать, им мешает хоть что-то! Можно подумать, они могут подумать! Можно подумать, у них есть для этого мозги! Айкона!

А если ребенок не так чтобы совсем чужой и уже частично добирался до твоего ливера в самом прямом смысле...

— Ты куда полез, эйш?! Мзунга! Харака-харака оттуда! Кыш! Кыш! Айна! Да чтоб тебя гбахали утащил, паразита! Да чтоб твоим отцам помбе подавиться, мерзавцам ленивым!

Ну вот, извольте видеть! Стоило Беле на пять минуточек отвлечься на пообедать (вот буквально на пять минуточек же, даже вторую ложку кус-куса до рта донести не успел!), как эта зараза клыкастая уже в неприятности влипла. Вернее, других в них вляпала, ему-то что, шипит себе да стрекочет раздраженно скорее, чем испуганно, значит, в порядке с ним все. А вот с Охасей, третьей супругой второго мужа троюродного брата жены дядюшки Гвалли, мир ее дому и детям,— и всем прочим родственникам славного дядюшки тоже мир и благополучие! — кажется, не так чтобы очень в порядке. Хотя и не до смерти, если судить по интенсивности криков.

Давясь торопливо ухваченным глотком холодного ройбуша, Бела выскочил во двор и еще с крыльца оценил диспозицию. Гордый Воин, Наследник Великого Дома (точное название которого Бела не то чтобы забывал, просто никак не мог научиться правильно выговаривать) и Покоритель Хиюмы оккупировал стратегически важную точку местности и успешно оборонял ее от превосходящих сил противника в лице Охаси. Если говорить простыми словами, то мелкий засранец все-таки сумел расколупать хитрую накрутку проволочных ловушек Белы и залез на столб с антенной. И теперь пробовал на свои изрядно подросшие клычки и ее саму и ведущие к ней провода, вяло отмахиваясь от превосходящих сил противника. Превосходящие силы прыгали внизу и пытались достать его рукояткою швабры. Рукоятка, надо отметить, была уже изрядно покоцана — великий и славный Хиюмарр не собирался деликатничать с врагами, поджимая когти. Вряд ли он сумел распознать в Охаси особу женского пола, у мелких яутят зрение иное и распознавания образов как такового нет, он и родных-то не различает. Но это и к лучшему — иначе мелкий паразит от пиетета и должного уважения к матриарху выпустил бы когти на полную. И вопли тут были бы куда громче и обоснованней.

— А вот и папочка, гиенья отрыжка, явился-не запылился! — оценила появление нового участника драмы Охаси. Отбросила потрепанную швабру, подбоченилась и с новым запалом мигом перенесла огневые действия на объект, показавшийся ей более подходящим. — Вы только полюбуйтесь на это, люди добрые! Среди бела дня бедную женщину лишают любимого ток-шоу! Отбирают, можно сказать, последнюю связь с миром, луч в окошке! И кто?! Хулиганье малолетнее, чтоб ему пометом больной гиены питаться до старости! И куда смотрят его родители?!

Бела не подал вида, но внутренне содрогнулся: больше чем ругаться Охаси любила только смотреть на то, как ругаются другие. И если Хиюмарр перегрыз провод во время ее любимой передачи “Скажите это им в лицо!” — то мало не покажется никому. Чираута еще мог бы с ней справиться, пожалуй, Чираута умел так молчать и смотреть, что затыкались самые скандальные полярники даже на “Бирюзе”, а до тамошних скандалистов Охаси — как до Земли без гиперпривода. Но Чираута обещал вернуться только завтра, и, значит, до завтра Беле придется одному держать оборону на обоих фронтах. Молча. Разговаривать с Охасей бесполезно, это Бела уже давно усвоил. Чужие оправдания или извинения для нее как керосол для двигателя. Чужие ругательства и даже проклятия — тоже. Такая уж она есть, Охаси эта. Ничего тут не поделаешь, только улыбаться и молчать.

