Две правды (джен)

—…ну, а Смерть на пир не позвали. Дескать, нечего ей делать на празднике, раз она испортила всё, что они создали. Как-то уже никому неохота было теперь с ней водиться. В отместку же она решила проучить своих братьев, показать, что несправедливо они её обидели. И вот, всякая живность, всё, что бегает, ползает, летает, плавает и произрастает; все живые создания, от клопа до серобрюха, перестали умирать. Пресекла Смерть всякую смерть. Поначалу, конечно, страшно это всех обрадовало. Однако очень скоро небо стало затянуто несчетной тьмой мошкары и птиц, от полчищ саранчи и грызунов трава не успевала расти, хищные звери были в замешательстве, ведь сколько не рвали они зубами и когтями свою добычу, та отказывалась умирать, и, в вечной агонии, всё так же яростно отбрыкивалась, даже будучи лишенной внутренностей или обезглавленной. Что касается людей, то те, кто были тяжело больны или страдали от каких-либо увечий, также не имели больше никакой надежды прервать мучения. Посмотрела на деяние своих рук Смерть, и поняла… в общем, поняла она, что не может ради своего уязвленного эго допустить подобное безобразие, и что обязана выполнять… Так, постой-ка, только не говори мне, что…

Возмущенный до глубины души закравшимися подозрениями, Вереск прервал свой рассказ и постарался заглянуть себе за плечо, чтобы убедиться в действительности своих предположений. Но как он не вертел головой, рассмотреть удалось только мерно покачивающуюся темноволосую макушку.

— Вот только не… ты там что, серьезно, мать твою, спишь? — Тяжесть навалившегося на спину тела, которое, пожалуй, уже довольно продолжительное время не особо активно шевелилось, была сама по себе куда красноречивей любых ответов. — Эй!

Тело позади вздрогнуло от оклика и невнятно промычало в ответ какое-то отрицание, завозившись и явно пытаясь принять более подобающее положение.

— Зря я, видимо, всё это время тут распинаюсь, да? Вот так вот, по доброте душевной… И учти, снова сверзишься, возвращаться за тобой не буду, потрусишь следом, как миленький. Хватит с меня этой волокиты, слышишь? Сыт по горло, и так тащимся из-за тебя, как… — Вереск повёл лопатками, осознавая, что это тёплое пятнышко отнюдь не просто согретая дыханием ткань. — Ну-ка, давай, скажи, что на робу слюней напускал.

— Если, — прежде чем продолжить, Волк прочистил осипшее горло, — если я скажу «да», ты разозлишься?

— Ну?..

— Ну, тогда «нет».

— Я тебя прямо сейчас сброшу! — Но Волк уже и сам, крякнув, скатился по левому боку уныло бредущей лошади, спрыгнул наземь, подняв в воздух столб лёгкой дорожной пыли, и с приглушенной бранью принялся разминать и растирать затекшие мышцы.

— А не упустил бы свою лошадку, никому не пришлось бы так матыриться, — не упустил случая вновь ввернуть упрёк Вереск, похлопывая свою повеселевшую лошадку по шее.

— Куда там. Что ей, что мне, так и так мука была… — Волк зыркнул вверх, на величественно возвышающегося над ним Вереска. Как тому удавалось с такой лёгкостью управляться с этими строптивыми животными, в голове у Волка не укладывалось. Ему казалось, что Вереск ездил верхом с какой-то противоестественной свободой, как будто бы лошадь сама собой понимала, что требуется её всаднику. Если бы некромант сам не показывал, что на самом деле вся загвоздка в едва заметных движениях кистями, бедрами и коленями, Волк до сих пор был бы уверен, что это какие-то очередные магические выкрутасы. Вся эта наука, однако, всё равно не приносила для него самого никакого проку, и ему было всё-таки легче вот так, пешком, приноравливаясь к лошадиному шагу и оглядываясь вокруг.

Волк повертел головой на ходу, пытаясь понять, как долго они проехали. Впрочем, с тех пор, как он заснул, местность особо не изменилась. Слева от дороги тянулись сплошной стеной разлапистые ели, чьи верхушки свечками уходили ввысь. Справа раскинулась унылая и блеклая, с редкими сухими кустиками, степь; в ней тоже только и интересу, что возвышающийся вдали тёмный обелиск, тревожащий, будто бы пригвождённый пиком к небу.

— Так ведь целый полтинник своими ногами ускакал! — не унимался между тем некромант.

— Да будто бы я виноват, что она взбеленилась, — буркнул Волк, порядком утомившийся от перемалывания этой темы. Ну, дала лошадь дёру, вырвав узду из рук, ну, не удалось её отыскать, большое дело. Значит, так и должно было всё сложится, зря только крюк тогда сделали. Втайне он был случившемуся даже рад. Нет, конечно же, конные переходы были значительно быстрее, с этим он спорить он бы не брался, и всё же… Волк вновь с подозрением глянул на медленно бредущее рядом животное; верескова гнедушка одарила его таким же подозрительным взглядом. Неприязнь была общей.

— А всё потому, что от тебя псиной прёт, — подытожил Вереск, впрочем, без особого задора: тема и ему уже на самом деле порядком поднадоела. Тем временем дорога круто повернула, и оказалось, что за поворотом от тракта ответвляется хорошая, широкая тропа, которая заходила вкруг поредевшего леска, и спускалась в низину. Порядком уставшая гнедушка, словно почувствовав скорую остановку, тихо всхрапнула, и некромант, сам повеселевший, вновь ласково похлопал по лошадиной шее левой ладонью.

— Ну-ну, хорошая… Гляди-ка, похоже, мы наконец-то на месте, — понять наверняка, сказана последняя фраза была для него или же для лошади, было трудно, так что Волк просто продолжил молча поглядывать по сторонам.

Селение расположилось в низине, недалеко от мрачного озера с непроглядными, матовыми водами; в надвигающейся вечерней мгле его воды казались монолитной темной плитой. Если же не обращать внимание на само озеро, местность была вполне располагающей к себе: со стороны проезжего тракта поднимался невысокий холм, закрывая вид на унылую серость, с другой стороны, в ложбине около леска, виднелся выпас. Тропка весело сбегала по взгорку вниз к околице, а за ней добротно сбитые дома с приветливо распахнутыми окошками наводили на мысль, что люд тут гостеприимный. Совсем уж вблизи, со дворов, веяло в лицо свежестью от свежевыстиранного белья, даря ощущение уюта.

Не удержавшись, Волк ускорил шаг; уж больно ему захотелось поскорее, наконец, очутиться в самом центре поселка, вдохнуть полной грудью дурманящую смесь запахов: сена и опилок, птичьего помёта и мокрых перьев, сладкий аромат спелых фруктов и резкий запах просмоленных досок. Впрочем, даже доносящаяся вонь ила и рыбы была в стократ лучше, чем въевшийся в ноздри запах лошадиного пота. Откуда-то из дворов донесся детский смех, перемежающийся задорным щенячьим визгом. Походя Волк коснулся растрескавшейся, грубо сбитой скамейки, представляя, какой бы она была, будь древесина нагрета от солнца. В дальнем доме хлопнула дверь, с корзиной в руках вышла просто одетая девушка, завернула за угол. Несколько немолодых женщин, прервав монотонный разговор, заприметили проходящего мимо незнакомца и выглянули из-за забора полюбопытствовать, кого к ним принесло. Вместо ответного приветствия обе как-то странно переглянулись, однако после минуты шушуканья из-за забора полилось такое же монотонное:

— А вот еще, кило мяса Сайл принесла…

— Ага, ага…

Под заборами пестрел куст, похожий на ракитник, источая душистый аромат, но очарование момента уже ускользнуло. Пусть даже товарки и были обычными сплетницами, вид их озадаченных физиономий заставил Волка подобраться и посматривать по сторонам более сосредоточенно и внимательно: вот от небольшой открытой площадки в центре посёлка спускается тропка к водам озера, еще одна заворачивает в сторону, за дома, и там виднеется крыша повыше, видимо, амбар. Самих домов всего от силы пятнадцать, но все стоят неким особняком друг от друга, не то, что в городах, где через изгородь можно с соседом переплёвываться. Или даже не через изгородь, а так: города к тому располагают.

То тут, то там во дворах виднелись зеленые шапки невысоких деревьев с искривленными стволами, из-за которых казалось, слово бы те льнут к домам. Топот слева заставил Волка оторваться от своего исследования: прямо на него, наперегонки, неслись две девчонки, слишком увлеченные своей игрой, чтобы заметить нежданное препятствие. Волк поторопился отступить с пути, но, видимо, его движение помешало не меньше, чем он сам: обогнавшая было подружку белянка испуганно ойкнула, отпрянула в бок, и, зацепившись за собственную ногу, благополучно шлёпнулась на землю. Вторая девчушка, пронёсшаяся по инерции мимо, встала поодаль, с переливчатым смехом потянула:

— Ну-у-у, Йонка!

— Что, малышка, цела? — Волк сделал шаг вперед и наклонился, помогая белянке подняться. Девчушка проворно оперлась на протянутые ладони, глянула бойко и смело, прямо в лицо, ощерив в беглой улыбке мелкие, остренькие зубки, как у хищного зверька, и опрометью бросилась к заждавшейся её подруге: только стегнула по воздуху плотная, светловолосая коса. Волк помимо воли улыбнулся, глядя, как они стремглав несутся вниз по тропе. На его ладонях всё еще хранилось мимолетное тепло, словно от прикосновения маленькой птички.

