Три слепые мышки (джен)

Three blind mice, three blind mice!

See how they run.

They all ran after farmer 's wife,

Who cut off their tails with a carving knife.

Did you ever see such a thing in your life

As three blind mice?

«Таисия Павловна больнице, срочно приезжайте» было написано в телеграмме. Коротенький текст из пяти слов я прочитала пять раз, но понятней он от этого не стал. Нет, в общих чертах всё как раз ясно. Таисия Павловна — моя родственница, проживающая в Калуге. То, что она в больнице, безусловно, плохо. Судя по тому, что называют её по имени-отчеству, посылала телеграмму не она сама, а кто-то из знакомых. Неужели было трудно написать немного подробней — что случилось? К тому же это тревожное «срочно приезжайте»…

— Меня только что зарезало трамваем Патриарших, — растерянно пробормотала я. — Что за чёрт?

— Ты распишись сначала, а потом чертыхайся, сколько влезет! — обозлилась почтальонша Наташа. — Мария! Я тебе говорю! Ты дома торчишь, а мне ещё пенсии таскать, ноги бить. Ну, живее!

Я встрепенулась, виновато заморгала, черкнула в подсунутой тетради кривую закорючку. Наташка, ворча и фыркая, сунула тетрадь в сумку и удалилась, обдав меня на прощание презрением.

— Ты мне тоже, голубушка, не очень-то нравишься, — я закрыла дверь и ругнулась теперь уже на себя. Почему не могла прямо в глаза одёрнуть юную нахалку? Она гораздо моложе меня, работает всего первый год, кто давал ей право задирать нос и фыркать на пороге моего собственного дома? И ноги у тебя кривые, мстительно добавила я, адресуясь к ушедшей девице. Ладно, бог с ней, с Наташкой и её ногами. Тут и важней дела имеются. «Таисия Павловна в больнице, срочно приезжайте». Надо ехать…

Таисия Павловна, двоюродная сестра моей бабушки — очень своеобразный человек. Родня её не любила по причине редкостно неуживчивого характера, а сама тётя Тася, как она велела мне её называть, ничуть этим не тяготилась. Как говаривала бабушка, «жить с Тасей в мире можно — когда она в одном городе, ты в другом, и у вас обоих нет телефона». У нас телефона не было, и наши отношения с тётушкой балансировали на грани неплохих. Остальную же родню Таисия Павловна донимала с поистине сатанинским упорством. В общении была крута и часто говорила в глаза такие вещи, что непривычные люди совершенно терялись и не знали, как следует реагировать, а довольная тётушка мастерски добивала свою жертву каким-нибудь особенно ехидным замечанием. Выглядело это примерно так:

— Уйду я от своего, — жаловалась тёте наивная дурочка, жаждущая сочувственных ахов и утешений, — пьёт, гуляет, сил моих больше нет! Денег в дом совсем не несёт, а начинаю говорить — не слушает. Уйду, непременно уйду!

— Куда же ты пойдёшь? — утешительно пожимала плечами тётя Таисия. — Ты посмотри на себя. Кто на такое счастье позарится? Разве что твой дурень, последний ум пропивши. А гуляет... Так он же не всегда пьяный. Протрезвеет, глянет на тебя и идёт в разнос. А ты что думала?

Естественно, второй раз за утешением не являлся никто, хотя сказанное тётей было правдой от первого до последнего слова.

Мои родители тоже не очень жаловали тётю Таисию, поэтому сами старались у неё не бывать. Но вот ко мне сварливая женщина почему-то благоволила, и я несколько раз выезжала к ней в Калугу. Впрочем, никаких хлопот я тётушке не доставляла, будучи ребёнком тихим и неприметным. Могла несколько часов подряд просидеть на одном месте, вдумчиво рассматривая маняще-ужасные картинки в журнале «Здоровье», который тётя с упоением выписывала каждый год. Никто меня не трогал, не приставал со взрослыми глупостями, можно было заниматься своими делами или мечтать, сколько захочется. А уж помечтать я любила всегда, в буквальном смысле слова выключаясь из жизни и оловянно глядя в одну точку, пока кто-нибудь, заметив это, не начинал меня тормошить. Тётушку подобная мечтательность не волновала и не пугала.

— Пусть лучше думает, — говорила тётя, когда кто-нибудь начинал ахать над заторможенной девочкой, — чем меньше говоришь, тем умнее кажешься, — и смотрела при этом на собеседника так, что становилось ясно: фраза относится к нему напрямую.

Перед сном тётя Таисия непременно водила меня на прогулку в парк, который представлялся неведомой сказочной планетой, куда я случайно попала из шумного города. Тётя садилась на лавочку под деревом читать очередной исторический роман — их она предпочитала всем прочим литературным жанрам, а я бродила вокруг и мечтала. Это было моё королевство, а я — гордая и прекрасная принцесса с роскошными золотыми локонами, а не скучными белёсыми сосульками, из которых взрослые умудрялись соорудить на моей голове тощенькие косички. За право поцеловать подол моего платья сражались на турнирах самые храбрые рыцари, и добрые феи приходили по вечерам ко мне в гости. Задумчиво шелестели деревья, где-то в стороне со свистом пролетали автомобили, и даже тётин зонт на лавочке казался драконом со сложенными крыльями.

Помимо этих путешествий в сказочные миры имелось и ещё одно вполне реальное обстоятельство, из-за чего дни, проведенные в гостях, я вспоминала, как самые счастливые в своей жизни — муж тёти Таисии, дядя Серёжа. Шумный, толстый, весёлый — полная противоположность худенькой желчной тётушке, он умудрялся жить с ней в полном согласии и счастье. Дядю Серёжу я просто обожала. В его компании куда-то пропадала моя болезненная застенчивость и неуклюжесть, и как только в напряжённом рабочем графике дяди, инженера на крупном заводе, появлялось окно, в меня вселялся маленький бесёнок.

— Машка-ромашка, бросай свою книгу о вечном, — громыхал дядя, отбирая у меня журнал «Здоровье», — что это там за штуковина такая нарисована? «Двенадцатипёрстная кишка»? Фу-ты, ну-ты, а говорят — кишка тонка! Нет, брат Ромашка, мы такое читать не будем. А пойдём мы с тобой в парк культуры и отдыха есть мороженое и кататься на каруселях. А тётя Тася пусть отдыхает.

Тётушка, привычно ворча, выдирала из дядиных рук драгоценный журнал и желала нам где-нибудь пропасть. И даже я понимала, что говорит она это не всерьез.

На моей памяти у дяди Серёжи и тёти Таисии серьёзная, не шуточная размолвка вышла всего раз.

Здесь надо сказать, что дядя был великолепным рассказчиком. Он знал уйму страшных деревенских историй, половина из которых, как он клялся, происходила с ним же самим. Рассказы эти я очень любила, и хоть в равной же степени боялась, по вечерам прилипала к дяде и тихонечко ныла:

— Дядя Серёжа, расскажи страшилку!

— Нет, — отвечал дядя, — я тебе страшилку, а ты, Ромашка, опять будешь от тени своей шарахаться.

— Не буду, — уверяла я, заранее млея от сладкого ужаса, в который жаждала погрузиться всей душой, — честное слово, не буду!

— Ну, ладно, — поколебавшись, сдавался дядя Серёжа. Рассказывать он любил не меньше, чем я — слушать, — какую же тебе рассказать?

— Расскажи, как вы с Сенькой Лучкиным в лесу ведьму встретили!

Если верить рассказам, детство дяди Серёжи и его приятеля Сеньки Лучкина проходило в непрерывном общении с ведьмами, лешими, призраками и прочей нечистью, про которую даже слушать страшно, не то, чтоб с ней встречаться. Однако я иногда ловила себя на мысли, что дяде завидую.

— Хм, ведьму, говоришь... Да, брат Ромашка, было у нас такое дело. Пошли мы как-то с Сенькой Лучкиным по грибы. Залезли в самую что ни на есть глушь, и вдруг видим, впереди полянка. А на полянке стоит старая-старая бабушка в чёрном платье, веткой по кусту хлещет, аж листья во все стороны летят, и что-то себе под нос бормочет. «Хана нам, Серёга! — шепчет мне Сенька, — Ведьма это! Как есть ведьма!» Залегли мы с Сенькой в кустах, смотрим на бабку, страшно нам и интересно — что там карга старая такое затеяла. Бабка куст ещё пару раз стегнула, потом как вскочит на свою ветку верхом и ну на ней по поляне скакать! А Сенька на это дело только глянул, не выдержал, да как фыркнет! Бабка остановилась, ветку бросила, по сторонам зыркает, а глаза у неё прямо красные. Ну, мы с Сенькой не стали дожидаться, пока она нас сцапает, дунули во все лопатки. Отбежали подальше, встали дыхание перевести. Стоим под деревом, пыхтим. Вдруг слышу, над головой кто-то меленько хихикает. Поднимаю я голову и вижу: та самая старуха с ветки дуба свешивается и ехидно так на нас с Сенькой смотрит. А висит бабка не просто, а вверх ногами, за сук коленками держится. «Что, говорит, сукины дети, боитесь?». А я даром, что от страха на ногах еле стою, говорю ей: «Да с чего бы это, бабусь? Мы вот по грибы ходили, домой идём». Дескать, ничего странного не замечаю. А бабка захихикала опять и отвечает: «Ну, иди, иди, малый, токмо грибы не растеряй». После заухала филином и пропала. Мы опять драпать. Заплутали, в болото влезли, вымокли как черти и ободрались все. Еле-еле из лесу по темноте выбрались. Да ещё и грибы потеряли, бабка словно в воду глядела…

Тётя Таисия почему-то этих вечерних посиделок не одобряла, и при ней мы старались не предаваться гибельным восторгам. Но иногда она заставала нас на месте преступления, и тогда дядя сразу тушевался, прятал от суровой супруги виноватый взгляд и торопливо переводил разговор на другую тему. Тётя фыркала, но ничего не говорила, а я никак не могла понять, почему она недовольна. Правда, как-то раз стала свидетельницей странного разговора.

Было это вечером, когда меня уже уложили в постель, а тётя взялась разбирать встроенный шкаф в соседней комнате. Мне же спать не хотелось, и поневоле я начала прислушиваться к голосам из-за стенки.

— Бебехов-то набралось, — монотонно бубнила тётя Таисия, — а моли-то, моли! Нафталином бы пересыпать надо. Слышишь, Сергей?

— Конечно, конечно, — рассеянно отвечал дядя, увлечённый очередным выпуском передачи «Что? Где? Когда?»

— Что «конечно»? — не удовлетворилась ответом тётя Таисия. — Конечно, главное дело... Твою же шапку кроликовую сожрёт, тогда я посмотрю, как ты «конечно» будешь говорить, с ушами отмороженными! Весь в свою мамашу, царствие ей небесное. Дом по ветру пустила, да ещё и меня учила хозяйство вести. Шить, мол, ты не умеешь, готовить не умеешь, пыль не вытираешь. Вот я в твои годы... А я ей так и сказала: «Вы, мама, в мои годы уже третьего мужа похоронили, а я всё с вашим сыном маюсь».

Я немедленно вообразила занимательную картину: дяди Серёжина мамаша самозабвенно пускает по ветру большой воздушный змей в форме деревенского домика. Так ярко я себе всё это представила, что даже подпрыгнула, заслышав из комнаты глухой деревянный стук.

— Это ещё что? — голос тёти Таисии звучал удивлённо, а уж удивить её было практически невозможно. — Лет сто таких не видела. Сергей, откуда это?

— Да, да, Тасенька, разумеется, — всё так же отвлечённо высказался дядя. Этого вполне хватило, чтобы тётя Таисия вскипела.

— Немедленно оторвись от телевизора и посмотри сюда!

— Тасенька, знатоки же проигрывают! — жалобно попытался урезонить жену дядя. Впрочем, напрасно.

— Я спросила, откуда это у нас? Что там? Раз я его сюда не ставила, значит, поставил ты. Ну?

Надо сказать, у тёти в доме всегда царил образцово-показательный порядок, и вещь, о которой она ничего не знала — явление из ряда вон выходящее.

Скрипнуло кресло — очевидно, дядя поднялся с насиженного места и отправился смотреть на загадочный предмет.

— Вот это? — каким-то упавшим голосом переспросил он.

— Это.

— Это я поставил.

— Я поняла. Что там?

— Не знаю. Ключа у меня нет, а замок ломать я не стал.

— Всегда так! Тащишь в дом неизвестно что. Страсть-то какая… Откуда только ты его выкопал?

— От бабы Сани привёз, — после паузы признался дядя Серёжа.

Тётя Таисия поперхнулась. Даже я своим детским умишком сообразила, что в повисшей паузе таится недоброе.

— От кого? — слегка придушенным голосом переспросила тётушка. Скрипнул стул, на который она, видимо, опустилась. — От бабы Сани? Сергей! Я же тебя просила…

— Тасенька, я брать не хотел, — начал оправдываться дядя, — а баба Саня говорит: «Там, Серёня, очень вещи для меня важные, я сама могу и не уберечь. Вся надежда на тебя». Я и взял. Мало ли чего старушка хранила. А потом, как померла она, совсем выкидывать жалко стало — всё-таки, бабка моя родная, будет о ней память.

Тётя Тася некоторое время молчала, затем непривычно тихо произнесла:

— Вот что, Сергей. Я тебя прошу, убери это с глаз моих долой. Мне всё равно, куда денешь. Просто не желаю в своём доме предметы твоей бабули хранить. Сам знаешь, что про неё в деревне говорили.

— Тасенька, да неужто ты в эту чепуху веришь!

— Всё, Сергей, ты слышал, что я сказала. Увижу это ещё раз — пеняй на себя!

Первым моим побуждением было немедленно вскочить и сбегать посмотреть на загадочный предмет, привезённый от бабы Сани. Но, будучи ребёнком воспитанным, сделать этого я не рискнула, а уже на следующее утро ничего подозрительного в доме не оказалось. Потом дядя взял на работе неделю отгулов, и мы превесело провели время, так что я и о разговоре том забыла. Не знаю даже, почему вспомнила теперь. Правда, уже позже, вернувшись домой, я спросила у бабушки про неизвестную бабу Саню, но бабушка толком ничего не знала, кроме того факта, что родственницу дяди Серёжи в деревне считали ведьмой. А вот за что и про что — неизвестно.

Дядя Серёжа умер, когда я училась в шестом классе. Тётя очень переживала, несколько раз попадала в больницу, и я довольно долго у неё не была. После навещала несколько раз. Таисия Павловна ещё больше высохла, стала более желчной (хотя, казалось бы, куда уж более), но ко мне относилась по-прежнему хорошо. Да и я привязалась к этой старой ворчунье. И нате вам — «Таисия Павловна в больнице»…

Все эти мысли мелькали уже на ходу — я пробежалась по квартире, собирая необходимые вещи, позвонила маме, сообщив ей печальную новость, и попросила временно присмотреть за моей гордостью и красой — коллекцией кактусов. Узнала, когда отправляется электричка на Калугу, порадовалась, что как раз нахожусь в отпуске и могу свободно распоряжаться собой. Железнодорожные боги оказались настроены по отношению ко мне благодушно — нашлась и подходящая электричка, и времени хватило, чтоб одеться, причесаться, чуть подкорректировать бесцветную физиономию, перекусить и добраться до вокзала.

Кстати, раз уж зашла речь о физиономии, попробую дать вам некоторое представление о себе. Зовут меня Маша Брусникина, официально — Мария Михайловна. Возраст — двадцать восемь лет. Семейное положение отсутствует. Характер тоже. Внешность можно описать одним словом — мышь. Причём не какая-нибудь серая или полевая, а лабораторная белая. Волосики белёсые, бровки и ресницы того же чудесного невзрачного цвета, глаза серые. Рост, правда, ничего, вполне модельный, да вот сутулюсь я при этом росте безбожно. Словом, взгляду зацепиться не за что!

Однако предаваться самоуничижению было некогда. Электричка ждать не станет — покажет хвост и помчится в Калугу без меня. Пришлось надбавить скорости, и я надбавила. Вовремя примчалась на вокзал, благополучно добыла билет и встретилась с нужным составом. Теперь дело за малым — два часа, и я на месте. Ещё полчаса по городу, плюс-минус десять минут…

Плюс-минус вместо ожидаемых десяти минут растянулся, по меньшей мере, на час. Во-первых, электричка неизвестно почему застряла в Азарове, что особенно обидно — какие-то несчастные четверть часа от конечной станции, и нате вам! Несколько раз я порывалась встать и выйти здесь. На месте удерживало только то обстоятельство, что своим ходом до дома тёти Таисии я не доберусь, потому что не знаю, как. Когда гостеприимная остановка смогла, наконец, расстаться с нашим составом, и я, уставшая и помятая, вывалилась на перрон вокзала Калуга-1, часы показывали начало шестого. А ещё предстоял неблизкий путь до заветной улицы Вилонова. Словом, к тётиному дому я подходила с таким чувством, будто от Обнинска шагала пешком.

Здесь почти ничего не изменилось. Те же пятиэтажки, те же дворики со стандартными качелями и лавочками. Даже бабушки на лавочках, по-моему, те же.

Первая связная мысль посетила меня у подъезда. От мысли этой я даже притормозила и в недоумении уставилась на дверь. Нет, дело было вовсе не в кодовом замке, хотя таковой и имелся. По случаю дня замок всё равно не закрыт. Озадачило меня совсем другое. Если тётя Таисия в больнице, то как я попаду к ней в квартиру, ведь ключ к тревожной телеграмме не прилагался?

Так, варианты. Можно развернуться и отправиться домой. При небольшом напряжении физических и моральных сил я могу ещё успеть на вечернюю электричку и… Б-р-р! Опять дорога! А жуть как хочется горячего чая и в душ. Значит, можно попробовать проникнуть в квартиру через балкон. Попробовать можно, но вот проникнуть — нет. Этаж третий, а спортсмен из меня ещё тот — на табуретку без травмы не влезу. Услужливая фантазия мигом подсунула картинку — вот я бодро карабкаюсь по балконам на третий этаж, добираюсь почти до конца и рыбкой ухаю вниз. Затем мои останки соскребают с асфальта, упаковывают в гипс и отправляют наложенным платежом обратно в родной Обнинск. Нет, такой поворот дела тоже не хорош! Что же тогда остаётся? Пропадать?

Пропадать не хотелось до такой степени, что я поднялась с лавочки, отряхнула джинсы, и, подцепив сумку, решительно шагнула в прохладу подъезда. Так же решительно поднялась на третий этаж и остановилась перед железной дверью в тётину квартиру. Зачем-то нажала на кнопочку звонка. Звук глухо разнёсся по пустой квартире. Разумеется, никто не открыл. Зато в квартире напротив прошаркали тапочки, брякнула цепочка, дверь — типовая, железная, почти как тётушкина, разве что с отделкой под дерево — слегка приоткрылась и на лестницу выглянула незнакомая бабулька.

— Чего звонишь? — подозрительно поинтересовалась она.

— Здравствуйте, — ответила я.

Бабулька призадумалась, окинула меня с ног до головы критическим взглядом и повела допрос дальше.

— Ты кто такая?

— Я к тёте приехала, — опять немного не в тон высказалась я. — Здесь моя тётя живёт, Таисия Павловна Комарова. Она в больницу попала и…

— Документ есть? — перебила бабулька, вытягивая в дверную щель цепкую морщинистую лапку. — Есть? Покажь.

Совсем растерявшись, я достала из сумочки паспорт и предъявила соседке. Может быть, бабушка всю жизнь проработала в органах внутренней безопасности, может просто пересмотрела бандитских сериалов. А может, это издержки калужского менталитета. Не знаю. Спорить тоже бесполезно — такие бдительные бабушки спуска не дадут.

Бабушка ловким, видимо, не раз отрепетированным жестом спустила очки со лба на нос, взяла паспорт и принялась вдумчиво его изучать. С интересом сличила двух Маш — живую и на фотографии в паспорте, прочитала сведения о прописке, зачем-то пролистала документ до страницы «Дети». Детей не обнаружила, ещё раз взглянула на фотографию и вернула паспорт.

— Всё верно. Та самая. Сейчас ключи отдам. Сама понимаешь, мало ли кто ходит, так и норовят в квартиру залезть, особенно, когда нет никого. Меня Клавдия Андреевна зовут. Это я тебе телеграмму давала.

Чуть не подпрыгнув от радости — ключ моментально повысил настроение на несколько градусов — я живо прониклась к бдительной Клавдии Андреевне симпатией. Правильно делает, что за порядком следит. Как же иначе?

— А с тётей что? Где она?

Из слов соседки я поняла, что история с тётей Тасей произошла самая банальная — тётя выносила на балкон пустые банки, неудачно зацепилась за порожек, упала и сломала руку. Сгоряча не сообразила, в чём дело, попыталась опереться на неё, чтобы встать, так что в результате получилось ещё и смещение. Вызванная на помощь Клавдия Андреевна позвонила в «скорую». А когда её (тётю) увозили в больницу, та дала соседке ключ и попросила срочно вызвать меня. Что соседка и сделала.

Сердце моё неприятно ёкнуло.

— С ней что-то серьёзное? — почти шёпотом спросила я, тревожно глядя на Клавдию Андреевну. Обычно люди начинают вызывать родственников, когда дела их идут не самым лучшим образом. Впрочем, Клавдия Андреевна опасения развеяла мигом.

— Бог с тобой! Нормально всё. Перелом не сложный, так врач сказал.

— Тогда зачем же…

— А цветы?

Ну, конечно! И как сразу не догадалась! Самой главной страстью тётушки было цветоводство. На своих квадратных метрах она развела натуральные джунгли, умудряясь выращивать такую экзотику, что все только диву давались. Видимо, забота о ненаглядных питомцах и заставила тётю сорвать меня с насиженного места. Вот ведь характерец! Называется, приезжай и не пищи.

Пищать я не стала. Приехала — так приехала. Всё равно отдыхаю. Калугу люблю, почему бы не устроить себе каникулы с выездом? И хорошо, что с тётей всё в порядке.

— Спасибо, Клавдия Андреевна, — я протянула руку за ключом. Этажом выше громко хлопнула дверь, зазвенело стекло, и по лестнице неровными шагами спустились в обнимку два мужика довольно потасканного вида. Один их них нёс в руках потёртый пластиковый пакет, в котором при каждом шаге звякали бутылки. Клавдия Андреевна, не выпуская из рук моего ключа, грозно нахмурилась.

— Белым днём уже нализались!

— Ладно вам, мамашенька, — примирительным тоном высказался мужичок с пакетом, — не шумите. Мы же тихо идём, никого не трогаем…

— Ещё бы! — язвительно изрекла Клавдия Андреевна. — Ещё бы вы не тихо шли! А приятелю вашему я скажу, чтоб перестал всякую шантрапу в дом приваживать.

— Да что вы, мамашенька, какая же мы шантрапа, — приостановился мужичок, в волнении взмахивая пакетом. Бутылки звякнули так, что приятель встревожился.

— Коля, чёрт, осторожнее ты! Иди уже, хватит лясы точить!

— До свиданьица вам, мамашенька, — покорно кивнул Коля и продолжил нелегкий путь по лестнице вниз. Клавдия Андреевна пожелала ему вслед «ногу переломить» и сплюнула.

— Послал Бог соседа!..

— Это ваш сосед? — поинтересовалась я, ненавязчиво вытягивая из пальцев пенсионерки заветный ключ.

— Да не этот, — с досадой отмахнулась бабулька, руку неосторожно разжала, и ключ перекочевал к новой владелице. — Этого первый раз вижу. А сосед на четвёртом этаже живёт, аккурат над вами. Из военных бывших, вроде как майор в отставке. Одно название, что военный, алкоголик он. Шляются тут к нему всякие. Да и на голову он больной.

— То есть, как? — соседство больного на голову алкоголика-майора меня не очень обрадовало. — Сильно больной?

— Совсем, — мрачно обнадёжила меня Клавдия Андреевна. — Помяни моё слово, дурдом по нему плачет. Контуженый, может. А может от пьянки умом тронулся. Она ведь до добра не доведёт!

Я оглушено кивнула, мысленно поздравив себя с замечательным соседом. Одна надежда, что он всё-таки живёт этажом выше, и есть шанс нам с ним не встретиться.

— Ну, иди, — Клавдия Андреевна деловито глянула на часы, — а то я с тобой сериал свой пропущу. Дурной, конечно, но как-то уж я к нему привыкла. Не смотришь, нет? Тогда вот что — будешь в магазин идти — заскочи ко мне, списочек дам, чего прикупить надо. Как, говоришь, тебя звать? Машей? Хорошее имя. Ладно, будь здорова.

Я покорно кивнула, сообразив, что попала в кабалу, и поспешно юркнула в тётину квартиру, дабы не нарваться на ещё какое-нибудь поручение.

Впрочем, стоило только за моей спиной захлопнуться английскому замку, как на задний план отступили и активная Клавдия Андреевна, и несимпатичный майор этажом выше, и все остальные жизненные неурядицы. Я была в квартире, а в квартире была ванна — что ещё надо для счастья человеку после нудной дороги в жаркий летний день?

Для счастья требовалось действительно немного. Вымывшись и выпив чаю с фирменным тётушкиным вареньем, я снова начала связно мыслить и приободрилась. Обошла квартиру, поздоровалась с цветочками, убедилась, что с ними всё в порядке и в поливке они пока не нуждаются. Более того, на видном месте в коридоре висел график ухода за цветами, в котором тётя вполне доходчиво и ясно всё расписала. Видимо, на какой-нибудь непредвиденный случай. А раз так, я совершенно свободна и не вижу причины, почему в такой замечательный вечер должна сидеть дома. Пойду, погуляю по городу, а завтра с утра поеду к тёте в больницу.

Рассеянно подпевая вечно бубнящему на кухне радио, я высушила волосы феном, заколола на затылке, вытащила из сумки любимую голубую кофточку. Эта была та редкая вещь, в которой я нравилась сама себе. Теперь надо только тихонечко проскочить мимо бдительной Клавдии Андреевны, а то придётся топать ещё и в магазин, и я буду на свободе.

Соседка, очевидно поглощенная очередным сериалом, моего осторожного бегства не заметила. И на здоровье. Помогать пенсионерам буду после. Имею же и я право на небольшой отдых?

Направилась я не куда либо, а в парк культуры и отдыха. Воспоминания детства, ностальгия и красивый вид на правый берег Оки. Особенно если не обращать внимания на многочисленные летние кафе, тесно натыканные по всему парку. Впрочем, тут уж ничего не поделаешь — бизнес есть бизнес. Да и добраться до парка мне труда не составит. Троллейбусом до площади Старый Торг, пройти под аркой — и на месте.

Народу в парке было порядочно, несмотря на будний день. Впрочем, не день уже, а вечер. Я сходила полюбоваться на дымчатый правый берег Оки, слопала мороженое и немного посидела на лавочке, рассматривая фрески на старой церкви. Долго пребывать в состоянии блаженного созерцания мне не удалось — на лавочку плюхнулся развязный молодой человек, темноволосый и быстроглазый. Парень был одет с нарочитой небрежностью и каким-то варварским шиком — в чёрные джинсы с прорезями на коленях и трикотажную футболку с обрезанными по плечи рукавами, — и держал в руках толстую потёртую книгу. Студент, решила я, поглядывая на энергичного молодого человека с некоторой опаской. Сидеть смирно он не умел — вертелся, зыркал по сторонам, громко хмыкал и пристукивал своей инкунабулой о лавочку. Когда студент попросил у меня сигаретку в третий раз, добавив, что курение в принципе не может вредить, потому что зараза к заразе не пристаёт, а человек по своей сути — такая сволочь, я не выдержала и поспешила убраться восвояси.

Кататься в городском транспорте не хотелось. Можно очень неплохо добраться до дома дворами — и людей меньше, и приятней, чем по улице. Район здесь старый, именно такие мне нравятся больше всего. Идёшь себе, думаешь о своём…

Я любила этот город. Провинциальный — скажете вы. Пусть провинциальный. Почему-то это слово принято произносить с эдаким лёгким налётом небрежности, благосклонно-свысока. А меж тем провинция — это не положение на карте относительно столицы. Это состояние души. Патриархальное и неторопливое. Что такое душа тоже ведь никто не знает, но каждый поймёт, о чём идёт речь, если повернуть разговор на душу, болит ли она или поёт.

Калугу не постичь с одного раза. Она будет открываться постепенно, сбрасывая слой за слоем, и каждый раз увидишь что-то новое, чего не заметил раньше. Думаю, даже прожив здесь всю жизнь, обязательно найдешь то, что все эти годы укрывалось от глаз, и появилось только что, совершенно неожиданно. И тут уж смотри, не моргая, потому что как знать — не спрячет ли город свою очередную тайну обратно, передумав делиться ею с людьми…

Боже мой, говорила же мама — Маша, не мечтай на ходу, смотри под ноги! Скрип тормозов разом вывел из состояния задумчивости. Я встрепенулась и обмерла от ужаса — прямо на меня выруливала из-за угла дома синяя легковая машина. Руки сами собой метнулись к лицу, закрывая его, но сквозь пальцы я отчётливо видела резанувшую по глазам деталь — напряжённые руки водителя на руле, побледневшие в мучительном стремлении избежать столкновения с глупой блондинкой. «Моя смерть ездит в чёрной машине с голубым огоньком» — мелькнуло в голове. Я вскрикнула, последним усилием воли попыталась выдернуть из-под колёс ватное тело, машина тоже чудом изменила направление и вместо того, чтобы проехать прямо по мне, только зацепила крылом.

Удар получился ощутимым. Я отлетела в сторону, земля переместилась и с размаху врезала по мне всей плоскостью. В глазах потемнело. Я лежала на асфальте и не находила в себе сил пошевелиться, с тупым удивлением ощущая во рту солёный привкус крови. Откуда-то издалека слышались голоса, но сфокусировать внимание на них никак не удавалось. Затем кто-то принялся энергично ощупывать меня с ног до головы, я даже невольно смутилась и сделала вялую попытку отстраниться. Неизвестного попытка не остановила, и своё чёрное дело он продолжил всё так же бодро, приговаривая нечто вроде «не рыпайся, потом будешь ручками дёргать, если целы они конечно». Я тихо застонала от тянущей боли в левом боку, разлепила глаза и увидела прямо перед собой смутно знакомое скуластое лицо с узкими быстрыми глазами. Толстая книга валялась в пыли. Давешний студент из парка деловито подёргал меня за ноги и удовлетворенно заметил:

— Ага, кости целы. Тебе, мать, прямо сказать, повезло. Вставай, блондинки на асфальте не валяются. Натуральная, небось? То-то я смотрю, дура набитая… Вставай, вставай, хватит трупиком прикидываться!

Опираясь на руку парня, я села, потрясла головой, потом кое-как вздела себя на подгибающиеся ноги и даже сумела на них устоять. С другой стороны на меня налетел марлево бледный мужчина с трясущимися губами.

— Жива? Слава Богу, жива!

— Слышь ты, Шумахер, отодвинься, а то фонишь, — сурово высказался студент. — Смотреть надо, куда пилишь на своём драндулете. Фиг ли ты тут чудеса на виражах показываешь, видишь же — в соседней психушке день открытых дверей, странные девушки на воле гуляют!

— Это не я! — ужаснулся шофёр, сбитый с толку напором скуластого парня. — У меня всё было в порядке, и скорость небольшая, и поворот горел. Девушка сама мне навстречу из-за угла вывернула!

— Анна Каренина тоже сама под поезд сиганула, а вышло хреново, — ловко отбрил водителя находчивый молодой человек. Я судорожно сглотнула, только сейчас сообразив, что чудом избежала смерти, и невнятно запротестовала:

— Нет, нет, вы, в самом деле, не при чём! Это я виновата, в другой раз буду смотреть…

— С такими успехами у тебя не будет другого раза, — обнадежил меня студент, не позволяя больше никому вступить в разговор. — Закрой рот, блаженная. Слышь, мужик, а может, сядешь за руль и додавишь её? Чтоб не мучалась… Ладно, ладно, шучу я. Граждане, расходитесь, концерт окончен, будет банкет, а вас на него не звали. И, прошу заметить, не позовут.

Немногочисленные праздные наблюдатели спорить не стали — убедившись, что трупов нет, и всё закончилось благополучно, начали расходиться. Мужик торопливо нырнул за руль, забыв попрощаться, и скрылся от грозного студента задним ходом. Мы остались вдвоём.

— Только не реветь! — быстро предупредил меня парень. — Не люблю я это мокрое дело. Сопереживать начинаю, сам расстраиваюсь, потом ночь без сна, валерьянка, корвалол, то, сё... А утром такое похмелье, что глазоньки из орбит вылазят и со стуком на пол падают. На ногах сама устоишь? Хоть немного? Вот и умничка, — ненадолго отпустив мой локоть, парень поднял свою книгу, любовно отряхнул обложку, и я мельком увидела название — «Тайны колдовства». Ничего себе студент!

— Вот так. Ну, что, очнулась малехо? Тогда пошли, я тебя провожу. Далеко до дому?

— На Вилонова, — икнув, ответила я. Парень отчего-то безумно обрадовался.

— О, да ты, оказывается, говорить умеешь! Да не кисни, я тебя специально развлекаю, юмором искрю, а ты ни в какую веселиться не желаешь! На Вилонова я тебя в лучшем виде доставлю. Н-да... Хотя вид-то как раз оставляет желать лучшего.

Замечание о виде подействовало оживляюще, как на любую нормальную женщину. Посмотрела я на себя и чуть не упала обратно. Некогда белые брюки лишились своего первоначального цвета, посерели и перепачкались кровью из разбитого колена. Дрожащими пальцами ощупала лицо — похоже, на щеке ссадина, когда падала — приобрела. Локоть содран, и бок нудно ноет. Будет синяк. Зато сумочка на месте — как вцепилась в ремешок во время удара, так и держу до сих пор.

— Как же я домой пойду?

— Известно как, — пожал плечами мой добровольный ангел-хранитель, — ногами, как все ходят. Или тебе известны иные способы? Да ладно, не парься. Всё нормально. Тебя как зовут?

— Маша Бру… Брусникина.

— А икаешь чего? Может, тебя напугать? Не надо? Хорошо, икай, если нравится. Только не говори потом, что я помощь не предлагал. Кстати, я Леонид Лавров, можно просто Лёнечка. Чёрный маг.

От такого заявления я споткнулась на ровном месте и сразу перестала икать.

— Кто ты?

Леонид Лавров, или просто Лёнечка посмотрел на меня с сожалением.

— Али оглохла, сердешная? Говорю же — чёрный маг. Книгу видела? Ну вот. Осваиваю помаленьку. Практикую. А чего ты отодвигаешься? Испугалась? Балда, я ж не псих. Кто-то марки собирает, кто-то деньги, кто ещё какой дурью мается. Я вот магией интересуюсь. Папюса читала? Нет? Мать, да с тобой работы прямо непочатый край! Ну, по дороге немного просвещу. Мне в аду за каждую соблазнённую душу премию выдают и два внеочередных отгула. Да что ты опять дёргаешься, шучу я!

Надо сказать, жизнерадостные Лёнечкины шутки мало способствовали укреплению нервной системы. Пока мы пробирались какими-то проходными дворами и неизвестными мне переулками, чёрный маг Лавров успел наплести целую кучу всякой мало понятной ерунды. И про величие магических сил, которых в природе полным-полно, и которыми нужно только правильно и вовремя воспользоваться. И про древних могущественных духов природы, которым поклонялись ещё наши предки, и ничего, не померли. То есть, померли, конечно, но духи тут как раз не при чём. И про сложные зелья, добыть ингредиенты для которых практически невозможно, а приготовить всё это правильно — невозможно вовсе. Вот и мучайся, подбирай достойную замену сердцу совы или пергаменту из кожи нерождённого ягнёнка! Свою речь Лёнечка щедро пересыпал мудрёными терминами и сложной жестикуляцией, когда терминов не хватало. Попутно Лёнечка сообщил, что к чёрной магии брёл долгим тернистым путём, запинаясь о различные учения и мистические традиции, пока не нашёл своего истинного призвания, а в меркантильных целях подрабатывает составлением гороскопов и психологических тестов для периодики. Ну, и сторожем при обувной фабрике, ибо звёзды — материя ненадёжная, а есть хочется даже чёрному магу. Я только кивала и время от времени издавала слабое вопросительное мычание, которого вполне хватало для поддержания беседы.

До тётиного дома мы добрались довольно быстро. У меня болела ушибленная нога, я хромала и висела на своём новом демоническом знакомом, то и дело тщетно пытаясь скрыть разорванные брюки. Всё время казалось, что прохожие провожают меня осуждающими взглядами, я краснела и прятала глаза. Лёнечке на общественное мнение было откровенно наплевать, и, несмотря на здоровое раздражение, которое этот человек вызывал в любом собеседнике, меня подобная черта даже восхищала.

— Да что ж ты так корчишься, несчастная! Блин, и лицо попроще сделай! Прямо не девушка, а памятник Миклухо-Маклаю…

— Но, Лёнечка, люди так смотрят…

— Машуля, я могу, конечно, выковыривать всем встречным глазки, но на это потребуется некоторое время, а ты устала.