Впрочем, с Хиюмарром разговаривать бесполезно тоже, и Великий Воин Великого Дома и еще более Великий повар полярной станции “Бирюза” Великий и Могучий Чираута не устает это повторять “глупой тощей жопе”, раз уж хумансы такие глупые, что с первого раза никак ничего запомнить не могут. Поле-поле до них доходит, эйш! Но такова вселенская справедливость: не могут же все иметь сразу все, да? Зато у хумансов задницы классные. Хоть и тощие. Подумаешь, тощие! Чираута их же не варить собирается!

А вот говорить с Хиюмарром нельзя, это даже тощей заднице должно быть понятно. Даже такой тощей, как у Белы.

На Хиюмарра можно только шипеть.

Бела сощурился. Зашипел — пока еще просто так, без особого смысла, горло прочищая. Хиюмарр замер на столбе, перестал грызть край антенны, завертел лобастой башкой. Шипнул в ответ — неуверенно, но с намечающейся агрессией. Махнул рукой, полоснув воздух длинными когтями — пока еще бесприцельно, отмахнулся скорее.

Бела прокашлялся, свернул язык правильно и зашипел уже вполне осмысленно, со стрекотанием и нужными подхрюкиваниями в нужных же местах. Он терпеть не мог этого делать, особенно при ком-то, потому что знал, как нелепо и смешно выглядит — с перекошенной рожей, оскаленными зубами и выпученными от натуги глазами. Да еще и губы дергаются, когда стрекотание добавлять приходится. А его часто добавлять надо, иначе смысл совсем плохой будет, не тот смысл, нужен который. Это Бела уже давно понял. А Охаси пускай себе смеется, Беле от этого не замерзнуть и не согреться. Ну и гиена с ней, с Охасей этой.

Только вот Охаси почему-то смеяться не стала. И когда он первый звук издал, и потом. И ничего говорить тоже не стала, хотя рот и раскрыла. Только отступила на шаг и руку к груди прижала.

Хиюмарр прижался боком квадратной башки к плоскости антенны, вздыбил дредлоки, поскреб клыками пластокс, снимая серебристую стружку. Стрекотнул непримиримо. И еще глубже запустил когти в столб. В переводе на ирингийский язык жестов это выглядело бы как яростное мотание головой и скрещенные на груди руки. И, может быть, даже оттопыренный средний палец: Хиюмарр хоть и мелочь личиночная по яутским понятиям, без соображалки и понимания о всяком разном таком, чама-чама подобном, но этот зеленомордый внук гбахили — наглец тот еще, с него станется. Бела бы не удивился.

Словно подслушав, о чем думает Бела, зеленомордый внук крокодилоподобного монстра издал громкое верещание, в котором Бела явственно услышал победные и даже почти издевательские нотки. Такого стерпеть было никак невозможно для порядочного ирингийца.

Бела напрягся, надул щеки, выпучил глаза еще сильнее и яростно заскрежетал горлом. Краем глаза он видел, что Охаси шарахнулась аж до самого забора, вжалась в него спиной. Она, возможно, и дальше бы шарахнулась, но забор оказался крепкий, на совесть ставленный. Но Бела на нее внимания не обращал. Вот еще! Обращать внимание на разных Охась, молчит — и хорошо. Он на нее и не смотрел. Он на Хиюмарра смотрел — пристально так, со значением. И продолжал скрежетать, сколько хватило воздуха. Потом вдохнул — резко, с присвистом, — и заскрежетал снова.

Хиюмарр забеспокоился. Заерзал по столбу, завертелся. Чираута говорит, что личинки яутов в этом возрасте видят только тепловые контуры и чужих взглядов тоже чувствовать не могут, но тут у Белы имелось свое мнение. И хотя он не собирался его отстаивать перед лицом станционного повара (пытался уже как-то, и ничем хорошим это не кончилось — действительно, разве можно счесть чем-то хорошим, если тебя на две недели лишают вкуснейшей пилау с орехами и изюмом, и даже чабаки, восхитительнейшие нежнейшие чабаки, золотистые розочки из слоеного теста с медовым сиропом и кунжутом ты, истекая слюной и постанывая от неудовлетворенности, две недели видишь только во сне!), но и отказываться от собственного мнения тоже не собирался. Ибо давно убедился: шипение и скрежет, подкрепленные тяжелым намекающим взглядом, действуют на Хиюмарра во много раз эффективнее, чем просто шипение и скрежет какой угодно громкости и агрессивности.