— Что-то больно счастливым выглядишь, — Вереск, неспешно ведя усталую гнедушку за собой под уздцы, нагнал друга. — Может, тут тебя и оставить? Рыбаком заделаешься, сивуху гнать будешь, ну, словом, сплошная пасторальная красота! Не, погоди, вот только представь: сидишь на бережку, значит, удишь окуня какого-нибудь, вокруг тишь да гладь, а дома бражка киснет, а может заодно и баба чего-то стряпает, а?.. Хотя окунь же речная рыба…

— Никак избавиться от меня хочешь, — в тон ему отозвался Волк, заприметив особенность в доме неподалеку. Вопреки первому впечатлению радушного настроения в посёлке, окна у этого дома были наглухо закрыты ставнями, а во дворе царила разруха.

— Ага. Надоел мне просто до слёз. — Вереск опёрся на плечо Волка и повертел головой, пытаясь уловить, что именно тот так внимательно рассматривает. — Поразительное затишье тут, не находишь? Как-то даже слишком спокойно. Опоздали, что ли?..

—…когда уже забурлит, бросаешь в котел парочку горошин послаще и хор-рошенечко помешиваешь, — донеслось внезапно очень разборчиво из-за забора.

Вереск фыркнул и кивнул в ту сторону головой.

— Пойдем-ка к этим, с горошком?

— Нет, уж лучше туда, — оторвавшись от изучения заброшенной хаты, указал на самый крайний дом Волк.

Следуя за жестом взглядом, Вереск с любопытством посмотрел на указанный дом. Интуиция друга насчёт выбора жилья никогда не подводила, однако уловить какие-то общие черты, чтобы понять, на чём зачастую основывается его выбор, никак не удавалось. Ну какая там разница? Дом как дом, все они практически одинаковые, один от другого не отличить: с низкой крышей, широкими окнами, приземистой дверью, разве что цвет полощущихся на сквозняке занавесок разный. Ну ладно еще, тут, допустим, гостеприимно распахнута калитка, а вот в городе-то? Не удержавшись, Вереск бросил гадать на этот счёт:

— Чем лучше?

— Эти просто языками болтают, а оттуда жарким пахнет, — пожал плечами Волк, словно бы это было что-то само собой разумеющееся.

Вереск никаких особых запахов не учуял, кроме однако без лишнего промедления тронулся в указанную сторону. Гнедушка, уже было примерившаяся к стебелькам мокричника, тяжело вздохнула и пошла следом. Дойдя до калитки, Вереск пропустил повод под ригель забора и обмотал вокруг столбика, закрепляя. Лошадь взглянула на него с укоризной, но ничего этим своим взглядом не добилась, Вереск уже прошёл мимо.

Во дворе и правда благоухало: через открытые нараспашку окна струился густой, наваристый мясной запах. Под окном дремал некрупный пес со свалявшейся шерстью ярко-соломенного цвета, при приближении Вереска он приоткрыл глаз и лениво гавкнул басом. Из окна послышался женский голос: «Ну, паршивец, зря брехать». Волк было пошел за другом следом, но остановился у калитки и, свернув, прошел немного вдоль забора, озадаченный внезапно ударившим в ноздри смрадом застоявшейся воды вперемешку с резким ароматом багульника. Как будто бы ничего особенного, но при этом запах вызвал ощущение чего-то неправильного. Источник запаха он обнаружил как раз когда Вереск постучался в дверь. Прямо под досками забора, напротив одного из окон, в земле обнаружилось две заболоченных рытвины, явственно напоминающих пару человеческих следов. Ради любопытства Волк переворошил пальцами почву рядом, но та оказалась непростительно сухой на ощупь.

— И-и-и-и! — Это послышался пронзительный, захлёбывающийся возглас из-за забора, заставив Волка бросить свои исследования и торопливо выпрямиться. Оказалось, что это вскрикнула распахнувшая дверь хозяйка дома: коренастая, краснощекая, с аккуратно убранным под платок пучком волос, теперь она махала на опешившего от такого приветствия Вереска кухонным полотенцем. — А ну, езжай, езжай отсюда! Вот горе, принесла же нечистая…

— Ты зачем обидел добрую женщину? — подал было голос Волк, но «добрая женщина», заметив, что Вереск не один, только еще больше огорчилась.

— Так их еще и двое, надо же! — Хозяйка всплеснула руками; вернее, всплеснула бы, не будь в правой руке зажато полотенце. — Да не медлите вы, ну-ка, езжайте отсюда, да побыстрее! Беда ведь у нас, беда!

— Уймись, мать, — Вереск сунул руку за пазуху и без лишнего пиетета бряцнул качающемся на цепочке жетоном перед носом у всполошившейся бабы, — в курсе мы, что у вас беда.

— Ох, так вы гильдейские, — облегченно выдохнула хозяйка, провела ладонью по лбу и в знак примирения сунула своё боевое полотенце за пояс передника, после чего более придирчиво осмотрела сначала Вереска, потом глянула с прищуром в сторону калитки, куда как раз входил Волк. — Тю, а чего ж они девок-то не послали? Вроде Тиббот писал…

— Потому как, мать, гильдия посылает исключительно лучших, — вздёрнул подбородок Вереск, пряча обратно жетон и попутно шикнув на Волка, который пробормотал «ну да, или кого придётся». Хозяйка его, благо, не расслышала. Совсем уж успокоившись, она заулыбалась, засуетилась, отодвинула нитчатую занавеску, приглашая в дом.

— Ну, гости, пожалуйте в хату! Проходите-проходите, небось, от Малого Сиема-то путь неблизкий был. У меня как раз в печи жаркое томится! Вы-то из Сиема путь держите, да? К Тибботу поздно уже, не выйдет он до утра, заперся и вас не пустит, побоится уже и дверь-то открывать. Вы небось сами знаете, что к чему. Вот ведь страсти-то творятся, верно я говорю? И ведь женки-то у него нет, как у прочих, сидит вот так вот вечерами сам, бедолага, трясется. А ежели к нему в гости заглянешь, так и не выпустит. Ты к двери, а он чуть ли не в вой, вот стыдоба-то…

— Мир этому дому, — пробормотал Волк, проходя вслед за Вереском.

* * *

В кухне, где как раз хлопотала хозяйка, было светло и прибрано; видно, что ко всему здесь относились с любовью. Однако приятная обстановка никак не сгладила тревожное впечатление от посёлка, и Волк, чинно сидя за столом, всё поглядывал озадаченно на болтающую женщину, всё еще гадая, что же такого у них приключилось. На тонкой полоске бумаги, которую перед выездом принёс из гильдии Вереск, ничего конкретного из информации указано не было, кроме расположения селения и пометки о угрозе невыясненного характера, но на это некромант только беспечно отмахнулся, мол, на месте разберемся: его больше интересовало, что селение было как раз по пути к Драде, ближайшему от Малого Сиема крупному городу с торговой развязкой. Даже сейчас лицо некроманта не выражало никакого беспокойства. Зато сам Волк, не терпевший неясностей и нечетких условий, извёлся заранее, а теперь снова напряженно поджимал губы, терпеливо дожидаясь, когда вежливые расшаркивания закончатся и можно будет расспросить хозяйку подробнее об их беде; так что Вереску пришлось наподдать ему под бок локтем, чтобы он обратил внимание и представился толком сам.

— Ну надо же! Кажись, у всех гильдейских имена всегда такие, ну, с особенностью. Мне-то родители судьбы явно никакой особой не пророчили, так что по-простому можете звать, тетушкой Неттой. А вот мужа-то моего тоже звали тоже эдак, диковинно: Гандизэльвус. Ох и статный был, несмотря на имя, а усы-то, во-от такие! — Хозяйка рассмеялась, в который раз отмахиваясь от предложения Волка помочь. — Ну, мы-то быстро его в Гана переиначили, ясное дело, а то как звать-то со двора? Хорошо еще, сына он просто Бёрком согласился назвать… Эхма, может, кабы назвали Нантакетом каким или, не знаю, Васильком там, лучше бы оно сложилось…

— Что же, неужели сгинули? — с деланным участием поинтересовался Вереск, подперев подбородок кулаком и не отводя глаз от крышки казана, с виду неподъемного, из-под которого била тонкая струйка ароматного пара.

— Разом! И тоже ведь, как вы вот, взял сдуру мальца приключения посмотреть, а ведь говорила я ему, дурню… Ох, да что теперь болтать-то зазря, — тетушка Нетта горестно вздохнула, между делом доставая из посудного шкафчика нехитрые столовые приборы. Вереск в это время подмигнул Волку и шепнул «папаша», за что получил носком сапога по щиколотке. — Но все равно, оно не дело, говорю я вам, в гильдии-то этой один разлад, никакого порядка, одно сплошное попустительство! Нет бы им там следить за своими отрядами, формировать их как-то, что ли… И вы пропадёте, коли будете вот так вдвоём валандаться, тем более, по таким местам-то! Нет, говорю я, на беду вы к нам приехали, изведёт она вас…

— Горю твоему, хозяюшка, соболезнуем сердечно, — подал голос Волк, — но кто изведёт?

— Так ведь ясно, кто, зверюга эта, ну… купальница!

Сидящие за столом мужчины в недоумении переглянулись. Вереск выразительно округлил глаза, одними губами произнёс что-то явно нецензурное и пожал плечами. Волк опустил голову и принялся разглядывать пеструю цветочную вышивку на скатерти, просто чтобы хоть как-то отвлечься от нарастающей тревоги. Раз уж спасовали даже вересковы познания в различной нечисти, то пиши пропало, засела в селе какая-то дрянь, и еще неизвестно, стоило ли оно того… Впрочем, что тут чего стоило, он и так до сих пор не мог понять. Мир вокруг снова показался зыбким и слишком нереальным, так, что пришлось ухватиться рукой за лавку, просто чтобы дополнительно ощутить что-то надежное и реальное. Вдохнул, выдохнул, вновь пропутешествовал взглядом по аккуратным стежкам соцветий и боковым зрением заметил, как Вереск всё еще беззвучно шевелит губами, оглаживая их большим пальцем в задумчивости.