— Я не об этом! Неудобно…

— Неудобно на потолке спать, одеяло падает. Маша, шевели ножками, мне ещё до Малинников час пилить, я там живу, и у меня три кота некормлены…

Возле искомого подъезда нервно подпрыгивала полная краснолицая дама в цветастом халате. При виде её я почему-то сникла и притормозила, почуяв неладное. И оказалась права.

— Ага, беленькая в голубенькой кофточке, — завидев нас, обрадовалась баба. Уперла руки в бока и принялась наливаться яростью. Раньше я никогда с ней не встречалась, но сразу поняла, что сейчас будет скандал. Скандалов я не любила и боялась. Сама дать отпора не умела, и обязательно оказывалась тем самым козлом отпущения, на которого вешают всех собак. Тут мне отчётливо представился обвешанный собаками козёл — такой чёрный, весь в репьях, а на нём гроздьями висят пуделя, спаниели и пятнистая дворняжка с хитрыми глазками. Образ оказался столь ярким, что я расслабилась и пропустила тот пиковый момент, в который тётку прорвало.

— Явилась, голубушка? — гневно возопила баба, — что смотришь, дура? Шляешься где-то, домой волочишься ночь в полночь, шалашовка такая, и даже не посмотрела, что вода течёт! Меня из-за тебя, дрянь ты белобрысая, залило, к чёртовой матери обоев на пять тысяч! Кто платить будет? Что ж ты вылупилась, тебя спрашиваю? Пьяная, что ли?

— Простите… Мы вас затопили? — робко пролепетала я, смятая тёткиным напором. От моей реплики баба окончательно распалилась.

— Да! Затопили! — карикатурно кривя пухлые губы, передразнила она мой жалкий тон, — затопили, дурища ты этакая! Чего встала? Иди воду выключи!

— Но я перед уходом всё выключила, — жалко начала я, чувствуя, что сейчас расплачусь, — всё…

Тут чёрный маг Лёнечка Лавров мягко отодвинул меня в сторонку, упёр в сторону затопленной тётки указательный палец и веско произнёс:

— Мадам! Соизвольте прикрыть рот — созерцание вашего кариеса не то зрелище, на которое я рассчитывал нынешним вечером. Что, непонятно выражаюсь? Пасть захлопни, коза в бигудях. Налетела на человека с порога. Ни хрена твоим обоям не сделается, высушишь и прилепишь на место. Кто тебя вообще заставлял такие дорогие брать? Оклеила газетами и живи себе, радуйся.

Тётка разом онемела. Я прониклась к Лёнечке пламенной благодарностью. Парень хамил умело, с фантазией и огоньком, на оскорбления отвечал тем же, и, похоже, получал от скандала истинное удовольствие.

— Ты как со мной разговариваешь, поганец? — оторопело уставилась на нас выбитая из колеи соседка (как я понимаю, снизу). — Ты кто вообще такой? Да я ж тебя... Нет, вы посмотрите, как молодёжь обнаглела!

— Старики нынче тоже не подарок, — с улыбкой акулы-людоеда ответил на это Лёнечка.

Соседка пошла бурыми пятнами, истолковав фразу как оскорбительный для любой женщины намёк на возраст.

— Жми домой, Машуля, — подтолкнул меня в спину Лавров, — выключи воду, пока эта красавица со злости не лопнула. Грохоту ведь не оберёшься, а то, чего доброго, и забрызгает. Иди, иди. Я тут с тётей добеседую и тоже подойду. Какая говоришь, у тебя квартира? Двадцать вторая?

Тут тётка опомнилась и подняла такой гвалт, что у меня заложило уши. Щупленький невысокий Лёнечка счастливо улыбался, с интересом наблюдая, как бесится женщина, и время от времени подбавлял жару. Я отступила, пригнулась, как под обстрелом, вихрем взлетела на третий этаж, трясущимися руками открыла дверь и ворвалась в квартиру. Боже мой, ведь я действительно мылась перед тем, как пошла гулять, неужели забыла закрутить кран?

Под ногами хлюпала вода. Дорожка в прихожей потемнела и набрякла, ковёр в зале выглядел не лучшим образом. В ужасе я заметалась по дому, пытаясь отыскать источник беды, побежала в ванную, затем на кухню, и обнаружила все краны плотно закрытыми. Трубы тоже целы, во всяком случае, насколько можно судить при поверхностном осмотре. Откуда же тогда вода? «Чудеса!» — успела ещё подумать я, прежде чем сверху мне на голову пролилась тоненькая струйка воды. Я посмотрела вверх и сразу всё поняла. Никаких чудес. Потолок потемнел, обои покоробились, обвисли, и на пол то и дело лились весёлые струйки. Я сама была жертвой потопа, как и та тётка снизу.

Ноги у меня подкосились. Истерически хихикая, я сидела на мокром диване, кусала ноготь на пальце и тупо смотрела на потолок. В такой позе меня и застал поднявшийся с улицы Лавров. Он выглядел довольным, жмурился, как объевшийся сметаной кот, и только что не урчал. Вот человек, которому выплеск эмоций идёт на пользу!

— Пусть ярость благородная вскипает как волна, — немузыкально пропел Лёнечка, хлюпая по мокрому ковру, — победа за нами. Твоя соседка набитая дура без всякой фантазии и творческого полёта мысли. В нечистой силе ни черта не понимает, а туда же. Ну, что тут у тебя? Эге! — Лёнечка гораздо быстрее меня допёр, в чём дело. Сначала почему-то разразился счастливым смехом, потом выловил из лужи на полу тётин тапочек и поставил его в лужу на журнальном столике.

— Машка, твоя соседка дура вдвойне. Это я так, к слову. Что за водолей обитает над тобой?

— Майор в отставке, — с трудом сообразила я, немного отупевшая от обилия событий, произошедших за сегодняшний день, — я сама, правда, его не знаю, даже не встречалась, но соседка рассказывала...

— Что рассказывала соседка?

— Что он чокнутый.

— Это я и сам вижу, — хмыкнул Лёнечка, любуясь слезоточивым потолком. — Ещё ценная информация есть?

— А ещё она говорила, что майор этот — алкоголик.

— Во! — многозначительно поднял палец Лёнечка. — Это уже факт. Господин майор заигрался в бутыльбол и не закрутил краник. Пошли, Машка, посмотрим на этого морского царя. Помнишь чучундру в халате у подъезда? Вот так и будем свою линию гнуть!

В дверь морского царя мы звонили и долбились минут десять. И только после этого услышали некие признаки жизни. Что-то громыхнуло, заплескалось, сочно выругался мужской низкий голос, и дверь распахнулась. За порог плеснула вода. Мы отпрыгнули в сторону.

Эпицентр бедствия был именно здесь. Квартиру соседа залило по щиколотку. Сам хозяин стоял на пороге и ни хрена не понимал. Был он глубоко нетрезв и всё ещё не проснулся. Высокий светловолосый мужик на вид лет сорока, в тренировочных штанах, но без майки, мутно смотрел на нас и молчал. Паузу нарушил язвительный Лавров.

— Привет, Ихтиандр. Доплавался? Весь стояк умыл. Эй, ты меня, вообще, видишь? Очнись!

— Тихо, глюк, — строго сказал сосед, распространяя чудесные алкогольные пары. Качнулся, внимательно посмотрел себе под ноги. — Это что?

— Вы меня затопили, — слабо пискнула я из-за спины Лаврова.

— Да? — удивился сосед, ещё раз осмотрелся. — А, ну верно. Я помыться хотел…

— Блин! — взвился Лёнечка. — Ну и мылся бы сам! Какого хрена всех соседей попутно поливаешь?

— Погоди ты, — сосед начал понемногу врубаться в ситуацию, — я хотел помыться, включил в ванной воду…

— И не выключил!

— Твою мать! — заорал сосед. — Ванна!

Шлёпая по воде, он бросился куда-то вглубь квартиры. Лёнечка мрачно смотрел ему вслед. Потом обернулся ко мне.

— Говоришь, чокнутый? Да нет, не чокнутый. Натуральный шизик, ещё и с белочкой на руках.

Я не успела возразить, что никакой белочки на руках майора не заметила — сосед снова появился на пороге.

— Вы снизу? — абсолютно верно догадался он. — Погодите, ребята. Через полчасика подойду и посмотрю, как у вас дела. Протрезвею только малость. Вы, девушка, не волнуйтесь, ущерб я возмещу, — сосед, с трудом стоя на ногах, закрыл дверь. Мы с Лёнечкой переглянулись.

— Полный лом, — сделал вывод чёрный маг, — сейчас опять вырубится. Он, гад, явно неделю керосинил, в венах вместо крови спирт гуляет. Тут, по меньшей мере, сутки отчехляться надо. Знаю, сам злоупотреблял. Пошли, Машка, я тебе помогу воду собрать, а то одна ты вовсе скиснешь.

Сосед сверху неожиданно сдержал своё обещание и явился ровно через полчаса. Как ни странно, совершенно трезвый. Светлые волосы мокрые — голову под душ совал, либо так активно воду собирал. Глаза красные, словно у кролика, но на ногах стоит крепко и ясно соображает, где он, кто он и что с ним происходит. К тому моменту мы с Лёнечкой, мокрые и злые, успели собрать большую часть воды, вывесить на балкон тётушкины ковры и теперь, стоя босиком посреди сырой комнаты, смотрели на обвисший скучными морщинами потолок и советовались, как поступить с обоями. Сосед ввалился без звонка, протопал в комнату и тоже уставился на потолок.

— О! — искренне поразился Лёнечка, узрев сие явление. — Глянь, Машка, и правда, пришёл! Сэр, а каким это образом вы умудрились вывести винные пары из организма? Поделитесь опытом!

— А пенсией с тобой не поделиться? — огрызнулся сосед. — Ох, ё... Да, похоже, каюк вашим обоям. Кстати, а где тётка, что тут раньше жила? Переехала?

Я вежливо объяснила, что тётя в больнице, а я родственница, присматриваю за квартирой и цветами. И надо же — в первый день такая неприятность…

— Извини, — покаянно обратился ко мне сосед, начисто игнорируя Лаврова, — виноват. Ремонт, конечно, оплачу. Потолочные обои совсем плохи, менять надо…

— Хрен тебе, майор, — встрял в разговор игнорируемый Лавров, — купишь обои, и сам их на потолок наляпаешь. Ты посмотри на бедную девочку, какой ей может быть ремонт!

Я попыталась воспротивиться — дескать, уже делала ремонт, и получилось очень даже неплохо, но майор критически осмотрел моё субтильное тельце и согласно кивнул.

— Договорились. Слышь ты, Мальчиш-Кибальчиш, утихни на пять минут. От тебя помех много. Хозяюшка, как вас по имени-то?

Я представилась. Лёнечка, хотя его и не спрашивали — тоже.

— Щербаков, Виктор Петрович, — назвался и майор, отстраняя чёрного мага и бережно пожимая мне руку. — Ну, Маша, показывайте ущерб дальше.

Мы бродили по квартире втроём. Лёнечка поддевал Виктора Петровича, Виктор Петрович бодро отругивался, я молчала. Новые знакомые мне почему-то нравились, хоть я всегда тяготела к людям несколько иного склада, более интеллигентным, а ни Щербаков, ни Лавров таковыми не являлись.

А вот Лёнечка и Виктор Петрович друг другу не понравились просто категорически. К тому же очень скоро выяснилось, что они принадлежат к противоположным лагерям. Если Лёнечку основательно переклинило на чёрной магии, то майор Щербаков называл себя экстрасенсом и магом исключительно белым.

— Вообще, Машенька, умение правильно распоряжаться энергией могло бы полностью изменить нашу жизнь…

— Ага, Машкину уже изменило. Вон, как вы, Виктор Петрович, правильно сегодня энергией-то распорядились…

— Возьмём хотя бы такой момент, как энергетическая защита — очень полезная вещь, особенно в нашем мире, где любой недоумок называет себя магом. И пусть бы называл, идиотом больше, идиотом меньше, но ведь причиняет же реальный вред. А поставив вокруг себя энергетический кокон…

— Вот тут не спорю — энергетический кокон хорош… Особенно от потопов.

— При достаточно развитом сознании можно концентрировать энергию в конкретную силу, способную совершать вполне ощутимое физическое воздействие. Например, энергетический удар…

— Или вампиризм…

Беседуя таким образом (беседовали в основном майор и Лёнечка, перебрасываясь через меня едкими замечаниями), мы обошли две большие комнаты тётиной квартиры и добрались до маленького бокового коридорчика, который вёл в третью. Над коридорчиком нависали антресоли. С антресолей капало.

— Что у вас там, Маш?

— Не знаю, — ответила я, — но, по-моему, там вода накопилась…

— Верно, — согласился Виктор Петрович. Сверху прямо на темечко ему упала капля. Майор поморщился, молча вышел из квартиры, протопал вверх по лестнице. Обиделся, решила я.

— Лавров, что ты к нему пристал?

— Ха, Машка, разве же это я пристал? Это у нас с господином майором единство и борьба противоположностей. В школе, поди, училась? Стихи знаешь: «они сошлись — вода и камень, стихи и проза, лёд и пламень»… — Лавров снисходительно глянул на меня тёмными степными глазами. Я не успела ничего ответить на это заявление, потому что по лестнице снова затопали, загремели, и с площадки ввалился майор Щербаков. Ни чуточки не обиженный. Со стремянкой в руках. Застрял с нею в дверях, немного подёргался, сотрясая слабосильные косяки, но умудрился-таки не нанести более никакого ущерба тётиному дому.

— Вау! — обрадовался Лёнечка, завидев стремянку. — С такой штуковины очень удобно вешаться! Только верёвочки что-то не вижу… Майор, неужели угрызения совести столь сильны?

— Сильны, — почти не запыхавшись, ответил майор, водружая стремянку под антресолями. — Очень сильны. Смотрю вот на тебя, и мучаюсь — ведь давно мог придавить, а до сих пор тяну... Сейчас мы всё сверху достанем, что надо — просушим, что не просохнет — выкинем. Вы, Машенька, отойдите в сторонку, не дай бог, тяжесть какая свалится. Видал я старческие антресоли, складируют туда, что ни попадя... А ты, тимуровец, подгребай ближе, будешь брать, что подам. Хотя где тебе…

— Там же, где тебе, — мгновенно отреагировал языкастый Лавров. — Я, слава богу, не майор, но руками тоже не только пентаграммы рисую. Маш, из-под ног сбрызни…

Тут я обрела голос и потребовала немедленно прекратить на моей территории появления оголтелого мужского шовинизма, напомнила, кто хозяйка квартиры (то есть, ВРИО хозяйки, но это в данный момент не суть важно) и посоветовала Лаврову самому не путаться у меня под ногами. Мужики переглянулись, привыкнув к моей роли бессловесного плюшевого медвежонка. Но ведь даже мягкую игрушку можно вывести из себя!

— Молодцом, — коротко похвалил Щербаков и распахнул тесно притёртые дверцы. С антресолей хлынул небольшой водопад, причём стоящий на шаткой стремянке Виктор Петрович умудрился и от воды увернуться и со стремянки не сверзиться, а Лёнечка в кои-то веки зазевался и угодил прямо под душ. Пока окаченный холодной водой чёрный маг шёпотом матерился, а экстрасенс сверху злорадно хихикал, большая часть воды с антресолей вытекла, и заглядывать туда стало возможным без риска захлебнуться.

— Вот же падла, так твою мать, да чтоб двое за ноги держали…

— Нишкни, юнкер, ты как при девушке выражаешься!

— Не расстраивайся, Лёнечка, футболку мы высушим, а хочешь, я тебе фен дам?

— Нет, Машка, спасибо, фена мне не надо. Дай мне лучше утюг! Я им кое-кого тресну!

— Сам, смотри, не тресни. Э-э, а вот лесенку трясти не надо. Если я на тебя всем своим весом обрушусь, тебе же будет хуже. Только блинчик с ушками и останется. Причём, не от меня. Держите-ка вот лучше…

Виктор Петрович подавил конфликт на корню, заняв нас предметами с залитых антресолей. Сверху поочерёдно появились несколько подшивок журнала «Здоровье» десяти- и более летней давности (здравствуй, детство!), россыпь подмокших рулонов кальки с какими-то чертежами — ещё дядиными. За чертежами последовали несколько кусков пенопласта от телевизионной упаковки и матерчатая сумка, набитая разномастными цветными клубками; старинный стабилизатор — когда я была маленькая, у нас тоже такой стоял; тюк с ватным одеялом. Мама дорогая, где же я это одеяло сушить буду, на балконе уже от мокрых тряпок не протолкнёшься! Это что? Ага, связка деревянных деталей неизвестного назначения, похожих на точёные фигурные ножки для табуреток, только почему-то в количестве одиннадцати штук. Глубже всех на антресоли был засунут древний фанерный чемодан, весь в подтёках. Его Виктор Петрович извлёк последним.

— Тут ещё газеты, но их проще сразу выкинуть, — доложил майор, вручая чемодан Лёнечке и влезая в опустошённые недра антресоли по плечи. — Держите, Машенька. Оставим в прихожей, завтра я сам в мусорный бак их заброшу. Вам и без того дел хватит. А в чемодане что? Тоже тряпки?

Я только плечами пожала. Лёнечка, держа в руках чемодан, потряс его, повторил мой жест и опустил фанерного монстра на пол. Монстр глухо пристукнул.

— Хрен его знает. Лёгкий совсем, я бы даже сказал пустой, но что-то, по-моему, там болтается. Ничего себе мандуловина, я такие только в чёрно-белых советских фильмах видел.

— Довоенный, фибровый, — со знанием дела заявил Виктор Петрович, постучав крепким ногтем по крышке. — У моей матери тоже где-то в сарае такой валяется.

— Погодите, — я отстранила от чемодана мужчин, приподняла его (в самом деле, лёгкий) и снова опустила на пол. Фанера отчётливо пристукнула, а у меня перед глазами промелькнула яркая картинка. Вот я, десятилетняя девочка, лежу на диване в этой маленькой спальне, за окном уже темно, но мне совсем не хочется спать. В соседней комнате дядя Серёжа смотрит очередной выпуск передачи «Что? Где? Когда?», а тётя Таисия разбирает вещи в шкафу. Потом вытаскивает какую-то неизвестный предмет, тайком привезённый мужем от его деревенской бабушки-ведьмы и предмет этот так глухо, фанерно стучит об пол…

Лёнечка и Щербаков с интересом наблюдали за моими действиями, гадая, видимо, всегда ли я к вечеру после потопа становлюсь такая странная, или просто сегодня немного повредилась рассудком. Я пощупала тусклый медный замочек на чемодане и подняла глаза на майора.

— Виктор Петрович, а можно его открыть?

— Можно, — пожал плечами майор. — Ключа у вас, конечно же, нет?

— Нет. Ещё мой дядя говорил, что ключ он потерял, и было это очень давно.

— Ломай! — широко распорядился собственностью моей семьи Лавров — большой души человек. — Подбирать — себе дороже, замочек то мазовый, поди, до революции сковали. Ежели, конечно, у вас герр майор, отмычки нету. А то, может, энергией?

— А у вас в вашем сатанизме никаких демонов не имеется, по замкам работающих? — съязвил в обратку экстрасенс, оглядываясь кругом в поисках предмета, которым можно было бы раскурочить замок. — Нет? А что ж так кисло? И чего тогда на этакую ерунду время переводить?

— Сатанизмом не занимаюсь, — с видом оскорблённой невинности сообщил Лавров, убивая майора взглядом. — Вот уже несколько месяцев. Это тупиковая ветвь магии, с растворением личности. А замок можно вскрыть разрыв-травой.

— Ага, а зубную боль снять шалфеем.

— А похмелье — квасом с хреном. Пиши рецепт, майор — хрен пропускаешь через мясорубку, заливаешь хлебным квасом и оставляешь на десять часов. Запомнил? Нет? Зря, тебе пригодится…

— А знаешь, чем язву лечат? Как не знаешь? Что ж ты, такая язва и не болел никогда?

Лёнечка и Виктор Петрович переругивались уже машинально, на подсознательном уровне. Не прекращая светской беседы, они посредством ножниц и стамески в четыре руки так ловко раскурочили замок на чемодане, что я только ахнуть успела.

— Э, братцы, да вы можете на пару сейфы потрошить!

— Приятно, когда твои таланты замечают, — обрадовался Лавров, адресуя свой клич радости куда-то к протекшему потолку. — Слышь, Щербаков, надо было тебе её раньше затопить. Глянь, как девушка сразу ожила! А, поверишь ли, в парке такая фря мороженая сидела, типа герцогиня на постоялом дворе!..

Тут я стукнула Лёнечку туго скрученным рулоном кальки, рулон перегнулся пополам, а фанерная крышка чемодана мягко открылась.

Чёрный маг оказался прав — чемодан был практически пустым. Пожелтевшая от времени ученическая тетрадка, скрученная в трубочку и перетянутая аптечной резинкой. Пучок сухой, раскрошившейся травы. Мутное круглое зеркальце с выщербленным краем. Большой кусок белого мела и клубок красных шерстяных ниток. В клубок помимо ниток были вмотаны несколько бледных трупиков моли. И всё. Зачем баба Саня отдала всё это на хранение дяде Серёже — решительно непонятно.

— Зачем, зачем, — ответил Лёнечка, когда я произнесла последнюю мысль вслух. — Бабуля-то, небось, старенькая была, вот у неё малость система ценностей и переплющилась. Берегла ерунду всякую, на что глаза смотрели. А, может, наоборот, она таким образом от мусора избавлялась. Собрала весь хлам, разложила по разным коробочкам и раздала родственникам с рук долой. А те и рады — дескать, вон нам бабуля сколько всего отслюнила… Что у нас здесь? Завещание? Или интимные дневники бабушки — «Как я провела уик-энд с царём-батюшкой»? — циник Лёнечка взял тетрадку, бодро содрал резинку. Долгое время скрученная в трубочку бумага никак не хотела распрямляться, но Лавров её переупрямил, разгладил на собственном колене и открыл. Мы с Виктором Петровичем тоже сунулись с двух сторон, любопытно, всё-таки, что там может быть.

На пожелтевшей страничке в косую линейку неуверенным круглым почерком было выписано какое-то стихотворение. Простым карандашом. А ещё вложен серый конвертик с наклеенными марками почти двадцатилетней давности. Адреса на конверте не было.

— Ого! Вот это я понимаю! — неугомонный чёрный маг небрежно стряхнул конвертик в фанерные недра чемодана и с выражением прочёл:

— Бояться стоит трёх зеркал,

Одно под вечер чёрт побрал,

Одно заплачет и умрёт,

А третье третий разобьёт.

Всех отражений им не счесть,

Но там и правда где-то есть,

Когда отправишься вперёд,

До дому нитка доведет.

— Как вам это нравится? Дальше все листы пустые, — Лёнечка опустил тетрадку обратно в чемодан, цапнул мутное зеркальце. Зеркальце недовольно хрустнуло и прямо в пальцах Лаврова развалилось на несколько острых осколков.

— Осторожней, раззява, — проворчал Виктор Петрович, а я испуганно схватила Лаврова за запястье:

— Ты не порезался?

— Нет, — Лавров ссыпал осколки обратно в чемодан. — Кто знал, что оно такое хрупкое…

— От старости, наверное, — пожал плечами майор Щербаков. Отчего-то зябко поёжился, подозрительно глянул на Лёнечку. — Эй, враг рода человеческого, твои шуточки?

— В каком смысле? — не понял Лёнечка. — Ты про зеркало?

— Хрен с ним, с зеркалом. Отчего в доме похолодало?

Лёнечка закатил глаза и хмыкнул так ядовито, что на лету упала праздношатающаяся муха. Я, человек более деликатный, постаралась отреагировать мягче.

— Да что вы, Виктор Петрович! Вовсе не похолодало. Тепло, как и было.

— Это тебя с перепою колотун берёт, — подлил масла в огонь Ленечка. — А что? У самого бывало.

— И до сих пор не прошло, — буркнул майор, посмотрел на нас недоверчиво, покрутил носом, но больше к этой теме не возвращался. Да и мы о ней сразу забыли — Лавров заслышал бой часов из тётиной комнаты, ругнулся, поминая рядом с обычной русской матерью имена каких-то знакомых только ему демонов, и объявил, что срочно сваливает домой.

— Вам хорошо, а мне теперь до самых Малинников на пузе ехать. Какой дурак кроме меня в одиннадцать часов туда попрётся?

— Метлу возьми, — предложил мстительный Щербаков.

Лёнечка посоветовал ему взять метлу самому и вымести из головы весь мусор. Может быть, после этой процедуры там появятся мозги.

— Если хочешь, оставайся, — предложила я, — в зале диван удобный, правда, мокрый…

— Во-во, — согласился со мной капризный чёрный маг, — мокрый. Я, знаешь ли, в лужах спать обыкновения не имею. Пробовал, конечно, но в привычку пока не вошло. Да и в доме у меня с утра три кота заперты, некормленые, сволочи, и негулянные. Нет, двину-ка я до хаты. Значит так, телефона у меня нету, так что завтра я сам тебе откуда-нибудь позвоню, покажу гомерические развалины, бывший дом бывшего секретаря бывшего обкома бывшей партии. Поразишься, какая страсть. Ежели, конечно, за ночь в этой сырости не заплесневеешь. Всё, бывайте. Увижу соседку — передам поясной поклон и наведу порчу.

С этими словами Лавров подскочил, раскланялся и пулей вылетел из квартиры. По пути ещё и начатую банку варенья с собой прихватил.

Майор-экстрасенс проводил юркого мага долгим задумчивым взглядом.

— А ведь наведёт, балда такая. Хотя... Это он про какую соседку?

— Что этажом ниже.

— Ну, на эту можно. Даже вмешиваться не буду.

— А можете? — искренне заинтересовалась я.

— Могу, — без ложной скромности признал Виктор Петрович. — Либо просто поток негативной энергии свернуть в сторону, либо потом эту порченую энергию уже с объекта откачать. Это не сложно. Если хотите, Маша, могу и вас поучить, тем более, потенциал кое-какой у вас имеется. А сейчас, наверное, тоже пойду. Голова такая тяжёлая, как с перепою. Тьфу ты, я же и есть с перепою. А завтра я как раз не работаю, сходим с вами на рынок и потолочные обои подберём.

Я согласилась — предложение Щербакова сходить на рынок пугало меня меньше, чем обещание показать «гомерические развалины». Проводила соседа до двери, закрылась и только сейчас почувствовала, как устала. Господи, с этим потопом даже о своих синяках-ссадинах забыла! А они, обиженные видимо, таким невниманием со стороны хозяйки, уже подсохли и почти не болели. Чем чёрт не шутит, а вдруг это майор Щербаков с энергиями поработал?

Последняя мысль пришлась по душе, даже настроение повысилось. Неплохое у меня в один день вышло знакомство — тут тебе и запойный экстрасенс, и бывший сатанист… Легкомысленно хихикая, я прошла в мокрую с пола до потолка ванную, включила душ. Зеркало над раковиной было сплошь залито водой, будто долго и безутешно рыдало. Я попыталась протереть его полотенцем, но от этого стало только хуже. Вода словно разъедала гладкую поверхность, отчего зеркало на глазах мутнело, решительно отказываясь внятно отражать мир. Странное, согласитесь, дело! Для самоуспокоения я решила, что это от грязной воды. Завтра вычищу зеркало каким-нибудь специальным средством, и всё будет нормально.

До полуночи я успела вымыться, намазать сбитые коленки йодом, шёпотом постенать — не самая приятная процедура, верно? — и отправилась в знакомую с детства маленькую комнатку, где и расстелила себе постель. И уже улеглась, и свет погасила, но вспомнила, что не выпила положенную на ночь таблетку. Здоровье у меня не ах, только и успеваю в осенне-весенний период с больничного на больничный нырять. Вот и поднимаю жизненный тонус — в данный момент капсулами с содержанием железа. Вставать не хотелось страшно, но чувство долга возобладало. Силком отодрав себя от постели, я нашла сумочку, открыла и с удовольствием убедилась, что вся она изнутри засыпана раскрошившейся пудрой.

— Мамочка, это ещё что?! — я вытряхнула содержимое сумочки на стол, посдувала со своих манаток тонкий бежевый порошок и разобралась в причине аварии. Пудреница развалилась, видимо, в тот момент, когда я чуть не попала под машину. Непонятно только, куда делась крышка с зеркальцем — в поисках её я перерыла всю сумку, но так и не нашла. Выронила, наверное. А жаль, пудреница дорогая, я всё же надеялась собрать её воедино. Расстроилась немного, даже капсулу пить расхотелось. И не просто расхотелось — откуда-то снизу поднялась неожиданная злость и на таблетки, и на себя, задохлика бледного.

— Тьфу ты, как черти взяли, — тихонько ругнулась я, бросая растерзанную пудреницу на стол. — Ну и хрен с ней! И с капсулой тоже. Вообще завязывать пора с этим дурацким железом в оболочке, и без него кони не двину. Спокойной ночи, Машка!

И уже засыпая, я поймала себя на мысли, что в мирное время не имею обыкновения оперировать подобной сниженной лексикой. Может, это общение с Лавровым дало свои всходы?

Ровно в семь часов утра будильник на мобильном телефоне ударил по мирно спящему мозгу жутким скрежетом электрогитары. Матерясь и путаясь в пододеяльнике, я отключила противную вещицу, бодро прошлёпала в ванную и уже зажигая свет, сообразила, что ещё вчера вечером никакого тяжёлого рока на моём мобильном и в помине не было. Бесцельно подержав руку на выключателе, я вернулась в комнату, присела на кровать и осторожно, как взрывное устройство, взяла телефон в руки. Телефон радостно известил меня, что для будильника действительно выбрана мелодия, напоминающая звук работающей бормашины. Во блин! И откуда она у меня? Впрочем, этому я тут же нашла объяснение, руководствуясь проверенным принципом: если где-то что-то случилось, значит, виноваты силы зла. Помнится, Лёнечка Лавров крутил вчера мой телефон, поиграв немного во все имеющиеся игры, вольно покопавшись в сообщениях и основательно посадив аккумулятор. Значит, вполне мог и лишнюю мелодию закачать, шуточка в его стиле. И музыка тоже — ну, насколько я успела его узнать. Он же и будильник мне из вредности поставил на такую рань. Интересно только, почему я так бодро себя при этом чувствую?

Обычно поднявшись рано утром, я ещё некоторое время бродила как в тумане, засыпая на ходу с зубной щёткой или чашкой чая. Похоже, калужский воздух благоприятно действует на организм. Во всяком случае, на мой. А раз я уже встала, то сейчас соберусь и поеду навещать тётю Таисию.

Зеркало в ванной выглядело совсем плохо — серая муть, заслоняющая обзор, за ночь не выветрилась, а, напротив, стала ещё гуще. Сквозь неё бледно маячил некий туманный силуэт, в котором я решительно отказалась узнавать себя. Жаль, конечно, зеркало. Впрочем, оно было уже старое, с детства его помню. Стекло стареет, а зеркало — то же стекло, разве что покрытое амальгамой, и, значит, над ним также властно время. Утешившись таким образом, я решила, что куплю новое зеркало и попрошу Виктора Петровича закрепить его на стене. После чего с лёгким сердцем направилась на кухню пить чай.

За окошком щебетали птички, солнышко весело расшвыривало вокруг тугие пучки расплавленно-золотого тепла, по извечной традиции негромко бормотало в углу радио. Напевая нечто оптимистически-радостное без слов, я соорудила бутерброд, заварила свежий чай и уселась на табуретку возле стола.

— …а у нас в студии ведущий специалист военно-оборонного предприятия полковник Максим Васильевич Бесчастный. Здравствуйте, Максим Васильевич. Что же нового произошло на ниве атомного кораблестроения за последние полгода?

— Здравия желаю. Ну, во-первых, мы поставили на конвейер выпуск двух новых моделей подводных лодок улучшенной конфигурации с необычно мощной огневой системой…

— Во плетут! — искренне поразилась я. — Совсем обалдели — стратегическую информацию в эфир пускают, про наши подводные лодки! Да еще так просто, будто новую сенокосилку рекламируют! Куда только спецслужбы смотрят…

Несмотря на моё праведное негодование, коварный полковник Бесчастный раскрыл ещё немало государственных тайн. И про последние разработки рассказал. И пригласил всех желающих на выставку секретных чертежей, которая состоится буквально на днях в городской картинной галерее. Выставки секретных материалов я вынести не смогла — роняя чашку, бросилась к радиоприёмнику, желая сделать погромче и убедиться, что всё это мне послышалось. К сожалению, ведущий специалист по подводным лодкам уже прощался с радиослушателями, оставив меня в замешательстве. А следующая передача замешательство только усугубила.

— А сейчас в эфире передача для самых маленьких — «Мои любимые сказки». Здравствуй, дружок. Сегодня мы с тобой снова послушаем о приключениях храброго мышонка Дементия и его друзей. Вот уже неделю жителей маленького городка Изюбринска терзали повадившиеся туда с проклятого кладбища живые покойники. Они нападали на людей и раздирали их в клочья, пожирая мозг. Без мозга покойникам было очень плохо, их крючило и ломало, отчего они страшно выли на луну. Люди слышали этот страшный вой и сами выбегали из укрытия на улицу, чтобы покойники уже, наконец, заткнулись. Улицы славного городка залила кровь, всюду валялись оторванные руки и ноги, а на столбах висели сизые внутренности…

С отвисшей до пояса челюстью я прослушала сказку для самых маленьких от начала и до конца, причём в некоторых моментах волосы вставали у меня дыбом не только на голове, но и на руках. Кровожадные покойники бодро сожрали почти половину жителей городка Изюбринска и сожрали бы и вторую половину, если бы не храбрый мышонок Дементий. Это героически настроенное чудовище в свою очередь сожрало мозги у всех оживших покойников, руководствуясь, видимо, принципом «око за око». Очи, кстати, мышонок выдирал крайне умело, со сноровкой и огоньком. Во всяком случае, читающая сказку тётенька говорила об этом именно так. Закатав в асфальт проклятое кладбище и всех жителей городка, кого покойники не доели, а только покалечили, мышонок Дементий стал праздновать победу, а дикторша ласково попрощалась с детишками, пообещав завтра рассказать им познавательную историю о вампирах. Я отложила в сторонку недоеденный бутерброд — он уже не вызывал никаких эмоций кроме отвращения — дрожащими руками выдернула провод радио из розетки, нахлебалась холодной воды прямо из-под крана и вернулась в комнату. Скажу честно, первой мыслью было, что я сошла с ума и у меня слуховые галлюцинации. Что за уроды, скажите на милость, работают на радио, если позволяют себе читать детям такие сказочки? И потом, если кровавые похождения мышонка Дементия — сказка для самых маленьких, то что же тогда рассказывается в передачах для детей постарше или даже для подростков? Лично у меня фантазии не хватает, чтобы это представить. Да и желания такого нет. Разве что сегодня первое апреля и все это просто идиотский розыгрыш... В безумной надежде я сбегала в коридор, сверилась с календарём и убедилась, что первое апреля благополучно миновало два с лишним месяца назад. Значит, у меня всё-таки что-то не в порядке с головой. В таком мрачном настроении я стала собираться в больницу к тёте. Прекрасное утро разом потеряло изрядную долю обаяния. И солнце со своими лучами раздражало. И раскудахтавшиеся дуры-птицы. Под воздействием стресса я нечеловечески ярко накрасила глаза, густо намазала ресницы и губы, напялила любимую розовую юбку и футболку с ромашкой на груди, после чего вышла из дома. Пригнувшись, благополучно миновала обитую бордовым дерматином дверь Клавдии Андреевны, нажала на скрипучую дверь подъезда, и нос к носу столкнулась с нижней соседкой. Той самой, что вчера неминуемо втоптала бы меня в асфальт, как мышонок Дементий своих врагов, если бы не своевременное вмешательство чёрного мага Лаврова. Соседку украшали всё те же бигуди и всё тот же цветастый халат. Я мысленно настроилась на очередную порцию ругательств, но взамен этого услышала такое, что чуть не ввалилась обратно в подъезд. Тётка улыбнулась мне широко и ласково, придержала дверь, выпуская на улицу, и счастливым тоном пожелала «доброго утречка».

— Смотри, погодка-то какая нынче чудная!

— Ага… — вяло произнесла я, на негнущихся ногах минуя порожек.

— Обещали после обеда сорок пять градусов. Славно как, прохладненько, не то, что вчера. Я как раз собиралась с детьми на недельку к маме съездить, в среднюю полосу, всё думала, не дотерпим. А так если дело пойдёт — сколько угодно! Как считаешь?

— Верно… — мой мозг решительно отказался работать с полученной информацией, в результате чего я просто кивала и соглашалась со всем услышанным. Правда, попыталась ещё трепыхнуться. — Постойте, так Калуга — она средняя полоса и есть…

Соседка разразилась здоровым жизнерадостным хохотом.