Бвана Чираута, конечно, бвана умный. Тут никто не спорит. И великий — тут тем более спорить глупо, двери в доме пришлось под него расширять. Да и кровать, опять же. И о яутских наследниках и их взрослении он знает поболее Белы. Хотя бы потому, что сам через это прошел. Должен помнить. Только вот Бела давно уже понял простую вещь: наследники, они все разные. И даже не потому, что иногда на соседа похожи более, чем на родного отца, Вулу сохрани от такого безобразия! Просто ребенки, они такие. Разные.

Нет, они все, конечно, мзунгу! Все без исключения! Но — разные мзунгу. Как враждебные голодные духи. И к каждому нужен свой особый подход.

А откуда Чирауте знать, с какой стороны и как лучше подходить к Хиюмарру, ежели Чирауту этого неведомо где носит? Там, где его носит, Хиюмарра точно нет. Ибо вот он, Хиюмарр, на столбе сидит. Вернее даже, не сидит, а вертится под тяжелым взглядом и шипением Белы, словно фаршированный творогом червяк на сковородке.

Бела усилил нажим и добавил в скрежет горловое ворчание. Поцокал зубами — харака-харака. Имитировать поощрительный стрекот иначе у него пока не получалось, а тут стрекот был нужен, не одними же угрозами действовать.

Хиюмарр оскалился, выставив все четыре клычка вперед, отпустил руки и выгнулся, яростно пластуя воздух над собой когтями и держась за столб только ногами, руки мелькали, как острые ножи в мельнице для робусты. Для человека стороннего это было весьма впечатляющим зрелищем (Охаси ойкнула и попыталась просочиться сквозь забор, в чем не преуспела), однако Бела сторонним не был и видел совсем другое: Хиюмарр уступал, признавая чужое превосходство. Просто он был яутом, пусть и маленьким. А любой из этих бесхвостых гбахали не может отступить просто так, сразу и без финальных угрожающих выпадов.

Бела зацокал зубами еще быстрее (харака-харака-харака), добавив в стрекот одобрительных ноток. Хиюмарр огрызнулся и рыкнул (ну, попытался — на самом деле вышло что-то среднее между скрежетом и обиженным писком), после чего счел приличия соблюденными и деловито ссыпался со столба, словно только что вовсе и не собирался сидеть на нем до возвращения биологического папаши.

И с той же деловитой целеустремленностью поскакал на всех четырех в сторону вжимавшейся в забор Охаси. Словно наконец-то решил разобраться поближе с тем, кто это тут в него палками тыкал, когда он был важным делом на столбе занят.

Раньше Бела считал, что самый противный и ушираздирающий звук (ну кроме тревожной сирены на “Бирюзе”, конечно, но там статья особая, ее специально такой делают) — это визг чем-то не очень довольного яутского недоросля (например, Хиюмарра, когда у него отбирают любимую и пока еще целую игрушку или не дают выдрать череп с позвоночником у соседской козы — да, обе Белины тетушки тогда были очень убедительны и выглядели куда страшнее яутеныша). Но в тот момент Бела понял, что ошибался: визг Охаси давал сто очков вперед любому другому самому жуткому звуку по мерзкости. А по громкости — так и все двести. Бела аж присел и глаза выпучил куда сильнее, чем когда на Хиюмарра шипел.

Впрочем, Хиюмарра тоже проняло — он словно на невидимую стену наткнулся, раскорячился, когтишками ощетинившись, что твой дикобраз, и дредлоки дыбом подняв. А потом скрежетнул когтями в развороте-пробуксовке и, худого слова не прошипев, метнулся в противоположную от Охаси сторону. Туда, где как раз стоял Бела. В полуприсяде стоял, словно специально приготовившись, очень удобно получилось. Для Хиюмарра, конечно, удобно, не для Белы. Хотя и для Белы, наверное, тоже — не так травматично.

— Айна! Зараза зеленая, эйш! Чтоб тебя!