— Всех мужиков в округе, погань, кого изодрала, кого покалечила! Ну, до кого добралась, а до кого не добралась, так хочет, ясно дело, оттого топчется тут ночами, — продолжила, не заметив изменившегося настроения за столом, тетушка Нетта, сноровисто нарезая ломтями противящийся ножу каравай. — И ведь раньше мирные-то все были, а тут нет, видишь ли, повадилась, будь ей неладно, никакой управы на неё нет. Мужики-то говорят, дикая, что кошка…

— А ты, хозяюшка, сама её не видала? — уточнил Волк, украдкой наблюдая за тем, как морщит и трёт лоб Вереск, будто бы силится что-то припомнить.

— Как же, видела, только издалече. Бродила за околицей тенью, огоньками светила. Страшновато, конечно, но больше всё за мужиков-то боязно. Баб наших она не трогает, но кто ж её знает, небось, не сегодня, так завтра детей начнет красть, как оно и положено…

— Русалка! — внезапно прервал её Вереск, от воодушевления хлопнув ладонью по столу так, что лежащие на нём вилки-ложки звякнули, будто испугавшись. Хозяйка тоже вздрогнула от неожиданности, прижав руку к груди, перевела дыхание, прежде чем ответить:

— Ну, я-то не знаю, может, и русалка. У нас вот этих бесноватых утопиц купальницами зовут. И всё ж таки не ясное это дело, ох, не ясное, господари наёмники… Мне намедни Хейдж, подружка моя, соседка; так вот, шепнула она мне, мол, приключилось это несчастье из-за нашего бедолаги Юниса… А Хейдж-то что-то, да знает, недаром она в прежнее время известной ворожеей была! — И тут же, заулыбавшись и забывшись, отвлеклась от темы. — Ой, на днях случай с ней был потешный, набрала она полное лукошко…

— Как ты понял? — Вполголоса, чтобы не прерывать неспешное журчание повествования хозяйки, поинтересовался у Вереска Волк, наклонившись у нему поближе.

— Вспомнил. С трудом, но вспомнил. Как-то вот вертелось на периферии сознания. Правда, чего не помню, так откуда это убогое название вообще знаю. Представь себе, одичавшая утопленница, ну надо же! Интересно, чем они её так раздраконили, что она начала на селян бросаться…

Волк вместо ответа пожал плечами, повернул голову в сторону прохода — и через пару мгновений послышалось, как прошуршала бусинами занавеска и кто-то босыми ногами пошел в сторону кухоньки. Послышался девичий голос:

— Матушка, ну ты снова сама с собой болтаешь! Или приехал кто? Там чей-то конь у калитки… — А через пару мгновений и сама девушка показалась в дверном проеме: босая, с подвернутым подолом юбки, простоволосая и румяная, как спелое яблочко, однако при виде мужчин она стушевалась, насупилась и остановилась, не переходя порога.

— Ой, птичка моя, это ж к нам господа наёмники приехали, по прошению Тиббота, купалку дурноватую эту усмирить! Они у нас остановятся, так что надо бы северную комнату подготовить… Сядешь с нами обедать, дружочек?

— Нет, я… кажется, забыла у Коби платок свой, сбегаю сейчас за ним…

— Да не пропадёт у неё твой платок, ну-ка, подь сюда, садись!

Но девушка уже проворно развернулась и выскочила вон из дома, так спешно, что хозяйка в сердцах притопнула крепкой ногой. Потом, спохватившись, пустилась в объяснения со смущенной улыбкой:

— А это дочурка моя, Идж. Отрада моя, да с норовом вот, вы уж ей простите, наверняка ведь побежала к подружкам, сплетничать, это ж у девок-то милое дело… — Снова отмахнулась от Волка, который уточнил, мол, удобно ли будет, если они останутся. — Да что вы, ребята, не робейте, мне только в радость гости, Идж ведь вон какая непоседа, дотемна всё на гульках пропадает… Ладно, чего уж! Сейчас вот-вот уже и жаркое будет готово, а то вы, небось, в пути изголодались по домашнему-то, и… ох, вот дурёха-то я! Сейчас… да где она тут?..

Покопавшись в шкафчиках, тетушка Нетта извлекла из глубин притаившуюся среди склянок с крупами бутылку, в которой плескалась мутная жидкость. При виде бутылки Вереск со смешком шепнул на ухо другу «о, гляди-ка, вот о чём я и говорил». Хозяйка критически оглядела бутыль, видимо, чтобы не перепутать с чем-то еще, прежде чем выставить на стол.

— Вот, от мужа запасы кой-какие остались. Конечно, мутновата, но вы на это не смотрите, ух как хороша! Вы-то, конечно же, выпьете по маленькой, ребята?

— О чем речь, мать, — лучисто улыбнулся в ответ Вереск, — грешное дело не отдать дань уважения хозяйке и её почившему благоверному.

* * *

— Что, не съели тебя еще тут?

Волк обернулся на голос. Вереск, освещенный светом коротенькой лучины, задержался у двери. Повозился с трубкой, раскуривая, прежде чем подойти и обнять за плечи стоящего около деревянных перил крыльца Волка. Тот в ответ проворчал:

— Опять на мне виснешь.

— Ну, заладил… «висну»! Не висну, чурбан ты неотёсанный… объятия, это, понимаешь ли, проявление дружеской привязанности, ясно?

— Чего тут не ясного, раз по-дружески, значит, виснуть можно, — хмыкнул Волк и увернулся от тычка в плечо, поднырнув под руки. Отходить, впрочем, не стал, так и облокотился рядом о крепкие перила, бок о бок. Глянув искоса на сосредоточенно попыхивающего трубкой друга, укорил его: — Лучше скажи, зачем нашу хозяюшку до слёз довёл? Истории, что ли, повеселее не нашлось, кроме как про загубленных деревенскими предрассудками детей? У меня до сих пор всё плечо мокрое…

— Ой, ты просто не видел, с каким упоением она в это твоё плечо вжималась, — осклабился Вереск, — мне половину на ходу додумывать пришлось, чтобы накал не спадал.

— Вот тебе лишь бы дурить.

Вереск в ответ усмехнулся, или, по крайней мере, так показалось Волку в полумраке, прежде чем он перевёл взгляд обратно, на очертания домов и крон деревьев. Кое-где в темноте еще светились окошки, видно, кому-то тоже не спалось: но в целом смотреть-то особо было не на что. Зато была неуловимая, чарующая сельская тишина, с шелестом травы и посапыванием пса под крыльцом. Беспокойно переступила копытами гнедушка, которую Вереск после ужина завёл во двор и долго обхаживал, вычищая копыта, пока Волк помогал хозяйке прибраться со стола. Удивительно, как только может человек сочетать в себе небрежное отношение к окружающим людям и ласковое — к животным. Волк вздохнул:

— Ведь вправду жалко её.

— Кого еще?

— Ну, Нетту. Вдова ведь.

— А, вот оно что. Ну так, — Вереск затянулся, — утешь её.

— Тьфу ты! Просто, по-человечески жалко.

— Конечно, жалко. Баба без мужика, как потерянная перчатка без руки.

— Ни хера ты в женщинах не понимаешь, — вспылив, резко обрубил Волк и угрюмо замолчал, явно не собираясь продолжать разговор. Вереск с интересом посмотрел на него, но тоже промолчал, давая время осесть вспыхнувшему раздражению друга, зачастую куда более спокойному, даже, пожалуй, чуточку флегматичному. Впрочем, всё равно прямые расспросы редко приносили стоящую информацию: Волк не хотел, или, как со временем начал убеждаться Вереск, не умел о себе говорить. Вдалеке, сквозь стволы деревьев, замаячил неясный, красноватый свет, так что Вереск было подумал «неужели уже заря» и сам себя одернул. Присмотрелся и понял, что отсвет как раз где-то в районе озёрного берега.

— «Ходит, огоньками светит»… А ну, глянь, Волк, видишь? Похоже, вон там наша красавица бродит. Спустимся поздороваться? — вполголоса позвал Вереск, указал мундштуком трубки в сторону света. Волк, тут же забыв про недавнюю вспышку, кивнул, но никуда, конечно же, не пошел. Поэтому какое-то время оба просто молча наблюдали, как свет, мерно покачиваясь, медленно, но верно приближается, то пропадая, то появляясь вновь: видно, поднимается по тропе от озера. Вскоре послышался отдаленный, короткий звук, как будто заплутавшая корова тряхнула отяжелевшей головой и на её шее забренчал медный бубенец. Через время звон повторился, приблизившись, как и огонёк, который оформился в одинокий, покачивающийся шар света. От вновь повторившегося звона отчего-то стало неуютно на чужом, широком крыльце; поползли мурашки по шее. Вереск нервно прикусил мундштук. В его трубке потух табак.

— Пожалуй, переживут как-нибудь без нас еще одну ночь. Пойдем-ка, — взяв Волка за плечо, вымолвил он, — обратно в дом. В общем-то, я только за этим и выходил.

* * *

Под утро Волк нашёл еще одну пару заболоченных следов, во дворе, под окном.

Запах болота просочился через закрытые оконные створки, исподтишка вплёлся в сновидение и заставил медленно тонуть в топкой трясине; так что после пробуждения Волк не сразу понял, почему запах из его сна стелется смрадными волнами по комнате. Будто бы заодно со смрадом, в голове настойчиво вертелись отголоски сна. Волк вздернулся и сел, еще не до конца проснувшись, и реальность вокруг него будто бы расходилась обрывками тонкой ткани, через которую просвечивались сцены из сна: как кто-то увлекает его за собой между волн высокой травы, всё ведёт его ладонь за собой сквозь полумрак; еще снилось, как вышедшая из-за облаков луна, высоко в небе, осветила его спутницу и зазвенел над травой её колдовской смех. Снилось, как его спутница уже бегом, подзадоривая, потянула за собой, как покатились они в траву со склона; снилось, как его накрыла россыпью её медно-рыжих волос, и как внезапно под спиной вместо смятой травы оказалась зыбкая топь.