— Ох, не могу! Ну, шутница! Ага, самая что ни на есть средняя! Ещё скажи, что за городом у нас не Сахара, а Серебряный Бор! Ну, уморушка!

— Действительно, — голос мой окреп, поскольку в этот момент я окончательно убедилась в своей невменяемости и поняла, что бояться больше нечего. — Это я пошутила.

Соседка дружески подмигнула, дескать, молодец, девчонка, и чувство юмора у тебя что надо. А я уже читала вслух вывешенное на двери подъезда объявление.

— Уважаемые жильцы! По техническим причинам девятнадцатого числа в нашем доме будет отключена горячая и холодная вода, газ, электроэнергия, выбиты окна и двери, в нескольких местах проломлена крыша. Администрация.

— Опять? — искренне вознегодовала соседка, выслушав полезную информацию. — Охамел этот ЖЭК вконец — третий раз с начала года профилактический развал устраивают. Им, видите ли, план надо выполнять, ремонты делать, а мы терпи, слушай их перфораторы да матюки! Пойду Петровым скажу. Ну, счастливо тебе. Привет передавай своему мальчику, очень славный и воспитанный молодой человек. Сейчас таких и не найти. А здорово вы нас вчера затопили, мы с мужем полночи хохотали! — соседка подмигнула мне ещё раз и скрылась в подъезде. Снабжённая пружиной дверь захлопнулась, отрезая от меня вид обширной соседкиной спины, расписанной алыми маками. От хлопка двери я встрепенулась и пошла к выходу со двора. Шла, шла и ни о чём не думала. И только подойдя к метро, опомнилась.

Господи! В Калуге НЕТ метро! За городом действительно располагается Серебряный Бор, а не Сахара! Мы в средней полосе! По радио не рассказывают о секретных военных заводах! Не бывает таких кровавых детских сказок! Дверь у Клавдии Андреевны обита вовсе не бордовым дерматином, она железная с отделкой под дерево! И эта розовая юбка, что на мне сейчас, должна быть в три раза длиннее!

На негнущихся ногах я спустилась по эскалатору, доковыляла до нужной мне платформы. Ума хватило даже на то, чтобы свериться с картой метро и определить, на какой станции находится четвёртая городская больница. С весёлой толпой я ввалилась в вагон и сумела сесть.

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — «Березуйский овраг». Выход и фуникулёр слева. Уважаемые пассажиры! В нашем метро не принято спорить с пассажирами, едущими до станции «Бушмановка».

Приняв информацию к сведению, я перестала отвлекаться на приятный механический голос из динамиков, позволив себе с головой погрузиться в размышления. Версия о скоропалительном сумасшествии не устраивала. Почему? Да потому что всё вокруг было до ужаса реальным. Не знаю, конечно, на что похожи галлюцинации безумца («Езжай до станции «Бушмановка», там областная психбольница, всё объяснят» — ехидно посоветовал мне внутренний голос), но окружающее реально! Люди — толкают так, что только успевай поворачивайся, вагон скрипит и качается, дамочка в зелёном сарафане средство от моли продаёт — два пакетика по цене одного, наверху машины так мимо и вжикают, солнышко печёт — это вам не средняя полоса… Словом, когда поезд подъехал к станции «Институт имени Баумана», я решила, что всё произошло совсем наоборот, то есть, рехнулась не я, а окружающий мир. Слишком смелый вывод, скажете вы? Хм, а как бы вы сами предпочли думать на моём месте? Неужели заклеймили сумасшедшим самого себя, а не предпочли бы свалить малоприятный диагноз на кого-нибудь другого? Возможно, мой новообретённый друг Леонид Лавров даже обрадовался бы, заподозрив в себе зреющую шизофрению — какая, согласитесь, возможность лишний раз выпендриться! — но я человек более скромный. Тогда сам собой возникает другой вопрос: какая сила так подействовала на мир, что он ни с того ни с сего лишился рассудка? С чем это может быть связано? Или я всё-таки ещё сплю?

Оставив на левой руке очередной синяк посредством сильного щипка (пятого или шестого за утро) и в очередной раз не проснувшись, я покинула вагон метро на станции «Парк Циолковского» и решительно пошла на поиски больницы. В глубине души я опасалась, что тёти Таисии там вовсе не окажется, но загоняла эти мысли обратно в подсознание, упрямо чеканя шаги по нагретому асфальту.

Слава богу, фрукты в соседнем магазине продавались вполне знакомые, цена их тоже измерялась, как ни странно, в рублях. А что? После новости о раскинувшейся за городом пустыне Сахаре я ожидала каких-нибудь тугриков или драхм. Так же относительно по-доброму обошлась судьба и с четвёртой городской больницей. Она нашлась на том самом месте, где и должна была быть, выглядела так же, как и двадцать лет назад, когда мы с тётушкой навещали здесь дядю Сережу, и медсестрички в ней работали самые обыкновенные.

Выяснив, что Таисия Павловна Комарова действительно здесь лечится, и что искать её надлежит в травматологии, этаж второй, палата двести четырнадцатая, я чуть не заскакала от восторга. Ура, похоже, жизнь понемногу налаживается, во всяком случае, вот уже полчаса, как вокруг нет никаких особенных безумств, всё по-прежнему… Я ошибалась. В том, что всё вовсе не по-прежнему, я убедилась, лишь только вошла в искомую палату. Хотя могла бы заподозрить неладное и раньше, когда медсестра, узнав, кого я иду навещать, расплылась в улыбке и защебетала: «Ах, такая чудесная женщина! Добрая, душевная, никаких с ней хлопот!». Это тётя Таисия душевная? И если в тот момент я на словах медсестры не заострилась, то поприветствовав лежащую у окна тётю, сразу их припомнила.

Вот как вы думаете, какой репликой должна была встретить меня Таисия Павловна? Верно. Что-то вроде «Явилась, не запылилась», «Где тебя носило столько времени» или «На похороны мои, небось, первым рейсом бы примчалась». Вместо этой совершенно нормальной реакции, на которую я настроилась, тётушка расплылась в широченной улыбке, причём не обычной её, ехидной и кривенькой, а совершенно искренней, всплеснула руками, роняя на одеяло спицы и клубок шерсти, радостно закричала:

— Машенька, деточка, да неужто приехала! А как с работой, уладила? Вот приятный сюрприз! А я уж так по тебе соскучилась! Иди, доченька, поцелую! Ай, какая ты у меня красавица стала!

«Соседка сказала, что Таисия Павловна сломала руку. А я вижу гипс у тёти на ноге. Неправильно расслышала? Да нет же, правильно. Просто мир сошёл с ума, мы же договорились».

Я обречённо приблизилась к тётиной постели, с тупым смирением позволила обцеловать себя и обтискать. Воркующий вариант тёти Таисии был, безусловно, хорош, другой бы смотрел и радовался — дескать, такая была ведьма, а теперь старушка — божий одуванчик. Так то оно, конечно, так... Но я-то люблю именно мою старую сварливую ворчунью тётушку, со всеми её закидонами и критическим складом ума! Господи, ну почему нельзя оставить всё, как раньше? Я так не хочу!

Впрочем, до моих хочу — не хочу господу не было ровно никакого дела. Я выложила тёте на тумбочку принесённые фрукты, выслушав пятиминутные неконтролируемые восторги по поводу моей доброты. Нашла в складках одеяла убежавший клубок (отродясь тётя Таисия вязать не умела, считая это занятие пустым переводом времени и зрения), выслушала, какие замечательные люди работают в этой больнице и как она, тётя Таисия, любит лечиться (верите ли, терпеть раньше не могла!). Потом я долго рассказывала о том, как поживают мама, папа и бабушка, Полина Сидоркина из Москвы и её непутёвый муж, как закончила школу внучка Сонечки Полонской и так далее и тому подобное. Рассказывала, а сама еле сдерживалась, чтоб не зареветь и не напугать бедную женщину. Она-то ни в чём не виновата! Чтобы отвлечься, я даже поведала тёте о вчерашнем потопе, устроенном майором Щербаковым. В лучшие времена тётушка бы рвала и метала — рвала всё, что рвется, и метала обрывки во все стороны, проклинала Щербакова, не вовремя появившегося на свет, и грозилась испортить ему жизнь вплоть до смертного часа, которого он бы ждал, как милости. Признаться, втайне я даже рассчитывала именно на такую отповедь. Вместо этого тётя Таисия весело хохотала минут пять, смакуя подробности рассказа, жалела, что пропустила такое интересное мероприятие и передавала Щербакову кучу дружеских приветов.

— Мы с антресолей всё достали, газеты и журналы пришлось выкинуть, а одеяла я просушу, — совершенно безнадёжно говорила я.

— Да выкинь их тоже, — жизнерадостно отвечала тётя. — Велика важность — одеяла! И без одеял люди счастливо живут.

— И случайно замок сломали, — продолжила я, — на чемодане.

Тут тётя впервые призадумалась и на её не омрачённое мыслями чело легла лёгкая морщинка.

— На чемодане? Машенька, детка, а ты не ошибаешься? Там не было никакого чемодана.

— А такой фанерный, старый. Мы его на антресолях нашли, в самом углу.

— А-а, — после паузы протянула тётя Таисия. — Я поняла, о чём ты говоришь. Это, верно, тот самый чемодан, что Сергей от своей бабки Сани привёз. Я ещё не разрешала его в доме держать, а он всё равно притащил!

Эти слова до такой степени напомнили мне прошлую категорическую Таисию Павловну, что я даже умилилась. И заинтересовалась. Про бабку Саню дядя Серёжа старался не упоминать, поскольку тётушка сатанела, только заслышав это имя. Теперь отношение её ко всему миру полярно изменилось, значит, можно рискнуть уточнить.

— А почему ты не разрешала его дома держать, тётя? Что в нём такого?

— Не знаю я, что в нём такого. Только… — тётя Таисия огляделась, убедилась, что в палате кроме нас никого нет, и шёпотом продолжила, — только бабка Серёжина ведьмой была, и все об этом знали. Душу дьяволу продала, вся деревня от неё плакала. Она, конечно, за денежку и вылечить могла, а могла и испортить. Никаким делом не брезговала. Все соседи её пуще чумы боялись.

Опачки! Вот так новости! У милейшего дяди Серёжи в близких родственницах ходила злая ведьма?! Чушь какая. Да и знаем мы этих деревенских ведьм, найдут старушку почуднее и давай на неё все шишки валить. Я позволила себе саркастически усмехнуться. От тёти Таисии не укрылась такая обидная реакция на её откровения, после чего на меня была вывалена куча животрепещущих подробностей о чёрных деяниях бабки Сани.

— Коров чужих сдаивала, через сучок. Поля портила — крутки вязала одной левой. Ворону у себя ручную держала, через неё с силами ада общалась. И сама в кошку чёрную оборачивалась. Меня задушить хотела!

Тут тётя поведала мне и о причине своей ярой нелюбви к бабушке мужа. Однажды, будучи у неё в гостях — в первый и последний раз — тётя проснулась оттого, что на неё навалилось нечто горячее и мохнатое. Прямо на горло. Навалилось и давит. Тётя спросонья это мохнатое схватила и в сторону отшвырнула. Мохнатое оказалось чёрной кошкой, которая успела ещё ободрать тётю когтями перед тем как улететь в угол и шмякнуться о печку. А наутро бабка Саня захромала, таскалась по дому, еле передвигая ноги, и тётя заметила у неё на боку огромный синяк. Как раз на том месте, каким кошка о печку приладилась. И чёрной кошки-то у бабки Сани не было. Белая была, полосатая была, обе пушистые, сибирские. А та — гладкая. А царапины от её когтей потом ещё долго болели и воспалялись.

— Вот так. Ясное дело, извести меня хотела. С той поры я к ней ни ногой. Серёжа ездил, любила его бабка. Да и он её тоже. Всё говорил, врут люди, бабушка хорошая, — Тётя Таисия махнула рукой, дескать, коли человек слеп, насильно прозреть не заставишь.

Не скажу, чтобы я приняла тётин рассказ за чистую монету. К подобным вещам привыкла относиться скептически. В конце концов, у меня самой два знакомых мага — чёрный и белый, на любой вкус. Но что-то в тётином рассказе зацепило. Посудите сами. Мы находим старый чемодан, привезённый сто лет назад от страшной деревенской ведьмы, взламываем замок, чтобы заглянуть внутрь, а на следующее же утро мир сходит с ума. Или с ума схожу я — тут ещё чётко не определилась. Согласитесь, странно! Всю обратную дорогу, уже распрощавшись с тётей и пообещав ей приехать завтра, я провела именно в раздумьях на тему «может или не может». Способны ли мусорные вещи из древнего чемодана так повлиять на сознание человека, что он видит мир совсем не таким, какой он должен быть? Изменилась не только реальность, но и характеры людей — взять, хотя бы, тётю или соседку снизу. Вчера та сожрать меня живьём намеревалась, а сегодня с утра чуть ли не расцеловала троекратно. Интересно, других моих знакомых это тоже коснулось? Любопытно было бы взглянуть на разгильдяя Лаврова в строгом костюме при галстуке, изъясняющегося языком благородных героев Льва Толстого. Погодите-ка, а это мысль! Допустим, достать Лаврова, не имеющего домашнего телефона, я не могу, даже не знаю точно, где он живёт — Малинники район немаленький. А вот Виктор Петрович Щербаков находится в пределах моей досягаемости. Достаточно подняться этажом выше. И если он скажет, что ничего странного вокруг не замечает, я вежливо прощаюсь, сажусь в метро и еду до станции «Бушмановка». Тьфу ты, чёрт! Если всё будет нормально, то метро в Калуге не окажется. А, ладно, доберусь уж как-нибудь.

На одном дыхании я взлетела на четвёртый этаж и заколотила в обшарпанную дверь майорского жилища. Сегодня достучаться удалось быстро — был Виктор Петрович трезв. Не успела я бухнуть по двери кулаком и пару раз, как она уже распахнулась, и третий удар попал прямо по плечу военного экстрасенса. Не ожидающий нападения Щербаков попятился, а я даже не подумала извиниться.

— Маша? Здравствуйте…

— Виктор Петрович, в Калуге есть метро?

Майор посмотрел на меня как-то странно, звучно поскрёб в затылке, а затем дипломатично ответил:

— В каком смысле?

— В прямом, — я была непреклонна и очень хотела получить ответ. Всё равно какой.

— Если в прямом, то нет, — решил ответить откровенностью на откровенность майор. Потом подумал, и неуверенно добавил, — ну… во всяком случае ещё вчера его не было. Я не сильно вас расстроил, Маша?

— Не сильно. — Я полезла в сумочку и достала купленную на станции карточку. — Не сильно, потому что сегодня оно уже есть. Вот, смотрите.

Майор принял карточку с таким видом, будто я протягивала ему ядовитую змею. Войти не пригласил, напротив, строго произнёс: «Стой тут», сходил в квартиру и вернулся с очками. Осмотрел карточку со всех сторон, снял очки и надолго задумался. Я терпеливо ждала вердикта. Одно из двух, либо он видит на этом кусочке картона вовсе не то, что я, и это нормально, либо видит то же самое, и вот тогда... И вот тогда становится так страшно, что даже думать об этом не хочется. Наконец, Виктор Петрович откашлялся, медленно перевернул карточку другой стороной, ещё раз прочёл надпись на ней — «Калужский метрополитен» и воззрился прямо на меня. На лице экстрасенса застыло при этом странное выражение, смесь непонимания и ошеломлённости.

— Ты где это взяла?

— В метро, — отчеканила я, убедившись, что сумасшедших тут уже двое. — Я купила карточку на две поездки, когда ездила навещать тётю в больнице. По Циолковской ветке. Красной.

— Твою мать, — сдержанно ответил на это майор Щербаков и замолчал. Я с надеждой смотрела на него, полностью вверяя судьбу в сильные мужские руки. Надоело, знаете ли, гибнуть в одиночестве. Майор судьбу принял, спрятал карточку в карман тренировочных штанов и коротко приказал:

— Доложите обстановку!

Я поневоле вытянулась во фрунт и обстановку доложила. Не буду врать, что доклад мой привёл господина майора в восторг. Скорее, наоборот. К концу повествования нахмурился он так, что стало страшно даже мне.

— Ну, у меня может быть белая горячка, плёвое дело, — высказался он. Пощупал карман с лежащей в нём карточкой, но доставать её не стал. — Не впервой. А у тебя-то, Маша, она с какой радости? Вот что! — Виктор Петрович сдёрнул с вешалки в прихожей потёртую джинсовую куртку, набросил её поверх домашней футболки. — Иди домой и жди, я скоро. Кроме меня никого не впускай. Выгляну на улицу, посмотрю, что там да как. Если и в самом деле такая петрушка… — экстрасенс не договорил, решительно закрыл свою дверь, отконвоировал меня по лестнице вниз, бдительно проследил, чтобы я закрылась изнутри, и ушёл. А я осталась одна. Включать телевизор или радио не рискнула, опасаясь, что услышу там что-нибудь такое, чего моя психика просто не выдержит. Побродила по квартире, выпила полчайника воды, а потом направилась в комнату и, затаив дыхание, вытащила из шкафа чемодан бабы Сани.

Всё было на месте — и свёрнутая в трубочку тетрадь, и осколки зеркальца, и клубок ниток, и пучок высохших растений. И конверт. Тот самый конверт без адреса, который Лёнечка уронил в фанерные недра чемодана, да так там и оставил.

Конверт был не запечатан. Осторожно отогнув клапан, я извлекла наружу листок, вырванный из ученической тетрадки в косую линейку. Тем же неуверенным почерком, что и в тетради, было написано следующее:

«Серёня, сыночек. Я ж велела чемодана этого не открывать! Раз уж открыл, бог с тобою, паршивцем. Выбрось его, как я тебя просила и, прошу сейчас. Оно тебе надо, мусор такой? Мне самой, поди, жалко добро вышвыривать. Ты уж прости меня, сыночек. Никогда не ходи в отражения, я уж за нас всех находилась. Не поминай лихом бабку свою, Александру Тимофеевну».

Не могу сказать, чтобы от письма происходящее сразу прояснилось. Как ничего не понимала, так и не понимаю. Но всё-таки кое-что это путаное письмо мне дало. Во-первых, чемодан и впрямь принадлежал бабке Сане. Хоть тётя Таисия это подтвердила, но письменное доказательство тоже не помешает. А вот вам документальный факт — в тексте письма автор сам себя называет «Александрой Тимофеевной». Бабка Саня просила своего внука, моего дядюшку, выбросить этот чемодан, или, по крайней мере, его не открывать. Всё это, заметьте, я тоже взяла не с потолка, а из письма. Ещё бабка Саня просит за что-то прощения, но тут уж не могу сказать, было ли за что его просить или это просто фигура речи такая. И всё равно, согласитесь, подозрительно. Неужели, дело действительно в…

В дверь неистово зазвонили. Резко и нервно — просто прижали звонок пальцем и не отпускали. Я на цыпочках прокралась в переднюю, приникла губами к замочной скважине и конспиративно прохрипела в неё:

— Вам кого?

Понимаю, разумнее было бы всё-таки поинтересоваться, кто там, а не кого ему надо, но в тот момент с языка сорвалось именно это. Впрочем, визитёра такая постановка нисколько не удивила. Он и ответил на мой вопрос по-своему, не ограничиваясь общепринятыми нормами.

— Там метро!

Я кивнула и безбоязненно открыла дверь.

Виктор Петрович Щербаков дрожащей рукой держался за дверной косяк и смотрел взглядом помоечного котёнка — жалким и вместе с тем требовательным. В другой руке, косяком не занятой, майор в отставке судорожно сжимал уже две побывавших в турникетах карточки. Одна моя, а наличие второй означает, что сосед-экстрасенс не поверил ни моим словам, ни собственным глазам и уточнил принесенную мной информацию. А теперь результаты уточнения его несколько напрягают.

— Там что-то не так! — оглоушил меня потрясающей сентенцией майор Щербаков.

Я не ответила. Что тут, в самом деле, скажешь кроме пошлого и сакраментального «Ну я же говорила». Пожала плечами — дескать, не так, и что такого? — и прошла в комнату. Виктор Петрович убито поплёлся следом. Упал в кресло напротив, стеклянно уставился на большую свадебную фотографию тёти Таисии и дяди Серёжи на стенке и надолго вышел в астрал. Вот так мы и просидели молча, пока не зазвонил телефон. Не мой, мобильный, а городской тётушкин.

— Алло, — приглашающе выдохнула я в трубку, сняв её с рычага и погрузившись в уличный гомон. Звонили из автомата. — Слушаю вас.

— А я вас, — дружелюбно ответила мне бодрая трубка. — Отойди, бабуся, я первый на кнопку нажал. Машка, алло, это ты, поди? Ну, верно, ты. Кто ж еще такую глупость с утра скажет.

Прежде чем я успела уточнить, что такого глупого я успела сказать в своих трёх словах, неугомонная трубка продолжила:

— Как там наш морской змей, майор алкогольич? Дрыхнет, поди? Ну, так ему, видать, на роду написано. Собирайся, Машка, пошли развалины смотреть.

— Доброе утро, Ленечка, — обреченно произнесла я. Похоже, мы с Виктором Петровичем в равной мере сошли с ума — вон, Лавров, судя по всему, чувствует себя превосходно. Впрочем, не на того напали, его ни метро не напугает, ни Сахара на месте Яченского водохранилища. — Как твои дела?

Вопрос про дела я задала больше из вежливости, но ответ безалаберного Лаврова меня потряс.

— Дела отлично, все завидуют. Разве что свихнулся слегка, — любезно сообщил чёрный маг. — Погоди, бабуся, не суй карточку. Видишь, я ещё разговариваю. Отлезь вместе с ней, ясно? Нет, Машка, это я не тебе. Что? Как свихнулся, говоришь? А так, хрень всякую вижу. Типа, глючит.

— Чего?! — истерически завопила в трубку я. Майор Щербаков дрогнул, но промолчал и пуговичного взгляда от фотографии дяди и тёти не отвёл. — Чего видишь?!

— Деда моего, — невежливо ответил на мой крик души Ленечка. — А он десять лет как помер. Не напрягайся, Машка, не твоего это дамского ума дело. Точнее, его отсутствия. Обратно же не напрягайся, я про ум. Сейчас приду, я тебе тут из таксофона соседнего звоню. Блин, бабуся, да не поговорил я ещё! Куда вообще звонить собралась? Господу Богу, чтоль? Отцепись, тебе с ним уже скоро лично встречаться, а сейчас потерпишь малость. Чего? Это ещё спорный вопрос, кто кому хамит…

Телефон жалобно мяукнул и дал отбой. Похоже, Лавров с головой погрузился в столь любезную его сердцу атмосферу уличного скандала. Так, он сказал, из соседнего таксофона звонит? Значит, где-то через час будет здесь, при хорошей скорости минут через сорок…

— Кто там? — металлическим голосом поинтересовался Виктор Петрович. Голос его прозвучал так трагически, что я почему-то почувствовала себя виноватой, хоть и причины никакой для этого не было.

— Да так... Сейчас Лёнечку чёрт принесёт, — мысленно извиняясь перед неистовым Лавровым за формулировку, произнесла я. Майор Щербаков никак не успел отреагировать на моё сообщение, потому что в дверь позвонили. Мы с экстрасенсом переглянулись. Звонок нетерпеливо прогремел во второй раз. Интересно, кто бы это мог быть? Для Лаврова слишком быстро, он, наверное, из Малинников ещё не выехал. Разве что тот таксофон, с которого он звонил, находился по соседству со мной, а не с ним?

— Пойдем, глянем? — зловещим шёпотом предложил Виктор Петрович. Я испуганно кивнула, и мы на цыпочках выбрались в прихожую. Виктор Петрович выглянул в глазок, недоуменно пожал плечами и распахнул дверь. После чего мы с ним синхронно задохнулись и отступили вглубь прихожей.

На пороге стоял чёрт. Пузатый, среднего роста, с ног до головы обросший бурой клочковатой шерстью, с рожками на голове, остроконечными ушами, твердо стоящий на раздвоенных копытцах, с длинным и нервным гибким хвостом. На руках чёрт держал нашего черного мага Ленечку Лаврова. Вид у Лёнечки при этом был основательно прифигевший. И если вы не знаете точного значения слова «прифигевший» — представьте, что вас держит в охапке солидный пожилой чёрт и что при этом отразится у вас на лице. Тогда поймете!

— Вот. Принёс, — хмуро доложил мне чёрт, устанавливая Лёнечку на коврике у двери. — Хотя он вполне мог и сам до вас дойти! — затем чёрт презрительно фыркнул, никак не отреагировав на моё слабое «спасибо» и пропал с глаз долой.

— Вау, — совершенно по-лавровски выдохнул над моим ухом экстрасенс. — Я фигею! Маманя, звони в скорую, твой сын шизу словил!

— Виктор Петрович! — уже шокированная чёртом я вторично шокировалась с лёгкой руки (точнее, языка) майора в отставке. — Вы ж приличный человек! Белый маг, а такими словами выражаетесь…

— Белый маг — он тоже нервный, — веско отбрил меня Виктор Петрович. — Маша, помолчи! Это в твоих же интересах!

— С какой это стати?

— С такой! Отелло читала? Там девица тоже много не по делу языком шустрила, и чем дело кончилось? Вот то-то…

От такой трактовки бессмертной трагедии я только икнула и принялась мучительно вспоминать, чего же такого несчастная Дездемона нашустрила языком не по делу.

Всё время нашей недолгой интеллектуальной беседы Лавров так и простоял в порожке отстранённым памятником самому себе, ей богу, не хватало разве что цветочков у постамента и неприличного слова, написанного хулиганами на спине. Что самое страшное, при этом наш несгибаемый чёрный маг молчал. И это, пожалуй, напрягало больше всего. Виктор Петрович по очереди зашвырнул в дом меня, Лаврова (очень грубо зашвырнул, и даже не подумал извиниться!), тщательно закрыл дверь, словно опасался, что чёрт принесёт ещё кого-нибудь, и чеканно прошагал в комнату, где мы пребывали до этого. Лавров хмуро посмотрел ему вслед, потёр чересчур крепко стиснутое майорскими пальцами плечо, пнул связку раскисших газет, со вчерашнего дня валявшуюся в коридоре, и отправился на кухню, где немедленно начал чем-то греметь и скрипеть дверцами стенных шкафчиков. Виктор Петрович широко улыбался — видимо, моральное потрясение, постигшее чёрного мага, доставляло магу белому несказанное удовольствие. Дескать, посрамим сатану, братья, и очистимся этим.

Впрочем, Лёнечка никогда и никому в своей жизни не доставил удовольствия. Обычно он доставлял окружающим исключительно неприятности. И сейчас не отступился от своего обыкновения, вопреки чаяниям майора Щербакова. С кухни Лавров вернулся совершенно спокойный, может, несколько бледноватый, что было ему несвойственно при смуглой коже. Глубоко посаженные глаза чёрного мага недобро щурились, а в руке он держал изрядный кусок батона, щедро намазанный вареньем. И как только банку нашёл, проныра!

Ловко провинтившись между дверным косяком и плечом майора Щербакова, Лёнечка уселся на журнальный столик и принялся сосредоточенно уписывать свой бутерброд. Жевал и сверкал глазами. Больше никакой реакции на происходящее мы от него не дождались. Виктор Петрович хмыкнул и вышел на балкон, на ходу вытаскивая из кармана сигареты. Лавров молча наслаждался бутербродом. Мне почему-то стало не по себе. Столь длительное время молчащий Леонид Лавров — зрелище настораживающее и даже выбивающее из колеи. И бутерброд ему не помеха — насколько я успела узнать этого предприимчивого молодого человека, он ловко болтал и с набитым ртом. Когда пауза показалась совсем невыносимой, я решила прервать её насильственным образом.

— Лёнечка… Лёнь... Ну, чего ты? Не так всё плохо. То есть, плохо, конечно, но не так... Как могло бы быть… Господи, что я несу? Словом... Эх, что за жизнь такая, хоть в отражение уходи!

— Угу, — хмуро кивнул Лавров, прикончив свой бутерброд. Не самая активная реакция, но меня обрадовала и такая, тем более что черный маг свою лапидарную мысль развил шире. — Сама выдумала? Про отражение?

— Нет, — честно призналась я, — в письме прочитала, от бабы Сани дяде Серёже. Я его в чемодане нашла.

Лёнечка снисходительно кивнул и внезапно очнулся окончательно.

— В отражение... В отражение уйти? В письме бабы Сани? Из чемодана? Не делай такие дикие глаза, не баба Саня из чемодана, а письмо. Дай-ка его мне, я сам почитаю. Ты, небось, напутала что-нибудь…

— Хватить придираться, — надулась я, сочтя себя несправедливо обиженной. Причём уже дважды. — Вы что сегодня с Щербаковым, игру устроили — «Обхами Брусникину»? Много я вообще путала? А ты, чернокнижник хренов, на себя посмотри! У меня, между прочим, высшее филологическое образование и красный диплом.

— И ректор — дальтоник, — подхватил взбодрённый мною на свою же голову Лавров. — Иной причины, по которой тебе выдали красный диплом, я вообще не вижу. Вот потому проблемы все от вас, интеллигентов, и происходят. Мир на трудягах зиждется, скромных таких, типа меня. А что? У меня вот образование средне-незаконченное с налётом специального, и я, между прочим, на всех углах об этом не трубю.

— Нет такого слова! — буркнула я, позволила себе забыть о хороших манерах, и повернулась к Лёнечке спиной. От перестановки выиграла не много, так как оказалась лицом к лицу с Виктором Петровичем, незаметно вернувшимся с балкона. От экстрасенса на несколько шагов несло крепким табаком — видимо, накурился за все странности этого дня разом, да ещё и с учётом будущих.

— Как это нет? — встал на поддержку Лаврова Виктор Петрович, окончательно роняя свой престиж в моих филологических глазах. — Что же, по-твоему, трублю надо говорить? Так ещё хуже выходит, да ещё и на ругательство похоже.

— Пошли вы оба к… — я хотела сказать «к черту», но вовремя вспомнила, что чёрт у нас сегодня уже был и решила не беспокоить его повторно. Но чтоб не оставлять адрес повисшим в воздухе без веского окончания, я отвернулась и от Щербакова, и немного перефразировала сказанное. — Просто — пошли вы оба. Точка.

Лавров встал и вышел из комнаты. Я испуганно уставилась ему вслед. Вот блин, неужели всё-таки что-то неудачно сморозила и опять получится как с тем чёртом? Да нет, я же обоих послала, а пошёл только Лёнечка — Виктор Петрович сидит и не рыпается.

Из соседней комнаты раздался грохот, неизбежно сопровождающий передвижение чёрного мага по квартире, затем витиеватый мат. Лёнечка в выражениях не стеснялся и бесстрашно сочетал в своих лингвистических изысках вещи несовместимые, например, кузькину мать, двадцать шесть Бакинских комиссаров, драный баян и дикую оргию, в которой принимают участие все вышеназванные лица. Не успело ещё отгреметь эхо этой высококлассной ругани, как в комнату со стуком ввалился сам Лавров. Стук издавал всё тот же чудесный чемодан — почему-то Лёнечка считал своим долгом ударить им по каждому дверному косяку. Глаза Лаврова так и горели, словно у опившегося валерианки кота.

— Письмо здесь?

— Здесь, — кивнула я. Широкой души человек! Пошёл за письмом, притащил весь чемодан. Такого за водкой хорошо посылать — с одной бутылкой точно не вернётся. Хотя есть другая опасность — может вообще не вернуться, душа-то широкая… — Там конверт лежит…

Не обращая внимания на мои слова, Лавров извлёк из чемодана тетрадку, ещё раз с видимым неудовольствием перечёл стихотворение на первом листе, затем дрожащие строчки в письме бабы Сани, после чего повёл себя странно. Застонал, хлопнул тетрадкой по лбу, пнул чемодан и зашёлся в истерическом хохоте.

— Спёкся парень, — с удовольствием высказался майор Щербаков. — Не вынесла слабая детская психика таких чудес. Он и раньше был с тараканами в голове, а теперь и все его тараканы умом двинулись. Представляешь, Маша, что в этой башке творится?

Я представила и снова заикала. Тараканы — это уже диагноз, а сумасшедшие тараканы…

— Лёнечка, может, тебе водички дать?

Лёнечка прекратил истерику, бережно закрыл тетрадку, разгладил примятую во время всплеска эмоций обложку и уставился на меня чистыми незамутнёнными глазами.

— Я дурак! — смело заявил он.

Не скажу, что это стало для нас откровением. Майор Щербаков вообще не удивился.

— Конечно. Только мы в этом и не сомневались, так что свой трагический моноспектакль можешь сворачивать. Овация нужна или разойдёмся по-хорошему?

Лёнечка по-хорошему не хотел. Посоветовал Щербакову свернуть свой язык и засунуть в задницу, залпом выдул стакан воды, который я всё-таки принесла, и торжественно произнёс:

— Я всё понял!

— Что понял? Что дурак? — невинно поинтересовался экстрасенс в отставке.

— Лёнечка, не вздумай чемодан в него кидать! — заволновалась я, зорко приметив, как чёрный маг тянется рукой к фибровому монстру. — Виктор Петрович возле серванта сидит, так что ты гарантированно в него не попадешь, а стекло вынесешь! И хоть тётя Таисия теперь добрая, её хрусталь мне всё равно жалко.

— Машуня, общение с твоим соседом накладывает на психику неизгладимый отпечаток, — менторским тоном произнёс Ленечка, вываливая на журнальный столик странное содержимое чемодана бабы Сани. — Бесспорно одно: своей экстрасенсорной энергией он бодро выпрямляет извилины, начиная со своих собственных, а теперь вот и твоими занялся. А ну-ка, оба дружно зачехлите свои хавальники, выковырните серные пробки из ушей и внимайте умному человеку, раз уж сами таковыми не являетесь. Я тут подумал и решил. Похоже, братья и сёстры, мы с вами загремели в параллельный мир.

— Куда?! — хором удивились мы с майором. Удивление было столь сильным, что «хавальники» расчехлились сами собой.

— Куда, куда… Бляха! На утренник в ясли для слаборазвитых детей. Или у меня с дикцией хреново? Тогда повторяю специально для юных гениев. В па-рал-лель-ный мир! Ещё скажите, что первый раз про такое слышите.

— В параллельный мир? — мягко, как говорят со слабоумными, переспросил военный экстрасенс. — Не кипятись, Лавров, и не строй из себя вещую Кассандру. Во-первых, объясни, почему ты так решил. А во-вторых, с чего бы вдруг мы туда попали? Иными словами, первопричину назови. А если не можешь как следует обосновать — заткнись, ради Аллаха, у меня давно на тебя руки чешутся.

— Мыть их надо чаще. Ах да, извини, ты же их вчера мыл... Вместе со всем стояком, — не упустил случая съехидничать Лавров, многозначительно глянув на мокрый потолок. — Ну, ладно. Надеюсь, против теории множественности миров у вас возражений нет?

Мы с Виктором Петровичем синхронно помотали головами, возражений не имея. И хоть я с тех пор, как рассталась с розовыми детскими иллюзиями, стала относиться к историям про параллельные миры с недоверием, предпочла вслух об этом не говорить, опасаясь Лавровской реакции на такую злобную ересь.

— Уже прогресс, — похвалил наши познания Лавров, ловко спёр у зазевавшегося майора сигарету. — Ну, тогда вам не надо объяснять, что по этой теории между мирами есть точки соприкосновения? Не надо? Слушайте, да вы ребята соображалистые, хоть сразу и не скажешь. Словом, вот вам мой сказ: где-то произошёл прорыв пространства, и мы вывалились в параллельный мир. Классная версия?

— Но почему он, в смысле прорыв, произошёл? — бредовый рассказ меня неожиданно заинтересовал. Ведь и впрямь, похоже! И истории, вроде нашей, доводилось читать в газетах мистического направления. Правда, никогда не думала, что нечто подобное произойдёт со мною.

— Ну, это уж вопросы не ко мне, — развёл руками довольный собой чёрный маг. — Я, знаешь ли, за дырки в пространстве не отвечаю.

— Не знаю насчёт параллельных миров, — медленно начал Виктор Петрович, глядя на нас туманным взглядом пифии, — там чёрт ногу сломит, — (я испуганно втянула голову в плечи и украдкой покосилась на дверь, опасаясь снова увидеть там незваного рогатого гостя, но теперь на костылях). — Но с уверенностью могу сказать одно: если так всё и есть, то в гробу я эти долбанные параллельные миры видел…

— Ага! Выражаешься! — обрадовался возможности лишний раз зачмырить ближнего своего Лавров. — При девушке! А мне рот затыкал! Ещё офицер называется…

Офицер красиво проигнорировал постороннюю реплику и продолжил гнуть свою линию.

— Но я согласен с Машей. С чего-то вся эта бодяга началась.

— И не с чего-то, а с бабушкиного чемодана, — подхватил разошедшийся Лавров. Потушил прямо о журнальный столик выкуренную до половины сигарету, широко махнул руками, словно собирался взлететь вслед за своей смелой мыслью. — Мы чемодан открыли, и началась всякая хрень. Это бабулина магия на волю вырвалась, точно!