Недостойно солидного и уважаемого бваны так взвизгивать, оно конечно, кто бы спорил. А ты попробуй не взвизгни, какой бы ты ни был бвана из бван, когда по тебе взбираются, как по столбу! Безо всякого к тебе при этом уважения! Да еще и когтями всеми норовят вонзиться поглубже да понадежнее в самое дорогое! Хорошо хоть фартук поверх алладинов натянуть успел, а то совсем грустно было бы, но выше пояса-то — один сплошной Бела и ничего кроме Белы!

Хиюмарр взлетел ему на грудь в два движения, разодрав штаны и слегка поцарапав бедра, а вот в плечи и грудь вцепился уже на полную длину когтей. Ногами он обхватил Белу за пояс, как раньше обхватывал столб, и Бела с трудом удержался от нового взвизга: теперь когти вонзились еще и в спину.

— Все, все, нзури-нзури, нет никаких громких страшных бокоро, эйш! Есть только старый добрый дядя Бела, все путем, нзури-нзури...

Хиюмарр попытался спрятать башку Беле под мышку, не преуспел, боднул в шею, завертелся. Бела обнял его обеими руками, прижал поплотнее, лишая движений — и поцарапает меньше, и успокоится быстрее, давно уже проверено. Скрежетнул неодобрительно, попытался пригладить стоящие дыбом дредлоки. Хиюмарр завозился, потыкался Беле в грудь башкой, словно пытаясь то ли ввинтиться вовнутрь грудной клетки, то ли прорыть там нору. Выпустил когти — совсем ненамного, на треть длины, не более. Потянул. Пока еще так, проверочно.

Бела поморщился. И впился зубами в ближайший дредлок — хорошо так впился, качественно, словно отгрызть попытался.

Теперь настала очередь взвизгивать Хиюмарру — отчаянно и жалобно. Только Бела не такой дурак, чтобы поддаться на подобную уловку, он не первый день с этим паскудником дело имеет, чтобы покупаться на жалобные вопли недостаточной достоверности. Бела осуждающе рокотнул носоглоткой (словно хотел высморкаться, но на полдороге передумал, пришлось научиться) и лишь плотнее стиснул зубы.

Яутеныш снова пискнул (на этот раз с куда большей долей искренности), вздохнул как-то совсем по-человечески и втянул когти. Выпустил между клычками длинный раздвоенный язык и быстро-быстро защекотал им по свежим ранкам, зализывая и анестезируя. По груди пополз приятный холодок, боль отступила и скоро исчезла совсем.

Бела удовлетворенно разжал зубы и сплюнул пожеванный хиюмарровский дредлок. Одобрительно поцокал зубами.

Так-то лучше!

Трудно разговаривать с тем, кто говорить еще не умеет от слова совсем, зато очень даже неслабо умеет много чего другого. Тут приходится изощряться по-разному: шипеть, скрежетать, драть горло или вот так вот пускать в дело зубы. Переходить на тот язык, который доступен для понимания. Если сам, конечно, не хочешь превратиться в заправку для классической пилавы — для той, что не с яблоками, а с мелко рубленным мясом.

Нет, сейчас уже они почти что научились. Белу особо не пугали ни боль (ха! какая там боль! вот когда этот мелкий поганец всеми своими бритвенно острыми клычками вгрызался да пережевывал его грудные мышцы во время атаки на корабль — вот тогда да, тогда боль была, а сейчас… пфуй! так, балУется ребятенок), ни появление новых мужских украшений (а шрамы украшают истинного гордого ирингийца, это даже вирухаю понятно). Только вот Чираута — не вирухай. Ему не понятно. Он опять ржать будет над глупыми тощими жопами и глаза закатывать. И говорить, что Бела излишне мягок с теми, кто этого пока еще не достоин и оценить не способен в силу несознательного возраста — намекая, конечно же, что Беле надо быть мягким совсем в другую сторону, где его мягкость вполне способны оценить по достоинству и вознаградить и где его самого в любой удобный момент поджидает достоинство весьма достойное.