Ложиться обратно после этого не слишком-то хотелось: перед глазами еще явственно стояли образы рук, тянущих его на дно трясины. Чтобы окончательно стряхнуть дурное наваждение, Волк медленно поднялся со своего сенника, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить спящих в доме. В предрассудки насчёт сна он не верил, поверья о том, что душа выходит из тела, считал глупыми, но всё равно безотчетно почитал чужой сон, стараясь лишний раз не будить никого без надобности.

Поднявшись, пересёк в несколько шагов скудно обставленную комнату. В комнате только и было мебели, что деревянный стол у окна, у которого жался единственный стул, сундук с наваленным поверх ворохом старья и простая кровать, такая узкая, что Волк уступил её без спора; и даже тощий некромант уместился на ней с горем пополам. Распахнул окно, огляделся, и практически тотчас же, как стойкий болотный смрад ударил в нос, заметил на земле в нескольких метрах от окна точно такие же рытвины, как у забора: запах был даже слишком сильный для двух жалких следов. Словно бы что-то, что было источником этого запаха, находилось здесь совсем недавно. Раздосадованный на себя за то, что не осмотрел окрестности дома еще вечером, Волк отправился во двор, исправлять эту промашку, да столкнулся в дверях с чрезвычайно бодрой с утра тетушкой Неттой.

Так что к тому времени, как Вереск, так никем не разбуженный, всё-таки проснулся, Волк смирно сидел на кухне и лепил с хозяйкой на пару вареники. Как только некромант, позёвывая, показался в дверях кухни, привлеченный их голосами, тетушка Нетта бойко принялась нахваливать ему своего помощника:

— Ох, ну до чего же ловкие пальцы, ты только погляди, а работает-то как споро, ну просто любо-дорого глядеть! Какой талант пропадает в этой наемничьей доле, просто хоть плачь!

Вереск на это похабно ухмыльнулся, мол, «ловкие пальцы, ага?», в ответ получил тяжелый взгляд Волка, которым можно было бы забивать гвозди.

— А про вас сегодня Юнис уже расспрашивал. — Тетушка Нетта, не заметив их обмена любезностями, доброжелательно улыбнулась Вереску, нарезая тесто на новую партию. Вереск, до этого всё еще лениво позёвывающий и с явным удовольствием наблюдающий за тем, как другие работают, заинтересованно прислушался. — С самого утра, как рогатую свою дурынду на выпас повёл, заглянул и ну нудить, мол расскажи ты, да расскажи ему про наемников… А ну как еще сам задумал в гильдию податься? С него, бедокура, станется. Вот ужас-то! Пропадёт ведь, молодой, зазря, — и задумчиво протянула, — эхе-хе… Да, так вот, всё-то ему интересно: и когда приехали, и как приехали, и откуда, и как надолго, и что, значится, делать думаете с нашей бедой… Впрочем, может, и обойдётся, к нам-то, ясное дело, не так уж часто с тракта заворачивают, обычно напрямую до Драды-то, так сподручнее, вот небось и любопытничают по вашему поводу. Всяко интересно на новые лица посмотреть, да сами-то вы, господари, весьма примечательные… — Тут хозяйка отвлеклась на забурлившую в кастрюле воду, а после переключилась на рассказ о том, как она по молодости неудачно замесила тесто, так что вырваться от нее удалось только после позднего завтрака.

Волк выложил о своих наблюдениях по поводу следов сразу во дворе, как только они переступили порог дома и повели первым делом верескову гнедушку на выпас. Выслушивая его, Вереск пристально глядел на всё того же хозяйского пса, который теперь обтирался у ног, видимо, оттого, что от них аппетитно пахло снедью. Пёс никак не желал отставать, хотя они уже вышли за калитку и направились через село.

— Может, кажется мне всё, а всему этому есть какое-то другое объяснение, — закончил свой рассказ Волк и наклонился потрепать пса за лохматое ухо, — ну, не знаю, может, обычная канава, вода просто застоялась и следы вообще старые. Или там… из-за озера…

— Так-то оно так, из-за местности ясное дело, что влажность выше, но ведь почва-то рядом вся сухая, сам сказал. Хотя, конечно, возможно всякое: конденсат с крыши, роса, особо глубокие следы… — задумчиво протянул Вереск, огладил беспокойно оглядывающуюся из-за пса гнедушку и покачал головой. — Однако вряд ли. У тебя слишком сильно развита интуиция, дружище, чтобы от неё так просто отмахиваться. Я бы даже сказал, что у тебя исключительное, звериное чутье. Так что это наверняка была наша утопленница. Тоже, поди, заходила, как тот парнишка, посудачить, да постеснялась хозяйке докучать.

— Не знаю, что там с моим чутьем, но ничего звериного во мне нет, будет тебе уже насмехаться, — беззлобно хмыкнул Волк, поглядывая назад, на всё еще трусящего следом за ними пса. К нему подбежала собачонка поменьше, черно-белая, с куцым хвостом. Та тявкнула пару раз на мужчин; а пёс всё-таки отстал, остановившись обнюхать свою кумушку.

— Чего это ты с утра такой благодушный? А ну-ка, небось, из-за хозяйки, а? Не зря ведь она спозаранку твою ловкость расхваливала. Наверняка не устояла перед твоей этой вот… мягкой обходительностью. Ну-ка, давай, рассказывай. Я, так и быть, послушаю. Не в этом разве смысл краткосрочных интрижек?.. Так что, согрешила тетушка, а?

— Эти шутки брось, — помрачнев, строго одернул его Волк и, медленно подбирая слова, стал отчитывать друга. — Про меня можешь болтать, что хочешь. А про женщину, да еще и за её спиной… это гнусно. И наша хозяйка, с кем бы она не пожелала лечь — это её дело. Нет у тебя никакого права над ней за это смеяться или считать, что это может… поставить под сомнение её порядочность. Найди лучше себе другую забаву.

Он вскользь глянул на некроманта, чтобы убедиться, что донес до него смысл того, что хотел сказать, однако не смог различить по выражению лица друга ровным счётом ничего. Даже наоборот, сам ощутил замешательство пополам с досадой. Вереск отчего-то выглядел еще более довольным, будто бы это и было его основной целью — спровоцировать новую вспышку. Вот только поди же еще его пойми, зачем ему это нужно. Решив не ломать над этим всем голову, Волк вновь принялся смотреть по сторонам. На выступающем из сухой земли островке травы сидела вчерашняя девчонка, подружка Йонки, и играла прутиком с остроухим щенком. Тот, отвлекшись, посмотрел на проходящую мимо процессию и пару раз вильнул хвостом.

— Вереск, — после недолгого молчания позвал Волк.

— Чего?

— Что такое «конденсат»?

Вереск улыбнулся, неспешно принявшись объяснять, и Волк решил, что инцидент с порядочностью хозяйки можно считать исчерпанным. Разговор выдался как раз на весь путь до пастбища и обратно. Увлекшись, они даже когда остановились у весьма условной оградки около дома Тиббота, переключившись с природных явлений на обсуждение паровой машины, о которой случайно заикнулся Волк. Вереску был до смерти любопытен принцип работы подобной конструкции, и он пытался выпытать у Волка хоть какие-то подробности, на что тот искренне хотел что-то рассказать, но всё равно мог ответить на град вопросов через раз, хмурясь. Немного еще понаседав на него, Вереск бросил это дело:

— Иногда просто не пойму, что у тебя там, под черепушкой, творится. Как можно иметь настолько обрывочные, примитивные и одновременно невероятные знания? То ты толком не знаешь про конденсацию пара, и тут же говоришь, что может существовать некий механизм, в котором пар используется как движущая сила… Но не знаешь, как? Серьезно? Чертово вымя!.. Ладно уж. Пойдем уже к этому Тибботу, ему небось со вчера еще икается.

Привлеченный шумом у себя во дворе, Тиббот как раз вышел сам. Однако толком ничего они от него не добились: плюгавенький, щуплый мужичок повторил слово в слово всё, что говорила их хозяйка, ничего более, разве что обронил, где могут пострадавших найти. А потом и вовсе принялся придирчиво допрашивать их, чего это их вместо запрошенных девушек отправили, и на что гильдия вообще рассчитывала, посылая тщедушных доходяг; так что разошедшегося в ответ некроманта Волку пришлось уводить, крепко взяв под локоть.

— Вот ведь мужик неумытый! Деревенщина! Навоз с лаптей не отряхнул еще, а туда же, рассуждать, что, видишь ли, маги у него недееспособны! А я… нет, слышал, ну ты слышал, что он сказал? Я что, правда выгляжу, как сбежавший со службы послушник?!

— Вереск, да успокойся ты уже. Я всё слышал. Рядом стоял.

— А ты меня не успокаивай, раз слышал! Зря меня увёл! Сам тоже хорош, ты…— выпалил было в ответ Вереск и резко замолчал на полуслове, яростно стиснув зубы.

— Ну, давай уже, договаривай. Я внимательно слушаю, — спокойно проговорил Волк, останавливаясь.

— А нечего договаривать. Занесло меня, — развел руками и примирительно улыбнулся Вереск, в очередной раз огорошив Волка резкой сменой настроения. — Видишь же, меня хлебом не корми, дай поскандалить, вот и… чуть не хватил лишка, увлекшись. Не смотри на меня так и рот закрой. Не хочу с тобой собачиться только из-за своего неуёмного темперамента и нагородить чего-нибудь не того. Дружба мне дороже.