— Ого, — только и смогла прошептать я, представив себе, какими же колдовскими талантами обладала баба Саня, если даже спустя двадцать лет после её смерти старый чемодан натворил таких дел. Лёнечка довольно кивал, а скептически настроенный майор Щербаков зашипел, как рассерженный кот.

— Да ты что, Гаврош, совсем обалдел? — Виктор Петрович умудрился найти в Лёнечкиных логических построениях изъян, а в себе — силы искренне возмутиться. — Ты, блин, фэнтези сюда не приплетай, где маги движением брови миры крушат! Не из этого анекдота наша бабуля! Видал я таких — серая деревенская бабка, которая могла в лучшем случае наводить кустарную порчу на соседский огород и сдаивать скотину через сучок.

— Сам ты серый! — взвился Лёнечка, сбитый в высоком полёте фантазии невозможным прагматизмом экстрасенса. — Серый, как мешок из-под картошки! Может эта бабка в магии ещё покруче Элифаса Леви была!

— Немедленно отстаньте от моей бабушки, вы, оба! — вскипела я, как-то подзабыв в праведном гневе, что Александра Тимофеевна — бабка дяди Серёжи, а не моя. — Может, она тут вообще не при чём. И нечего её такими словами обзывать!

— Какими словами? — не понял оторопевший Лавров.

— А вот такими, Элифасом этим… Леви…

— Дура ты, Машка, — мрачно сделал вывод внезапно обидевшийся Лёнечка. — Элифас Леви — это круто. Это такой ритуальный маг известный, его труды на целое поколение оккультистов повлияли, от Елены Блаватской до Алистера Кроули. Леви дух древнего мага Аполлония Тианского вызвал, и всю базу современной магии создал. После него много трудов по оккультизму осталось — с массой редких цитат и ссылок из утраченных манускриптов средневековья и Ренессанса. А ещё «Трезубец Парацельса» реконструировал, древний символ каббалистический, символизирующий объединение трёх начал. Магические символы трезубца Леви расшифровал согласно каббалистике и магической практике Александрийских жрецов Абракадабра.

— Точно абракадабра! Шарлатан твой Леви, и ты вместе с ним, — подал голос с дивана Щербаков, отложив в сторону уже вытащенную из пачки сигарету. — Маг он! Ага, как же! Своими глазами читал, что вся эта бодяга с трезубцем — чистая чепуха. Парацельс начертал на нём знаки, которые за каббалистические символы вовсе не считал. А орудие это предназначалось для обычного целительского ритуала, излечения от импотенции. И все тексты вашего замечательного Леви — сплошная готика и романтизм, причём и отсебятины он в цитаты натолкал порядком.

На этой ноте соперники иссякли и принялись молча прожигать друг друга глазами. Я к тому времени уже поостыла и решила сыграть в развернувшемся межмагическом конфликте роль миротворческих сил.

— Давайте не будем спорить. Кем там баба Саня на самом деле была — хрен её знает. Хрен всё знает… Мальчики, может, вы кушать хотите? У меня сосиски есть, могу сварить.

Белая и чёрная магия попыхтели ещё немного, и пришли (о, чудо!) к соглашению.

— Пожрать неплохо, — выразила общее мнение вслух магия белая.

— Ага, навернуть бы сейчас чего-нибудь не помешало, — согласилась магия чёрная.

Я обрадовано соскочила с кресла и побежала на кухню, не опасаясь уже оставлять моих непримиримых антагонистов наедине. Поставила на газ воду, закинула в неё сосиски — все, которые были в холодильнике, не время экономить, когда мир в тартарары катится. Нарезала хлеб, достала банку с салатом. Так, говорят, мужчины любят острое… Что тут у нас остренького, кроме ножей и вилок? Горчица есть, кетчуп. А в этой скромной баночке что?

Я открутила крышку, понюхала содержимое искомой баночки и немедленно расчихалась.

— Ф-фу, ну и пакость… Хрен! Апчхи!..

— Будь здорова.

Я вздрогнула, разом прекратив чихать. Обернулась. Странно, но ни майора, ни Лёнечки, единственных, кто мог бы в данный момент пожелать мне здоровья, на кухне не было. Да и голос незнакомый, тонкий такой, противный, едкий…

— Будь здорова, говорю. Что головой крутишь? Ну, конечно, как пакостью обзываться, это вы все горазды, а вот спасибо сказать — этого от вас хрен дождёшьси. Да осторожней ты, курица! На пол меня уронишь.

Я уже поняла, откуда раздаётся резкий голосок. Как бы дико это не звучало — из банки, которую я держала в руках. Холодея от предчувствия очередного безумного кульбита судьбы, я, вопреки инстинктивному желанию отшвырнуть проклятую баночку подальше, поднесла её ещё ближе к лицу, затаила дыхание и шёпотом произнесла:

— Простите... Это вы? Это вы со мной разговариваете?

Странное это, согласитесь, зрелище — стоит посреди маленькой чистенькой кухоньки интеллигентная блондинка и разговаривает с баночкой острой пищевой приправы. Содержимое баночки слегка пузырилось и пахло до слёз едко. Я понимала, что это бред, и не особо рассчитывала на ответ. Более того, я ответ не хотела получить вовсе. И, по закону подлости, получила незамедлительно.

— Я, понятное дело. А что?

Это самое «а что?» меня добило. Я поспешно отстранила руку с говорящей баночкой от лица, словно из неё могло выскочить и вцепиться в меня что-то живое и страшное, зажмурилась, покрепче уперлась ногами в пол и заверещала. Дико, звонко, празднично. В буфете звякнула посуда, икнуло не подключенное к сети радио. К моему голосу немедленно присоединился ещё один, не менее испуганный и отчаянный. Затем на кухню с топотом ворвались представители воинствующих магических конфессий.

— Ой ё, какая же это зараза автомобильную сигнализацию насилует?!

— Маша! Ты кричала? Что стряслось?

— Блин, да ты варежку-то закрой! И звук выруби!

— Маша!..

Меня безжалостно встряхнули сильные руки, после чего я захлебнулась собственным визгом и заткнулась.

— Ай-яй-яй! — ещё несколько секунд поверещал вторивший мне противный голосок, но застеснялся, оставшись в одиночестве, и тоже утих.

— Мария, ты с ума сошла?

Виктор Петрович держал меня за плечи, крепко встряхивая при каждом слове. Лавров вооружился веником и зорко оглядывал кухню на предмет обнаружения врага. Врага не обнаружилось, и обманутый в худших ожиданиях чёрный маг стал нехорошо посматривать на меня. Не любил он, когда его срывали с места по тревоге, а повода для оной не оказывалось. Сатанел прямо от такого дела, мог и по шее дать.

— Вот! — я сунула страшную баночку под нос Щербакову. Тот недоверчиво нюхнул, сморщился и пожал плечами.

— Хрен?

— Да!

— Ну и что такого?

— Он со мной разговаривает!

Майор и Лёнечка переглянулись. Лавров выразительно покрутил веником у виска.

— Вообще, у меня тоже пару раз так было, — неуверенно начал Виктор Петрович. — Мне казалось, что зубные щётки стихи Пушкина читают, хоть в ванную не заходи. Только увидят меня, и сразу пошло-поехало: «Я встретил вас, и всё былое»…

Лавров приблизился ко мне, взял за подбородок, заставляя смотреть в глаза.

— Так. А ну, куколка, дыхни!

— Дурак, — я вывернулась из Лёнечкиных рук и толкнула его в грудь баночкой с хреном. — Не хватай! Я тебе не куколка, и вообще не пью!

— Значит, куришь. Или нюхаешь.

— Не нюхает. И не курит. Сигареты пробовала два раза в жизни. Первый раз в пятом классе, за углом в школе, в компании соседки по парте и второгодника Вовки Федюнина. Второй — полгода назад, на встрече бывших одноклассников. Оба раза мучительно кашляла и клялась близко не подходить к никотину.

Я жгуче покраснела. Мужики открыли рты и дружно уставились на баночку с хреном. Из баночки мерзко тянуло острым слезоточивым запахом. А вместе с запахом проистекал столь же едкий пронзительный голосок, разом вскрывший всю мою подноготную. Причём, с подробностями.

— Н-да, — прервал неприлично затянувшуюся паузу майор Щербаков. Посмотрел на нас затуманенными синими глазами и повторил, — н-да. Лавров, это не ты? Не твоих рук дело?

— Н-нет, — встрепенулся Лёнечка, отводя загипнотизированный взгляд от уткнувшейся ему в грудь баночки. — Не я.

— Ну, раз не ты, и не я, — начал шерлокхолмствовать майор, — значит, это кто-то другой. Не Маша — посмотри на выражение её лица и убедишься в моей правоте. Тогда остаётся один вариант. Это он!

— Он! — поддержал (второй раз уже!) белого мага чёрный.

— Он, — слабо повторила и я, насильно впихивая мерзкую банку в руки Лёнечке.

— Я! — поддержала мерзкая банка и особенно отвратительно запахла. — Э, вы там не жульте! Не те руки! Где моя девчонка?

— Тут тебя зовут, — безмятежно сказал Лавров и впихнул баночку обратно мне. Словно телефонную трубку, зараза, передал.

Я не нашла в себе достаточно сил, чтобы возразить, немеющими пальцами приняла хранящий тепло рук стеклянный цилиндрик, и глупо спросила прямо в него:

— А вы, простите, кто?

— Здравствуй, душа моя!! — жгуче удивилось из баночки (на глаза навернулись слезы). — Ты, поди, обезумела совсем? Али насморк у тебя? Хрен я!

— А-а! — обрадовался майор Щербаков, ярко сверкнув глазами. — Я понял! Эй, ты, в банке, ты, верно, всё знаешь, а?

— Всё! — охотно и бессовестно подтвердила банка. — Всё! Хочешь, расскажу, как…

— Ага, очень интересно, — вежливо откликнулся Виктор Петрович, невежливо зажимая ладонью устье баночки. И под несмолкающее, но невнятное теперь «бу-бу-бу», продолжил. — Маша, это как с тем чёртом, что Лёньку принёс…

— Что? — нехорошо оживился Лавров, превращаясь в слух. Я к тому времени уже начала достаточно адекватно реагировать на окружающий мир, потому что внезапно застеснялась неосторожно сказанных слов про черта, и торопливо врезала Щербакову локтем в рёбра (ага, седина в бороду, бес в ребро, я тоже так подумала! Но не к месту).

Тычок под ребро несколько умерил майорский пыл, но не умерил Лёнечкиной подозрительности. Хорошо хоть, что Щербаков сохранил ясность ума и при ноющих рёбрах, так что почти без паузы продолжил:

— Словом, братцы, дело тут такое. Мир так изменился, что неосторожно сказанное становится настоящим. Так что ты, Лавров, лучше вовсе теперь рта не открывай. Видал, как оно бывает? Вот Маша сказала, что хрен всё знает. И что мы имеем? А то и имеем!

Несмотря на то, что блистательные построения майора были несколько алогичными, мы с Лёнечкой невольно попали под их гибельное обаяние. Первым из-под обаяния вырвался, естественно, циник Лавров. Вырвался, шумно отряхнул попримятые крылышки и с криком «ура!» пошел в контратаку.

— Допустим! А чем докажешь!

Вместо доказательств майор лишь ласково улыбнулся, перехватил в запястье мою безвольную руку и подсунул Лаврову под нос заветную баночку. Лавров невольно вдохнул и позеленел, выкатывая на лоб азиатские глаза.

— Эй, вы чего там? Вы чего? — заволновался хрен.

— Ещё доказательства нужны? — майор уже просто мурлыкал, как мартовский кот, добравшийся после недели домашнего ареста до предмета вожделения. Лёнечка отстранил мою руку вместе с майорской, несколько раз сладострастно чихнул и направился к сосискам, безмятежно разбухающим в кипятке. Правильно расценив это действие как капитуляцию, Виктор Петрович победно сверкнул глазами и за руку увёл меня с кухни. Банку с говорящей приправой я всё так же держала в руках. И нести, и выбросить одинаково боялась. «А что бы на моём месте сделал бравый мышонок Дементий? — вялой молнией скользнула по воспалённым мозгам дурацкая мысль. — Что, что... Убил бы всех окружающих тупой вилкой, расколупал ею же их черепные коробки и съел из них мозг, щедро приправляя его пресловутым хреном…»

— Маша!

— А!? — опомнилась я, торопливо забывая страшные мысли. — Что?

— Ничего, — недовольный Лавров просочился между мной и дверным косяком, неся в руках кастрюлю с дымящимися сосисками. На локте у него висело полотенце, словно у вышколенного официанта. — Встала в дверях… Щербаков, твою ж бабушку, да оттащи ты её в сторону, кастрюля-то горячая, еле держу!

— А почему ты кастрюлю просто руками держишь, а не через полотенце? — робко спросила я и отскочила, не дожидаясь, пока меня начнут позорно оттаскивать.

— И зачем ты тогда полотенце с собой взял? — с любопытством добавил Виктор Петрович.

— А чтобы вам, болванам, было о чём поговорить, — любезно откликнулся Лёнечка, ловко сервируя на журнальном столике незамысловатый обед. — Братва, сосиски с хреном — это круто. А ежели он при этом ещё что-нибудь интересное рассказывать будет, для пищеварения... Или споёт…

— А не сплясать ещё? — заволновался хрен. — Меня есть нельзя, я разумный…

— Не-ет, дорогой, — продолжал изгаляться Лёнечка, перекладывая хлеб с места на место, чтобы сервировка была максимально светской. — Разумный не тот, кого едят, а тот, кто ест. Так что подумай об этом на досуге. Если, конечно, тебя на досуге на бифштекс не намажут.

Баночка в моих руках ощутимо похолодела. Я тихо кашлянула, прочищая горло.

— Простите... А мне обязательно вас всё время держать? Можно я банку на стол поставлю? Одной рукой есть неудобно.

— Ты что? Они ж меня сразу сожрут, проглоты твои бешеные, — заканючил напуганный Лёнечкой хрен. — Вона как челюстями ворочают, облизываются, изверги... Уж лучше подержи, с голоду не помрёшь…

Я посмотрела на Лаврова долгим неласковым взглядом — сидеть как просватанной с банкой говорящего хрена в руках, когда остальные будут лопать копчёные сосиски и горя не знать, мне совсем не хотелось. Спасибо, что Виктор Петрович бедной девушке посочувствовал — с его подачи мы поочерёдно поклялись, что хрен не то что не едим, а даже не нюхаем, что на этом столе дорогой собеседник может чувствовать себя как дома, на родном огороде, у покосившегося забора. Взяв с подозрительного ему Лаврова двойную клятву, хрен согласился расстаться с моими ласковыми руками и занять главенствующее место за нашей трапезой — не как еда, а как равный среди равных.

Несколько минут все молчали. Мужчины навалились на сосиски, словно всю жизнь до этого питались исключительно «Орбитом» и то без сахара. Я интеллигентно клевала салат, лишившись от пережитых потрясений аппетита, как и полагается трепетной барышне. Хрен распространял по комнате невыносимое амбре. Первым решил высказаться Лавров. Шумно проглотил кусок сосиски, шмыгнул носом, вытер руки о джинсы и задумчиво произнёс:

— Говоришь, всё знаешь?

Хрен помолчал, прикидывая, очевидно, чем ему может угрожать такой вопрос со стороны Лаврова, потом как-то нехотя признался:

— Ну…

В принципе, ответ можно было с равным успехом счесть как положительным, так и отрицательным, но чёрный маг вполне им удовольствовался.

— Тогда давай, излагай.

— Что? — ещё больше насторожился хрен, и даже пахнуть так остро перестал.

— Где пасётся конь в пальто! Рассказывай, что за хрень тут творится. Кстати, хрень — это не супруга твоя? И не вздумай юлить, а не то торжественно клянусь пред лицом моих товарищей, что сам тебя сожру. Плакать буду, страдать, давиться, но выскребу всё до последней крошечки и банку с мылом вымою!

Мстительный хрен тихо булькнул и испустил струю острого слезоточивого аромата. Правда, перечить страшному человеку Лаврову не посмел и покорно повёл рассказ.

Рассказ этот больше всего напоминал пьяный бред писателя-фантаста. Но оказался ещё более замысловатым, нежели замечательная версия Лаврова о провале в параллельный мир. Наш чёрный маг ошибся совсем немного. Оказывается, множества миров, как мы привыкли думать, вовсе нет. Мир (измерение, если вам так угодно) всего один. Плюс бесчисленное количество его отражений. Отражения эти могут почти не отличаться от оригинала (за исключением, допустим, родимого пятна на лысине соседского дедушки, которого в одном варианте не будет), а могут быть совершенно непохожими друг на друга. Этот феномен всезнающий хрен объяснил помехами, искажающими отражающую поверхность вселенной — типа грязных разводов на зеркале. И всё это было бы полбеды, если бы некоторые индивидуумы не имели нехорошей способности переходить из одного отражения в другое. А ничего хорошего в таком даровании нет, ибо искажения от подобных путешествий производит один народный умелец, а страдают от него все обитатели отражения. И мир, мягко сказать, изнашивается. Правда, на всеобщее счастье, мало кто из одарённых знает о своём необычном умении, равно как и вообще задумываются об отражениях.

Наша светлой памяти бабушка Саня тоже обладала странным даром открывать отражения. И так получилось, что бабкины сомнительные вещички, которыми она пользовалась в своём деле, попали к человеку, в котором зрело то же самое дарование. Тут мы хором заспорили, кто же этот опасный субъект, маскирующийся под мирного гражданина. Щербаков, ни на минуту не сомневаясь, заявил, что этот субъект — Леонид Лавров, и припомнил вчерашний инцидент с резким похолоданием после того, как Лёнечка зачитал стихотворение из старой тетрадки. Чёрному магу, по-моему, это мнение польстило, но смолчать он не мог и в обратку обвинил в том же грехе Виктора Петровича. Дескать, после энного количества потреблённых литров горючего в голове экстрасенса что-то сдвинулось, и он пошёл открывать чего ни попадя (начиная с крана в ванной). Я молчала, не зная, кому из двоих отдать предпочтение, и вы, конечно, уже догадались, чем весь этот спор обернулся. И не удивитесь, узнав, что оператором по открыванию отражений хрен обозвал меня. А вот мужчины мои удивились.

— Машка? Открывает отражения? Да она только глаза откроет, как сразу неприятности начинаются. Причём в большей степени у неё самой, — навёл сокрушительную критику Лавров. Потеря мечты о параллельных мирах его нисколько не огорчила — с отражениями было даже интересней.

— Но ведь никакого энергетического потенциала! — удивлялся Виктор Петрович, перестав жевать, и критически осматривая меня с ног до головы. — Слабая защита. И чакры, между прочим, не развиты.

Я только криво улыбалась и разводила руками, мол, такая я никчемная, такой была и такой останусь, не могу я быть тем, что вы мне навязываете! Тем более что и чакры у меня не ах. Но хрен все возражения решительно отмёл.

— При чём тут энергетический потенциал? — размышлял вслух могучий разум из баночки. — Сначала девочка сильно переживала за попавшую в больницу родственницу. То есть, приехала сюда уже выбитая из колеи. Потом очень испугалась вчера, чуть не попав под машину, потом понервничала из-за скандальной соседки, потом увидела последствия потопа. Появилось подсознательное желание укрыться от этого злого и несовершенного мира. А уж недостаток энергии подкинул ей вон тот молодой человек. У него этой энергии в избытке.

«Тем молодым человеком» оказался, разумеется, Лавров. Виктор Петрович возликовал.

— Вот! Я же говорил, без этого типа тут не обошлось!

Хрен тут же восстановил статус кво.

— Сам поделиться энергией он не мог, поскольку является чистым энергетическим вампиром и может только тянуть чужие жизненные силы. Подсознательно. А вот господин экстрасенс, упорно (и тоже подсознательно) ставящий блоки на энергетический вампиризм, добился обратного эффекта — не оттягивания сил со слабозащищённого объекта (в нашем случае девочки), а передачи этих сил ей. Вот такие игры подсознания.

Лавров, нисколько не сомневающийся в своём мировом значении, не удивился и не обиделся, будучи обозванным энергетическим вампиром. Думаю, назови его даже вампиром простым, он бы только поблагодарил за комплимент. И тот факт, что мир вывернули наизнанку мы трое, почему-то очень ему понравился.

— Так, ты, фрейдятина свежеотжатая, утихни на минутку. Ребята! Да мы трое — сила! Мы таких дел можем наворотить — из ада будут приглашать на семинары по обмену опытом, архангелы со взятками в коридоре толпиться станут! Это ж какие перспективы открываются! Кстати, я теперь думаю некромантией подзаняться, чувствую в себе некий потенциал!..

Виктор Петрович быстро подрезал крылья чёрной Лёнечкиной мечте ржавым садовым секатором. Проглотил непрожеванный кусок сосиски и изложил свою точку зрения.

— А теперь ты, Папюс доморощенный, клювик прихлопни. Или поучаствуешь в процессе некромантии (тьфу ты, господи!), но как опытный материал. Видела, кстати, Машенька, к чему случайные знакомства приводят? Кабы не я, этот типус всю бы тебя извампирил и спасибо не сказал. Теперь далее. Если всезнайка хрен не ошибается, и мы действительно виновны в окружающем безобразии, мы же должны всё это исправить. Во-первых, сами слышали, что было сказано: и миру, и его обитателям от этого сплошной вред. Ну и, во-вторых, как уже было сказано выше, такое отражение мне не нравится. Я желаю жить в средней полосе, чтобы в моём городе не было метро, а за городской чертой плескалась родная Яченка, а не какая-то там Сахара. Всё. Дикси.

В голосе экс-майора зазвенели командные армейские нотки. Даже Лавров ничего гадкого в ответ не сказал, хотя, готова поспорить, в армии отродясь не бывал и вообще, как говаривал наш вахтёр Акимыч, таким родная страна не нужна.

— Виктор Петрович, мы с вами согласны, — с молчаливой поддержки чёрного мага начала я. — Вы хорошо всё сказали... Но что конкретно-то делать предложите?

— А почему это я предлагать буду? — удивился даже майор. С сожалением посмотрел на безвременно опустевшую тарелку из-под сосисок, огляделся кругом, словно сосиски могли разбежаться и теперь прятались по углам. Ничего не найдя, отрезал себе кусок батона и принялся тщательно намазывать его маслом. — Вот он умный, пускай и предлагает.

Лавров проследил взглядом направление, в котором указывал испачканный маслом нож, обнаружил в этом направлении себя, любимого, и немедленно поднял хай. Смысл хая сводился к тому, что нечего на чёрного мага пенять, когда с рожей не всё в порядке, что не пошёл бы господин экстрасенс отседа лесом, и что он, Лавров, не нанимался нам тут матерью Терезой на полставки подрабатывать и мир спасать. Думаю, последнее было добавлено из вредности, поскольку свой привычный мир Лёнечке тоже нравился больше того безобразия, в котором мы очутились.

Когда запас слюны для брызганья у Лаврова несколько поиссяк, Виктор Петрович грустно покачал головой и очень смиренным тоном (каким обычно разговаривают с детьми-идиотами) пояснил, что указывал вовсе не на Лаврова, а на стоящую перед ним банку со всезнающей приправой. И если он, Лавров, считает себя таким уж пупом земли, на котором сходятся все направления, то ему стоит серьезно заняться переоценкой жизненных ценностей. Не дожидаясь, пока Лавров попытается взять в этом диалоге реванш, я привстала и развела в стороны руки, упираясь мужчинам в грудь и держа их таким образом на расстоянии друг от друга.

— Мальчики, тихо! Я вас очень прошу, будьте столь любезны и заткнитесь оба. Причём срочно! Иначе я сейчас кому-то этим батоном по роже съезжу. То есть, простите, по лицу ударю!

Вот теперь действительно верю в чудо — ярые спорщики покорно утихли, и в четыре разноцветных глаза уставились на меня. А я обратилась к более приятному собеседнику. Ну, из трёх имеющихся под рукой.

— Уважаемый господин хрен, подскажите, пожалуйста, как можно управиться с этими отражениями?

Наверное, хрен ни разу в жизни не называли уважаемым, не говоря уже о «господине». От смущения и удовольствия он подёрнулся какой-то плёнкой, напоминающей плесень, и подсказал.

— Это вам надо спросить у бабы Сани.

Оп! Приехали.

— У какой бабы Сани? — немного более тупо, чем следовало бы, переспросила я.

— У твоей, не у его же, — перехватил у хрена инициативу ревнивый чёрный маг. Выпадение из центра всеобщего внимания доставляло ему немало нравственных мучений. — У хрена бабушек не бывает. Ха! А классно сказано!

Собственная шутка Лёнечке неожиданно понравилась, Виктор Петрович на юмор не отреагировал, я вообще юмора в этом высказывании не увидела.

— Но баба Саня умерла много лет назад, как у неё можно хоть что-нибудь спросить?

— Не скажи, — возразили мне в два голоса обладатели тайных магических знаний (вот нашли общий язык на мою-то голову). Переглянулись, и носитель знания светлого благородно уступил слово адепту зла, как имеющему самое прямое отношение к богопротивным ритуалам общения с мертвецами.

— Побеседовать с покойником — дело плёвое, и вариантов тут пруд пруди. Ну, допустим, примо: вызвать требуемый дух напрямую или посредством медиума и расспросить на месте…

— Я не буду вызывать мёртвых! — в полный голос закричала я, уразумев, наконец, о чём эти страшные люди ведут речь. — Я боюсь!

— Не ори, — посоветовал Лавров. — Какого хрена ты тут древнегреческую трагедь представляешь? Неужели в школьные годы чудесные блюдечко с подружками не гоняла, Пушкина да Лермонтова не вызывала?

— Никогда! — страстно бия себя в грудь банкой с хреном, ответила я и взглядом прожгла в худосочном лёнечкином торсе шипящую дыру с оплавленными краями. — Я такой ерундой не занималась!

— Вот и попала в итоге хрен знает куда, — не совсем логично подвёл черту языкастый чёрный маг. — Щербаков! А ты чего молчишь, словно невеста на выданье? Хватит батон жрать, я тоже хочу.

Щербаков вслух заподозрил, что у Лёнечки от батона непременно треснет рожа, демонстративно доел сам последнюю горбушку, собрал пальцем крошки со стола и с довольным видом откинулся на спинку кресла.

— Лавров, ты придурок. Полный. И не обижайся, это правда, а на правду, как известно не обижаются. Сравнил, извини за выражение, болт с тазиком! Какое блюдечко? Здесь дело посерьёзней.

— Допустим, я придурок, — спокойно высказался Лёнечка, доброжелательно глянув на майора. — Но я ещё молодой, и у меня есть шанс внезапно поумнеть. А вы, Виктор Петрович, кретин, причём на пенсии. Я про блюдечко для примера сказал, Машке. И если бы в твоей башке имелось ещё что-то кроме опилок, ты бы это понял.

— Хватит уже собачиться! — взвыла я. — Полный дурдом! Если спасение мира зависит от вас, то миру стопроцентно хана! Вы за выяснением отношений и не заметите, как конец света наступит, пока у вас четыре всадника апокалипсиса прикурить не попросят! А будете так себя вести, я сама всех спасу. И всю славу загребу себе!

— Ага, как же, спасла одна такая, — исключительно противно передразнивая мои интонации, высказался Лавров. — Молчала бы лучше, вон какую кашу заварила!

Такого неприкрытого хамства я вынести была не в силах. А так как от негодования у меня перехватило горло, и единственное, что могла произнести в ответ нахалу, было невнятное мычание, которое его бы только позабавило, я молча засопела и запустила в Лаврова банкой с хреном, которую продолжала сжимать в руках. Имей я время успокоиться и подумать, несомненно, выбрала бы для броска другой предмет. Потому что, а: хрен, всё-таки, разумный и вести так себя по отношению к нему просто невежливо и б: банка слишком лёгкая, чтобы как следует объяснить зарвавшемуся чёрному магу, кто в доме хозяин.

Лавров продемонстрировал отменную реакцию — пригнулся, пропуская банку над собой, вскочил и закрутил мне за спину руку, которой я уже тянулась к отдыхающему у шкафа утюгу. Виктор Петрович успел только крякнуть и выкатить на лоб глаза. Банка взвизгнула — коротко и так противно, что у меня пошла мелкими мурашками кожа на руках, — встретилась со стеной и разлетелась вдребезги. На пол посыпались осколки стекла. Жгучая белёсая масса красивой медузой распласталась по обоям, повисела немного и начала сползать вниз. Затмившая разум волна бешенства откатилась назад, и я шёпотом ужаснулась содеянному:

— Ой…

— Ты что творишь, несчастная? — в самое ухо мне поинтересовался мерзавец Лавров. — Совсем борозды не чуешь?

— Это ты меня довёл! — неуверенно огрызнулась я, пытаясь свободной рукой пихнуть Лаврова в грудь. Тот при своей невыдающейся комплекции оказался неожиданно сильным и жилистым, перехватил и вторую руку, да ещё так меня стиснул, что выдавил последние останки благородной ярости.

Виктор Петрович тем временем с отвалившейся челюстью созерцал жалкие останки всезнающего хрена, скорбно отлипающие от обоев, затем обернулся ко мне.

— Машка! Ты ж его угробила! А он нам ещё не всё рассказал!

— Вообще озверела, — подхватил Лёнечка.

— Не могла что-нибудь другое в Лаврова запустить?

— Майор, ты-то хоть не передёргивай! Вообще нечего истерики закатывать и предметами швыряться. Нервишки шалят — лечи электричеством.

Майор в кои-то веки чёрному магу не возражал, только качал головой и глядел на меня укоризненно. Мне и самой было уже неловко, да и хрен жалко, но я решила не позволять этим вредным мужикам вытирать об меня ноги.

— Пошли вы в баню, — решительно сказала я, отнимая у Лёнечки свои руки. — Всё. Надоели вы мне. Оба туда пошли!

— Чёрта с два, куколка, — Лавров руки отпустил, но улыбнулся так мерзко, что мне захотелось их немедленно помыть. — Мы, может, в баню и пойдём, но ты отправишься с нами, поскольку мы теперь одной ниточкой повязаны.

— Я лучше удавлюсь, — страстно ответила я, гордо выпрямилась и врезалась головой в потолок. Из глаз широким веером сыпанули искры, я охнула, и света белого не видя, опустилась на пятую точку. Под пятой точкой оказалась мокрая и горячая деревянная поверхность, а сама пятая точка — совершенно голой. Тупо икнув, я посмотрела на себя и убедилась, что голая у меня не только вышеназванная часть тела, но и всё тело в целом. Тут осталось только шёпотом взвизгнуть и ежом свернуться в клубок, скрывая от присутствующих свои обнажённые стати. Присутствующих было двое. Сквозь пышный жаркий пар молочно светились их силуэты. Одетые столь же легко, как и я.

— Зашибись, — сказал один из силуэтов голосом Лёнечки Лаврова. — Это чего?

— Баня, придурок, — раздражённо откликнулся второй, в котором нетрудно было опознать отставного экстрасенса Виктора Петровича Щербакова. — Та самая, куда вы, два болвана, нас загнали. С тобой, Лавров, всё ясно, но от Маши я такого не ожидал!

— Мы загнали? — просипела я.

— Мы болваны? — возмутился чёрный маг.

Виктор Петрович отвратительно хмыкнул, чем-то прогрохотал и плеснул водой. Во все стороны со зверским шипением повалил пар. Я схватилась за голову и застонала, раскачиваясь из стороны в сторону. В тот момент данная ситуация представлялась мне верхом абсурда. И потом, господи боже мой, какой ужас — я, приличная девушка, в бане, в обнаженном виде, с двумя мужчинами! Это надо же было до такого докатиться! Что удивительно, Лёнечка тоже потрясённо молчал, только сопел где-то рядом. Я попыталась целомудренно отодвинуться от него подальше, но этот манёвр привёл к тому, что я оказалась ближе к Виктору Петровичу. Осталось скорчиться в максимально тугой комок и забиться в самый дальний угол лавки. Или как там она по-банному называется?

— Оглядитесь-ка, веника там, рядом с вами, нету? — всё тем же неприятным тоном осведомился майор Щербаков.

Я лишь стучала зубами и мелко тряслась, словно в наполненном паром помещении мне было невыносимо холодно. Лёнечка как-то неуверенно хмыкнул и спросил у майора, какой ему нужен веник.

— Лучше бы, конечно, берёзовый, — последовал спокойный и честный ответ. — Но если есть дубовый, сойдёт и такой. Чего притихли? Надо ловить момент. Кто потрёт мне спинку?

Я дробно и противно рассмеялась. Лёнечка поперхнулся паром.

— Всё, Щербаков, уел. Снимаю шляпу.

— На тебе есть шляпа? — с плохо скрываемой надеждой переспросила я. Признаюсь, больше всего меня угнетала скандальность нашего положения.

— Ещё фрак и валенки, — с готовностью откликнулся Лёнечка. — Только галстука, извини, нет — говорят, его без штанов одевать не принято.

Виктор Петрович гулко расхохотался. Мне пришлось признать в этом раунде своё поражение. Зато горечь его повлияла так, что я мстительно улыбнулась и несколько расслабилась. В самом деле, эти двое тут веселятся, шутки шутят, а я одна за всех смущаться должна? Фигушки. Пусть и им будет неловко. Я даже села посвободней, обняла руками колени и осторожно осмотрелась. Парилка, в которой мы расположились (а это, думаю, именно она, несмотря на то, что я не такой уж дока в банном устройстве) оказалась довольно тесной, стены сплошь деревянные. Полки по стенам расположены в два яруса углом. В углу этом на втором ярусе я, кстати сказать, и сидела. Напротив, в горячем влажном тумане смутно виднеются очертания печки, от которой так и пышет жаром. Влажная духота наполнена ароматами какой-то травы и разогретого дерева. Я стёрла с лица градом катящийся пот и отважилась скосить глаза на товарищей по несчастью. Отметила, что под одеждой у чёрного мага скрывалось множество татуировок кустарного, судя по всему, домашнего производства. А, поймав себя на мысли, что майор Щербаков, несмотря на годы и нездоровый образ жизни, отлично сложен, сама от своих мыслей смутилась и решительно задала вслух самый важный вопрос:

— Как это вышло?

— Да всё ясно, — Виктор Петрович деловито поболтал рукой в стоящем рядом с ним деревянном ушате, удовлетворённо кивнул, поднял его и щедро окатил себя водой. Я взвизгнула, поскольку воды досталось и мне, а была она довольно горячей. Майор с нескрываемым наслаждением выдохнул и продолжил, — ясно, как божий день. Я вам об этом уже говорил, и, похоже, не ошибся. Мир, братцы, и впрямь изменился. До такой степени, что всякое неосторожно сказанное слово немедленно претворяется в жизнь. Я бы сказал, что это всего лишь случайность, не произойди такая котовасия в третий раз. Три — это уже закономерность.

— Почему три? — подал голос заинтересовавшийся чёрный маг. Он уже освоился в ситуации — развалился на деревянном ложе с непринуждённостью римского патриции на оргии и дышал полной грудью.

Пришлось рассказать патрицию о моём неосторожном высказывании про чёрта и приносимых им гостей. Лёнечка, вопреки ожиданиям, не обиделся, и не начал брызгать ядом и доводить окружающих до белого каления. Похоже, баня и впрямь действует на людей положительно. Мы даже о заведшей нас сюда предыдущей сваре позабыли.

— А второй раз наш чудесный хрен доказал, что и в самом деле всё знает. Понятно. Но это что же за жизнь такая начнётся — за каждым словом следи?! Да я же в сердцах такое ляпнуть могу, что потом век не отмоешься! — терзался Лёнечка, трепетно относящийся к свободе слова. Перспектива постоянно окорачивать свой болтливый язык наводила на чёрного мага суеверный ужас и тоску.

— Придётся помалкивать, — съязвил майор. — А тебе, Леонид, лучше вовсе рот пластырем заклеить — всем спокойнее будет.

— Тогда уж сразу зашивайте, — мрачно буркнул Лавров. — Сапожной дратвой. Я молчать не могу. Мне от этого худо делается.

— Я думаю, это всё же случаи единичные, — с места высказалась я. Пар размягчил мозговую субстанцию, закостеневшую за последний день, когда всё пошло кувырком, и теперь в черепной коробке начали вновь резвиться гениальные мысли. — И на исполнение их здорово влияет настроение. Или, скажем так, выброс эмоций. В первый раз мы с вами, Виктор Петрович, после метро были не в себе. Второй раз вы очень уж яростно с Лёнечкой спорили — то же самое. Сейчас... И говорить не буду. Надо же было так раскипятиться. Вот, видимо, этот выброс энергии и даёт словам такую силу. Слово, оно вообще материально. И вначале что было — сами знаете.

— Мария, а ты где работаешь? — как бы между прочим поинтересовался у меня Ларов.

— В городском архиве, — я не ожидала такого вопроса. — А что?