— Домой пойдем, чабита, э? — сказал Бела, распрямляя ноги и поднимаясь. — Ты у нас бойки-бойки, совсем молодец, хороший мальчик! Вот и пойдем, значит. Харака-харака пойдем, кус-кус кушать будем. Остыл, конечно, ну да подогреем. А пилау и холодная вкусная, правда? Еще бы ей не быть вкусной, ее же Чираута делал, еще до отъезда, два контейнера остались, сегодня съедим, да? А на столбы не надо лазать и провода грызть не надо, бойки-бойки на столбы не лазают, только мзунгу лазают и чужие антенны на зуб пробуют, они же невкусные, антенны эти, чего в них вкусного-то, не пилау же. Это только плохие мальчики антенны едят, а хорошие мальчики пилау едят и смеются над глупыми плохими мзунгами. Но ты-то у нас хороший мальчик, над тобой никто смеяться не будет…

Чираута бы наверняка снова закатил глаза, услышь такое. И в который уже раз прочел бы Беле лекцию о том, что слов Хиюмар не понимает. Да только Чирауты сейчас во дворе не было, и потому шел бы Чираута куда подальше со своими лекциями! Слов Хиюмарр не понимает, это да, а вот тон — очень даже.

Это как в питомнике служебных гиен, Бела там в студенчестве подрабатывал, когда в городе жил. Отлично запомнил. Гиены — они ведь тоже не слишком умные, слов двадцать научаются различать, да и то не сразу, ну сотню, если генномодифицированные и с хорошей наследственностью. И все! А тон они очень даже понимают, причем все, а не только модифицированные. Слова — дело десятое, что с гиенами, что с другими мелкими хищниками.

— Кхерц! Бела, вы это куда намылились, мзунги бесхвостые?! — опомнилась Охаси и даже от забора отлепилась в праведном негодовании. — А кто мне ущерб возмещать будет, эйш?! Кто мне за погрызенное имущество заплатит, я кого спрашиваю?!

Бегство с поля боя — деяние, недостойное истинного бваны. Но бвана потому и бвана, что иногда может побыть и недостойным, и это нисколько не умалит его достоинства. К тому же что было делать Беле, чьи руки в буквальном смысле этого слова были заняты? Только втянуть голову в плечи и ускорить шаг, взбегая по деревянным ступенькам крыльца, а потом поплотнее закрыть входную дверь и включить приятную музыку, дабы перекрыть доносящиеся все же со двора вопли и проклятия — дверь была тонковата, давно думал сменить, да все руки не доходили, да и думалось, что на лето и такой хватит, а зимовать все равно не здесь. Но менять придется, похоже. Наличие в доме двух яутов, пусть даже и временное, все настойчивее вносило свои коррективы в интерьер.

Позже, накормив Хиюмарра столь яростно любимым им кус-кусом (в который были коварно подмешаны ничуть не менее яростно ненавидимые яутенком вареные астаксанты) и убрав кухню от всего, что попало мимо хищного рта (где-то на середине ужина Хиюмарр распознал коварный обман и очень активно выразил свое возмущение оным), Бела осторожно осмотрел притихшего и уже почти засыпающего яутенка и окончательно успокоился: вряд ли склочной родственнице придется покупать новую антенну. Поражений током на Хиюмаре не наблюдалось, а значит, перегрызть провода он таки не успел — Бела помнил, какие были ожоги на внешних и внутренних скулах, когда Хиюмарр в свое время сумел раскурочить трансформаторную будку. Давно это было, на побережье еще.

Кто же знал, что у этой молочноклыкастой мелочи повадки и упорство живого шроббера? Прогрыз защитный кожух менее чем за десять минут, это же надо! Теперь-то Бела ученый, теперь-то Бела заранее к подобному готовится и покрывает все опасные штуки толстым слоем пластокса, а тогда вот оплошали.

И именно тогда Бела оказался как никогда близок к тому, чтобы осиротить всю станцию “Бирюза” и снискать глубокую и искреннюю ненависть собратьев по зимовкам на долгие годы вперед. Ибо в тот момент он как никогда ранее и никогда (будем надеяться!) после был готов убить Великого Воина и лучшего повара всех времен и народов.

Потому что в ответ на истеричный выкрик Белы: — “А если бы насмерть, эйш?!” Чираута выпрямился, расправил мощные плечи шире дверного проема и сказал… нет, не сказал — возвестил, пафосно и торжественно: — “Значит, судьба”.