— Чудак ты. Я за тобой не успеваю, — нахмурился Волк и отвел взгляд. Вереск со смехом обнял его за плечи, увлекая за собой:

— Ничего, сейчас, подсоблю. Смотри-ка, вот уже в ногу идём. Успеваешь? Ну его, этого старосту, скотину такую, зря только время на него потратили. Пойдем-ка, поищем теперь пресловутого Юниса, раз он сам так рвался пообщаться. Вдруг разговор с ним более информативным окажется.

Но Юниса найти оказалось куда труднее, чем старосту-домоседа: про то, где его искать, Нетта рассказать им позабыла. Так что пришлось заглянуть сначала в двор одного из пострадавших, чтобы заодно сориентироваться по уровню здешней угрозы. Увиденное неприятно ошарашило обоих.

Сам мужик оказался вполне дружелюбным, даже спустился с лестницы и одернул залившуюся лаем дворовую псицу, которая, если бы не сдерживающая её веревка, наверняка с удовольствием бы терзала чью-нибудь ногу. Хозяин псицы представился Хьюбертом и с явным удовольствием, утирая ладонью пот, перекинулся с мужчинами парой вежливых фраз, рассказав, что, вот, мол, дранка на крыше прохудилась, в погода нынче жаркая. Так же рассказал, где искать дом Юниса: тот поселился ниже по склону, вблизи озера. На потном лице мужика алели короткие, продольные следы. Однако, как только Вереск поднял эту тему, Хьюберт тут же насупился, буркнул, что некогда ему тут прохлаждаться, ему работать надо, и полез обратно на свою лестницу, не удосужившись даже попрощаться. Выйдя со двора, друзья переглянулись.

— Нам морочат голову, — раздосадованно щелкнув языком, вынес вердикт Вереск.

— Думаешь о том же, о чем и я?

— Наверняка. Похоже, будто со своей бабой повздорил, она-то ему харю и распахала ногтями. Даже не особо-то и глубоко, от такого даже шрамов не останется, чтоб рожу украсить. Может, и нету никакой русалки? На кой-чёрт тогда они запрос в гильдию посылали? Теперь будут наёмников в каждые сельские дрязги ввязывать? Я на это не нанимался!

— Не спеши. Что-то же мы вчера и сами видели. И, помнишь, жутью как повеяло?..

— А, — отмахнулся Вереск. — глупости. Это всё хозяюшка наша нам наплела страстей. Под вечер-то ой как хорошо такие рассказы заходят. Не разбей ты чёртов пузырь, нам бы и от нужника жутью повеяло.

На это Волк ничего не ответил, молча шагая и поглядывая себе под ноги. Только на подходе к весьма условному плетню, который огораживал дом Юниса, остановился и втянул ноздрями воздух, подняв голову.

— Ну вот опять. Чуешь? Об этом я и говорил.

Но Вереск только покачал головой. Не ощущал он ничего даже тогда, когда они подошли к оградке впритык. И всё так же не понимал, что так озаботило друга, вплоть до того момента, пока Волк не указал на следы: точь в точь такие же, как он видел утром и днём ранее. А потом, чуть поодаль, еще одни. И еще.

Обойдя кругом весь плетень, они насчитали около десятка только свежих отпечатков. Вереск запустил в одну такую ямку пальцы, зачерпнул жирной, липкой грязи, копнул глубже. Земля под следами была определенно сухая.

— Ну-у… — Счищая грязь с пальцев сорванным неподалеку пучком травы, протянул Вереск. — Или сельские тут ночью справляют шабаш, обильно орошая землю прям под ноги, или Юнису точно есть что рассказать нам.

Самого Юниса дома не оказалось.

* * *

Без толку пошатавшись под окнами пустого дома, Вереск уселся на лавку у входной двери и качнул ногой лежащее на боку ведро, лукаво глянув на задумавшегося товарища.

— Знаешь, я давно хотел кое-что попробовать…

Волк в ответ только буркнул себе под нос, в который раз обшаривая взглядом двор. Ничего примечательного: некрашеные стены, лавка, несколько кадок сушатся у стены, там же прислонённое коромысло, потемневшее от долгого использования, ведро вот это, под ногой Вереска, короткая веревка на плетне. Внезапно некромант качнулся, быстрым движением поднял что-то с лавки и сунул Волку под нос.

— Волк, а ну. Давай. Ищи.

— Совсем уже спятил? Я тебе что, пёс, что ли? — хмуро глянул сначала на ухмыляющегося некроманта, потом на протянутую шапку Волк. — Пойдём, лучше, у соседей спросим, где его искать.

— Нет, ну что ты, конечно, не пёс, — примирительно улыбнулся Вереск, — но ты хотя бы попробуй. Ну так, для интереса. Вдруг тебе что-то тут подскажет, где парнишку искать.

— Всё тебе шутки шутить, поганец.

— Напротив, я вообще-то абсолютно серьезен. Если тебе так будет понятней, я перестану улыбаться. Могу даже аргументировать свои умозаключения, чтобы окончательно развеять сомнения: по моим наблюдениям, у тебя крайне обострённое обоняние даже в… если позволительно будет так сказать, в этой форме. Не знаю, почему, но ты этот факт или игнорируешь, или пытаешься неумело скрывать. Может быть, это просто врожденная особенность, и потому ты считаешь её естественной и не придаёшь особого значения, как что-то, что, по твоему суждению, присуще каждому. А может, приобретенная, и ты бессознательно стараешься абстрагироваться от экстраординарного восприятия, потому… ой, не важно. Просто, блять, возьми да попробуй. Убудет с тебя, что ли?

Пару мгновений Волк с какой-то тупой злобой сверлил взглядом некроманта, будто тот наговорил ему торбу гадостей. Однако всё же закрыл глаза и глубоко вдохнул — раз, другой. Потом, с раздраженным выражением, копнул носком сапога землю и хмуро, исподлобья глянул на Вереска.

— Вот. Чешуя кругом. И рыбой весь двор смердит. Никакого особенного чутья не нужно, чтобы уразуметь, чем промышляет пацан, живущий в озёрной деревушке, еще и около берега.

После чего молча развернулся и пошёл со двора. Обождав немного, Вереск нагнал идущего широкими шагами Волка около спуска к озеру.

— Ну? Так что? Ты давно такой?..

— Какой — такой?

— Ну… такой вот.

— Говори уже толком.

— Да про твой особенный нюх.

— Всё уж. Посмеялись и хватит. Нет ничего во мне особенного. Выдумал ты всё.

— Ага, давай, ври дальше. Себя-то только не обманешь ведь. Да и смысл тебе от меня скрывать это? Меня же, ей-ей, просто любопытство душит.

— Ничего, не задушит, — буркнул Волк, неловкой фразой заканчивая разговор и концентрируя внимание на спуске. Под ноги так и норовили подвернуться утоптанные в землю, круглые, обманчиво надежные, а на деле шаткие камни. Проверив уже парочку таких на деле, Волк старался ступать осторожно и внимательно, так что чуть не пропустил момент, когда с судорожным вдохом удивления Вереск, взмахнув руками, едва не покатился кубарем вниз: благо, спускающаяся вниз тропка была для этого достаточно покатая. Проследив, как товарищ кое-как удержался от падения, Волк всё так же молча замедлил шаг и подставил ему плечо для опоры.

Только спустившись к самому берегу, остановившись и глядя на маслянисто-темные воды, с тихим шуршанием омывающие мелкие прибрежные камни, Волк заговорил. Заговорил так, будто бы не было этой длинной паузы со спуском. Видимо, всё это время обдумывал, что и как сказать, и всё равно выходило нескладно, отчего он хмурился и жевал губу, не отрывая взгляда от озера. Как будто опасался, что, повернувшись к другу, увидит вновь насмешливую ухмылку.

— Наверное… с тех пор, как я стал… Волком. Отчего? Не могу знать, да и не задумывался об этом раньше. Я ведь много времени провёл там, в том треклятом лесу. Знать не знаю, сколько именно. Но, наверное… слишком много. Видно, что-то я взял от него, не знаю уж, каким образом. Словно всё перемешалось, его естество и моё. Вот только мне этого было не надо. Ничего хорошего нет в том, чтобы быть каким-то особенным. И, если это так, то я этому совсем не рад.

Договорив, Волк повернулся к некроманту и в который раз оказался сбит с толку его выражением лица. Прижав пальцы к губам, видимо, чтобы сдержаться и не ляпнуть чего-то вперебой, Вереск смотрел на него широко раскрытыми глазами, словно мальчишка, нашедший клад из трех медяков и металлического шарика. Как только он понял, что Волк закончил говорить, некромант отнял пальцы от лица и в порыве чувств махнул рукой, описав сложную фигуру в воздухе.

— Ну ты и дубина! Нет ничего лучше, чем быть особенным. Вот я — я просто в восторге от тебя, идиот! Ах, как бы мне хотелось, чтобы ты мне прямо сейчас всё рассказал. Но я не стану тебя принуждать, конечно же, — Вереск с улыбкой положил обе ладони на плечи Волка. — Ты всё не устаёшь меня удивлять, дружище. Только никогда больше не думай, будто быть особенным, быть собой, это что-то дурное. Поверь, хуже всего быть самым заурядным.

— Будет тебе, — сконфуженно пробормотал Волк и отвернулся, побрёл бесцельно по кромке воды, растревоженный словами некроманта и своими воспоминаниями. «Не думай, будто быть собой — это что-то дурное». Только голос был куда более мелодичный, мягкий, милый сердцу. Поневоле улыбнувшись, Волк с удивлением понял, что налетевшая от воды прохлада как-то слишком уж холодит щеки. Он прислушался и понял, что Вереск пошёл за ним следом, поодаль, и до него долетали обрывки того, что некромант бубнил себе под нос:

— Подумать только… это же просто невероятно, успешно ассимилировать восприятие от чужого вида в свою естественную форму… конечно, может быть, это обусловленный особенностями организма процесс адаптации… но это же… и разве не должно быть особым строение черепа… а это значит… Эй, Волк! Если ты случайно тут помрёшь, можно, я тебя вскрою?