— Да ничего, — покачав головой, ответил Лёнечка. — Излагаешь, как профессор на лекции, — он помолчал и неожиданно затрясся от смеха. На вопрос, неужели его так рассмешило моё место работы, поясни: — Не, я не поэтому. Я просто представил: а что, если здесь где-нибудь скрытая камера есть? И появится потом на телевидении скандальная запись: женщина, похожая на ведущего работника Обнинского архива резвится в бане с двумя мужчинами, отставным военным и типом без определённого рода занятий…

— Заткнись, негодяй! — разом растеряла я профессорский лексикон. — Убью, блин! Слышал же, о чём мы тут говорили? А если и это сбудется? Не-ет, пожалуй, относительно дратвы ты был прав…

— Не сбудется, — утирая счастливые слёзы, ответил Лёнечка, — настроение не то. Видишь, какой я сейчас добрый и хороший. Виктор Петрович, парку поддайте, будьте любезны.

— В самом деле, — я заметила, что начинаю слишком чётко различать многочисленные Лавровские татуировки, а это значит, что и сама постепенно проявляюсь из тумана. — Виктор Петрович… Лавров! Не пристраивай голову мне на плечо!

— Я нечаянно, — с самым бессовестным видом соврал чёрный маг. Я обняла отставленный майором Щербаковым за ненадобностью горячий пустой ушат и сказала вслух то, что подспудно занимало умы всех нас троих.

— Господа, а мы, вообще, где?

Лавровская хохмочка «в бане» единогласно не прошла, да и сам Лёнечка шмыгнул носом и попытался посмотреть на ситуацию трезво и непредвзято. От неимоверных усилий, которые он к этому прикладывал, крохотная парная раскалилась ещё больше. Зато экстрасенс выдал мысль вполне дельную

— Надо выйти. Иначе мы этого никогда не узнаем.

— Ни за что! — воспротивилась я, разом вспомнив о своём неуставном виде и девичьем стыде. Гордо вскинула голову, зажмурилась, пусть и запоздало, патетически повторила, — ни за что!

— В парной вредно долго сидеть, — вкрадчиво сообщил низкий майорский голос.

— Я лучше тут умру, чем голая на люди покажусь!

— Ну, ещё бабушка надвое сказала, что тут обитают люди, а не какие-нибудь разумные улитки, — рассудительным тоном, который абсолютно ему не шёл, произнёс Лавров. — Может, в этом измерении всё чёрт знает до какой степени искажено. То бишь, вспоминая одного нашего всезнающего приятеля (да будут ему обои пухом), не в измерении, а в отражении. И потом, зря ты, Машка, верещишь, фигурка у тебя очень даже неплохая, в любом виде показаться не грех.

Глаза мои сами собой распахнулись, а в лицо ударила горячая волна, расцвечивая щёки в классический цвет смущения. Впрочем, от жары и пара я всё равно раскраснелась, так что никто ничего и не приметил. Нет, но каков нахал! Почему-то Лавровские комплименты будили во мне только одно страстное желание — одеть чёрному магу на голову ушат.

Виктор Петрович что-то невнятно пробурчал и пожал плечами.

— Но не сидеть же тут вечно! Тем более что вода кончилась, и печка скоро остынет.

Я выразила согласие с мудрыми майорскими словами тихим гудением, но лишь понадёжнее укрепилась на месте с твёрдым намерением не покидать его ни при каких обстоятельствах. Лавров сплюнул и ловко соскочил с верхнего яруса, пренебрежительно минуя нижний, по которому можно было осторожненько сойти. Как ни странно, это лихачество сошло ему с рук — чёрный маг умудрился не поскользнуться на мокром полу и даже не врезался в печку. Одно слово — нечисть.

— Эх, где Маша не пропадала! Выхожу один я на доро-огу…

Дверь перед Лёнечкой распахнулась, как по волшебству, стоило ему протянуть вперёд руку. Но мы с отставным экстрасенсом даже удивиться этому чуду не успели, поскольку выяснилось, что мистики в этом никакой нет. На пороге прямо перед Лавровым стояла женщина в цветастом сарафане.

— Петя, парилка уже докрасна раскалилась… А-а-а!

Глаза женщины опрометью бросились ей же на лоб, где и остались на веки вечные. Охапка простыней вывалилась из рук на пол, а рот широко распахнулся и начал извергать чудовищной громкости вопли.

— Эй, тётка, кончай блажить, — прикрикнул Лавров, никогда не забывающий, что лучшая защита — это нападение. — Пар скиснет! Голого мужика чтоль никогда не видала?

— А-а-а! — ничуть не утешилась после этой отповеди тётка, резво пятясь назад, но глаз с широко татуированного чёрного мага не спуская. — Банник!

У меня отвалилась челюсть. Виктор Петрович, несмотря на весь драматизм ситуации, радостно заржал. Лавров если и оторопел, то лишь на секунду.

— Ага, красавица, он самый. А вон ещё кикимора с домовым, в гости ко мне нагрянули. Ты кваску холодненького не притаранишь? Хорошо бы после баньки-то…

Тётку как ветром сдуло. Только я отчего-то сильно усомнилась, что побежала она исполнять лёнечкину просьбу. Дверь так и осталась открытой, и откуда-то, наверное, с улицы, донёсся гул встревоженных голосов.

— Выметаемся, — скомандовал наш военный экстрасенс, молодцевато спрыгивая вслед за Лавровым. Подхватил брошенные и потоптанные тёткой простыни, одну сунул Лёнечке, другую, по-джентльменски не глядя, швырнул мне. — Живо, живо. Слышу, там мужики есть, сейчас они с этой бабой договорятся, сбегают за вилами и живенько нам кишки размотают. А на открытом пространстве отобьёмся!

— Майор, ты, часом, не из спецназа? — не смог удержаться от шпильки новоявленный банник, но суровый экстрасенс одним ударом между лопаток вышиб его из парной, с рычанием обернулся ко мне.

— Я уже готова! — пискнула я, не ожидавшая от нашего мирного соседа-алкоголика такой прыти. На ходу кутаясь в предложенную простыню, бросилась за чёрным магом, больно ушиблась босой ногой о порожек и заскулила. Майор и не подумал пожалеть бедную девушку, схватил за локоть и протащил через уютный предбанник с камином, крохотный коридорчик, а затем и вовсе выволок наружу. Снаружи мне под ноги подвернулось крыльцо на три ступеньки, и я рыбкой слетела прямо на опередившего нас Лёнечку, отбив и вторую ногу. Лавров шипел и морщился, пытаясь рассмотреть то место на спине, куда въехал майорский кулак, но смог и меня удержать и сам не упал. Разумеется, добрых чувств к Виктору Петровичу ни у меня, ни у чёрного мага не прибавилось.

— Ты совсем очумел, Рэмбо хренов? Или тебе башку так припекло, что ты на своих бросаешься?

— Ой, я, кажется, палец на ноге сломала…

— Вон, и девчонку окалечил! Кто её теперь, хромую, замуж возьмёт?

— Раз такой заботливый, сам и бери!

— А на хрена она мне хромая нужна?

— Заткнитесь оба немедленно! Ой, больно ка-ак…

— Твою мать!

Последнее высказывание, исполненное искреннего недоумения, не принадлежало никому из нашей троицы. Что и заставило нас прекратить на время перечисление взаимных обид и оглядеться по сторонам.

По сторонам находился двор симпатичного частного коттеджа. Возле маленькой баньки, напоминающей пряничный домик, трое мужиков суетились над шашлыками. Во всяком случае, ещё недавно они этим занимались. Сейчас же пялились на ввалившуюся в их скромный междусобойчик красную распаренную нечисть, отдалённо напоминающую людей, и пыхтели. Видимо, от душевного потрясения даже материться не могли.

— Я ж говорю — банник! — верещала тётка, столь любезно доставившая нам простыни. Она одна вносила некий оттенок жизни в это сборище восковых фигур, прыгала на месте и махала руками, словно подавала знак летящему самолёту. — А вы говорите — дура!

— Цыц ты, дура, — с трудом провернул во рту язык один из мужиков, нацеливая в направлении меня шампур с насаженными кусками сырого мяса. — Блин, и ведь не пили ещё…

Я опасливо попятилась от шампура подальше, а к майору Щербакову поближе, надеясь, что как человек военный он сможет спасти нас в случае непредвиденных дипломатических осложнений. Которые Лавров непременно сейчас создаст!

— Блин, мужики, вы чё как не родные? — высказался этот человек-катастрофа прежде, чем ему успели заткнуть рот. — Типа не рады, да? Типа, не русские люди?

Русский человек уронил шампур. Я мысленно возликовала. Гляди-ка, и от чёрных магов не всегда один вред! Случается и через раз — один вред, одна польза. Правда, к сожалению, бывает это очень редко.

— Простите, пожалуйста, вы не подскажете, где это мы? — мяукнула я, пользуясь тем, что противник обезоружен, а значит с ним можно поговорить.

— На моём участке, — мрачно высказался мужик, которого потеря шашлыка разом вернула в нормальное состояние. — На обмывании моей же премии. Только я вас сюда не звал. Кто такие?

— Налоговая инспекция, — неприятно хохотнул Лёнечка, разом развенчивая почти сложившееся у меня о нём почти хорошее мнение. — Прибыли проверять твои доходы. У нас в конторе пойманные неплательщики только тем и занимаются, что подземные ходы к своим собратьям роют, для нас, агентов. Понял?

— Ну, хватит, — гулким басом распорядился Виктор Петрович и стал неласково выталкивать нас с Лавровым за пределы чужой собственности. — Суду всё ясно. Выметаемся, и поживее, раз уж всё равно к столу не зовут…

— Погодите, Виктор Петрович, — кричала я в коротко стриженый блондинистый затылок экстрасенса, пока он безжалостно волочил меня босиком по колючей траве и мелким камешкам, затаившимся в ней. — Надо же хотя бы узнать, где мы! Попросить помощи!

— Гуманитарной, — не оглядываясь, хмыкнул Щербаков. — Лавров! А ну, отойди, подлец, от грядок с клубникой! И к калитке, живо марш! Кому сказал! Не надо, Маша, ничего спрашивать, я и сам тебе скажу, где мы.

— Где? — не поверила я.

Майор Щербаков вытащил меня за пределы участка счастливого обладателя премии, затем мы проскочили ещё несколько подобных домиков, и вышли на асфальт. Впереди замаячило нечто многоэтажное.

— Так и думал, — удовлетворённо высказался Виктор Петрович, осматриваясь кругом. — Колюпаново это. Правый берег. У меня тут неподалёку, вон в той стороне, одна знакомая живёт, я у неё некогда часто бывал. То-то, смотрю, родные такие места…

— Может, мы у твоей знакомой перекантуемся? — деловито предложил Лавров. Он что-то жевал — видать, не зря вертелся возле клубничных грядок.

— Ни за что! — даже испугался майор. — Лучше пристрелите меня. Или она сама это сделает. Сделает, сделает. Она прапорщик…

— Обидел девочку, проказник! — погрозил ему пальцем пакостный чёрный маг, перекинул край простыни через плечо, словно это была древнеримская тога, и пошёл ловить такси.

К великому моему изумлению, такси попалось очень быстро. Водитель глянул на нас критически, хмыкнул, но согласился отвезти, куда надо с оплатой по прибытию. Как-то сразу поверил, что с собой у нас денег нет, зато и цену заломил двойную. Впрочем, мы были не в том состоянии, когда торг уместен.

Я сперва очень переживала из-за своего варварского наряда, но потом, не замечая особенного удивления прохожих, несколько приободрилась. Наверное, будь Калуга прежней, и реакция обывателей на полураздетых людей была бы куда острее. А раз мы теперь торчим в центре пустыни, и жара стоит несусветная, то и появление самодеятельных бедуинов никого особенно не озадачивало.

Обнаглевший Лавров то и дело порывался выйти по дороге и отправиться к себе на Малинники, но Виктор Петрович пресекал все эти попытки на корню, цепко ухватив чёрного мага за покрытое кельтскими узорами плечо. Майор полностью согласился со мной, что сейчас нам троим следует держаться вместе.

— И пойми ты, балда, может, твоих Малинников и нет уже вовсе! — шипел Виктор Петрович, безжалостно отдирая упрямые Лавровские руки от ручки на двери такси.

— Как это нет Малинников? — вопил Лавров, дико сверкая глазами. — Ты говори, да не заговаривайся! Малинников нет! Там моя родина, пусть и малая! Шеф, подтверди! Скажи этому идиоту, что Малинники есть!

— Есть, конечно, — говорил водитель, опасливо косясь на заднее сидение, где происходила борьба добра со злом. Точку зрения Лёнечки относительно умственного потенциала Щербакова он, похоже, разделял, но и самого Лёнечку причислил к той же категории. — Есть Малинники. Там ещё крокодилий питомник рядом, я сына на экскурсию возил.

— Ну вот… — запал у Лаврова малость прошёл. Крокодильего питомника он от судьбы не ожидал. Зато Щербаков обрадовался этой новости как ребёнок.

— Во! Крокодилий питомник — это круто! Лёнька, признайся, ты, поди, там и работаешь?

— Гена работал в зоопарке. Крокодилом, — грустно сказала я, вспомнив любимую в детстве книгу про Чебурашку. На этом мой вклад в беседу и закончился — до самой остановки я молча смотрела в окно. Неожиданный визит в баню вычерпал у меня все душевные ресурсы, так что надо было выждать, пока накопятся новые. А ещё мне как никогда сильно захотелось, чтобы это безумие, наконец, кончилось и всё стало по-прежнему. Лавров, глядя на меня, тоже заткнулся. Хоть и продолжал для виду хорохориться — плевал в открытое окно и фальшиво насвистывал одну из тех мелодий, что в ужасающем количестве возникают на радио и телевидении лишь для того, чтобы неимоверно достать всех окружающих и навсегда сгинуть в небытие.

Машина остановилась напротив нашего подъезда. Мужчины бодро рванули на волю. Недоверчивый шофёр напомнил им о деньгах. Щербаков успокаивающе кивнул, заверил, что «сейчас всё будет» и галантно открыл передо мной переднюю дверцу. Я даже не сделала попытки подняться с сидения, и лишь смотрела на соседа остекленевшими глазами.

— Маша, ты что? — нетерпеливо спросил Виктор Петрович, принимая моё молчаливое отчаяние за женский каприз и тихую форму истерики. — Выходи, приехали.

— Я вижу, что приехали, — шёпотом сказала я. — Но квартира-то заперта. Мы же не через дверь вышли. И теперь туда не попадём.

Майор присвистнул.

— Да ну вас, — махнул рукой Лёнечка, выяснив, из-за чего у нас произошла заминка. — Почему сразу — не попадём?

— Она права. Когда тебя чёрт... В смысле, когда ты сегодня днём явился, я лично за тобой все замки закрыл, — мрачно сказал Щербаков. — И у меня дверь тоже заперта. А ключи в кармане куртки. А куртка бог её знает где.

— Говорил же я вам — надо было на Малинники ехать!..

— А что, на Малинниках двери вовсе запирать не принято? Или вы там, опасаясь крокодилов, прямо на пальмах живёте? — одёрнул чёрного мага экстрасенс. — Ладно, что болтать без толку, идем, проверим…

В ожидании результатов проверки, я заложником сидела в такси. Шофёр смотрел на меня хмуро, подозревая, что мы просто-напросто решили его нагреть, в смысле, напарить (простите, банные впечатления!), в смысле, эх-прокатиться с ветерком и не заплатить. Под немигающим шофёрским взглядом я уже начала тихо паниковать, представляя, что проведу здесь все свои оставшиеся дни, а когда двину кони, таксист сделает из меня чучело, и будет возить на заднем сидении для острастки и пассажирам в назидание. К счастью, из неволи мужики меня выкупили, хотя ни в мою, ни в Щербаковскую квартиру попасть не смогли — обе и впрямь оказались запертыми. Зато находчивый Лавров занял требуемую сумму у недавно затопленной соседки, которая всё так же питала к нам исключительно дружеские чувства. Майор только головой качал, помня эту даму по прошлой жизни как редкостную заразу. А бывшая зараза меж тем словно решила майора добить — пригласила зайти к ней и пересидеть трудные времена. Мы вежливо отказались, не зная, надолго ли трудные времена затянутся. Сели на лавочке возле подъезда и принялись сетовать на судьбу.

— Может, вызовем спасателей? — робко предложила я. — Пусть взламывают дверь.

— Мою или твою? — мрачно поинтересовался майор Щербаков, тоскливо шаря под своей простыней в поисках сигарет. Очевидно, под простынёй было что угодно, кроме заветных палочек здоровья, и Виктор Петрович помаленьку начинал сатанеть.

— Ну... Вашу, — после короткой паузы откликнулась я и нервно облизнула губы. Собственный балкон на третьем этаже магнитом притягивал взгляд и дразнил полной недосягаемостью.

Щербаков коротко хохотнул, словно иного ответа и не ожидал, и с вожделением уставился на прозябающий в пыли возле лавочки окурок. Прежде чем зловредный чёрный маг успел попенять на мою несознательность и шкурность, я поторопилась пояснить:

— В смысле, это дверь не моя, а тётина. И оплатить новую взамен сломанной я не смогу. У меня зарплата бюджетная!

— Можно подумать, Виктор Петрович деньги лопатами гребет, — выступил таки Лёнечка, глянул на меня со светлой укоризной во взгляде. Виктор Петрович прекратил созерцать окурок и с подозрением покосился на Лаврова, не ожидая от того ничего доброго. Лавров выдержал качаловскую паузу и продолжил: — Человек, можно сказать, на одну пенсию живёт, чинарики в мусоре высматривает. А ты хочешь ему дверь сломать? Кстати, спасатели же не всю её вынесут, а только замок... Наверное.

Щербаков плеснул в зарвавшегося мага недоброй синевой глаз и коротко велел умолкнуть. Маг, вполне довольный содержательным выступлением, покорно умолк. Временно. Я вообще зареклась на будущее открывать в этой мерзкой компании рот. Повисла тягостная тишина.

— А кто тебе ключи дал, когда ты приехала, если тётя уже к тому времени в больнице была? — искоса глянув на меня, как бы между прочим полюбопытствовал Виктор Петрович.

— Соседка напротив, Клавдия Андреевна, — грустно ответила я, подумав, сколько с тех пор случилось всего, даже самой не верится, что было это только вчера.

— Как думаешь, у неё ещё одного ключа не будет?

В голосе экстрасенса звучала плохо скрываемая надежда. Ростки которой я немедленно затоптала подкованными кирзовыми сапогами.

— Не будет. Что у неё там, подпольная мастерская по изготовлению ключей от чужих квартир? Не говорите вы ерунду, Виктор Петрович, и без того тошно.

Щербаков поморщился, и беседа уже готовилась увять сама собой, если бы не подкинули в её угасающий костерок хороших сухих дровишек.

— И чтоб тебе, Машка, на первом этаже не жить, а? Или на втором? — время, отведённое Лавровым самому себе на молчание, катастрофически быстро закончилось. — Про тебя, майор, и вовсе не говорю — впёрся, прости Господи, на верхотуру. Прямо как Саруман в башне... Вот на второй этаж вскарабкаться — что два байта переслать. С земли на перила первого этажа, оттуда на козырёк над подъездом, а потом прямо на балкончик… — Лёнечка неожиданно снова умолк и подозрительно прищурился. Мы с Виктором Петровичем, не ожидая, что чёрный маг так скоро выдохнется, уставились на него выжидательно и с некоторой даже опаской. А Лёнечка вскочил с насиженной лавочки и, ничего не объясняя, умчался в соседний с нашим подъезд.

— Чего это он? — рассеянно спросил майор, не удивлённый, впрочем, неожиданным всплеском тёмной активности. Господин Лавров вообще ловко отучал окружающих людей чему-либо удивляться, особенно в том, что касалось лично его.

Лавров промчался в другую сторону — из соседнего подъезда в наш. Я проводила его взглядом и только плечами пожала, опять же не желая отвечать за дурацкие Лавровские поступки.

— Посмотрим…

Я как в воду глядела. Что-что, а устраивать шоу Лёнечка умел отлично. Не прошло и пяти минут, как он снова появился на улице, победно размахивая в воздухе какой-то цветастой тряпкой.

— Есть идея! Заметьте, за вас пострадать собираюсь. Короче, иду к соседям в третий подъезд и перелезаю на Машкин балкон с ихнего. Уже сбегал и договорился. Здорово?

Майор ободряюще хлопнул Лаврова по плечу. Лавров скривился и быстро потёр ушибленное место. Я попыталась возразить:

— Лёнька, не смей! Упадёшь, убьешься! Лучше ломайте мою дверь, я согласна!

Чёрный маг с несвойственным ему благородством отказался от такой жертвы с моей стороны, Виктор Петрович высказался в том плане, что отговаривать добровольцев вообще-то не принято. Я схватилась за голову руками и простонала:

— Делайте что хотите! Но если ты, Лавров, переломаешь себе руки-ноги, на меня потом не пеняй и на апельсины в травматологию не надейся! К кому ты, кстати, сейчас в наш подъезд бегал?

— К соседке, — признался Лавров и помахал своей тряпкой перед моим носом. — К той, затопленной. Трусы в долг взял. Семейные, в цветочек, мечта поэта! Не могу же я через балконы в простыне прыгать! А без оной получится совсем фигово, этакое шоу нудистов-экстремалов… Мне-то, в принципе, всё равно, но во дворе женщины и дети. Ну, счастливо оставаться. А мы монтажники-высотники, и с высоты вам шлём привет!

Вот так, с песней, Лёнечка и удалился совершать гражданский подвиг.

— Я не буду на это смотреть, — заверяла я Виктора Петровича, пока Лавров поднимался на третий этаж и окончательно налаживал дипломатические отношения с соседями. — А если он сорвётся?.. Почему вы его не остановили? Вы же старше, умнее! Надеюсь…

— Маша, успокойся, — терпеливо втолковывал мне впавший без никотина в состояние мрачного философского спокойствия экстрасенс. — Если бы я начал его отговаривать и удерживать, он бы из вредности ещё и лихачить стал бы. Удаль свою пофигистскую показывать. Такой уж характер. И потом, сама видишь, парень шустрый, ему с балкона на балкон нырнуть — раз плюнуть.

— Но всё-таки… — уже не так уверенно начала я, но Щербаков отмёл все возражения на корню.

— Дай, в конце концов, человеку проявить себя!

— О-о… — тихо протянула я, потрясённая очередным причудливым вывертом истины. Получается, я такая нехорошая, вредная, зажимаю инициативную молодёжь и мешаю творческим начинаниям! Надо же, с какой неожиданной стороны иногда узнаёшь себя…

Впрочем, паниковала и терзалась я зря. Лавров миновал перемычку между балконами с ловкостью перелётной птицы, народ во дворе не успел даже толком заинтересоваться, как всё уже кончилось. Цветные трусы делали его похожим на любовника, застигнутого внезапно вернувшимся из командировки мужем. Виктор Петрович не дал мне полюбоваться на самодеятельного альпиниста — схватил за руку и втащил в подъезд. Мы в мгновение ока форсировали лестницу и оказались на моей площадке, где уже опирался на железный косяк гостеприимно распахнутой двери щедро покрытый синеватыми татуировками молодой человек в семейных трусах.

— Э, ребята, вы что, прямо из бани?

Мы практически снесли Лёнечку с порога, рванув в спасительные недра родной квартиры. Вслед нам раздался возмущённый вскрик:

— Эй! А почему не спрашиваете, как я догадался?

В комнате всё ещё едко пахло хреном. Как метко выразился Лавров, это был уже трупный запах — жалкие останки всезнающей приправы, размазанные по стене, в разговоры не вступали и вообще на окружающий мир никак не реагировали. Я по широкой параболе обошла место успокоения хрена и издала короткий гневный вопль. На полу лежали две аккуратные кучки одежды — мои юбка с футболкой и лёнечкины джинсы. Спортивные штаны Виктора Петровича остались на кресле. Создавалась такое впечатление, что обитатели квартиры устроили безобразную оргию, побросав одежду там, где их застигло неминучее пламя страсти. Я прицельно пнула босой ногой вещи на полу и обернулась к мужчинам.

— Как это понимать? Типа, шутка юмора, да? Ну, считайте, что я посмеялась! Какое хамство с их стороны — вышвыривать человека из родной квартиры, в чём мать родила, а одежду оставить нетронутой! Ведь как раз на том самом месте валяется, где мы перед баней стояли!

Щербаков никак мои слова комментировать не стал. Неуверенно потыкал пальцем свою куртку, словно опасался, что под ней кто-то затаился, затем сгрёб вещи в охапку и ушёл в спальню, плотно прикрыв за собой дверь. Лавров с протестующим воплем бросился спасать от меня свои ненаглядные джинсы с дырками.

— Совсем борозды не чуешь, подруга? Кто тебе разрешил выходной костюм ногами пихать?

«Ах, это ещё и выходной костюм», — подумала я, но вслух возразила:

— Во-первых, я не только твою, но и свою одежду пихнула — вон, видишь, как юбка под самый шкаф уехала. И потом, ноги у меня чистые. Я, между прочим, только что из бани.

Лавров посмотрел на меня странно, сел на пол рядом с поруганными вещами и закрыл глаза. Я не поняла, что значила сия демонстрация — сидячую забастовку, что ли объявил, — а спросить не успела, поскольку чёрный маг меня с вопросом опередил.

— А с чьей это стороны хамство?

— Какое хамство? — я наклонилась за юбкой, да так и замерла с протянутой рукой. — Ты о чём?

— Это ты о чём? Ну, ты сказала: какое хамство с их стороны. Вот я и интересуюсь, с чьей стороны? Кого «их» ты имела в виду? Ты что-то знаешь? Тогда лучше расскажи сама и немедленно!

Я даже немного испугалась, на всякий случай отскочила от юбки и Лаврова подальше. Если что — побегу искать спасения у Виктора Петровича, он, как офицер, не должен позволить даме сгинуть от рук помешанного.

— Ничего я не знаю! Я просто так сказала, в запале. Вырвалось!

— В таком случае ты запал свой прикрути, — мягко посоветовал этот негодяй, всё так же не открывая глаз. — У тебя уже один раз вырвалось — тот мужик, что возле бани нас встретил, долго теперь будет ночными кошмарами мучаться.

Я выдохнула и предложила Лаврову перестать меня третировать. Лавров предложение вежливо отклонил. Тогда я смачно сплюнула (не в него, хотя и очень хотелось) и направилась за юбкой напролом, чуть ли не по сидящему на полу магу. По пути меня снедало жгучее желание врезать ему хорошего пинка, и только своевременное явление одетого и крайне довольного жизнью Виктора Петровича с сигаретой в руке помешало мне привести это намерение в исполнение.

При виде устроившегося в позе Будды Лёнечки майор прищурился и вежливо спросил:

— Медитируешь?

Раскосые Лавровские глаза распахнулись и уставились на майора с выражением глубочайшего презрения.

— О, какие мы умные слова знаем…

— Встань с моей футболки! — вызверилась я.

— Зачем тебе футболка? — поинтересовались в ответ и совсем тихо назвали кого-то гетерой. Я услышала. Пришлось чёрному магу всё-таки наподдать — не особенно эффективно, учитывая, что я по-прежнему была босиком и ушибла ногу о его позвоночник. Лавров от пинка вроде как очнулся, задумчиво осмотрел себя и хлопнул по животу резинкой семейных трусов.

— Между прочим, за стриптиз платят. И деньги сами знаете, куда кладут. Только желательно крупными купюрами — мелочь при ходьбе бренчит и высыпается…

— Убирайся отсюда! — я выдернула свою футболку из-под этого изувера, подняла с пола джинсы и метко швырнула в него. — Быстро одевайся и не зли меня, а то ещё куда-нибудь пошлю…

— И добро, если оттуда выберешься с помощью проктолога, — заметил Виктор Петрович. Он уже нашёл себе общественно полезное дело — соскребал ножом со стены останки хрена (или хреновые останки?). — А то ведь, может статься, и гинеколог не спасёт…

Лавров нехотя встал, зевнул, потягиваясь всем телом, словно кот, и привёл к нашему сведению, что почти полгода проучился на гинеколога, после чего его выгнали из медучилища за превышение служебных обязанностей. Оставив нас переваривать сей занимательный факт, чёрный маг гордо скрылся в спальне. И дверь за собой закрывать не стал.

— Хрен ведь перед кончиной всё-таки успел нам что-то посоветовать, — негромко произнёс Виктор Петрович, поворачиваясь ко мне. Нож он держал в обманчиво расслабленной опущенной руке, но отчего-то всё равно походил на изготовившегося к нападению маньяка. — Не помнишь, что?

Я помнила. Я очень хорошо помнила, хоть и предпочла бы поскорее забыть. Ограничившись невразумительным пожиманием плечами, я понадеялась, что и майор Щербаков ничего не вспомнит, но была в надеждах обманута. Зло не дремало, и отлично всё слышало, даже распевая в спальне некие модные песенки без текста и мотива.

— Он посоветовал нам расспросить о том, что происходит, бабушку Александру Тимофеевну.

Я мысленно пожелала Лаврову охрипнуть или хотя бы оглохнуть. Мысленно — поскольку в душе всё-таки была девушкой доброй и плохого искренне никому не желала.

Виктор Петрович сообразил, что со мной каши не сваришь, задумчиво посмотрел на нож в своей руке (надеюсь, нежелание сотрудничать не было истолковано им как повод для моего полного физического устранения?!) и напрямую обратился уже к голосу из спальни.

— Верно. Лавров, как будем спрашивать?

— Никак! — взвизгнула я, роняя на пол окончательно измызганную юбку. — Никак не будем!

Из спальни боком выскочил одетый, бодрый, словно кипяток Лавров.

— Ща придумаем! Ты, майор, чего предлагаешь?

Я, опередив Виктора Петровича, предложила заткнуться, но меня и сейчас не заметили. Отпихнув с дороги чёрного мага, я злобно поддала ногой собственную вещь, следом за ней нырнула в комнату и закрыла за собой дверь. Хотела, было, ещё и стулом припереть, но вовремя сообразила, что ничего мне это не даст — дверь открывается в коридор и никого стул не озадачит, кроме меня самой. Я обязательно об него споткнусь, грохнусь, расшибу коленки, а то, чего доброго, ещё и нос. Отказавшись от намерения выстроить баррикаду, я бросила скомканную футболку на кровать и полезла в шкаф. Н-да, сальдо выходит не в мою пользу — вещей я взяла немного и за прошедшие неполных два дня умудрилась испортить половину из них. Пострадавшие в аварии брюки и блузка ждут стирки и починки. Сегодняшние вещички прибавятся к ним же. Вот ещё платьице в цветочек есть, надену его. И пусть простенькое. В конце концов, красоваться не перед кем. Ради двух уродов, стремящихся навызывать мне полную квартиру покойников, и пальцем не шевельну!

Я немного посидела на кровати, ожидая, что уроды раскаются и придут просить извинения, а я ещё немножко покочевряжусь. Кочевряжиться перед самой собой было неинтересно, поэтому я придала лицу выражение обиженной жизнью и гномами сиротки Марыси и нога за ногу вышла в зал.

В зале, похоже, вовсе забыли о моём существовании. Там гремел и пенился мощный раскатистый диспут. Представители воинствующих магических конфессий яростно спорили, жестикулировали и метали глазами молнии.

— Ну, это, на мой взгляд, сплошное самовнушение. Читал я про вызывание мёртвых с помощью ритуала Меркурия. Самодельный ладан, не пойми из чего намешанный, глубокая ночь и магический треугольник. А ты доводишь себя до исступления и в треугольник этот до рези в глазах всматриваешься. Понятно, при таких условиях может приморочиться любая ерунда, сам с перепугу костьми ляжешь.

— Щербаков, тебе не угодишь! Ладно, есть и другой ритуал. Посерьезней. С учётом того, что души умерших не могут быть вызваны без пролития крови. Вот она, родимая, прямо во время ритуала и проливается. Ещё не помешала бы какая-нибудь часть тела искомого покойника.

— Это что же, могилу раскапывать надо? А если покойник истлел давно?

— А кто сказал, что будет легко? Ты слушай дальше. Место для проведения обряда надо подобрать такое, где являются привидения. Или совершались массовые убийства. Как думаешь, в Машкиной квартире совершались массовые убийства?

— Угу. Ты разве коллекцию заспиртованных человеческих органов на полочке в спальне не разглядел?

— Почему не разглядел? Разглядел. И даже спирту из каждой баночки понемножку отхлебнул, только ты Машке не говори, ей, поди, для друга жалко. Итак, для вызывания теней необходима свежая кровь, кости и мясо мертвецов с добавлением молока овец, мёда и растительного масла. Душе нужна материя для воплощения.

— С молоком овец, думаю, туго придётся — где его достанешь?

Меня морозно передернуло, встали дыбом мелкие волоски на руках. Виктор Петрович, наконец, к чести его, опомнился и перестал принимать деятельное участие в жутком разговоре. Напротив, поспешил высказать самодеятельному некроманту своё экстрасенсорное «фи».

— Тьфу ты, я-то что горожу?! Ну и муть, мать твою за ногу! Сам, поди, придумал, Гарри Поттер недоделанный?

Лёнечка немедленно вспыхнул, обидевшись не столько на «недоделанного», сколько на «Гарри Поттера».

— Между прочим, в серьёзной книге прочитал!

— Брешешь!

— Да пошёл ты! Ты во что-нибудь поверишь, только когда это что-то тебе прямо на башку свалится. И то сомневаться полдня будешь…

— Это верно, — шёпотом не смогла не согласиться с Лавровым я. Отличала Виктора Петровича такая определённая узколобость и недоверчивость. Майор, несмотря на то, что соглашалась я благоразумным шёпотом, услышал, зыркнул так, что захотелось залезть под диван и там затаиться (мне затаиться, не ему) и уже из принципа упёрся в своей ереси окончательно.

— И правильно буду! Не может быть в нормальной книге такой хе…

Тут прямо на коротко стриженую голову майора из пустоты выпала довольно толстая потрёпанная книга в красной обложке. Майор икнул и притих, не договорив определения Лёнечкиному рассказу. Я потрясённо уставилась вверх, логично предположив, что книга свалилась либо с полки, либо со шкафа, но увидела над майорской головой только цветастое, слегка пыльное пространство настенного ковра. Лавров, уже побывавший в руках чёрта и бане, ничему не удивился. Ловко сцапал книгу (так ловко, что мне показалось, будто он и с места не сдвинулся, а рука его удлинилась, как резиновая. Впрочем, так оно могло и быть, чем сатана не шутит!), быстро пошуршал страницами, что-то невнятно бормоча себе под нос, после чего издал торжествующий вопль и сунул раскрытый приблизительно на середине том под нос ушибленному майору.

— Не может? На! Посмотри. Не абы что, между прочим, а сам Папюс!

Майор, потирая макушку, вырвал книгу из рук Лаврова, злобно зыркнул глазами, тоже посмотрел на пустое пространство над своей головой, но промолчал. Если он и заподозрил чёрного мага в каверзе и покушении на свою драгоценную жизнь, то доказать бы всё равно не смог. И к тому же понял, что каждое неосторожное высказывание сейчас может обернуться самыми непредсказуемыми последствиями. Тщательно прочёл несколько абзацев из агрессивной книги, хмыкнул, пролистал несколько страниц, хмыкнул ещё раз и решительно захлопнул загадочный том. Да ещё и отодвинул подальше, чтоб я не достала. То, что мне тоже интересно, майор во внимание не принимал. Я надулась, но и этого вредные мужики не заметили.

— Та самая! — радовался Лёнечка, приглашая порадоваться и Виктора Петровича. — Прикинь, она у меня дома была! На шкафу стояла! Я её по кофейному пятну на титульном листе узнал! Ты глянь, как она удачно сюда прилетела!

За Виктора Петровича вежливо порадовалась я. Действительно, прилетела книжечка удачней некуда. Наверное, это и называется «весомое доказательство».

— Где ты только такую хрень выкопал, — сказал Виктор Петрович, взглянув, наконец, на несказанно довольного осознанием своей правоты и ударом по светлым силам чёрного мага. — Печатают, блин, всякое фуфло, а потом удивляются, отчего у молодёжи крыша едет!

— В библиотеке взял, — ехидно заметил представитель молодёжи со съехавшей крышей. — В нормальной публичной библиотеке, на общем доступе. Взял и заныкал — это на тот случай, если ты сейчас поинтересуешься, почему я её обратно не сдал. Кстати, посмотри выходные данные — книга эта уже лет пятнадцать как отпечатана, так что не жужжи тут.

Несмотря на то, что экстрасенс вовсе не жужжал, и жужжать пока не собирался, Лёнечка глянул на него победно и развил свою мысль дальше.

— Так вот, я, конечно, не законченный даун, и не наивный чукотский юноша, понимаю, что в книгах подобного плана, — Лёнечка кивнул на своенравную инкунабулу, — большая часть написанного — чушь махровая, с вкраплениями горячечного бреда. Но в нашем нынешнем развесёлом мире, где от чудес не протолкнёшься, может сработать любая белиберда.

— Да, но не с костями же покойников! Замолчи, Лавров, или у нас всё-таки будет мясо мертвеца! Угадай, кто станет донором.