Как припечатал. А потом еще что-то добавил о том, что не все рожденные достойны жить и глупые слабаки не должны доживать до возраста размножения, дабы не увековечить свою глупую слабость в последующих поколениях.

Белу тогда и так трясло после оттаскивания обожженного и верещащего яутенка от толстенной кишки кабеля на три тысячи вольт (нетронутого. Повезло. Хиюмарр первым делом на клычок попробовал другой, тоненький и попроще, на двести двадцать всего лишь). А после таких слов хладнокровного крокодила у Белы аж в глазах потемнело и последний рассудок сделал ручкой. В общем, не помнил он, что там дальше было. Помнил лишь, что очень хотел яута убить.

Осознавать себя Бела начал лишь много позже, когда их уже растащили. Хорошо, что у яутов шкура бронированная, да и тот пожарный багор, при помощи которого Бела собирался произвести разделку шеф-повара на составляющие, на поверку оказался не таким уж и острым. Это позже Бела научится ловить мельчайшие шевеления клыков или непроизвольную дрожь дредлоков и понимать, что на самом деле эти бесчувственные крокодилы не такие уж и бесчувственные (благодаря неусыпному наблюдению за Хиюмарром по большей части и научится, а как же с ним иначе-то?), а тогда Бела ни черта еще не понимал. Глупая тощая жопа. Страусы-морозники — и то умнее!

Со страусами тогда хорошо получилось, удачно. Хотя поначалу Бела тоже перепугался, когда Хиюмарра с трофеем увидал. Яутенок сам прибежал. Похвастаться. Но в руки столь великую ценность не дал, показал только лишь, хоть и вблизи — и Бела чуть не сомлел, когда ему в лицо улыбнулся окровавленный череп с длинным бело-розовым хвостиком позвоночника. Не сразу остатки клюва углядел, поначалу подумал на что серьезнее и катастрофичнее. Не сразу правильно понял.

А вот страусы — те поняли сразу и правильно. И более к их жилью на расстояние “достать лапой” не подходили, лишь иногда осторожно кучкуясь вдоль какой-то незримой, но четко видимой им границы опасной территории, и срываясь с заполошным кудахтаньем в паническое бегство каждый раз, стоило только Хиюмарру на пороге показаться. Очень удачно вышло, чистенько, ни вони, ни помета и перьев, и мусорные контейнеры где стояли вечером — там и утром стоят. Все оценили.

С соседней базы приезжали с подношениями, кустовыми перчиками да томатами, вроде как от нашей станции для вашей, и с намеками о полезности путешествий по разным станциям для расширения кругозора малолетних яутов. Подношения Чираута благосклонно принял, а намеки не понял. Ну или вид сделал. Никто уточнять не рискнул…

Интересно, Охаси умнее страуса будет или как?

Осторожно выглянув во двор из-за шторочки, Бела тут же отпрянул от окна и малодушно подумал, что если склочная родственница не успокоится до завтрашнего утра, Чираута с ней разберется. В конце концов, должен же и он делать хоть что-то более внушительное, чем приготовление эгуси — хотя, слов нет, эгуси он варит просто восхитительный, Бела может хоть пять мисок съесть подряд, такой это потрясающий эгуси, всем бы такой!

Бела присел на край койки, в середине которой Хиюмарр уже устроил себе гнездо из одеяла и Белиной рубашки (распустив последнюю на длинные клетчатые ленточки), погладил выпуклый лоб, запустил пальцы в дредлоки. Хиюмарр сонно пощелкал клычками и снова сложил их крестиком, выгнул голову, не выворачиваясь из-под руки, а наоборот, под нее подставляясь. Ему нравилось, когда Бела перебирал его дредлоки.

И что бы там Чираута ни говорил о неспособности яутских детенышей различать окружающих, деля их только на съедобное-несъедобное, Бела был уверен в обратном. Будучи испуган или неуверен в себе, яутенок всегда находил его, Белу. Безошибочно. И в самой большой толпе. Словно точно знал, кого он может грызть и в кого запускать когти практически безнаказанно (пожеванные дредлоки не в счет, он и сам с удовольствием грыз косицы Белы, когда успевал дотянуться).

Дети — такое отродье!