— Валяй.

Вереск просиял и в предвкушении потер руки. Он хотел было сказать что-то еще, когда Волк жестом остановил его и поманил к себе. Они как раз поравнялись с небольшой рощицей спускающихся к самому озеру изогнутых, будто бы клонящихся к воде деревьев. За их причудливыми стволами, поодаль на берегу, виднелись несколько крупных камней, а около них — приземистые рыбацкие лодки. У камней стояли, взявшись за руки, двое: девушка и белокурый паренек. Видно было, что они о чем-то тихо бранятся; парень несколько раз предпринимал попытки увлечь девушку дальше по берегу, та упрямилась.

— Как мы удачно вышли, — хмыкнул Вереск, с прищуром глядя на парочку, — думаешь, это и есть тот самый Юнис?

— Никакой удачи в этом нет, — коротко ответил ему Волк.

Когда они показались из-за деревьев, девушка, первая заметив их, подобрала юбки и сорвалась прочь, юрко и стремительно скрывшись в прибрежных зарослях аира, как умеют скрываться только влюбленные, не желающие быть застигнутыми. Перед тем, как раздвинуть остроконечные листья, девушка на одно мгновение обернулась, и Вереск, узнав её лицо, шепнул Волку на ухо:

— Вдовья девица… ясно, к каким подружкам она бегает.

Оставшийся в одиночестве, парень повернулся навстречу наёмникам, одергивая полы рубахи.

— Значит, это вы и есть те самые гильдейские, что намедни приехали? — Несмотря на юношеский румянец, парень держался прямо и уверенно, а задирать вверх подбородок умел не хуже некроманта. — Успешно проходит день?

— Чудно. А ты, значит, тот самый Юнис, про которого нам столько рассказывали? — Вереск лучезарно улыбнулся, протягивая ладонь первым для приветствия. Парень заметно занервничал. — Как улов сегодня?

— Да я сегодня еще и не выходил… А что рассказывали? Кто рассказывал? Если тётка Хейдж, так не верьте этой полоумной, одно враньё болтает.

— Ну что ты, про тебя только хорошее слышали, — еще больше расплылся в улыбке Вереск, наблюдая, как румянец схлынул с лица парня. — Впрочем, о тебе-то мы уже наслушались, как и ты о нас, пожалуй. Расскажи нам лучше о русалках, Юнис.

Втроём они уселись на камнях. Вереск не ошибся, предполагая, что Юнису будет известно не только о самих русалках, но и то, что парень не удивится, услышав это название. Коротко кивнув, юноша махнул рукой в сторону озера, отвечая так, будто бы давно готовился к этому:

— Давно уже с ними соседствуем. Вон там, видите, чернеет из воды выступ? Это их остров, Змеевиком среди наших зовётся. Они-то тут, пожалуй, даже раньше нашего села селились, если россказням стариков верить. До темноты они в озере сидят, в глубине, рыбу загоняют и жрут, а как стемнеет, выходят на остров обсохнуть, песни петь и волосы друг другу чесать…

— Я погляжу, ты в их быту подкован, — хмыкнул Вереск.

— Так старики говорят. Да и у меня не раз они улов прямо с крючка таскали.

— Ну конечно, кто же еще, — снова хмыкнул некромант и тут же примирительно поднял руки. — Молчу-молчу! Продолжай, пожалуйста.

Волк вполуха слушал разговор, одновременно прислушиваясь к мягкому, умиротворяющему шелесту слабых волн о каменистый берег; шелесту, похожему на чье-то неровное, неглубокое дыхание. Когда-то, впервые увидев огромное пространство, занятое только одной лишь водой, он не был поражен им. Принял, как данность, как многое из того, что существовало вне зависимости от его понимания или признания. Однако, со временем его отношение изменилось — и сейчас ему нравилось сидеть на берегу, нравилось так, что он даже допустил лихую мысль, что может, не так уж был неправ Вереск, в шутку предложив ему тут остаться. Было что-то манящее в этой мысли, словно если последовать за ней, то можно было бы оказаться в месте, сладко пахнущем скошенной травой и теплом нагретой от солнечных лучей кожи. И тут же, глубоко вздохнув, напрягся, отогнал её, словно морок. Вереск смешной, наивный идеалист, а решение остаться где-то значило бы только повторить по-новой старые ошибки. Оторвавшись от созерцания и обратив внимание на беседующих, Волк понял, что всё-таки упустил какую-то часть рассказа и нахмурился, стараясь больше не поддаваться на соблазн отвлечься.

—…а она, видите, взяла себе за правило и выходит теперь каждый вечер к нам, на берег, досаждает из-за этой затаённой злобы всему селу.

Вереск перехватил непонимающий взгляд друга и едва заметно ему кивнул, подводя для него итог вслух:

— Так значит, всё дело только в том, что несчастная утопленница воспылала к тебе страстью, а ты её отверг? А на мужиков ваших бросается просто от злобы, и топчется вокруг домов до утра, просто чтобы попугать лишний раз? Видно, только и нужно, что угомонить разбойницу. Эх, зря только людей лишний раз расспросами донимали…

— Да, всё так, — утвердительно кивнул парень, легко и снисходительно улыбнувшись.

— Ну что же, значит, дело за малым, осталось темноты только дождаться, — Вереск поднялся с камня, подождал, пока встанет следом Волк и уже было развернулся уходить, но, не сделав и шага, остановился и поскрёб висок, будто бы забыл что-то. — Слушай, Юнис, ты явно смышлёный малый, а просвети меня, что говорят стариковские басни насчёт русалочьего света?

— Ч-чего?.. Какого-такого света?

Волк, успевший отойти на пару шагов вперёд, не оборачиваясь, понял, что парень занервничал, и куда сильнее, чем прежде — в воздухе горько запахло потом.

— Да так, слышал, как люди болтают, мол, как русалка идёт, так всякие огоньки видно. Или даже один. Огонёк. Вздор, поди?

— Конечно же вздор. Я вообще ничего такого не слышал.

«Или забыл придумать, что соврать» — фыркнул про себя некромант, махнул, не оборачиваясь, рукой на прощание и подтолкнул вперёд Волка, чтоб шагал.

По пути наверх всё так же хранящий до сих пор молчание Волк задумчиво хмыкнул. Вереск, так же молча обдумывавший что-то своё, отреагировал мгновенно:

— А ну.

— Собак тут много, заметил?

— Разворачивай мысль.

— Приличные такие барбосы, хлеб свой отрабатывают, как положено. А вчера вечером, когда по селу она бродила, ну, с «огоньком», тихо было. Понимаешь? Собаки молчали, а ведь ночью от них одни хлопоты, если чужак идёт. Может, конечно, и боятся её, но не видел я еще такого пса, который бы утерпел и не начал лаять на какую-то нибудь паскуду. Вот что мне не ясно во всём этом балагане.

Вереск огладил подбородок, довольно усмехаясь. Но вместо того, чтобы высказать свои мысли на счёт поднятой Волком темы, внезапно спросил:

— Веришь Юнису?

— Не-а. Липа его телега. Может, не всё, конечно, но явно где-то брешет. Я об этом и говорю, на самом деле. В общем, я подумал… не зря ведь собаки молчат. Нам что говорят? Что эта русалка, она только на мужчин бросается. Может, конечно, не только к женщинам, но и к животным у неё нет злобы, вот они и помалкивают в благодарность, а может… это кто-то из сельских. Вот только не пойму, что именно они тут воротят, в таком случае.

— Я знаю! Заманивают несчастных путников жалобами на разбушевавшуюся нечисть и устраивают ночами кровавые оргии! — восхищенно выпалил Вереск и заливисто расхохотался, увлеченный собственной фантазией. — А заводила у них старуха Хейдж, или как бишь там её. Браво, Волк! Я бы до этого сам не додумался. Знаешь, что? В жертвенный круг я въеду верхом на тебе. Чур, я буду голышом, и обязательно с перьями в волосах. Это, в конце концов, будет мой последний шанс произвести нужное впечатление на эту свору оголтелых сектантов. Если повезёт, стану у них адептом.

— Ага, мечтай, как же, — фыркнул Волк, но в уголках глаз у него собрались морщинки от затаённого смеха. — Я брошу тебя с голым задом в толпу, а сам, воспользовавшись неразберихой, удеру.

— Ах вот какой ты, мерзкий предатель! Может, я всю жизнь только и мечтал, что участвовать в сельских кровавых оргиях. Вот говорили мне умные люди, не води дружбу с ворами. Не послушался, теперь вон как расплачиваюсь, — с притворной горечью заохал Вереск, хватаясь за грудь, и Волк, не удержавшись, прыснул вместе с ним.

* * *

До темноты оставалось еще около часа, когда мимо Вереска, с комфортом расположившегося на крыльце, прошла Идж. С цветастым платком на плечах, обутая и с пустой корзинкой в руках. Прошла немного и остановилась, обернувшись: губы поджаты, выражение напряженное, даже румянец щек будто бы немного поблек. Бросила будто бы между делом:

— Я бы не стала дожидаться темноты. Поглядите на Змеевик до неё, — и добавила намного тише. — Пожалуйста.

И быстрыми шагами пошла дальше, спокойно и собрано, будто и не останавливалась. Вереск, не удержавшись от скептической гримасы, продолжил методично и аккуратно обрабатывать чубук трубки хлопковым ершиком. Только закончив чистку и убедившись, что хорошенько вычистил всю трубку от табачной крошки и остатков пепла, собрал принадлежности в сумку, вытер руки и кликнул Волка из дома.