— Выпить бы, — ловко пропустил угрозу майора мимо ушей Лавров. — У тебя спиртного в хате нету, Машк?

— Тебе вообще пить нельзя, — устало сообщила я, с ногами забираясь в кресло. Я уже махнула рукой на то, что курят прямо в комнате, что хамят и безобразничают, тут и до попойки недолго. Впрочем, тётушка, насколько я знаю, спиртного в доме не держала и на дух не переносила. В своё время дяде Серёже приходилось выдерживать с ней нешуточные бои даже за лишнюю кружку пива. — Это как в анекдоте — водки только для запаха, а дури и своей хватает.

Лавров виновато развёл руками.

— Очень приятно, что ты так высоко ценишь мои способности, но вынужден разочаровать — на то, что происходит сегодня, моей дури уже не хватает. Видимо и её неограниченные запасы начинают исчерпываться. Можно сказать, грядет дефицит. Но ты не напрягайся — на трезвую голову этого не понять.

Со стороны дивана, где устроился Виктор Петрович, раздался долгий грустный вздох. Похоже, сказанные чёрным магом слова нашли в душе запойного экстрасенса живой отклик.

— Облезете, — со злобной мстительностью произнесла я. — Всё, что могу вам предложить — чай. В неограниченном количестве, хоть залейтесь и с собой вёдрами берите.

— Чай не водка, много не выпьешь, — мудро откликнулся на это щедрое предложение хлебосольной хозяйки Лёнечка. Майор Щербаков немного похмурился, поскрипел извилинами и просиял, словно лампочка Ильича.

— Есть! По-моему, мы вчера с мужиками не всё выпили. Сейчас схожу наверх, гляну…

— Давай, давай! — искренне обрадовался Лавров. — Маш, а стаканы-то хоть у тебя в доме имеются?

Я послала Лаврова в известном направлении, не опасаясь, что он немедленно туда ринется, поскольку необходимого подъёма энергии не ощущала. Навалилась какая-то липкая апатия, и хотелось одного — спрятаться под одеялом с головой, свернуться в клубочек и полежать так некоторое время, чтоб никто-никто не беспокоил, не стоял над душой и не требовал невозможного. И пропади всё пропадом…

Бдительный Лёнечка прищурился, немедленно приметив зарождение депрессии.

— Э, Мария, а вот этого не надо! Слышишь меня?

— Отстань уже, а? — вяло попросила я.

Думаете, отстал? Как бы не так. Наоборот, подскочил ко мне, за руку стащил с кресла и отвесил дружеский, но увесистый шлепок пониже спины. Я даже взвизгнула от такой наглости. Юная робкая депрессия торопливо рванула обратно, в те серые края, из которых явилась.

— Что ты себе позволяешь? Если мы с тобой были вместе в бане, это ещё не повод для подобных вольностей! Имею я, в конце концов, право потосковать?

— Не имеешь, — прямолинейно ответил Лавров, плюхаясь на освободившееся кресло и вольготно перекидывая ноги через подлокотник. — Брусникина, вбей уже в свою хорошенькую белокурую головку, что пока я жив, покоя и скуки тебе не видать, как своих ушей. Это ясно? Тогда бодро сказала дяде Лёне спасибо за заботу и рванула организовывать застолье для мужчин, добытчиков и повелителей.

— Спасибо, — бодро сказала я, скидывая Лавровские ноги и усаживаясь на подлокотник сама. — Я взбодрилась. Взяла себя в руки, осознала свою самоценность и значимость для вселенной. Ты прав, дорогой друг. Посему организовывай застолье сам. Слава Симоне Бовуар, у нас с мужиками одинаковые права.

— Права одинаковые, а вот обязанностей у мужиков почему-то больше, — горько заметил Лавров, вполне довольный своим психологическим гением. Ещё бы — с одной беседы вернул закисшего пациента к нормальной жизни. — Хм, а где это наш майор пропал? Что-то долго его нет…

— Заначку ищет, — предположила я.

— Боюсь, что нашёл, только до друзей не донёс, — сквозь зубы выдвинул собственное предположение давно уже разуверившийся в людях чёрный маг. — Употребил в одну харю и забыл о ближнем своем, страждущем, в пустыне вопиющем пересохшим горлом…

— Лавров, ты, всё-таки, чмо, — весомо произнёс из прихожей низкий майорский голос. Мы с Лёнечкой от неожиданности дружно вздрогнули, а майор ворвался в комнату, сияя глазами и торжественно неся перед собой начатую бутылку водки. — И нет тебе другого определения. Мы своих в беде не бросаем, каким бы сильным не было похмелье. Маша, стаканы есть?

Лавров прижал руку к сердцу и пылко повинился, пообещав изменить своё отношение к людям. Неискренне, разумеется, но мы и намерение оценили. Я покинула подлокотник и вытащила из серванта рюмки.

— Есть нечего, — предупредила я возможные вопросы. Тут же предупредила и неизбежное возмущение. — Нечего, поскольку сосиски вы слопали, хрен весь вышел, а до магазина я сегодня, уж не обессудьте, не добралась. И если ты, Лавров, сейчас спросишь, по какой такой причине, то не получишь и останков батона.

— Хорош дом, где кормят останками. А нам ещё не разрешала мертвецов призывать… — пробормотал Лавров. Разлил принесённую Виктором Петровичем жидкость по рюмкам, не дожидаясь товарищей сгрябчил свою и отхлебнул. Неведомые святители дружбы тут же покарали коварного чёрного мага — он поперхнулся, побагровел лицом, с трудом сглотнул. Я собралась от всей души влепить ему по спине, чтобы помочь продышаться, но Лавров справился с собою, не дожидаясь унизительного рукоприкладства. Ужас на его лице сменился откровенным восторгом. — О-у, господин майор, да не спирт ли это?!

— Что-о? — ахнула я, торопливо поставила взятую рюмку обратно. Мой капризный организм и водку-то без особенной радости принимает, а тут спирт! Господа, я всё-таки не Маргарита, да и Лаврову до Воланда расти и расти. — Спирт я не буду!

— Да это хороший, медицинский, — поклялся Виктор Петрович, для пущей убедительности прижимая руку к сердцу. — У Коляна жена в больнице процедурной сестрой работает, вот и принесла на уколы. А Колян уволок.

— Всё равно не буду, — гордо помотала головой я, не соблазнённая отличным качеством спирта. — Это уже ни в какие ворота не лезет!..

— Правильно, не надо, — неожиданно поддержал меня Лавров, глаза которого нехорошо загорелись и даже начали слегка искрить. По-моему, парню с первой же стопки стало удивительно хорошо — Давай сюда, — цепкие пальцы ловко выхватили рюмку у меня из-под носа. — Надо же кому-то нас с майором обихаживать, когда совсем упьёмся. Ну, там тазик подать, в кроватку уложить, с утра за пивком сбегать…

Блин, ну ведь знала я, отлично знала Лавровскую моду брать меня на «слабо», окончательной дурой всё-таки не будучи! И десять раз зарекалась не обращать на подначки внимания, и всё равно покупалась! Злобно зыркнула вслед майору, который сначала следил за нами с искренним интересом, а затем встал и направился в кухню, соколом налетела на Лаврова.

— А ну поставь на место, ишь, хватает... Без тебя знаю, что мне делать! И учти, Лавров, я эту рюмку выпью. Но не потому, что ты меня уболтал, а потому что сама так хочу! Ясно?

— Куда уж яснее, — протянул Лавров, удивлённо осматривая царапины на запястье, оставленные моими ногтями в процессе выдирания рюмки из его рук. Поднял взгляд незаслуженно обиженного октябрёнка на вернувшегося с банкой воды Виктора Петровича. — Пантера, тигрица... Ах, какая женщина, мне б такую. Ещё не пила бы — и вовсе б цены не было…

Виктор Петрович промурлыкал в ответ нечто невнятное, аккуратно долил в мою рюмку воды. Я нехотя поблагодарила и исполнила таки святое намерение проигнорировать противного мага. Зажмурилась, перекрестилась и залпом опрокинула в горло стопку. И ничего страшного со мной не случилось! Ну, дыхание перехватило, ну в горле зажгло... Так это ерунда! Прокашлялась, слёзки с лица стёрла, водички дёрнула и снова здорова. Лавров одобрительно крякнул и покачал головой, из чего я поняла, что сделала всё правильно и акции мои поднялись на несколько пунктов. Щербаков с выражением светлой родительской радости в глазах поглаживал меня по головке и назойливо совал в руки кусок батона с маслом. Я почему-то хваталась руками именно за ту сторону хлеба, что была намазана маслом, но это нисколько не раздражало, а напротив, казалось безумно смешным.

— Хи-хи-хи... И тут масло... И тут... И на юбке... Вот умора!

— Блин, Машка, закусывай же! Щербаков, да она с одной рюмки никакая!

— Заткнись, Лавров, она ещё какая! Маша! Быстро ешь батон!

— Не хочу батон... Хочу масла! Давайте выпьем за производство молочных продуктов в стране! Пусть всё у нас будет хорошо и идёт как по маслу! Ура! Хи-хи-хи…

— Н-да…

Когда я бралась за рюмку, я полагалась на свой жизненный опыт (не скажу, чтобы такой уж богатый) и на расхожее мнение о том, что при сильном нервном напряжении спиртное не действует. Надо ли говорить, что я ошиблась на все сто? Напряжённая нервная система действительно не принимала спиртного. Она его впитывала, словно губка, словно иссушенная зноем пустыня благословенные капли редкого дождя. По-моему, рюмка ещё не успела закончиться, а в голове у меня уже зашумело, в желудке разгорелся радостный огонь и начал распространяться от эпицентра пожара по всему телу. И мне стало хорошо! Хорошо и спокойно, весело и море по колено! Вот так интеллигенция и спивается, — подумала я, протягивая бодро подрагивающую лапку за второй рюмкой. Виктор Петрович перехватил мою ладонь, галантно поцеловал и направил к батону. Я от удивления даже не стала сопротивляться, затихла и покорно набила рот хлебом, тараща на собутыльников глаза. Собутыльники выпили за моё здоровье. Виктор Петрович закусил, чем бог послал. Лёнечка занюхал спичечным коробком. Похоже, им алкоголь настроения не повышал. Некоторое время все мы молчали. Уютную атмосферу семейного праздника нарушило грубое вмешательство сил зла.

— О-о-о, — вдруг раненным зверем простонал Лавров, закатывая глаза, — а ведь верно! Майор, мы с тобой зациклились на некромантии, когда всё может быть гораздо проще!

— В каком плане? — насторожился Виктор Петрович.

— Бабка Саня умерла, так?

Это был неоспоримый факт, и я с чистой совестью покивала.

— Хорошо... То есть, не в том плане хорошо, не шипи, Машка. Помните лекцию нашего безвременно размазанного по стене ядовитого всезнайки? Если отражений много и они не похожи друг на друга, то…

Виктор Петрович выставил вперед ладонь, призывая Лаврова замолчать.

— Понял. Ты хочешь сказать, что в каком-то из этих отражений бабка Саня жива-здорова и сама мечтает с нами поговорить. Верно?

— Верно, — влюблённо посмотрел на догадливого экстрасенса чёрный маг. Я решила, что сейчас Виктор Петрович доходчиво объяснит Лаврову, что его идея представляет собой чистейшей воды бред, но ошиблась. Майор неожиданно Лёнечку поддержал.

— Дело говоришь, приятель. Как я понимаю, проблема тут обстоит только в том, как это отражение найти.

— Н-не знаю, — поколебавшись, признался Лавров. — Наверное, только методом научного тыка. Заходить во все подряд и искать бабушку. Если нет, идти дальше.

— Нет, так дело не пойдёт, — возразил Щербаков. — Это очень много реальностей перелопатить придётся, а в некоторых искомого нем человека вообще может не быть. Надо как-то ненужные отсеивать.

— И то верно. Молоток, майор, соображаешь. Значит, заходим в отражение…

— И не всем кагалом! Кто-то должен обеспечить безопасность входящего, назовём его оператором…

Да, похоже, я была права, когда пыталась не допустить распития алкоголя в столь трудное время. Мужчинам спирт явно пошёл во вред. Белая горячка налицо, иного объяснения их речам найти не могу. Зато мой собственный хмель начал катастрофически быстро выветриваться.

— Вы соображаете? — мягко начала я, ненавязчиво тяня руку к почти опустевшей бутылке, чтоб тихонько убрать её со стола. — Вы понимаете, что вы говорите?

Собутыльники в два голоса заверили меня, что всё отлично понимают. Лавров продемонстрировал трезвость суждений, перехватив мою руку у запястья, но целовать не стал (не то воспитание-с!), лишь предусмотрительно отвёл подальше от бутылки.

— Хочешь сказать, что идея плохая?

К самой идее у меня претензий не оказалось. Особенно в сравнении с перспективой общения с мертвецами. В отражения я уже поневоле поверила. Вполне возможно, что в каком-то из них бабушка Александра Тимофеевна действительно жива. Не возражаю. Но вот всё остальное…

— Ладно, начнём с начала. Как вы собираетесь туда войти?

— Куда?..

— Лавров, скотина, издеваешься ты, что ли, надо мной!..

— Куда батон к себе тянешь, верни немедленно, людям тоже хочется... А? Чего ты, Маша, сказала?

Тонко чувствующий человеческое настроение (вернее, момент назревающего убийства) Щербаков, опустил мне на плечо свою железобетонную руку, придавливая к стулу. Длань военизированного экстрасенса надавила на мои бедные косточки так, что я чуть не взвыла, а что хотела высказать Лаврову, забыла напрочь. Сам же майор сказал ему следующее:

— В самом деле, Леонид, будь последователен. Сказал а, говори и бэ. Как ты себе представляешь процесс прохождения в зазеркалье? С разбегу башкой в стекло, да? И то, что выжило, находится по ту сторону сознания, причём навсегда? Я угадал?

— Виктор Петрович, не передёргивайте, — спокойно произнёс Лавров, глубоко затягиваясь свистнутой из майорской пачки сигаретой. Ожидаемых криков и обиды не последовало, Лёнечка был холоден, неприятно разумен и (вот чёрт!) до обидного трезв. Дым мягкими волнами исходил из его ноздрей, отвлекая мягкой текучестью от серьёзного разговора. Наверное, Лавров сделал это специально, этакая дьявольская хитрость, поскольку следующая фраза подкосила меня на корню.

— Вы же знаете, как всё у нас делается. Думаю, запихнуть Машку в отражение проблемой не будет…

— Как запихнуть? Куда запихнуть? Кого запихнуть?

Лавров глянул презрительно и последовательно дал краткие исчерпывающие ответы на все три вопроса. И кого, и куда, и как. Этого мне вполне хватило, чтобы протрезветь окончательно, раз и навсегда, да так, что никакое спиртное больше не затуманит рассудка, будь то хоть спирт, хоть высокооктановое ракетное топливо. Хотя не знаю, вот это самое топливо — оно спиртное или нет…

— Я не хочу! Я никуда не пойду! В конце концов, я боюсь!

Лавров мягко развел руками, дескать, есть такое слово «надо». Виктор Петрович молчал, глядя куда-то в потолок, где тихонечко сохли (точнее кисли) пострадавшие обои. Я вцепилась в него, словно пассажир «Титаника» в неведомо как заплывший в те широты клок сена и принялась истово трясти.

— Виктор Петрович, вы же офицер! Не допустите погибели! Почему он опять перевёл все стрелки на меня? А, Виктор Петрович?!

— Отстать от майора! — прикрикнул скотина Лавров, гневно раздувая ноздри и тыкаясь окурком в рюмку. — Сама прикинь, дурында, кроме тебя некому!

— Почему некому? — взвыла я.

— В самом деле, почему? — встряхнулся, наконец, и экстрасенс. Соизволил таки выйти из своего астрала. — Вообще, Лавров, она права. Женщину на передовую, как-то не того…

В ответ зловредный чёрный маг предельно чётко разъяснил нам, тупицам, что спасения мне нет никакого, даже при заступничестве не одного майора Щербакова, а всего офицерского состава вооруженных сил России.

— Ну, пошевелите вы уже, наконец, мозгами, бестолочи! Во-первых, это Машкина бабка, а не твоя и не моя. Во-вторых, открывает отражения опять же Машка, а не я или ты. В-третьих, у женщин с мужчинами одинаковые права. О чём мне буквально полчаса назад госпожа Брусникина и сообщила. Ну и вообще, мне самому это не очень нравится, но ведь мы её в беде не бросим, а будем зорко следить за всем происходящим!

— Интересно, как, — пробормотала я, обмякнув в кресле, словно мячик из которого выпустили воздух. — Ты и представления не имеешь, что в отражении творится, не знаешь даже как туда попасть, не то, что следить за чем-то. Говорила мне мама: Маша, езжай в отпуск на море, отдохнёшь, как нормальный человек... Да где уж мне, как нормальному человеку — приходится пропадать неизвестно где, неизвестно за что. Хм, а может, сказки про мышонка Дементия мне со временем понравятся? И пустыня Сахара — тоже не так уж плохо…

Майор Щербаков коротко глянул на меня, взглядом пресекая разлагающие речи, но тут же капнул на отверстую рану целебным бальзамом.

— Я могу с тобой пойти.

Сквозь кипящее во мне негодование я смогла отправить майору благодарный взмах ресниц. Настоящий мужчина, не то, что некоторые! Лавров внезапно помрачнел и махнул рукой.

— Ага, можешь. Хрен ты можешь. Поговорили и забыли, детки. Машка правильно сказала: мы всё равно не знаем, как в отражение пройти, так что сидим и пьём дальше.

Щербаков раздражённо фыркнул и выхватил из-под носа у Лёнечки бутылку, прежде чем тот успел ею завладеть.

— Достали вы меня оба со своими депрессиями, то одна умирающего лебедя представляет, то другой трагическими монологами изъясняется! Если бы все так кисли, мы бы до сих пор ходили под монголо-татарским игом! Не говорю уже об остальных войнах. Смирно! Лавров! Отставить ухмылки, или заставлю отжиматься, мамой клянусь. Быстро взялись соображать, что к чему и как из данной ситуации выпутаться. А предателей и саботажников буду расстреливать без суда по закону военного времени! Пистолет у меня, кстати, есть.

Мы с Лавровым переглянулись, ошарашенные майорским нахрапом. А сосед-то наш и в самом деле мужик боевой, с таким шутки плохи. Лавров, правда, ещё похорохорился и пробормотал что-то вроде «кто в армии служил, тот в цирке не смеётся», но достаточно тихо, так, чтобы командный состав не уловил ростков бунта. Я тоже подобралась — мне не понравилось замечание о пистолете. Даже, не побоюсь этого слова, насторожило. До такой степени, что в голову робко постучалась светлая мысль. Первая за уже довольно долгое время.

— Ребята, у нас же есть бабушкино письмо, ну то, из чемодана. А в нём ещё какие-то странные вещи. А бабушка Саня тоже умела открывать отражения. Что, если это как раз те предметы, которыми она пользовалась, а?

Странно, но моё предложение не было немедленно заклеймено как злобная ересь. Майор Щербаков странно выпучил на меня глаза и приоткрыл рот.

— А ведь верно, был там какой-то непонятный мусор…

Чёрный маг нехорошо оживился:

— Ага, инструменты тёмной магии... То-то я и смотрю, веяло от этого чемодана тем-то таким нехорошим…

— Это нафталин, — сухо уточнила я. Лавров с презрением посмотрел в мою сторону и пояснил, что нехорошим на него веяло в ментальном плане. Я не сдалась, а возразила в ответ, что нафталин — штука мощная, его и на ментальный план хватит и на физический. Виктор Петрович почему-то заулыбался, словно одно упоминание нафталина доставляло ему радость, а Лавров насел на меня, требуя немедленно предъявить к рассмотрению чемодан и письмо.

— Да ты что! Ты же сам последний его в руках держал! Ещё перед тем, как хрен заговорил! Сам куда-то и засунул, а теперь все шишки на меня сваливаешь.

— Интересно, а на кого же? Ты должна была проследить, куда я этот клятый чемодан задевал!

— Ах, так? Даже «должна»? А не облезете ли вы, молодой человек? Ты сам не ведаешь, что творишь, а я отвечай?

— Кто-то же должен за всё отвечать.

— Но почему это должна быть я?!

— Как самый безответный и слабый член стаи, неясно, что ли? Таких вообще сразу пожирают.

— Подавишься…

Втыкая друг в друга шпильки, мы не сидели на месте, а бодро шарились в поисках пропажи. В жизни бы не поверила, что можно потерять в небольшой и не так уж сильно заставленной мебелью комнате крупный фанерный чемодан! А вот, оказывается, всё бывает, когда в деле замешаны профессиональные силы зла. Виктор Петрович помогал в поисках только морально, курил сигарету за сигаретой, пока я не потребовала немедленно прекратить антиобщественную деятельность.

— Виктор Петрович, сколько можно! Вы же наносите своему здоровью непоправимый вред! И потом, вот вы курите, а мы с Лавровым, как пассивные курильщики, получаем ещё больше вредных веществ, чем вы!

— Говори за себя, — неожиданно обиделся Лавров. Как я поняла, его возмутило определение «пассивный». — Ну а если ты так за здоровье печёшься и хочешь вредных веществ меньше получать, то ничего не попишешь — кури сама. Сейчас мы у майора по сигаретке стрельнем, и всем будет хорошо!

— Не будет мне хорошо, — вздохнула я, вспомнив недавние обличения хрена.

— Хм-м, — благосклонно промычал майор, созерцая меня прищуренными синими глазами. Сигарету потушил (правда, она и так уже была докурена почти до фильтра), поднялся с кресла, прошёл к окну и широко распахнул обе створки. Затрещала под напором грубой майорской силы бумага, которой были заклеены рамы, жалобно пискнули кольцами отброшенные в сторону тюль и шторы.

— Гениально, — развёл руками Лавров. — А мы бы ещё тут полчаса языками лялякали, и всё без толку. А он — вени, види, вици… Блин, это же надо жить в таких хоромах, что здоровенный чемодан в четырёх стенах три олуха ищут и найти не могут!

— Виктор Петрович не олух, он не ищет, — не позволило промолчать мне обострённое чувство справедливости. — И хоромы тут вовсе не при чём, а при чём тот, кто умудрился спрятать здоровенную, массивную вещь в четырёх стенах так, что трое найти не могут!

— Двое, Виктор Петрович же не ищет, — припомнил мстительный Лавров. Пнул ногой кресло. От пинка тренированной черномагической ноги кресло отъехало в сторону, и за ним обнаружился искомый предмет.

— А вы говорили — не найдём, — довольный как кот Лавров первым завладел чемоданом, но Виктор Петрович перешёл из выжидающей позиции в наступательную, отнял чемодан, невзирая на возмущённые крики протеста, и открыл его сам. Мы забыли про споры и препирательство, остервенело кинувшись изучать фанерные недра.

Итак, что мы имеем? Осколки зеркальца. Клубок ниток. Сухая трава. Тетрадка с неуклюжим стихотворением. Кусок мела. И разрази меня гром, если я представляю, как с этим джентльменским набором можно состряпать хоть какое-то мало-мальски приличное колдовство!

Пока Лавров сосредоточенно нюхал и даже пробовал на вкус полуосыпавшиеся сухие травинки из старого пучка, а Виктор Петрович крутил в руках клубок и гневно фыркал, явно без слов намекая, что самое место всему этому — в мусорном ведре, я завладела тетрадкой и отползла вместе с ней в сторонку. А то ведь отнимут, никогда мне ничего не достаётся. Так, что здесь? «Бояться стоит трёх зеркал»... Я прочитала нехитрый стишок три раза подряд прежде, чем меня осенило. От моего пронзительного визга клубок шерсти вырвался из рук майора Щербакова и убежал под диван. Майор хоть и напоминал иногда большого расслабленного кота, за клубочком не кинулся. Гневно обернулся ко мне, намереваясь, видимо, дать серьёзную отповедь, но наткнулся на сияющий от радости открытия взгляд и несколько смягчился.

— Ты что визжишь? Укусил кто?

— И, главное, за какое такое место укусил, — буркнул Лавров, настроенный к ближнему своему не так лояльно. — Ты, Брусникина, из архива увольняйся. Ты разузнай, нет ли у вас в оперном театре вакансий. С распростёртыми объятиями примут.

— Слушайте, — обидно отмахнулась я от Лаврова, будто тот был не зловещим чёрным магом, а безобидным зудящим комариком (Лавров, не привыкший к такому обращению, оторопел). — Слушайте: «Бояться стоит трёх зеркал»…

— Мы читали, — вякнул Лавров, пытаясь укрепить свои пошатнувшиеся позиции, но его ждал второй удар — теперь от него отмахнулся и Щербаков.

— И что?

— Вы дальше слушайте. «Одно под вечер чёрт побрал». Я же именно в таких выражениях вчера и подумала! — и я в сжатой форме, но вполне толково рассказала о вечернем инциденте с пудреницей. Ибо отвалившееся зеркальце так и не нашлось ни вчера, ни сегодня утром. Экстрасенс оживился и потребовал принести искомую сумочку на досмотр.

— Там личные вещи, — попыталась отбояриться я от обыска, но майор был непреклонен. Более того, сказал, что уже был женат, и ничем из содержимого дамской сумочки его не удивишь.

— Или там у тебя что-то очень интимное? Упаковка презервативов для анального секса? Наркотики во флакончике из-под валидола? Нет? Ну вот…

В интересах общего дела я переступила через правила хорошего тона, благо, что ничего из перечисленного майором в моей сумке отродясь не бывало, и требуемое предоставила. О глубине моральной травмы, нанесённой Лаврову, свидетельствовало то, что он не вырвал сумочку из моих рук, прежде чем я успела подать её майору, а смиренно попросил разрешения тоже взглянуть. Майор, вопреки моим тихим чаяниям, разрешение дал, а мне велел продолжать разбор поэтического текста.

— Так… Чёрт побрал... «Одно заплачет и умрёт». Вы были в моей ванне? Лёнь, ты был? Помнишь зеркало над раковиной?

— А что, так и не отмылось? — живо заинтересовался судьбой зеркала Лавров, отвлёкшись от вдумчивого обнюхивания начатой пачки бумажных ароматизированных платочков.

— Нет, даже хуже стало. По-моему, ему конец.

Я не преувеличивала. Зеркало в ванной погибло окончательно, и в этом уже не было никаких сомнений. Да и зеркалом его можно было назвать с большой натяжкой — так, прямоугольник грязного, серого, старого стекла.

Виктор Петрович не поленился подняться и сходить в ванную, засвидетельствовать наши слова. Лавров увязался за ним, припрятав мои платочки в карман. Запах, что ли, так понравился? Странно, вроде, не серой ароматизированы, обычной водяной лилией.

Очевидно, состояние зеркала к лучшему не изменилось, поскольку майор вернулся из ванной задумчивым, в такт своим мыслям кивая головой.

— Интересно девки пляшут. Два попадания из двух. Мария, давай дальше. Лавров, и не стыдно тебе у бедной девушки из сумочки конфеты тягать?

Лавров сказал, что не стыдно. Другого ответа мы, признаться, и не ожидали, поэтому я продолжила чтение:

— А третье третий разобьёт.

— Ага-а, — протянул Виктор Петрович, вынимая из чемодана один из осколков лежащего там зеркальца. Посмотрел на чёрного мага. Тот с видом обедающего кроликом удава сглотнул конфету не разжёвывая, и с места вступил в бой.

— Протестую! Во-первых, я этого зеркала не разбивал, оно само у меня в руках треснуло. А во-вторых, что значит — третий? Почему это я — третий? Почему не Щербаков? Протестую!

— Протест отклоняется, — Виктор Петрович одним властным жестом перекрыл водопроводный кран черномагического возмущения. — Голову готов прозакладывать, что ни у меня, ни у Машки это зеркальце бы не рассыпалось. Тут, видимо, надо было не только руки приложить. Это что касается во-первых. А во-вторых, ты не третий. Ты первый с конца, как и полагается адепту зла.

Я восхитилась недюжинным риторическим дарованием майора. Вот это поставил на место, так поставил, даже Лаврову возразить нечего. Впрочем, тут лучше парня не искушать, лучше читать дальше, пока он молчит.

— Всех отражений им не счесть…

Но там и правда где-то есть…

— Истина где-то рядом, — ввернул словечко повеселевший Лёнечка. Быть первым с конца ему не претило.

— Когда отправишься вперёд,

До дому нитка доведет, — выразительно закончила я чтение, и посмотрела на мужчин. Щербаков непонимающе глянул на свои пустые руки, вспомнил, как обстояло дело, и с кряхтением полез под диван.

— Нитка? Эта, что ли?

— Типа, Ариаднина нить? — разочарованно произнёс Лавров, небрежным движением подталкивая мне переворошенную сумочку и тянясь к красному клубку, словно малое дитя за погремушкой. — Вот это? А я думал, она более того…

— Чего? — обиделась за нитку я. — Хорошая нитка. Видишь, в ней моль? Значит, натуральная, без дураков и синтетики. И потом, нитка крепкая, из трёх скрученная… Ариадна свою тоже сама спряла, и вон как всё отлично вышло.

Объявляя Ариадну рукодельницей, я, надо признаться, была не совсем уверена в своей правоте, ввернула больше для красного словца. Ничего сошло, остальные знали древнегреческую мифологию ещё хуже меня.

— Кто её прял — не суть важно, — высказался по существу Виктор Петрович. — Главное то, что нитку мы разъяснили. В данной системе она является, если можно так сказать, ориентиром на местности. То есть, один её конец должен всегда вести к дому. Допустим так, и не имея иной версии, будем придерживаться этой. Теперь далее. Какую функцию исполняло разбитое зеркальце помимо упоминания в стихотворном пророчестве? И трава тут зачем? Кстати, что это за трава?

Я пожала плечами. Свежую-то не всякую распознаю, не то, что высушенную и такую старую.

— А трава эта волшебная. Перетираешь помельче, скручиваешь из неё косяк, хорошенько раскуриваешь и несколько раз глубоко затягиваешься, — пояснил черный маг. — И тогда тебе одно за одним начинают открываться отражения, истины, стучать в окошко покемоны, телепузики и прочая нечисть. Шучу, не смотрите на меня так злобно. Трава — обыкновенная пижма. Всех её достоинств — моль распугивает. Зачем здесь лежит — представления не имею. Ну вот, теперь круглыми глазами уставились... Ну, разбираюсь я в травах, разбираюсь. И в простых, и в лекарственных. Ну, не знал я, что это такое великое преступление, ну, простите неразумного!

— Не устаю тебе удивляться, — скрепя сердце, сделал Лаврову несколько двусмысленный комплимент экстрасенс. Двусмысленный — потому что не пояснил, приятно ли Лавров его удивляет, или, напротив, неприятно. — Значит, поверим этому исчадию ада относительно пижмы, но отметим для себя, что вполне возможно в этом бардаке с отражениями и у неё имеется своя, немаловажная роль. Выдвигаю первоочередную задачу: проникновение нашего бойца в тыл возможного противника, то бишь, в отражение, с целью поиска специалиста по данному вопросу бабушки Александры Тимофеевны и получения информации от оной, в случае нахождения.

Чёткая формулировка задачи нам с Лавровым очень понравилось. И по полочкам всё разложено, и сама постановка вопроса как-то сразу дисциплинирует и подтягивает. Военный экстрасенс посмотрел на нас исподлобья, словно не ожидал внимания и покорности. Закурил сигарету. Под окнами шумно загорлопанила молодёжная, судя по голосам, компания, на полную катушку грянула торжественная, немного тревожная классическая музыка, глубокий голос завёл арию на иностранном языке.

— Вагнер, — мечтательно произнесла я, вздохнула. — В прошлом году я в Москве на «Летучем голландце» была, мне так понравилось…

— Опять завели свою лабуду! — прервал меня на середине сладких воспоминаний пронзительный женский голос. — Что за дети пошли! Музыку врубают на полную катушку, да ещё муть такую, ей богу, что уши пухнут! Вот я вам сейчас устрою…

Прежде, чем я успела обидеться за Вагнера, невидимая антагонистка классики врубила нечто бухающее, кустарно сляпанное из трёх аккордов, да ещё и с абсолютно неграмотным текстом, читаемым невнятным речитативом двумя гнусавыми мальчиками. Чувствуя, как ум помаленьку заходит за разум, я бросилась к окну, желая лично убедиться в невозможности происходящего.

Молодёжь и впрямь кучковалась на лавочке и слушала Вагнера. А в соседнем подъезде какая-то худенькая тётка средних лет, пыхтя, притащила на лоджию массивный проигрыватель, и, соревнуясь с детьми, включила нечто дискотечное. Молодёжь завозмущалась.

— Ты чё, тётка, типа, сама молодая не была?

— Вообще народ охренел!

— Когда ещё такую музыку слушать, как не в молодости?

— Вот выйду на пенсию, тогда и буду по их отстойному рэпу задвигаться…

— Ну! А у меня бабка от попсы фанатеет, с утра до ночи у себя в комнате «Фабрику Звёзд» крутит, хоть из дому беги!

— Ребята, пошли в парк, тут и не отдохнуть толком. Вот так каникулы и пропадают…

— Кстати, вечером в Дом Музыки завалим? Будет концерт органной музыки. Реально тащусь от Баха!..

— Не вопрос!

Убедившись, что противник бесславно покинул поле боя, и победа остаётся за ней, тётенька восторжествовала, пытку «музыкой для взрослых», прекратила и поволокла технику обратно в дом. Я отлепилась от окна, повернулась к подельникам, внимающим разборке с места, и дрожащими губами попросила сигарету. Щербаков попытался возмутиться и запретить, но посмотрел на меня повнимательней, и сигарету без лишних слов дал и даже сам раскурил. Я с места в карьер смело вдохнула дым, надеясь, что сейчас откину концы и муки мои сразу прекратятся, но ничего страшного не случилось. Ни слез, ни надсадного кашля, как во времена прошлых неудачных экспериментов. Разве что несильно запершило в горле, да ощутимо закружилась голова. Пришлось опять ухватиться за подоконник.

— Я больше так жить не могу. Хватит. Мои нервы не выдерживают. Согласна. Согласна на всё. Отправляйте меня к бабке Сане, я хочу знать, как прекратить это безобразие!

Мужчины, на которых произошедший во дворе инцидент не оказал такого пагубного воздействия, а разве что позабавил, даже удивились горячему желанию Марии Брусникиной записаться в камикадзе.

— Молодца, — похвалил майор Щербаков, крепко пожимая мою малосильную длань. Похлопал по плечу. Единственное, что при этом мне не понравилось — смотрел он как-то жалостно, ни дать, ни взять, как на отправляемую в космос собачку. Лавров высокого женского героизма, казалось, вовсе не заметил — сидел, развалясь в кресле, перекинув через подлокотник обе ноги, крутил в пальцах незажженную сигарету и беззвучно шевелил губами. Не то тайком от экстрасенса злобные черномагические заклятия читал, не то таблицу умножения повторял, для успокоения нервной системы советуют. Впрочем, долго гадать об очередных Лавровских странностях мне не пришлось. Они прояснились, как только Виктор Петрович снова поднял вопрос о процедуре прохода в отраженную реальность. Оказалось, что Лавров только об этом и размышлял, и готов вот так, на гора, выдать несколько пришедших ему в голову вариантов.

— Ну, можно попробовать её туда просто послать.

Мы с Виктором Петровичем посмотрели друг на друга. Изумление, написанное на физиономии майора Щербакова, в той же мере отразилось и на моём собственном лице.

— Послать-то действительно проще простого, — согласился Виктор Петрович. — А куда?

— Как — куда? В зазеркалье это наше, — ответил Лёнечка. Я посмотрела на него пристальнее. Мне не понравился его тон. Обычно Лавров не любил близко сталкиваться с житейской тупостью и ограниченностью, выходил из себя и становился вовсе невыносимым. А теперь даже не одарил задавшего заведомо глупый вопрос своим фирменным презрительным взглядом. Что это с ним? Вообще мальчики после бани и спирта как-то непозволительно расслабились и размякли. — Можно и куда подальше, но Машка такого ничем пока не заслужила. (Тут я аж распахнула от удивления клювик, не ожидая от чёрного мага добрых слов). — Как в баню послали, так и в отражение пошлём. Вдруг получится? Машуля, ты не против, чтобы тебя громко и чётко послали в отражение?

— Если в отражение — то нет, — подумав, решила я, усилием воли пропустив мимо ушей и вовсе тревожный звоночек ласковой «Машули». Попыталась аккуратно прощупать обстановку. — Но ведь чтобы получилось, надо выброс эмоций устроить, сиречь, ссору или скандал, да пояростней. Мы же сами пришли к такому выводу. И потом, кто будет посылать?

— Мы оба, — решил после минутного раздумья чёрный маг. — Двойной посыл — это как-то надёжней. А насчёт настроения ты, куколка, не переживай, сейчас закатим свару — небесам жарко станет... Давай, Виктор Петрович, нахами-ка мне! А уж я отвечу, расстараюсь.