* * *

Чираута вернулся утром следующего дня, как и обещал. Ввалился, как всегда, огромный, гордый и громогласный. Сгреб Хиюмарра за ногу, словно трофей, потряс перед оскаленной мордой, рассматривая то с одной стороны, то с другой, поморщился, одинаково не впечатленный увиденным. Цопнул не до конца проснувшегося Белу за задницу, словно проверяя, такая же ли она тощая, как и раньше. Громогласно удивился, что такая же. Бросил обиженно заверещавшего Хиюмарра обратно на кровать и, тяжело переваливая между мощных ног огромное брюхо, потопал к столу: копошиться, распаковывая одну из дорожных сумок.

Бела смотрел на его фигуру — и что-то в этой фигуре ему не нравилось. Очень. Особенно в профиль.

Чирауту не зря прозвали мафутой, он всегда был крупным, даже для яута. Даже жирным. Настоящий мафута. Потом, после внезапного рождения Хиюмарра, шеф-повар станции “Бирюза” все равно оставался в достаточной степени мафутой, крупноватым даже по яутским меркам. И оставался таким достаточно долго, Бела успел привыкнуть и считал, что тут его не ожидает никаких изменений. Однако теперь вынужден был признать, что поторопился с выводами: Бела не видел Чирауту почти месяц, и за это время тот существенно… замафутерел, скажем так. Очень существенно. Особенно в районе талии. И груди. И бедер. И...

Настолько жирным и с настолько выдающимся вперед мощным пузом он был лишь только во времена их самой первой зимовки, когда...

— Мафута… — спросил Бела вкрадчиво и словно бы невзначай. — А почему ты опять такой… э-э-э… мафута?

Чираута покосился на него непроницаемым глазом, не поворачивая головы от разложенных на столе баночек с приправами. Но все-таки снизошел до пояснения, очевидно, вовремя вспомнив о недоразвитости хуманского интеллекта:

— Тощая жопа для радость! — пророкотал он самодовольно и напыщенно. Потом подумал и уточнил: — И радость для тощая жопа. Тощая жопа Бела бойко-бойко, есть очень хорош. Признание заслуги раннее воспитание настоящий герой, Покоритель Хиюмы герой до вразумления. Вразумление очень успешно, вразумление до срока. Бела избран для новый воспитанник, Бела долженствовать гордость оказанная честь!

* * *

Уважаемая всеми соседями и родственниками бокоро Мина остановилась во дворе одного из своих многочисленных непутевых племянников, которому как раз в этот вечер собиралась нанести визит. Надо же поощрять непутевых племянников, если те вдруг решают остепениться и таки заводят семью, пусть даже и такую странную, а также и детей, пусть даже и избыточно клыкастеньких. У каждого свои недостатки, и не уважаемой бокоро Мине кого-то осуждать за внешность мужей (ну или там их количество). Племянника стоило поощрять частыми благожелательными визитами, а новому ребенку в семье вязать теплые носочки. Теплые носочки детям всегда пригождаются, особенно таким, которые так быстро распускают их на ленточки. Ужасные когти, просто ужасные! Надо бы посоветовать мальчикам хорошую педикюршу, все-то приходится делать самой, ничего-то эти мужчины не умеют!

И вот теперь бокоро Мина стояла посреди двора, с интересом прислушиваясь к доносившемуся из-за тонкой двери семейному скандалу. Скандал — это хорошо, это так по-семейному. О, кажется, пошли в ход тарелки. Хорошо, не забыть бы подарить мальчикам еще пару сервизов. Семейная жизнь — дело такое, тонкое дело и хрупкое, а кто и позаботится, кроме бокоро Мины?

Бокоро Мина послушала еще немного, убедилась в правильности своей первоначальной догадки, порадовалась, что не стала подниматься на крыльцо (все-таки восемь ступенек, а колени уже не те), развернулась и пошла к воротам. Сегодня мальчикам явно мешать не стоит, а вот завтра можно и зайти. Какой там завтра может быть праздник? Чтобы сразу с сервизом. И носочками. А пинеточки можно будет связать и позже, время, похоже, еще есть, иначе бы мальчики так не ругались.

Дети — такое отродье! Но без них было бы скучно, ведь правда же? Эйш!