— Пойдём обратно к озеру, — заявил он другу, когда тот вышел с недоуменным выражением, затягивая потуже на ходу поясную перевязь. — Похоже, врунишка Юнис собирается что-то учудить.

По пути Вереск, походя потрепав лошадку, которую собственноручно перевёл с пастбища обратно во двор, искренне радуясь, что её никто не сцапал, в двух словах описал просьбу Идж и свои домыслы на эту тему. На закономерное удивление Волка ядовито заметил:

— Мне почём знать, почему она прямо ничего не сказала? Это же ты тут у нас знаток потаённых закоулков женской души. А я-то что, недалёкого ума человек, просто подумал, что девица такое не брякнет попусту, еще и с такой невнятной просьбой. Наверняка что-то её повеса ей наплёл такого, что она всполошилась.

— Погоди. Ты что же, обиделся, что ли?

— Вовсе нет. На что бы это?

Однако по тону Вереска было более чем очевидно, что очень даже «да», он определенно обиделся. Так что всё время, пока они второй раз за день спускались к озеру, Волк пытался додуматься, почему не только хозяйская дочка, но и сам Вереск ничего не говорит напрямую.

Небольшой клочок земли, выступающий из воды, которые сельчане прозвали Змеевиком, если присмотреться и знать, куда смотреть, был виден еще от домишки Юниса. Ничего особенно в нём не наблюдалось, обыкновенная голая глыба, омываемая со всех сторон озёрными водами. На самом деле, даже называть его островом было как-то непростительно излишне. С берега он был виден с нескольких возвышающихся точек, одной из которых было то самое место у рощицы, облюбованное местными рыбаками. Дальше по песчаному берегу, за камнями и лодками, заросли аира понемногу спускались до кромки воды и поднимались вверх на небольшой пригорок, всё дальше, создавая с одной стороны озера практически непроходимую стену из плотно растущей высокой травы. Не доходя до этой стены, Вереск развернулся и пошел было обратно: понемногу начало темнеть и делать на этой стороне берега было решительно нечего. Не доходя до лодок, он даже успел пошутить о том, что на самом деле наверняка сельчанам для ритуала понадобилась его лошадка, как вдалеке из-за зарослей послышались приглушенные расстоянием всплески, будто бы кто-то из последних сил колотил ладонями по водной поверхности.

Друзья переглянулись.

— Может, нырок? — неуверенно предположил Вереск. Будто бы ему в ответ послышался короткий, явно человеческий вскрик, полный боли.

Волк коротко выругался, помчался назад к зарослям и нырнул в них, ловко раздвинув широкие листья руками. Вереск без промедления нырнул за ним следом; стена аира сомкнулась за ними, словно поглотила обоих.

Продравшись через первые несколько метров, они оказались на узенькой, вырубленной и утоптанной тропке среди зарослей, которую едва ли можно было разглядеть со стороны берега. Тропка, петляя, вывела их на широкую проплешину с глубокими следами на песке, явно от днища лодки. В естественном углублении, под нависающим обрывом располагалось чье-то тайное логово — лежанка, кое-как закрепленный фонарь над ней, частично зарытое в песок кострище. Вновь послышался плеск, теперь куда ближе: будто бы на воде происходила отчаянная борьба. Волк торопливо разулся и зашел по колено в воду, всматриваясь вдаль, за границу плавней.

— Юнис. Тонет, — констатировал Волк и принялся порывисто снимать с себя лишнее: куртку с рубашкой, ремень и самую тяжелую перевязь с кинжалами. Бросив всё одним комком на берег, пошел вглубь воды. Вереск с берега наблюдал, как Волк тяжело, неловко загребая обеими руками, скрылся в зарослях.

— Сюда, сюда, — послышался прерывающийся юношеский голос; Юнис заметил приближение помощи.

Некромант нетерпеливо зашагал взад-вперёд по берегу, прислушиваясь к плеску рассекаемой воды. Чтобы скоротать время, поднял брошенные на берег вещи и, расправив, перебросил через лямку сумки. Порядком стемнело, и заросли вокруг превратились в монолитные тёмные стены с острыми пиками на верхушках, которые покачивались с тихим шелестом. По воде пошла лёгкая, тревожная зыбь из-за поднявшегося к вечеру ветра. Из-за аира кто-то шумно отфыркивался от воды, потом донеслись обрывки невнятного ворчания Волка. Наконец показался и он сам, хмурый, с потоками воды, льющимися с намокших волос, волоча на плече такого же промокшего, едва перебирающего ногами юношу. Вереску сначала показалось, что парнишку трясет от холода, но когда они с Волком приблизились, понял, что лицо Юниса перекошено еще и от страха. Он беспорядочно шевелил губами.

— Лодка опрокинулась, а этот остолоп запутался ногами в корнях под водой, — заявил Волк, помогая парню сесть на песок. — И еще вот…

— Это была она, она… она доберется до меня! — Юнис, подняв голову, беспомощно посмотрел сквозь слёзы на стоящих около него мужчин. — Это была она! Она меня… схватила и… под воду… Это она!

Волк в ответ на вопросительный взгляд некроманта только дернул плечом и отошел на шаг, выжать мокрые волосы. Вереск хотел было обратиться к трясущемуся Юнису и замер, будто окаменев, не в силах оторваться от спины Волка; только заметив и теперь пристально разглядывая, будто бы не в состоянии поверить в увиденное. Даже сейчас, в густеющих сумерках, на его спине явственно белели тонкие, длинные, ровные шрамы, пересекающие друг друга; казалось, ими покрыта вся спина. «Понятное дело, он же вор», мелькнула первая мысль, но следы были слишком изящными для того, чтобы быть оставленными тяжелой рукой палача или заскорузлой плёткой надзирателя каторги. Вереск тряхнул головой, пытаясь отогнать монотонный, зудящий звук, мешающий думать, пока не понял, что это на одной ноте стонет Юнис.

— Всё, хватит уже. Ясно всё, приятель, поняли уже, ты очень расстроен, заткнись, — опустив взгляд на трясущегося парня и поджав губы, проговорил Вереск.

— Ну-ну, не изводи парня, — Волк обернулся и требовательно махнул рукой, — лучше дай-ка мне рубашку и пойдём, выведем его отсюда.

— Нет! Вы не понимаете! — С ошеломляющей проворностью вскочил на ноги юнец, несмотря на сковывающую движения мокрую одежду, и судорожно вцепился в рясу некроманта, яростно и торопливо выталкивая изо рта слова: — Я, я опоздал, не смог, не сумел, я хотел только перехватить её на… острове, а теперь всё, всё! Я не успею, она найдёт меня… доберётся…

— Отвали! — Вереск отпрянул от парня, как от прокаженного, но тот не отставал, цепляясь за ворот некроманта так, будто бы, если отпустит, снова начнёт тонуть. — Волк, отцепи его от меня!

Волк и так уже был рядом. Подскочив к ним, дёрнул одним движением Юниса за плечо на себя, так, что затрещала ткань несчастной рясы, вторым движением коротко саданул его под дых, и, перехватив, опустил задыхающегося юнца обратно на песок.

— Я бы на твоём месте не рыпался, — посоветовал ему Волк и выпрямился посмотреть на Вереска.

Некромант с застывшим выражением омерзения на лице оправлял на себе смятую одежду, съехавшую лямку сумки. С неприязнью глянул на скорчившегося Юниса. Потом, звякнув поясной цепью, взял в руки свою книгу, привычно покоящуюся на правом бедре; быстрым, естественным жестом пролистал и взмахом руки велел Волку отойти. Тот нахмурился, но повиновался, отступил на шаг.

— Ты что задумал?

— Усмирю его немножко, — процедил Вереск, пройдясь, не глядя, пальцами по формуле на странице и беззвучно повторяя его вербальную часть. Чиркнул пальцами по воздуху, и вокруг юноши задрожало кольцом марево, поднимаясь из песка призрачной клеткой.

Юнис, обретший вновь возможность нормально вдохнуть, затравленно огляделся и просипел:

— Убьете меня теперь?..

Вереск в ответ насмешливо фыркнул, захлопывая книгу.

— Зачем бы мне это? Просто лишний раз не будешь бросаться на людей. Между прочим, до крайности безнравственное поведение! Мирно посидишь себе в круге, пока не придёшь в чувство. Если не хочешь мучительным образом потерять руку или ногу, попытавшись выбраться, конечно.

Юноша, тяжело дыша, опасливо отодвинулся от границ марева в центр клетки, поджав под себя ноги. Недалеко от него Волк, так же сидя на песке, молча натягивал сапоги.

Где-то в отдалении коротко звякнул бубенец. Одновременно с темнотой на берег вышла русалка.

— Ну чтож, чудесный момент, чтобы наконец-то сказать правду, — Вереск присел на корточки, так, чтобы оказаться на уровне широко распахнутых от ужаса глаз юноши. — Бубенец, Юнис. На что ей он? Зачем утопленнице ходить с фонарём и бренчать?

— Я н-не знаю…

— Приятель, я вышвырну тебя сейчас из кустов прямо к ней под ноги.

— Это… это я. Я ей подарил. — Медный звон послышался чуть яснее и Юнис упрямо сжал зубы. — Какой теперь в этом всём прок? Она доберется до меня и — убьет.

— Блеск.

Вереск поднялся и провёл по лицу ладонью. Пошарил взглядом по тому месту, где только что был неподалёку Волк и едва его разглядел в темноте. Волк стоял, замерев, излишне собранный и напряженный, подняв голову и вслушиваясь в методичный звон, раз за разом повторяющийся через равные промежутки времени. Казалось, он приближался, будто русалка уверенно шла в их сторону. Когда Вереск подошел и положил ладонь на холодное плечо друга, тот вздрогнул от прикосновения: звук бубенца порядком действовал ему на нервы.