Виктор Петрович критически посмотрел на вальяжного противника по магическому ристалищу. Склонил голову к одному плечу. Потом к другому. Отошёл на несколько шагов, снова присмотрелся. Лавров с подозрением следил за его перемещениями в пространстве.

— Слушайте, господин майор, вы меня фотографировать собрались, или с грязью смешивать? Оперативней нельзя?

— Да что-то в голову ничего не лезет, — озадаченно поскрёб в затылке сосед. — Ты, Лавров, будешь смеяться, но буквально не к чему придраться! Что-то перестал ты меня с прежней силой раздражать, Леонид.

Маг страдальчески закатил очи.

— Всё приходится делать самому! — с обидой в голосе высказался он. На секунду просветлел взглядом, увидев расквашенный потолок — явно вспомнил повод, по которому можно закатить экстрасенсу скандал. Но вместо бурной оскорбительной речи разразился хохотом. Жизнерадостным и (вот дьявол!) абсолютно дружелюбным. Майор посмотрел в том же направлении и закатился от смеха сам. Я стояла у окна и наливалась тихой злобой. Нет, как вам это нравится? Когда надо серьёзно думать и принимать важные решения, эти двое, не переставая, едят друг друга поедом. А когда надо как следует поссориться, они дружески хохочут и только что не обнимаются да брудершафта не пьют! Господи, что за идиоты!

— Слушай, Щербаков, я форму потерял, — Лёнечка буквально захлёбывался от радости. Она бурлила в нём и радужными волнами распространялась вокруг, делая мир лёгким, щекочущим и необычайно весёлым. — Ну не могу… ой, мамочки… не могу озвереть, хоть ты режь меня, стреляй в упор из рогатки... А потоп так и вообще был просто классный... А та соседка, что снизу… — тут Лавров забулькал и чуть не свалился с кресла. Виктор Петрович махнул рукой и принялся утирать набежавшие слёзы. Я смотрела на это безобразие молча и желания посмеяться отнюдь не ощущала. А вот желание как следует настучать им обоим по башке — сколько угодно.

— Парни, вы что, ненормальные? Или так ловко прикидываетесь? Прекратите немедленно ржать!

— Машка, ну смешно ведь! Согласись!

Я пошла на крайнюю меру и грубо обозвала Лаврова кретином. Виктора Петровича не тронула — он всё равно так хохочет, что никого кроме себя не слышит, вылитый глухарь на токовище. Но даже прямая грубость не возымела желаемого результата. Думаете, Лёнечка обиделся? Как бы не так! По-моему, ещё веселее стало. Блин, прямо не чёрный маг, а абитуриент циркового училища на вступительном экзамене по клоунаде.

— Уроды, — грустно сказала я, с отвращением глядя на этот спонтанный «Аншлаг» в собственном доме. — У-ро-ды. Эх, показала бы я вам кузькину мать…

В дверь позвонили. Я не пошевелилась. Развеселившиеся маги отреагировали не сразу. Только после второго звонка Лавров прекратил истерику и, икая, обратился ко мне:

— Это кто там?

— Надеюсь, что психушка за вами бригаду санитаров прислала, — злобно ответила я, пнула кресло, повинное лишь в том, что на нём веселился Лавров, и вышла в прихожую. Повернула собачку замка, шипя и дёргаясь от злости, когда та попыталась застрять на полуобороте, рванула сильнее и распахнула дверь.

Я находилась в таком нервическом состоянии, что даже не предположила, кто бы это мог быть. Хотя, как не стыдно сейчас признаваться, в тот момент страстно желала увидеть какого-нибудь продавца ненужных вещей, или бродячего проповедника, или, на худой конец, Клавдию Андреевну со списком для магазина, чтоб как следует нахамить и таким образом вернуть себе утерянное душевное равновесие. Хорошо, не успела, ибо запал пройдёт, а неловкость останется, красней потом при случайной встрече…

Явившаяся без приглашения женщина была мне абсолютно незнакома. Рыжеволосая, кудрявая, вся в веснушках и пёстром сарафане. Улыбка — от уха до уха, весёлая и на редкость бесшабашная. Этакое оранжевое солнышко с детского рисунка. Сговорились все сегодня, что ли?! За руку женщина держала толстого карапуза лет трёх. Карапуз выглядел насуплено, и только присутствие ребёнка удержало меня от излишней резкости.

— Вам кого? — недружелюбно обронила я.

Холодность приёма ни в коей мере не озадачила весёлую посетительницу. Широкая, лучезарная улыбка стала еще шире и ещё лучезарней. Прямо не женщина, а Чеширский Кот! По стенам прихожей запрыгали солнечные зайчики.

— Мамань, побыстлее бы, — деловито пробасил серьёзный малыш, морща носик кнопочкой из-под низко надвинутого козырька яркой кепки. — На «Смесаликов» опоздаем.

Окончательно ввергая в шок, развязная незнакомка прыснула, ткнула меня в бок пухлым кулачком с ямочками (не больно, но неожиданно!) и, подмигнув, скомандовала:

— Ну, где эти, твои, мужики-то? Зови, давай!

— Виктор Петрович! Лёня-а! — завопила я, отскакивая подальше. Злость разом прошла, словно теткин кулак был иглой, пришедшейся по наполненному раздражением воздушному шарику. И кроме растерянности и огромного изумления иных эмоций во мне не осталось. — Идите скорее сюда!

Те, видать, уловили в моём голосе странные нотки, потому что довольно споро вывалились в прихожую, оба довольные и лучащиеся столь же широкими улыбками, как и неожиданная странная визитёрша. Оба уставились на неё непонимающе, не прекращая дебильно улыбаться. Тётка смотрела на них с любопытством и тоже улыбалась в ответ. Малыш сердито сопел. Я ничего не понимала и только переводила взгляд с одного на другого, а затем на третью. Откуда она их знает? Общая знакомая? Но как, если они сами только вчера познакомились. Ошиблась квартирой? А что тогда стоит и радуется? Ничего не понимаю!

После пары минут молчаливого соревнования по широте улыбок тётка соизволила, наконец, глянуть на меня. Подмигнула.

— Ну, чего, нагляделись? Тогда всего вам, бывайте, дел и впрямь невпроворот. Идём, Кузьма.

И потащила карапуза по лестнице вниз. Тот на нас даже не оглянулся. Я ватной рукой закрыла дверь, и меня наконец-то прорвало. Я осела на пол. Я слабеющей рукой хваталась за дверной косяк. Я сучила ногами и хохотала, как взбесившаяся гиена. Настала очередь мужиков смотреть озадаченно.

— И что это было? — высказал общую мысль Виктор Петрович.

— Видели? — простонала я, счастливо глядя на них снизу вверх. — Хорошо рассмотрели? Это была Кузькина мать! Считайте, что я вам её… показала!

— О-у, — простонал Лавров, пару секунд похватал ртом воздух, словно выброшенная из воды рыба, после чего упал рядом со мной. «Ну, абсолютный дебилизм, — подумала я. — Зато весело-то как!»

Обратно в комнату нас притащил Виктор Петрович. Ещё через какое-то время я смогла выпить стакан воды и разогнуться. От смеха болела диафрагма, зато сами собой прошли злость, усталость, раздражение и страх. Вот вам и великая сила положительных эмоций! Даже тот факт, что ни о каких посылах речь теперь идти не могла, ни капельки не угнетал.

— Всё ясно, — сказал на это Виктор Петрович, выслушав мои соображения. — Лёнькина идея, конечно, хорошая и в какой-то мере верная, но с поправочкой.

Лавров мановением руки разрешил поправочку внести и приготовился её благосклонно выслушать.

— Мы бы с тобой, Лавров, могли хоть сутки напролет собачиться и зубами друг друга грызть — хрен бы что вышло. Даже для ровного счёта — ноль целых, хрен десятых. Потому как сбывается исключительно то, что было в запале сказано Машкой. Мы отдыхаем.

— Почему это? Что за несправедливость? — насупился ревнивый чёрный маг. — Кстати, ты уверен?

— Вполне уверен. Про то, что тебя чёрт принесёт, сказала она, — майор принялся старательно загибать пальцы, а мне стало неловко. — Про то, что хрен знает всё — опять же, Маша. Про книгу…

— Про книгу я сказал, — напомнил Лавров.

— Сказал ты, а она подхватила, — победно осадил его Виктор Петрович. — Про баню — тоже Мария выразилась. Опять же, с твоей корректировкой. Так что ты, брат, на всякий случай, язык всё же придерживай, рыльце-то и у тебя в пушку. Ну, а уж что касаемо Кузькиной матери — ты сам слышал... Видать, сильно завелась тихая наша…

— Сами виноваты, — попробовала оправдаться я. — Ржали, как гусарские кони, бедная девушка от злости сама не своя, а вам и горя мало… Хорошо, что я сильнее не выразилась.

— А хотелось? — с уважением посмотрел на меня Щербаков. Я только молча кивнула. Собственная сдержанность даже в минуты стресса и нервного срыва прибавила мне самоуважения. Лавров снова прыснул.

— Н-да, Кузькину мать Машка нам показала... А чего она весёлая такая была? Я бы предположил, что она сердитая и сварливая, типа вашей нижней соседки.

— Ну, ведь и рассердилась я на вас оттого, что вы оба так легкомысленно веселились в ущерб делу, — предположила я. — Вот и Кузькина мать тоже радостная пришла. А если б вы ссорились, и она явилась бы злая. И показала бы всем…

Лавров подумал, и признал мою правоту. Виктор Петрович под шумок домыслил свои логические выкладки и напомнил нам тот оставшийся без должного внимания факт из откровений хрена, что отражения открыла именно я, с энергетической помощью магического тандема Лавров-Щербаков. Значит, скорее всего, и слово материально в первую очередь для меня.

— А сама себя она послать сумеет вряд ли, — вынужденно согласился Лавров. Ему было жаль терять хорошую идею, но он не был бы Лавровым, если б у него не имелся изрядный их запас. — Тогда поехали далее. Предлагать вам методы Карлоса Кастанеды и дона Хуана я даже не стану…

— Да уж не надо, — содрогнувшись, попросила я. Виктор Петрович широко ухмыльнулся, похоже, для него волшебное слово «мескалито» тоже не было пустым звуком, но я лишь укоризненно помотала головой. Расширять горизонты сознания подобными способами мне вовсе не хотелось. Да, я не возражаю, возможно, с помощью дымка или «травы дьявола» отражения для меня пооткрываются на каждом углу, и я в них войду, и увижу много интересного, но вряд ли это будет именно то, что надо. Да и галлюциногенов, равно как и кактуса пейотля в чемодане бабы Сани, насколько я помню, не было, если не считать таковыми сушеную пижму.

— Я знал, что не оценишь, — пренебрежительно откликнулся Лавров. — Всё-таки, Машка, ты мыслишь крайне узко, квадратными категориями. Ну что же, господа, раз так, то обратимся к классике жанра.

Я напряглась. По моему узкоквадратному разумению, на классику жанра тянул как раз Кастанеда со своими наркотическими фокусами. Интересно, что в таком случае имеет в виду почти профессиональный чёрный маг? Впрочем, Лавров с пояснениями не торопился. Встал, с отчётливым хрустом потянулся всем телом и приблизился к книжному шкафу, пристально разглядывая корешки книг. Библиотека у тётушки была очень хорошая, богатая, к её формированию в своё время любовно приложил руку дядя Серёжа, получивший основу книжного фонда ещё от своего отца, плюс личные накопления самой тёти Таисии, тоже книгоманки со стажем, но я никак не ожидала, что это может заинтересовать Лаврова.

— Кажется, я где-то здесь видел… Ага, вот, — чёрный маг ловко извлёк с полки какую-то книгу, раскрыл её, быстро пролистнул несколько страниц. — Замечательно. Та-ак, — мурлыкая под нос нечто неразборчивое, Лёнечка невежливо оттёр плечом со своего пути майора Щербакова и двинулся в тётину спальню. Мы посмотрели ему вслед. Друг на друга. Одновременно пожали плечами и отправились в том же направлении.

Лавров стоял напротив тётиного трёхстворчатого зеркала трюмо в старинной тяжёлой раме и самозабвенно пытался прочитать отражение книги в зеркале.

— Наверное, Кузькину мать ему всё-таки показывать не стоило, — укоризненно заметил Виктор Петрович, оборачиваясь ко мне. — Наверное, надо было с чего-то более безобидного начинать. Ну, там, где раки зимуют или куда Макар телят гоняет. А то парню, похоже, теперь не по себе…

— А кому сейчас по себе? — нехотя отрываясь от книги и её отражения, возразил чуткий Лавров.

— Ты что там читаешь? — полюбопытствовала я, приближаясь и заглядывая в книгу через лёнечкино плечо. — Варкалось… хливкие шорьки пырялись по наве… ой! Это же «Алиса в Зазеркалье»!

— Умница ты моя, — даже умилился Лавров, без всякого сопротивления отдавая мне книгу. — Майор, специально для офицерского состава поясняю. Это такая сказка. В которой девочка как-то сидела-сидела, скучала-скучала, а потом бац — и ушла в зазеркальную страну через зеркало. Тебе это ничего не напоминает? Никогда с подобной книжечкой не сталкивался?

— Да где уж мне, — хмыкнул Виктор Петрович, задумчиво поглаживая раму тётушкиного трельяжа, словно выгнутую спинку любимой кошки. — Где уж нам, убогим-неграмотным, с такими вещами сталкиваться. Не Пушкина ли сие сочинение, Льва Николаевича?

Так, по-моему, после взрыва положительных эмоций мальчики и впрямь начали быстро приобретать прежнюю прекрасную спортивную форму. Я бы даже сказала, слишком быстро. Значит, надо срочно отсюда сбегать, хоть и в зазеркалье, а то, боюсь, ещё какой казус скандальный выйдет.

— Это потому, что детей у тебя нет, — снисходительно разъяснял тем временем Виктору Петровичу умудренный жизненным опытом Лёнечка. — Не для чего тебе было жить.

— Можно подумать, у тебя их толпы бегают, — фыркнул в ответ экстрасенс.

— А вот этого я не знаю, — бойко отозвался Лавров. — Жизнь вообще надо прожить так, чтобы любой ребёнок на улице мог сказать тебе «папа».

— Тут — сама не понимая как — Алиса очутилась на камине, над которым висело Зеркало. Оно действительно постепенно таяло и превращалось в серебристую дымку. В ту же минуту Алиса шагнула вперёд и спрыгнула с зазеркального камина на зазеркальный пол. Вот так она и попала в Зазеркалье, — вслух читала я из книги Кэрролла. Руководствуясь точной инструкцией, протянула руку, уперлась в холодное гладкое стекло. Постучала по нему. Открывать с той стороны никто не спешил. Тогда я оторвалась от книжки и встретилась взглядом с самой собою. Я смотрела выжидающе и как-то ехидно. И в руке я тоже держала книгу, только в другой руке. Некоторое время я пыталась понять, как это, все-таки, получается, потом опомнилась, помотала головой, тщетно пытаясь вытрясти из неё глупости, и за плечо притянула к себе Лаврова.

— Лёнь, но ведь это же сказка!

Лавров пристально уставился в скифские (если верить хрестоматийному описанию Блока) очи своего зазеркального двойника.

— Интересно, а ты сама где находишься? На страницах популярного журнала «Наука и жизнь?»

— Значит, классический рецепт в данном случае не работает, — я ещё раз погладила ладонью зеркальную поверхность. Результат по-прежнему нулевой, разве что разводы на стекле остались. — Или я не Алиса.

— Или лыжи не едут, или я не Алиса, — промурлыкал Лавров на некий весёлый мотивчик. Любовно подышал на стекло, салфеткой с подзеркального столика разводы стёр. — Разумеется, всё не так просто, куколка. Иначе ни одной девочки уже не осталось, все бы по Зазеркальям гуляли. Рецепт надо немного подправить. Скажем так, применить к местной специфике. Разберёмся, не такие ситуации разруливали.

— Ещё раз назовёшь меня куколкой — получишь в лоб, — пригрозила я.

— И это всё, что ты вынесла из моих слов?! — взъярился чёрный маг.

— Больше ничего дельного ты не сказал, — ловко отбила подачу я.

— Говорите медленнее, я натуральная блондинка, — издевательски развёл руками Лавров.

— Зато нас джентльмены предпочитают, но тебе этого не понять, — я показала Лаврову язык, вполне довольная собой. Виктор Петрович всё это время молча и внимательно нас слушающий, покачивая мудрой седовласой (в образном смысле) головой, взял за одну руку меня, за другую Лаврова, всё так же молча развёл по разным углам, где велел стоять смирно и подумать о своём поведении. От неожиданности мы даже спорить не стали. А сам полистал отнятую у меня «Алису». Критически оглядел тётушкино зеркало. Зачем-то проверил наличие пыли на подзеркальнике. Поцокал языком и принялся изгибать боковые створки трельяжа под разными углами.

— Добрый я ещё слишком. На горох вас коленками ставить надо. Молодо-зелено, — снисходительно выговаривал он нам, следящим за его действиями из своих углов, разинув клювики. — Никакой фантазии у детей. Написано — прошла сквозь зеркало, они и ломятся в закрытую раму. Хотя рядом отличное настежь распахнутое окошко. Когда гадают на жениха с помощью зеркала, и оттуда является некто, играющий роль суженого-ряженого, каким путём он приходит?

— Через зеркальный коридор! — хором взвыли мы и бросились к творящему бытовую магию Виктору Петровичу. Я, не добежав, остановилась в паре шагов от зеркала и жадно уставилась в глубины длинного манящего коридора. По телу пробежала зябкая дрожь, и мне вдруг стало по-настоящему страшно. Я с раннего детства старалась избегать таких коридоров, всегда улепётывала, когда кто-нибудь из взрослых пытался показать мне интересное оптическое явление, а, став постарше и посознательней, ни разу даже не пыталась погадать на зеркалах. Причем тогда я о своих феноменальных талантах и почти интимных отношениях с миром отражений ещё не знала. Но сделанный Виктором Петровичем коридор бил все прошлые рекорды по наведению на Брусникину паники. Глядя в него, я ощущала головокружительную тошноту, отвращение и острейшее желание немедленно туда шагнуть. Даже рукой за спинку тётиной кровати для подстраховки ухватилась. Не значит ли это, что у нас, наконец, что-то получилось?

Не в добрый момент вспомнился старый французский фильм Жана Кокто, «Орфей». «Зеркало — это дверь, через которую приходит смерть», — говаривал один из героев этого фильма.

— Птица поёт с помощью пальцев. Один раз. — Пробормотала я радиопозывной смерти, и ухватилась за спинку кровати второй рукой.

Вопреки ожиданиям, вместо триумфа меня обуяла паника. Почему? Да потому что дело резко перешло из стадии теории в стадию практики, а я оказалась к этому совершенно не готова. Быстрый мыслею аки Гермес Лавров скоренько сложил два и два, издал торжествующий вопль и радостно влепил майору по спине. У него-то реакция была как раз правильная.

— Класс! Щербаков, чуешь, какая энергия оттуда прёт?! У меня аж мороз по коже и в животе ёкает, со мной такое только пару раз в жизни было — на месте силы на одном древнем капище и когда я ради эксперимента кое-каким интересным снадобьем через вену задвинулся. Как думаешь, её, энергию в смысле, можно оттуда качать?

— Иди ты, — даже испугался майор Щербаков. Сам на творение рук своих он смотрел с недоверием, на всякий случай ожидая пакостей. — Ещё неизвестно, что это, а ты накачаешься, экспериментатор, и превратишься в какого-нибудь Человека-Паука... Тут, по уму, блоки надо ставить и крепкие.

— Вот такие, как ты, и придумали в своё время инквизицию, — страшно заклеймил соседа Лёнечка. От причастности к аномальному явлению его так и подбрасывало в воздух. Пулей пронёсся мимо меня в зал, вернулся оттуда с тетрадкой, клубком и связкой пижмы. Пижму с тетрадкой бросил на подзеркальный столик, сам пал на колени и принялся крепко привязывать один конец нитки к ножке трельяжа. Хм, вроде, так делают, когда какая-нибудь вещь теряется, привязывают нитку и просят домового помочь, — думала я, внимательно наблюдая за его действиями. — Но он-то что потерял?.. Тут Лавров труд свой завершил, с колен поднялся и всучил весь остальной клубок мне в руки, соединив, таким образом, меня и тётино зеркало. Тогда-то я поняла всю глубину его замысла, но было уже поздно.

— Ариаднина нить — так Ариаднина нить, будем последовательными. Крепче клубок держи, ворона белая, не дай бог, посеешь — тогда уж ничего не пожнёшь, — проинструктировал меня Лавров. — Виктор Петрович, а всё-таки, что с пижмой-то делать? Может, запалим, пусть тлеет для создания настроения, типа индийских благовоний?

— Можно, — поколебавшись, признал Виктор Петрович. — Опять же на всякий пожарный. Кто её, эту пижму знает, травы — материя тёмная. Ну-ка, отломи мне пару стебельков…

Выданными Лёнечкой стебельками он распорядился несколько странно — словно заправский фокусник извлёк откуда-то булавку и приколол сухостой мне к вороту платья на манер розы на вечерний туалет.

— И на раму стебелёк-другой повесь, вроде как чеснок от вампиров.

— Зачем? — пискнула я. Мне ответили, что из соображений всё того же всякого пожарного. Дескать, бережёного бог бережёт, и чёрт сторонкой минует.

— Маша, а ты не отвлекайся, не отвлекайся. Думай о бабушке, об Александре Тимофеевне... Как бабушки фамилия? Кольцова? Ага. Так вот, помни о том, что ты идёшь к ней и именно к ней, ясно?

Я сказала, что ясно, и принялась рассеянно вспоминать название деревни, в которой обитала бабушка Саня. Название это я слышала от дяди Серёжи. Такое забавное, но звучное, с птичкой связано… Жаворонки? Нет. Воробьишки? Тоже не так. Мешали сосредоточиться на воспоминании доморощенные чародеи, да и вообще, всплеск магической активности несколько напрягал. Но вот до какой степени напрягал, я поняла, только когда товарищи схватили меня в четыре руки и установили напротив зеркального коридора.

— Ну, Мария, удачи! Не подведи, родная!

Нервно сжимая в пальцах клубок, я застыла напротив зеркала, элегантно украшенная сухой полуосыпавшейся пижмой и чувствовала себя редкостной дурой. Представители магических конфессий стояли за моей спиной (Лавров, по традиции, за левым плечом, Щербаков, олицетворяя силы добра, за правым) и даже имели наглость меня в неё подталкивать. Я же вросла ступнями в пол, пустила корни как можно глубже и на подталкивания не реагировала.

— Эй, погодите, вы же не хотите всерьёз, чтобы я туда пошла?

Оказалось, именно этого они и хотят.

— Но это бред, нонсенс! Невозможно пройти сквозь зеркало!

А вот, по их мнению, вполне возможно.

Я снова осторожно заглянула в зеркальный коридор, и вдруг словно в себя пришла. Какая ерунда! Я ведь прекрасно знаю, что ничего не получится. Максимальный эффект от этого коридора — голова закружится, если долго в него смотреть, и гарантированный ушиб о стекло, если я в него сдуру ткнусь. Эти двое, за моей спиной, просто оба с приветом, повёрнутые на мистике неудачники, но я-то ведь разумная, нормальная, даже скучная и чуждая любым аномалиям женщина. И если кто-то должен опустить их с небес на землю, то я сейчас это сделаю.

— Ну, хорошо, смотрите.

«А деревня-то называлась Рябчуки».

Я протянула руку, затем вторую, перешагнула туалетный столик, сбив краем юбки несколько флакончиков и баночек, и ушла в зазеркалье.

От автобусной остановки до поворота на деревню ходу было всего несколько минут. Шагала я не спеша, кругом осматривалась, обмахивала пылающее лицо сорванным по пути листом лопуха. Перед этим, честно признаться, минут десять тупо просидела на скамеечке, под навесом остановки, глотая ртом тёплый воздух и судорожно выкатывая глаза. Я так и не смогла понять, что же со мною произошло — ни в тот момент (ну, положим, в тот я вовсе ничего толком не понимала), ни впоследствии, когда пыталась переварить и осмыслить безумные события тех нескольких памятных дней. Был коридор с туманными серыми стенами, узкий и одновременно широкий. Были в этих странных не дымчатых и не стеклянных стенах повороты и ответвления. А вот страха не было, как не было прочих эмоций — радости от неожиданно удавшегося дурацкого опыта или тревоги по поводу того, куда я загремела. Не было света, но не было и темноты. И не было времени. Даже та мысль, что здесь нет ВОВСЕ НИЧЕГО, кроме меня самой, не вызвала неизбежного ужаса либо душевного дискомфорта. Не уверена, была ли там и я. И существовала ли вообще? Единственное, что привязывало к реальности и убеждало в том, что я не просто приснилась Черному Королю, это пресловутая Нить Ариадны. Она исправно тянулась за мною через запредельное пространство и вытянулась в некую реальность, в которую я вывалилась, пройдя одним из боковых ответвлений несуществующего коридора. Свернула тоже по чистому наитию, куда ноги понесли.

Ноги оказались умнее меня. Первое, во что вперился мой полубезумный взгляд, было написанное от руки и изрядно выцветшее на вольном ветру и солнышке расписание движения автотранспорта от деревни Рябчуки до райцентра. Тот тоже фигурировал в рассказах дяди Серёжи — восьмой раз подряд перечитывая расписание я тихо, равномерно икала и вспоминала байку о том, как дядя Серёжа и его друг Сенька Лучкин тайком ездили в этот самый райцентр смотреть кино про Фантомаса, и как гоняла их потом крапивой бабка Саня. Причём, не разобравшись, обещала наподдать и Фантомасу, если он наберётся наглости заявиться в их деревню с ответным визитом. И ей верили…

Однако пора вернуться с небес на землю и здраво подумать, что делать дальше. Ну, настолько здраво, насколько это у меня выйдет. Если всё получилось именно так, как мы нафантазировали, то я в данный момент нахожусь в неком отражении реального мира, что само по себе противоречит здравому смыслу. Стоп, об этом думать нельзя. Соответственно, надо как можно быстрее найти бабушку Александру Тимофеевну, пока здравый смысл в мироздании не опомнился и не прихлопнул меня вместе с этой нереальной реальностью, которой не может быть. Правда, здорово придумала? А чтобы ненароком не свихнуться окончательно (не принимая в расчёт той возможности, что я уже свихнулась, и сейчас лежу в психбольнице, привязанная к койке, и самозабвенно галлюцинирую), про всякие там отражения думать не буду. Ни в какое зеркало я не уходила. Я приехала в деревню на рейсовом автобусе в гости к пожилой родственнице. Поэтому и искать её буду так же, как сделает это любой нормальный человек, попавший в незнакомое место. Спрошу дорогу. Хотя бы вон у тех симпатичных бабушек, которые сидят на лавочке возле зелёного забора и о чём-то своём, девичьем, чирикают.

— От, подумай, Егоровна, не растёт у меня клубника, хошь ты плачь над нею, хошь рыдай!

— А зачем же ты её плёнкой накрыла?

— Да чтоб на глаза она мне пореже попадалась.

— Это что! Я вот не знаю, что с петухом делать. Клюётся, гад, слов не понимает! Зарежу я его.

— Курочек жалко. Как же они без петуха будут?

— Курочек ей жалко! А меня тебе не жалко? Правильно, Егоровна, в суп его! Я к тебе ходить боюсь, от твоего ирода пернатого даже палкой не отобьёшься!

Старушка, пожалевшая курочек, собралась, было, выступить с очередной речью в защиту злобного петуха, но тут бабушки заметили меня. Разом прекратили свой жизнерадостный трёп и воззрились не просто с интересом, а даже с некоторой надеждой. Очевидно, им было скучно, а я обещала внести в привычное течение размеренной сельской жизни некую оригинальную свежую струю.

— Добрый день, — я не без трепета завязывала разговор с зазеркальными («Стоп! Мы же договорились — никакого зазеркалья!») аборигенами. Всё-таки, кто его знает, какие тут обычаи и нравы, после чудесных перемен с нижней соседкой я уже ничему не удивлюсь. — Э-э… Хорошая сегодня погода.

Классика не подвела. Старушки закивали и поддержали светский разговор.

— Что ж хорошего-то? Вторую неделю дождей нет. А ведром тоже особо не наполиваешься. Того и гляди, всё на огороде под корень посохнет.

— А в городе так и вообще дышать нечем, — грамотно перешла на нужную колею я. — Вы не подскажете, где Александра Тимофеевна Кольцова живёт?

Бабушки разом забыли о погоде и дружно уставились на меня. Я занервничала. Внимание пенсионерок настораживало и даже нервировало.

— Э-э... А в чём дело? — первой не выдержала я.

— А ты Александре Тимофеевне кем приходишься? — вопросом на вопрос ответила самая бойкая из старушек.

— Внучкой, — неуверенно ответила я и даже развила тему, — то есть внучатой племянницей. Я о ней только недавно от… дяди узнала. Вот, решила навестить.

— Ах, навестить…

Лица бабушек сразу приобрели некое дежурное скорбное выражение. Но примешивалась к этому выражению всё та же настораживающая многозначительность.

— Опоздала ты, племянница, — выразила общее мнение всё та же разговорчивая бабушка. — Померла Александра Тимофеевна, земля ей пухом. Уж две недели, как померла.

— Да три дня отходила, — как бы в сторону пробормотала её соседка. При этом она так косила глазом на меня, что было понятно — на самом деле реплика была адресована вовсе не в сторону. Остальные старушки неискренне зашикали. Я покорно заглотила наживку.

— Это как — три дня отходила? В каком смысле?

— Ни в каком, ни в каком, — отмахнулась старая интриганка и без паузы продолжила. — Нечистая она была, вот душа её и не могла отойти.

— Ну, зачем ты так, Егоровна, — встряла бабушка с краю лавочки. — Вишь же, племянница внучатая, переживает, небось… Ты вот расскажи ей, как крышу разбирали!

— Да что тут рассказывать, нехорошо покойника недобрым словом поминать… А Тимофеевна как есть три дни маялась. В голос, поверишь ли, кричала. Всё просила, чтоб ей кто-нибудь руку дал. Понятное дело, хотела силу свою скинуть. Дураков, конечно, не нашлось, на радость-то такую. Тогда сосед ейный и додумался, крышу с мужиками над кроватью разобрали, чтобы, значит, дыра получилась, тогда Александра и упокоилась. Да оно дело известное, дед Чумаков с того края деревни когда преставился, та же петрушка происходила. Он же, Чумаков-то дед, на полную луну в чёрного козла оборачивался. Да, да, чего ты головой мотаешь! Своими глазами видела. Шла домой ввечеру, засиделась за чаем у этой вот самой Анны Евстратьевны, она не даст соврать («эта вот самая» Анна Евстратьевна с края лавочки согласно закивала). А тут, понимаешь, в аккурат черёмуха цвела, запах такой — аж голова кругом. Ну, я и не сдержалась, чихнула пару раз. А мне в спину: «Будь здорова, мол, Егоровна»! Я оборачиваюсь, а там никого. Только козел чёрный стоит, кудлатый такой, на боку репья, морда наглая. Сам ветку жуёт, а сам глазищами так на меня косит... Ну, точно дед Чумаков!

Анна Евстратьевна снова радостно закивала, а третья бабушка праведно вознегодовала.

— Окстись, Катя! Ты что городишь! Ни в какого козла он не оборачивался! Выдумает тоже, сплетница старая... В петуха он оборачивался, это да, а никаким козлом и не пахло! И крыши над ним не разбирали. К ему как раз на кончины племяш из города приехал, так дед Чумаков ему силу свою темную и скинул!

Тут бабушки снова умолкли и уставились на меня. Мне стало неуютно.

— Н-ну.. Спасибо вам за интересные рассказы. Всего хорошего. Пойду я, раз такое дело, на автобус обратный успеть надо…

С этими словами я круто развернулась и почти бегом припустила туда, откуда пришла, спиной ощущая ненасытное до сенсаций пенсионерское внимание. От внимания удалось скрыться за поворотом, где высилось гордое раскидистое дерево. Я присела на лавочку, очень удачно под деревом нашедшуюся, и перевела дыхание. Первый блин, как и полагается, вышел комом: Александра Тимофеевна умерла, поговорить с нею так и не удалось. С другой стороны опыт можно считать вполне удавшимся — я всё-таки попала туда, куда надо, пусть даже и не в то время. Значит, надо просто попробовать поискать отражённую бабушку Саню ещё.

Я поморщила, быстро потёрла глаз. Вот уже пару минут что-то мешает и режет, ресницу, что ли, загнала? Сунула руку в карман, вытащила платочек и зеркальце, оттянула веко и принялась рассматривать слегка покрасневший глаз. Я вытаскивала из уголка глаза ресничку, и даже руки у меня не дрожали, хотя где-то в подсознании уже бился и издавал пронзительные вопли звоночек тревоги. И всё-таки я аккуратненько разобралась с коварной ресницей, убрала платок и только после этого сообразила, о чём верещал этот противный сигнальчик. Зеркало, которое я держала в пальцах, было тем самым, что пропало не далее как вчера вечером с моей пудреницы. То самое, которое «побрал чёрт». Во избежание ошибки я дотошно исследовала зеркальце со всех сторон. Ошибка исключается — во-первых, название косметической фирмы на крышечке золотыми буквами прописано и последняя буква полустёртая. А во-вторых, вот в уголке пятнышко от лака для ногтей — сама нечаянно капнула и плохо оттёрла. И, в третьих, не было у меня с собой этого зеркальца, голову готова прозакладывать! Платочек носовой был, а зеркала не было!

Я помотала головой, почесала в затылке. Перевернула крышечку от пудреницы зеркальной стороной и снова полюбовалась на свою изумлённую физиономию. Н-да, хороша — щёки красные, рот раззявлен и глаза по пять копеек… Собственные глаза таращились на меня с крайне глупым выражением. Посмотрела я в них попристальней и поняла, что взгляда от чёрных точек зрачков отвести не могу. Голова закружилась, замелькали перед глазами серебристые точки. «Как бы сознание не потерять, бывало со мной такое!» — испуганно подумала я, несколько раз глубоко вздохнула, зажмурилась. А когда открыла глаза, обнаружила себя в знакомом коридоре безвременья. Удачно нашлось пропавшее зеркальце, ничего не скажешь. Я как раз старательно отгоняла от себя мысль о том, каким образом смогу из отражения выйти, и вдруг — на тебе! Даже настораживает. Хотя, и об этом сейчас думать не стану. Всё после, всё после, когда буду дома.

Нить исправно привязывала меня к ускользающему существованию, и вывела к очередному повороту. А поворот вывел к знакомой уже деревенской улице, где сидели на лавочке у забора знакомые уже бабушки и обсуждали вечные темы. Поначалу я даже решила, что попала туда же, куда и в первый раз, но, судя по тому, что старушки меня не узнали, и смотрят с вежливым любопытством, как на незнакомого человека, нитка не подвела, просто такое вот похожее отражение попалось. Ан нет, есть и отличия. В тот раз забор другого цвета был, и вон, в десятке шагов, куча песка свалена и трое ребятишек в нём копаются.

— Девонька, а ты чья же такая? — бесцеремонно поинтересовалась бабушка, в прошлый раз поведавшая мне историю о вежливом чёрном козле по фамилии Чумаков. Я глубоко вздохнула и, придерживаясь выбранной ранее политики врать по минимуму, чтобы потом не путаться в собственном вранье, на одном дыхании выдала прежнюю историю. И, кажется, зря. Что-то у бабушек опять физиономии слишком ехидные. Анна Евстратьевна с краю лавочки поглядела на подружек и тоже заволновалась.

— А чиво? Чиво она говорит-то?

— Она говорит, Евстратьевна, — громко и разборчиво повторили ей, — говорит, что к Александре Тимофеевне Кольцовой из города погостить приехала. Мол, внучка.

— Кто внучка?

— Вот и мы думаем — кто внучка?

— А что, нет у вас такой? — робко мяукнула я, хотя и понимала умом, что лучше бы мне сейчас всё-таки помолчать.

— Одна есть, — бабушка глядела на меня поверх очков взглядом Мюллера. — Вон она, Александра Тимофеевна Кольцова. Ну, куда ты глазеешь-то? Вон, Гришке Макаркину на голову ведёрко песку высыпала…

— Санька, басурманка ты этакая! — вскинулась её приятельница и даже на лавочке подскочила. — Ты что же это делаешь! Всё мамке скажу! Гришенька, внучек, а ты что же смотришь!

— Ой, — только и смогла произнести я, тупо глядя на чумазую малышку, азартно закапывающую в песок страшно довольного белобрысого Гришку. Кажется, опять осечка. В самом деле, тут призадумаешься, кто из нас внучка — я или девчонка пяти лет. А это значит, что пора отступать.

— А, ну я, значит, деревней ошиблась! — бодро объявила я поедающим меня глазами пенсионеркам. — Пойду дальше. Всего хорошего, до встречи.

Последнее вырвалось как-то непроизвольно. Не то, чтобы мне так хотелось снова встретиться с этими бабушками, просто что-то подсказывало — от судьбы не уйдёшь.