— Идём, пора бы уже нам посмотреть на неё, — стараясь звучать как можно спокойнее и увереннее, с лёгкой ухмылкой проговорил Вереск и подмигнул Волку, вручая ему рубашку и перевязь. Волк согласно кивнул, по пути одеваясь.

Когда они в темноте, практически ощупью добрались по тропе до границы зарослей аира, звук раздался совсем близко. От его звучания пробирала необъяснимая дрожь. Через тесно растущие друг к другу стебли и плотно прилегающие листья виднелись покачивающиеся отсветы — в такт шагов. Пригнувшись, чтобы полностью укрыться за травяной стеной, друзья обменялись настороженными взглядами; Вереск, торопясь избавиться от гнёта неизведанного и удовлетворить любопытство, поспешил раздвинуть листья и выглянуть наружу.

В свете фонаря, закреплённого на тонком шесте, который она несла в руках, казалось, вся её фигура окутана мягким, белым сиянием. Волосы струились волнами вниз, облепив нагое тело влажным саваном. Она постояла на одном из песчаных пригорков, встряхнула шестом и раздался короткий, отрывистый звук — тот самый звон бубенца. Склонив голову, она прислушалась к звуку и двинулась вперёд, будто бы скользя по берегу. В том, как она двигалась, как и в самом звуке бренчания бубенца, было что-то жуткое и одновременно завораживающее.

Вереск ощутил, как чьи-то пальцы довольно ощутимо сдавили его плечо. Волк, не мигая, напряженным взглядом вперился в приближающуюся, будто бы призрачную фигуру.

— Трусишь? — Шепотом поинтересовался Вереск.

— Слушай, — вместо ответа так же шепотом ответил Волк, — помнишь, что я говорил… про собак?

— Ну?

— Я поговорю с ней, — Волк, всё так же пригнувшись, вновь скинул рубашку и потянул за пряжку ремня, одновременно направляясь в глубь зарослей. Вереск не выдержал и прыснул со смеху, едва успев приглушить звук ладонью.

— Пфф! Чёрт… хоть я и понимаю, что ты намерен делать, но… слышишь? Если найдешь мой посиневший труп, знай, что я задохнулся от хохота.

Из темноты донеслось тихое «Пошел ты…» и в некроманта метко прилетели свёрнутые в комок тяжелые штаны, болезненно ударив в бок. В течении минуты Вереск терпеливо следил за приближением русалки. Наконец в траве грузно зашевелился Волк и пошел напрямик, через заросли.

Русалка, которая, это было уже очевидно, направлялась именно в их сторону, остановилась на полпути. Замерла, склонив голову к правому плечу и опустив фонарь на уровне груди. Голос её был подобен звуку, который сопровождал её раньше — звонкий, отрывистый, но одновременно и благозвучный.

— Здравствуй, лесной брат, — и протянула к нему руку ладонью вперёд, словно желая приласкать.

Волк мигнул в ответ жёлтыми глазами, медленно переступая по песку громадными лапами, приблизился к ней. В свете фонаря глянцем переливалась черная шерсть. Поразмыслив недолго, ткнулся носом в девичью ладонь — ледяную и влажную, пахнущую, как и вся она, багульником и сыростью. Помимо этого, вблизи русалка казалась обычной голой девчонкой. Только, когда улыбнулась, во рту сверкнули мелкие, острые зубки, как у хищной рыбы. Или мелкого зверька. Или… Волк не успел додумать, где он недавно видел такие же зубы. Воткнув шест с фонарем в песок у ног, девица обвила его шею обеими руками и потёрлась скулой и подбородком о морду. Приветствуя.

— Как ты красив! Откуда только ты здесь такой?

Волк отстранился от её объятий, опустился на песок, глядя в лицо русалке.

— Хочу поговорить. Скажи, зачем… преследуешь селян?

Звуки, вырывающиеся из звериной глотки, звучали резко и грубо, с трудом складываясь в человеческую речь. Русалка в ответ, застенчиво улыбнувшись, качнула шест босой ногой: по берегу заплясал, закачавшись, круг света. Вновь коротко прозвенел бубенец, заставив шерсть на загривке встать дыбом. Волк с трудом удержался от порыва пригнуться к земле, заскулив.

— Я вовсе не преследую их. Видишь мой фонарь? Фонарь волшебный. Он чует предателя. Ведёт меня к нему.

Опасливо, вскользь глянув на фонарь, Волк разглядел у основания шеста крючок, на котором крепился корпус фонаря. На том же крючке висел браслет с бубенцом. Каждую ночь она выходила на поиски предателя. Того, кто подарил ей браслет? Волк покачал головой, подумав, что Вереск снова оказался прав. Сельские дрязги.

— Юнис?

— Да, да! Юнис, о, мой Юнис! — завыла-застонала русалка, прижимая руки к груди. — Он совсем рядом, я знаю, фонарь чует его! Иди своей дорогой, братец, а я пойду искать его.

— Постой… Знаю, где. Он никуда не уйдёт. Скажи, в чём виноват.

Русалка опустилась рядом с варгом в песок, закрыла глаза и запустила пальцы в свои волосы, разглаживая спутавшиеся пряди.

— Скажу. Его бесчестье достойно того, чтобы быть рассказаным тому, кто желает услышать. Слушай же! Но это будет непростой рассказ. Мой брат, ты услышишь, как плачет моё сердце. Однажды — о, это был злой, роковой день!.. — я отдыхала на скале посреди озера, когда к скале подплыл на лодке он. Он был чудесный! Весел, игрив и умен… Мы шутили и смеялись, и конечно, как я могла бы устоять? Я полюбила этого молодого рыбака. Он обманул, слизкий, вёрткий змей! Нет, слушай дальше, я расскажу по порядку… Мы виделись часто, ночью, или вечером, или перед началом дня. Когда видишь кого-то и даришь ему часы своего дня, со временем не можешь больше без него, ведь верно? Он становится частью тебя, и ты — одним целым с ним… О, я готова была быть с ним одним целым! Я готова была выйти с ним на берег. Жить его жизнью, как живут люди. А он… смеялся! И подарил мне браслет, как знак его любви. Сказал носить, не снимая, и я носила, носила… выходила к нему, и он слышал по звону, как я иду. Говорил, что так мои шаги звучат, как у невесты. Что бубенцы — для обряда венчания. Лжец, лжец! Я не нашла его… однажды. Там, где мы виделись с ним. Стучалась в двери домов, спрашивала, не пропал ли он. И мужчины от меня отворачивались — все они тоже лжецы. Не хотели говорить, хоть и знали. Я это тоже знаю! О, я вижу, и ты знаешь, лесной брат… Да, конечно. Он прятался от меня. Я сняла бубенец, чтобы он не услышал шагов, искала его, искала и нашла — с другой! Мерзавец! Лгун! Теперь ты слышал всё. Он всё еще прячется, всё прячется каждую ночь от меня… Боится. Меня!

Она уронила лицо в ладони и беззвучно затряслась. Волк, поднявшись, обернулся к стене аира, за которой прятался некромант.

— Вереск! Ты хотел вышвырнуть его? Самое время.

* * *

— Так, получается, задание мы провалили… Верно?

Это было первое, что сказал Волк после произошедшего. По пути наверх от озера он молча и сосредоточенно жевал палочки вяленого мяса, которые так же молча передавал ему некромант, развернув свой запас из сумки. После возвращения к своему облику Волк всегда был невероятно голоден и часто грозился сожрать самого Вереска; некромант далеко не всегда был уверен, что это однозначно в шутку.

— Да нет, отчего же. Теперь эта чудесная деревенька будет и дальше спокойно коротать мирные деньки… Если только какой-нибудь олух снова не втрескается в утопленницу.

— Ну, она-то ничего, — косо усмехнулся Волк.

— Ах ты, кобель паршивый! — Вереск было замахнулся на него шестом фонаря, который нёс на плече, но тот от резкого движения едва не потух, и некроманту стало жаль его тушить.

Волк на всякий случай всё равно отскочил и отошел на пару метров вперед; обернувшись, посмотрел на фонарь в руках некроманта.

— Получается, он больше не работает?

— Да, и очень жаль. Я не успел понять природу её колдовства. Какая-то странная смесь магии, влияющей на разум и поискового заклинания. Видимо, суть была в фокусировке на предмет…

— Вереск, — прервал размышления друга Волк.

— Ну, чего еще?

— Ты ведь с самого начала не собирался её убивать, да?

— Конечно. Вернее, только с условием, что она не свихнулась. Какая глупость, убивать невинное дитя природы в угоду людей. Это ведь редкое существо! Если только они тут в редкость…

— Почему не сказал об этом прямо?

— О, ну, — Вереск усмехнулся, — хотелось узнать, чью ты выберешь сторону на деле.

— Я всегда выберу сторону женщины, — медленно, но убежденно произнёс Волк.

И снова замолчал, вышагивая впереди, потягиваясь и зевая. На подходе к дому вдовы он подумал про Идж, которая наверняка не хотела бы знать, что именно произошло с её любимым, поджал досадливо губы. Он бы и сам не хотел, чтобы девушка видела его теперь. Впрочем, вряд ли его тело поднимется со дна озера. Свет фонаря выхватил из тьмы двор, выглядящий непривычно и ново, будто бы он изменился с тех пор, как они вышли из него — казалось бы, совсем недавно. Внезапно Волк согнулся пополам, скорчился в три погибели и до некроманта донеслись звуки быстрых, судорожных выдохов. Вереск, моментально всполошившись, опрометью бросился к другу:

— Ну, ну, ты чего? Опять плохо, да?

И только склонившись и заглянув в покрасневшее лицо, понял, что ошибся. Волку вовсе не было плохо. Он, спазматически всхлипывая, неслышно смеялся, кое-как указав на причину своей истерики. Вереск выпрямился и тихо, с чувством выругался.

Двор был пуст, а на заборе болтался оборванный повод.