Отступление прошло по уже проверенному сценарию. Быстрый вираж за дерево, игра в гляделки с зеркальцем, короткая дурнота и серый коридор. Пальцы привычно наматывают на клубок грубую нитку, а голова столь же привычно думает о бабушке Александре Тимофеевне. Хм, и чего я так нервничала и переживала? Ничего страшного в этих путешествиях по зазеркалью нет!

Лавочка со старушками оказалась на прежнем месте.

— Здрастьсе, бабушки, — наглея прямо на глазах, первой поприветствовала уже знакомых пенсионерок я. Третий раз их вижу, практически, старые приятельницы, чего тут церемониться.

— Здорово, — подумав, поприветствовала меня всё та же самая шустрая старушка, ежели не ошибаюсь — Екатерина Егоровна. — Ты откуда? Что-то я тебя раньше у нас не видала…

— Внучка я Александры Тимофеевны Кольцовой, — бодро представилась я, не спеша разуверить собеседницу относительно того, что эта наша встреча — первая. — Из города на каникулы к ней приехала. Дома она, кстати, бабулечка моя?

Нет, прав всё-таки Лавров — правда до добра не доведёт, пора с ней завязывать. Бабушки уставились на меня как-то вовсе нехорошо. По-моему, даже в первые разы так не смотрели. Оценили всё — от осыпавшейся пижмы у ворота платья, до растрёпанных волос, щедро перемешанных с хвоей и вчерашней ссадины на коленке.

— Внучка, да? Из города? — зловеще уточнила бабушка. — Это хорошо, что из города. Только ты, внучка, учти, Александры Тимофеевны Кольцовой нет,

— Вышла куда? — наивно полюбопытствовала я, уже чуя запах палёного, но всё ещё полагая, что это горит сельсовет, а не мои шансы на благополучный исход дела.

Бабушки неприятно захихикали и начали отодвигаться от меня, не вставая со своей лавочки. Прямо, чудеса пластики человеческого тела изобразили. С подобной реакцией мирного населения я тоже столкнулась впервые.

— Ага, вышла. Вся. Нет у нас Александры Тимофеевны Кольцовой.

Я сразу поскучнела и даже досадливо притопнула ногой.

— Неужто опять померла?

Хм, я уже попадала в такую реальность, не там свернула, что ли и забрела в одно и то же отражение повторно? Да нет, всё-таки в первый раз было немного не так. Однако… Упс! По-моему, не стоило так откровенно и прямолинейно свои мысли при посторонних выражать. Сама понимаю, вырвавшаяся у меня в сердцах фраза звучит странно. Что, например, значит это «опять»? Брякни кто-нибудь такое при мне, я бы призадумалась, а стоит ли продолжать общение с этим человеком? Вон, и бабушек, смотрю, та же мысль посетила. Вылупили на меня в упор глазыньки свои подслеповатые, ротики раскрыли, а руки с семечками так на полпути и застряли. Даже как-то неловко начинаешь себя чувствовать. Однако моя собеседница, как самая стойкая, и глазом не моргнула. Цыкнула на глуховатую Анну Евстратьевну, тревожно требующую со своего края лавочки повторить ей, «чиво» я сказала, посмотрела на меня так ласково, что захотелось убежать, и почти пропела:

— Бог с тобой, красавица. Зачем же — померла?

— А как же? Вы сами сказали — нет её…

— Нет её. А вот как же тогда — это, доченька, у тебя спросить надо. Нет у нас в деревне Александры Тимофеевны Кольцовой. Александр Тимофеич Кольцов есть.

— А-а-а… — не смогла даже взвыть я. Сил на полноценный вой не хватило — только на слабенький щенячий скулёж. Тупо посмотрела на клубок в своих руках. На бабок, наслаждающихся встречей с абсолютно сумасшедшей девицей, которой долго-долго можно будет потом перемывать кости и со вкусом рассказывать о ней всем знакомым и незнакомым. И, тем не менее, я уже научилась держать удар. Сухо откашлялась и уточнила название деревни. Название с требуемым совпало. Тогда я окончательно плюнула на правила приличия и окончательно осчастливила старушек, спросив, какой у них тут год. Старушки с восторгом ответили. В итоге каждый из нас получил важное знание — бабушки о том, как выглядит настоящий псих, а я — что с отражением я опять промахнулась, и на этот раз просто грандиозно. Вместо бабки Сани нашла деда Саню. Интересно, с ним имеет смысл заводить доверительную беседу об отражениях и магии? Наверное, нет. Дед — деревенский ведьмак — это даже для отражения чересчур. Значит, отступаем.

Следующие минут пять я, скрывшись от взоров бабушек, в бессильной злобе пинала лавочку под деревом и успокоилась лишь когда основательно отбила ногу. Только после этого, обуздав раздражение физической болью, несколько успокоилась. Ведь, собственно, ничего страшного не произошло. Да, такими темпами я могу искать необходимое отражение хоть до скончания века. С другой стороны, еще неизвестно, с какой скоростью идёт здесь время. Возможно, для меня в данном конкретном случае и столетие — не величина. Порядком надоели эти старушки, зато я на них практику общения с людьми без психологов отточу так, что навсегда забуду о всех своих комплексах и природной застенчивости. Так что нечего махать ногами и крушить ни в чём не повинную скамеечку, а лучше сесть на неё и подумать, как мудро говаривал папенька Индианы Джонса.

Так я и сделала. Села. Выдохнула. Посетовала, что не захватила с собой сигарет. Ей богу, сейчас не отказалась бы! Вернуться, что ли, всё-таки к деду Сане и у него табачку стрельнуть? Лаврову бы такой ход понравился. А что это мне, позвольте спросить, Лавров вдруг вспомнился? Тьфу ты, сгинь-пропади, бесовское наваждение! Знак это, видать, дескать нечего рассиживаться, когда дело стоит, а то явится мохнатый-рогатый, подцепит на вилы и в ад утащит…

Немного развеселившись, я совершила уже привычный ритуал игры в гляделки с самой собою и вернулась на почти родную уже исходную позицию. На этот раз исходная позиция удивила — на улице накрапывал дождь, небо обиженно хмурилось и норовило вот-вот разразиться настоящим ливнем. Я прибавила шагу. Бабушек на знакомой лавочке у забора тоже не оказалось, разве что пробежала по двору старушка в плаще, сгоняя в сарай курочек — по-моему, Егоровна, но я даже заговорить с ней не успела. Дождь становился сильнее. Народу на улице не было, и спросить про Александру Тимофеевну решительно не у кого. Зябко обхватив себя за плечи — прохладно под дождиком да в лёгком сарафане — я шагала по улице и не знала, что делать дальше. Убираться отсюда в какое-нибудь отражение, где погода получше? Хм, да ведь так и на зиму нарваться можно, мы о такой вероятности не подумали. Или всё же сначала здесь порыскать? Можно зайти в какой-нибудь дом и спросить у хозяев, где живёт Кольцова. Только надо такой дом выбрать, чтоб собачки не было, боюсь я их…

Словно в ответ на мои мысли прямо из-под ног раздался такой заливистый собачий лай, что моё нежное сердце охотно и радостно ухнуло в пятки. В считанные мгновения я отскочила от забора, на который неосорожно оперлась, и, кажется, вовремя сделала — между досками просунулась лапа, за ней косамытый рыжий нос. Собака недвусмысленно собираласть цапнуть нарушителя частной собственности, чтобы впредь неповадно было. Я отступила ещё на шаг, быстро окинула взглядом забор. Дыр и лазеек е видно, значит, собака до меня не доберется.

— Ну, что ты ругаешься? Ухожу уже, ухожу. И не хотела я вовсе твой забор трогать.

Рыжий нос сердито чихнул, тявкнул ещё пару раз и скрылся за забором.

— А вообще, понимаю, должность у тебя такая. Хоть это и невежливо — вот так сразу на людей кидаться. Вон, шустрый какой, небось всё знаешь. Нашёл бы мне лучше Александру Тимофеевну Кольцову.

— А зачем тебе Александра Тимофеевна понадобилась?

От неожиданности я икнула и снова попятилась. Только через несколько секунд позорного страха удалось сообразить, что заговорила со мной вовсе не сердитая собака, а появившаяся на крыльце дома женщина.

Высокая худая старуха в мужском пиджаке поверх серого платья, пристально и недобро рассматривала меня с высоты трёх ступенек. Выправка у бабушки была что надо, прямо офицерская, а вид не менее сердитый, чем у её собачки. Да, такой особо лапши на уши не навешаешь — мигом раскусит. Однако, попробовать всё-таки стоит.

— Э-э… Добрый день. Извините, пожалуйста, за беспокойство. Мне бы Александру Тимофеевну…

— Слышала уже, — нелюбезно откликнулась старуха. — Чего надо-то?

Холодный дождь к тому моменту существенно подсократил мои запасы терпения и такта. «Не люблю пенсионерок!» — решила я. Вспомнились сразу и местные бабушки-сплетницы, и соседка Клавдия Андреевна. «Очень не люблю!». Последним напряжением моральных сил я удержала в себе возмущённую отповедь в стиле «А какое ваше дело», и сухо, официальным тоном изложила прежнюю версию о внучке. Противная старуха на крыльце скрипуче хмыкнула и издала некий невнятный носовой звук. На этом её показательное выступление закончилось. Бабка молчала. Я тихо сатанела. Глухая она что ли, карга старая? Может, ей погромче повторить?

Громкая версия моей истории заставила нервную собаку разразиться второй порцией звенящей истерики. Бабка и глазом не моргнула. Я совсем собралась плюнуть и уйти отсюда куда глаза глядят — желательно, очень далеко, так далеко, чтоб дороги обратной не найти, когда старуха цыкнула на свою злобную дворняжку.

— Тихо, Шмель. Ну, кому сказала? Эй ты, внучка, поверни там, на калитке, щеколду и проходи.

— За… зачем? — тупо спросила я, сообразив вдруг, в чём дело.

— Затем. Познакомимся хоть, по-родственному. Меня Александра Тимофеевна Кольцова зовут. А тебя как, что-то я запамятовала…

— Маша, — пробормотала я, деревянными пальцами нашарив щеколду и до конца ещё не поверив в происходящее. — Я вам всё сейчас объясню…

— Через забор объяснять будешь? — полюбопытствовала язвительная бабка Саня («Так вот она, оказывается, какая!»). — Входи, говорю. Шмеля боишься? Он не тронет. Свои, Шмель, свои.

Рыжий низкорослый клубок клочковатой шерсти бросился мне под ноги, но не успела я испугаться, как шумно обнюхал ноги, поворчал для приличия и тут же увязался следом в дом. Хозяйка собаку турнула, сама же вошла за мной, прикрыла дверь и снова принялась сверлить пристальным взглядом. Глаза у неё были совсем светлые, словно выцветшие, холодные и умные. Я глубоко, с присвистом вздохнула и, не дожидаясь понуканий, начала рассказ. Сперва запинаясь и подбирая слова, постепенно раздухарилась, и честно выложила всё, как есть, с того момента, как получила тревожную телеграмму и до того, как вошла в зеркало в тётиной спальне. Да, рассказ звучал как бред сумасшедшего, и бабушка Александра Тимофеевна имела все основания вышвырнуть меня за дверь или скормить Шмелю. Я бы даже её поняла. В самом деле, является совершенно незнакомая девица, сначала называет себя внучкой, а потом несёт какую-то ахинею... Гнать в три шеи и креститься после этого! На этой радостной мысли фонтан моего красноречия иссяк. Я закончила своё повествование жалким «вот, приблизительно так», за высказывание это немедленно себя возненавидела и умолкла. В тишине стало слышно как сопит за дверью и царапает притолоку хитрый Шмель. Бабка Саня покачала головой, ни к кому конкретно не обращаясь, весомо обронила «Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие!» и прошла мимо меня к печи. Загремела заслонками, вроде как даже начала песенку какую-то намурлыкивать. И вдруг совершенно будничным тоном, не поворачиваясь ко мне, сказала:

— Значит, не выбросил Серёнька чемодана моего? Сохранил память по бабке?

— Сохранил... Ой, — опомнилась я, — вы мне верите? И не думаете, что я с ума сошла?

Бабка Саня снова непередаваемо фыркнула.

— Да чего уж тут… Знакомо мне это дело с зеркалами, будь они неладны.

— Александра Тимофеевна, голубушка, — взмолилась я, трагически заламывая руки, — ведь на вас вся надежда! Помогите! Объясните, что теперь делать-то?

— Ты сядь, — баба Саня вздохнула, придвинула ко мне табуретку, с которой я вскочила в запале. — Сядь. Молока хочешь?

— Не знаю, можно ли пить зеркальное молоко, — прошептала я, послушно опустилась на табурет, обессиленная вспышкой эмоций. — Не повредит ли оно тебе, Китти?

— Не повредит, — хмыкнула бабка Саня. Поставила передо мною объёмную кружку, почти доверху наполненную пенящейся белой жидкостью. Вряд ли бабушка узнала цитату из ставшего для меня поистине судьбоносным Кэрролла, но отреагировала самым правильным образом. — Молоко ещё никому не вредило, а кто из нас простой, кто зеркальный — это ещё неизвестно. Хлебушка отрезать?

— Давайте, — я неожиданно обнаружила, что голодна, как волк, хоть и полагала, что после всех зеркальных путешествий уже точно кусок в горло не полезет. — Спасибо, Александра Тимофеевна.

— На здоровье, — старуха покачала головой, глядя, как я жадно вгрызаюсь в ароматную горбушку, присела напротив меня, задумчиво разглаживая морщинистой рукой весёлую клеенку на столе. — И не зови ты меня за ради бога по имени-отчеству, не чужие, поди, и верно вроде как правнучка получаешься…

Я промычала что-то невнятное, но по тону благодарственное. Баба Саня снова вздохнула и задумчиво призналась:

— Эвон как ты меня, значит, разыскивала… Да невелика с меня прибыль. Что тебе дальше делать, я и ведать-то не ведаю.

— Как же так, Ал… то есть, бабушка? — сглотнув, не поверила я. — Вы же отражения открывали, вот как в том письме вашем написано, и сами говорите, что с зеркалами знакомы не понаслышке.

— Открывала, — согласилась бабка Саня, пристально изучая клеёнку. — Открывать открывала, а вот закрывать-то не осилила. Да и не часто так делала-то. Первый раз было, когда супруг мой, Валентин, на Любке Захаровой женился. Я тогда и не поняла, что к чему. Сбежала с их свадьбы, полночи в подушку проревела, кое-как заснула, а утром просыпаюсь — что такое? Валентин холост, смотрит на меня по-доброму. Любки Захаровой вовсе нету, и никто таковой не знает, словно и не было никогда, а спрашиваю — смотрят на меня, как на полоумную. Ну, я, понятное дело, обрадовалась, а что изменилось всё — уж после примечать стала. Правда, не насторожилась совсем. Молодость, она шальная, всё за добро сойдёт. Да и изменения были не сильные, не вот как ты рассказывала. После, был грех, сообразила, что к чему. Я ведь эту байку про то, что можно через зеркало уйти туда, где всё по-другому, ещё девчонкой слыхала. Была у нас соседка такая, полоумной её считали, всё-то она зеркала собирала, да в саду их закапывала. Дескать, из-за них дома да жизни нормальной лишилась («Прямо как мы» — посочувствовала я про себя незнакомой тётеньке). Ну и стало любопытно. Давай гулять, да глядеть, чего и как. Тогда и про мел да клубок додумалась, чтобы не заплутать. Но раз таки осечка вышла, насилу выбралась, — бабушка обвела пальцем нарисованный на клеёнке яркий грибок. — С той поры зареклась в игры эти играть. Да и сны нехорошие мучать стали. И теперь не отпускают. Только один раз зарок с тех пор и нарушила, с зеркалом связалась, когда Серёнька мой в лесу сгинул. Всё они с Сенькой Лучкиным озоровали, не сиделось им на месте, вот раз пошли в лес и не вернулись. День прошёл, другой, а их нет. Я тогда как ума лишилась. Мечусь по дому да об одном прошу: чтоб Серёнька живой был. На другой день мужик один возле болота Сенькину корзинку с грибами отыскал. Ясно дело, утопли пацанята. Вот тогда я в зеркало и ушла. Знала, что делаю, не как в первые-то разы. И нашла такое место, где они с Сенькой из лесу выбрались, ребята их какие-то из соседней деревни вывели. Нашла и осталась. Ну, а что там не так было, как привыкла — это ничего. Серёнька-то живой, и ладно. Я потому ему и чемодан тот отдала — как зарок вроде.

Я молчала, совершенно не зная, как реагировать на этот рассказ. Чёрт, а страшноватая у Александры Тимофеевны жизнь получается. Постоянно жить в чужом мире, знать, что он чужой, и знать, почему ты тут живёшь… Бр-р-р! Не хотела бы я так! Нет, закрывать, закрывать к такой-то матери эти отражения, закрывать любой ценой!..

— Как же быть-то? — спросила я у своей опустевшей кружки. Надо же, за интересным рассказом уговорила почти поллитра молока и не заметила! — Всё равно надо что-то делать. Нельзя так просто сидеть и ждать, когда всё само наладится.

— Ладно, — ответила за кружку бабка Саня, оторвала, наконец, взор от клеёнки и посмотрела на меня. Как-то странно посмотрела, испытующе и оценивающе. — Ладно, Мария. Скажи только, уверена ты, что хочешь это дело продолжать? Или воротишься откуда пришла, и всё? Может, оно так и лучше будет.

— Нет, бабушка, — чуть ли не с гусарской удалью объявила я. — Не будет. Вы же сами понимаете, не жизнь это получится. Так, морок да сны дурные.

Александра Тимофеевна издала свой короткий фирменный смешок, но мне показалось, что прозвучала в нём некоторая толика одобрения.

— А ты, Мария, молодец. Сразу видать, Таисии кровь. Та, тоже бывало, как упрётся рогом — хоть кол на голове теши. Ну да бог с ней. Идём.

Я быстро вскочила с табуретки, изъявляя полную готовность идти куда угодно. «Куда угодно» оказалось совсем рядом — в соседней комнате. Первое, что бросилось в глаза, было большое зеркало, завешенное цветастым покрывалом.

— Ой, — испугалась я, — у вас кто-то умер?

— Типун тебе! — моргнула бабка Саня. Глянула на покрывало и поняла. — А, ты про это... Нет, я просто так его закрыла. Не люблю. Так и кажется, что кто-то оттуда за мной подглядывает. Да это ладно, девчонкой была — и вовсе зеркал боялась. Особенно когда, знаешь, коридор такой делается.

— И у меня то же самое, — вздохнула я. Интересно, это какая-то общая черта, присущая людям с дарованием открывать отражения? Та женщина, о которой рассказывала бабушка, тоже зеркала закапывала…

Пока я размышляла, бабка Саня сдёрнула покрывало, краем его протёрла зеркало.

— Себя там надо будет найти, понимаешь? — голос пожилой родственницы звучал как-то странно, словно даже говорить об этом ей было неприятно. — Себя настоящую. Это трудно. И страшно. Скажу тебе, не смогла я решиться. Отступила. Может, это оно и есть, как себя отыщешь — всё на круги своя и вернётся. Если отыщешь, конечно…

Я не стала больше ничего спрашивать, внутренним чутьём поняв, что даже разговор на эту тему Александре Тимофеевне не по сердцу. Опасаясь забыть, пару раз повторила про себя странную рекомендацию. Что-то в этих словах есть, господа, что-то есть. Ничего, разберёмся.

— Шагай уже, — вздохнула бабка Саня, выпрямилась, так что и я плечи расправила — были мы с ней ростом вровень. — Чем дольше в зеркале гуляешь, тем труднее назад идти. Про нитки молодцы, верно додумались.

— А трава-то всё-таки зачем? — вспомнила я.

Александра Тимофеевна искоса глянула на сухие стебли, по-прежнему торжественно приколотые к моей груди, легкомысленно хихикнула.

— Пижма? От моли. Всё приятнее, чем махра или нафталин. Я её всюду клала, и в чемодан по привычке сунула.

Я помянула недобрым словом Виктора Петровича, по милости которого обзавелась совершенно ненужным украшением из сухой травы от моли. Посмотрела на себя в старом бабушкином зеркале. Повернулась и порывисто поцеловала Александру Тимофеевну в морщинистую щёку.

— Спасибо, бабушка!

— И тебе спасибо, что помнишь, — улыбнулась бабка Саня. Хорошо улыбнулась, без ехидцы. Наверное, мой искренний порыв ей был приятен. — Удачи тебе, внучка…

Я уставилась в зеркало, пытаясь переглядеть своего двойника. И почти переглядела, когда вдруг вспомнила…

— Бабушка! А ты правда в кошку оборачиваться умеешь?

Но зеркальная сила уже втянула меня в знакомый коридор безвременья. Показалось или нет, но за спиной я ещё услышала, как кого назвали балдой и постепенно затих далёкий хохот. Задорный и совсем молодой.

«Классная она всё-таки, — вспоминая встречу с Александрой Тимофеевной, размышляла я. Передвигалась в сером нигде, наматывая на руку исправно тянущуюся красную нитку. — Правда, классная. Да уж, есть, что мужикам моим порассказать. А как я по отражениям со старушками общалась — и вовсе умора. Вот смеху будет!».

Размечтавшись о том, как стану повествовать самодеятельным магам о своих зеркальных похождениях, а они — слушать меня, разинув рты, я почти нагло неслась по сакральному месту и затормозила лишь обнаружив, что нить кончилась. В пальцах остался лишь размахрённый кончик.

Оборвалась?!

Ещё не осознав всего масштаба катастрофы, я огляделась кругом, присела на корточки, но второго конца нити нигде не обнаружила. Распрямилась. Пожала плечами. Бессмысленно помяла неровный обрывок. Охватившее меня недоумение росло и ширилось, пока не затопила с головой и не выплеснулось наружу в искреннем возгласе:

— Что за чёрт?

Последнее высказывание явно было лишним, поскольку не успел отзвучать мой голос, как на место недоумению пришла паника. Столь же обширная и всепоглощающая.

Впервые за всё время пребывания в зазеркалье я ощутила настоящий ужас. Взгляд заметался из стороны в сторону в надежде найти хоть какой-то ориентир, но тщетно. Ориентиров в зеркальном коридоре не было, и быть не могло. Ну как можно, как можно было полагаться на ненадёжную нитку? Глупо и недальновидно!

«Неужели я теперь останусь тут навсегда?»

Эта внезапная истерическая мысль заставила проглотить рвущийся на волю крик страха и слепо броситься в первую попавшуюся сторону. Подвернула ногу, чуть не упала, успела почувствовать, как что-то, выпав из кармана, ударило по ступне, и вывалилась из зеркального ничего в реальный мир.

В этот момент я уже поняла, что случилось нечто вовсе фатальное — выпавший предмет, без сомнения, был моим спасительным зеркалом. Умудриться проворонить ещё и его — высший пилотаж. Это не каждый сможет. Лучше бы Виктор Петрович послушался Лёнечку — отвёз бы меня на Малинники и скормил там первому попавшемуся крокодилу.

Зеркала в кармане действительно не оказалось, но к этому я отнеслась уже без эмоций. Они все кончились. Следующие несколько минут тупо стояла на месте, опираясь рукой о ствол дерева, а другую прижимая к неистово колотящемуся сердцу. Ужас медленно оседал, оставляя во рту противный привкус меди. Когда дрожь в ватных коленях немного унялась, я огляделась.

Вокруг был лес. Обыкновенный лес средней полосы. Мне от его обыкновенности легче отнюдь не стало, поскольку лес этот мог обозначать только одно — я заблудилась. Причём не в лесу — это было бы ещё полбеды. Из леса, в конце концов, можно выбраться. А заблудилась я в отражениях, выскочив не там, где надо, и, соответственно, неведомо где. И неизвестно ещё, что это за отражение и кто в нём обитает. Это раз. Далее по списку. Дотошное шаренье в траве кругом ничего не дало — зеркало я выронила прежде, чем оказалась здесь. Теперь-то уж его в самом деле «чёрт побрал». Очень мало шансов добыть в лесу другое, чтобы вернуться в зеркальный коридор, ибо вряд ли зеркала тут растут на деревьях. Да, в отражениях всякое бывает, но этот конкретно взятый лес выглядел таким обыкновенным... Что из этого следует? Из этого следует, что мне каюк. Хотя погодите... Есть ещё один вариант, правда, тоже притянутый за уши и фантастичный, словно растущее на дереве зеркало. Я выйду из этого леса. Найду местных жителей. И уже у них получу желанное зеркало. Что здесь фантастического, спросите вы? Охотно отвечу. Самая первая часть плана, «выйду из этого леса». Я даже в лесополосе за нашей дачей умудрялась заблудиться, причём неоднократно, а на природе последний раз была в позапрошлом году, на шашлыках в честь юбилея приятельницы. И месяц после этого промаялась от аллергии на укусы насекомых, выразившейся в виде болезненных и некрасивых отёков. Мамочки, а ведь у меня сейчас ничего антиаллергенного с собой нет!

Я в ужасе вскочила с травы, быстро отряхнула платье от возможных поползновений кусачей живности и звонко хлопнула по локтю, на который уже пристраивался нахальный комар. Боль от излишне резвого шлепка прогнала сгущающиеся в сознании признаки паники и заставила начать соображать.

— Погибать нам рановато, есть у нас ещё дома дела, — сурово сказала я прихлопнутому комару, двумя пальчиками снимая его с локтя. — Думай, Брусникина, думай. Из лесу, так или иначе, надо выбираться. А чтобы начать выбираться, надо как минимум понять, где находишься. По-моему логично. Кстати, что у меня с собой есть такого, что могло бы мне облегчить существование в лесу?

Я пошарила в карманах платья в глупой надежде обнаружить там компас или ещё что-нибудь столь же полезное. Нашла начатую пачку жвачки и троллейбусный билетик. Хотела билетик выкинуть, но смалодушничала и оставила на память. Понятное дело, ни спичек с собой, ни зажигалки. Из оружия — разве что булавка, на которой держится приколотая Виктором Петровичем сухая пижма. Пижму я, наконец, выбросила, здраво рассудив, что такого добра в лесу навалом, да и, по словам бабы Сани, никакой смысловой нагрузки в этой байде с отражениями травка не несла. А вообще картинка рисуется неутешительная. Ни еды, ни воды, ни тёплой одежды. Тапочки и сарафан — это несерьёзно. Тогда что? Можно попробовать сориентироваться на местности. Что-то я такое в своё время читала... Вот! Мох на деревьях — это север!

Я честно обошла три дерева в поисках мха. Мха не было. Во всяком случае, не было того, что я понимала подо мхом. После недолгого раздумья, я пришла к выводу, что приметы на пустом месте не появляются, и решила поступиться принципами — счесть за мох то, что было. Впрочем, и с этой поправкой жизнь яснее не стала, потому что при таком раскладе север у меня получался со всех четырёх сторон. Тут мне стало совсем грустно, но сделать я могла только одно — пообещать себе, что когда выберусь отсюда (заметьте, «когда», а не «если». Всё-таки я оптимист), непременно запишусь в туристический клуб.

На этой торжественной ноте я собралась снова усесться на траву, ибо насекомые насекомыми, но в ногах правды нет. И замерла в полусогнутом положении, потому что услышала человеческий голос.

— Ау! Ау!

Звук этого голоса показался мне пением небесных ангелов. Анемичная надежда на спасение, чахнущая в душе, воспрянула и даже подняла голову. Неужели, это меня ищут? Да, понимаю, что некому, но бывают же на свете чудеса... А если даже и не меня — всё равно!

— Ау-у!

Голос, как мне показалось, стал отдаляться. Я хрипло завопила в ответ и, не разбирая дороги, бросилась на звук. Споткнулась, упала, измазав платье в траве, каким-то чудом прорвалась сквозь кусты, умудрившись не развешать по веткам ни клоков своей кожи, ни глаз, вывалилась на полянку и нос к носу столкнулась с живым человеком.

Живой человек сидел в траве, громко шмыгал носом и то и дело начинал в сердцах колотить по земле кулачком. Мурзатый мальчишка лет двенадцати. Широкий мохнатый пиджак не по размеру, низко надвинутая на глаза кепка, невообразимого цвета штаны заправлены в кирзовые сапоги — экипировка вполне лесная. Рядом валяется корзинка с грибами.

— Привет, — неловко поздоровалась я, не ожидая увидеть ребёнка.

— Здорово, — громко икнув, ответил после недолгой паузы мальчик, недружелюбно глянул на меня из-под козырька кепки. — Ты кикимора?

Лаврову версия непосредственного ребёнка без сомнения бы понравилась. Я же обиделась.

— Почему это я кикимора?

— А кто ж? — резонно возразило дитя. — Зелёная вся и в патлах листья.

Я пробежала пальцами по волосам, в самом деле выпутала несколько жухлых листочков, пригладила юбку.

— Подумаешь, листья... А зелёная — это потому что в траву упала и испачкалась. И вообще, ты тогда тоже леший. Вон, у тебя нос чумазый и трава изо всех карманов торчит.

— Сама ты трава, — снисходительно бросил парнишка, глянув на меня свысока, хотя и продолжал сидеть в траве. — Это не просто трава, это всё нужные и полезные растения, я их специально искал. Это — заячья капуста. Это — щавель. Это — шалфей. Это — зверобой. Бабушке отнесу. А папоротник просто красивый. Главное, скажет тоже, леший… Леший — он знаешь какой? Он бывает ростом вровень с деревом, а бывает — в траве не заметишь. А когда в человека превращается, то у него обувка не на те ноги надета, наоборот, то есть, и левая пола одежды на правую сторону запахнута. И правого уха нет. А у меня, между прочим, и ухи на месте, и левый сапог, как полагается, на левой ноге. Хотя, наверное, надо уже переодевать. Бабушка говорила — как водить начинает — переобувайся и одежку наизнанку выворачивай.

Пока мальчишка просвещал меня в плане народной мифологии, я размышляла. Значит так, если ребёнок гуляет в лесу один, значит лес этот не такой уж и дикий, рядом какой-то населённый пункт, и скоро мы благополучно к нему выберемся. Но уже последняя фраза заставила меня снова скорчиться от страха. Помилуйте, «водить начинает» — всем нам известно значение этой сказочной метафоры. Значит, мальчик тоже заплутал в лесу?

— То есть, ты не знаешь, как отсюда выйти? — деревянным голосом переспросила я.

— Знал бы — вышел бы, — сердито ответил на это мальчишка и снова стукнул кулачком по земле. — Вот досада-то! Я ведь лес здешний хорошо знаю, и один ходил, и с бабушкой. А тут вон как вышло! И Сенька куда-то потерялся, я кричу-кричу, а он всё не отвечает. Главное, чтобы совсем не сгинул. Мы же с ним не просто заплутали, а от ведьмы драпали, о как!

«О как!» мальчишка произнёс с откровенной гордостью. У меня же от непонятно сосущего под ложечкой предчувствия встали дыбом волоски на руках.

— Ка… — я облизнула пересохшие губы, — какой ведьмы?

— Пошли мы с утра с Сенькой Лучкиным по грибы. Да и не так чтобы далеко ушли, а места какие-то сырые и заросшие. Потом голос услышали. Залезли в кусты поглядеть. Ну, как диверсант или шпион? А на полянке стоит старая-старая бабушка в чёрном платье, веткой по кусту хлещет, аж листья во все стороны летят, и что-то себе под нос бормочет. «Хана нам, Серёга! — шепчет мне Сенька, — Ведьма это! Как есть ведьма!». Лежим мы в кустах, на бабку смотрим. Бабка куст ещё пару раз стегнула, потом как вскочит на свою ветку верхом и ну на ней по поляне скакать! А Сенька не выдержал, да как фыркнет! Бабка остановилась, ветку бросила, по сторонам зыркает, а глаза у неё прямо красные. Ну, мы с Сенькой не стали дожидаться, пока она нас сцапает, дунули во все лопатки. Отбежали подальше, встали дыхание перевести. Стоим под деревом, пыхтим. Вдруг слышу, а над головой кто-то мелко так хихикает. Поднимаю я голову и вижу: та самая старуха с ветки дуба свешивается и ехидно так на нас с Сенькой смотрит. А висит бабка не просто так, а вверх ногами, а за сук коленками держится. Правда-правда, сам видел. «Что, говорит, сукины дети, боитесь?». А мне бабушка всегда говорила — чего необычное увидишь, страху не показывай. Тогда всё по-твоему будет. Хоть и страшно мне, отвечаю: «Да с чего бы это, бабусь? Мы вот по грибы ходили, домой идём». А бабка захихикала опять и отвечает: «Ну, иди, иди, малый, токмо грибы не растеряй». После заухала, как филин и пропала. Мы опять драпать. Ну, и отстал по дороге от меня Сенька. Я и не заметил как! Лучше бы грибы эти несчастные потерял, как бабка говорила! — парнишка сердито ткнул ногой корзинку. Та накренилась, на траву выпали две яркие лисички.

— А как тебя зовут? — еле шевеля помертвевшими губами, шёпотом спросила я.

— Серёжа Комаров. Эй, ты чего?

Я побледнела. Задохнулась. Я качнулась и отступила на шаг. Рассказ про ведьму почти слово в слово я слышала в детстве неоднократно. Я очень его любила. Как беззаветно любила своего дядю, Сергея Владимировича Комарова. А я-то уж думала, меня ничем не озадачишь…

Маленький дядя Серёжа смотрел на меня, прищурив светлые глазёнки, и явно подозревал в безумии.

— Нет, ничего, — хрипло сказала я, мотнула головой. — Просто дыхание что-то перехватило, и сердце ёкнуло. От усталости, наверное.

— Это ты, небось, напужалась, когда я про ведьму рассказывал, — самодовольно объяснил мне Серёжа Комаров. — Не боись, мы, ежели чего, от неё удерём. Я в классе быстрее всех бегаю. А если ты сама бегаешь плохо, я её отвлеку. Надо только Сеньку отыскать, а то он один пропадёт. Ты сама-то, как тебя звать, чего в лесу делаешь? Я тебя в нашей деревне раньше не видел. Может, ты из Моховки?

Я разъяснила дотошному Серёже, что меня зовут Маша, я приехала в их деревню (не рискнула связываться с неизвестной Моховкой, опасаясь, что погорю на каких-нибудь подробностях) к бабушке на денёк, пошла в лес и заблудилась. Мой жизненный принцип — твёрдо придерживаться правды, и выдумывать по минимуму. Чтобы потом не путаться в нагромождении вымыслов.

Серёжа проворчал что-то нелестное о городских, лезущих куда не следует, и решительно встал.

— Идём, на одном месте толку не высидишь. Ох, чую, будет мне от бабушки… Она, небось, уже по всей деревне нас с Сенькой ищет. А крапива в этом году уродилась знатная. Ты чего зубами стучишь? Замёрзла? Погоди, я тебе пиджак дам. Тоже надумала — в сарафане по лесу ходить.

Колотилась я, надо признаться, больше от нервов, чем от холода, так что сперва попыталась отказаться от утепления, дескать, ребёнку нужнее, но Серёжа грозно нахмурил пшеничные бровки и глянул на меня так, что пришлось соглашаться. Завернулась в тёплый, пахнущий дымом пиджак, подхватила незаслуженно обиженную корзинку с грибами и зашагала следом за мальчишкой, который в будущем станет моим дядюшкой. Я не философствовала и не рассуждала на эту тему. Не вязался облик беленького щуплого пацанёнка с запомнившимся мне солидным, полным мужчиной. Поэтому сознание здраво разделило этих двух людей, немало облегчив мне жизнь. Во всяком случае, сумасшедшей я себя не ощущала, хоть по идее и должна была.

Сеньку Лучкина мы искали довольно долго и бестолково. То есть, просто ходили широкими кругами и тоскливо выкрикивали имя потерявшегося товарища. Выкрикивали не очень громко, опасаясь нарваться на кого-нибудь другого (хоть я, грешным делом, и подозревала, что история с ведьмой — плод буйной Серёжкиной фантазии, приплетённая к рядовой ситуации для красного словца). Постепенно круги становились всё уже, а голоса — всё тише. Усталость давала о себе знать. Надежда меркла с каждым шагом. Приуныл даже несгибаемый Серёжа, что уж говорить обо мне. Я вовсе ни на что хорошее не рассчитывала, когда прямо за моей спиной раздался хмурый голос:

— Ну, чего разорались-то?

Шёпотом охнув, я резко развернулась и увидела ель. Большую и разлапистую, точно такую же, как и сотня других елей, мимо которых мы проходили. За тем разве что небольшим отличием, что эта ель разговаривала.

— Голосят на весь лес…

Я отпрыгнула от сердитой ели подальше. Серёжа, напротив, тигром бросился вперёд, прежде чем я успела в целях безопасности оттащить его в сторону. Бросился, храбро нырнул под низко нависшие лапы. И вынырнул, волоча за собой солидного круглоголового крепыша годков этак десяти. Парень сопел носом и смотрел исподлобья.

— Видала? — Серёжа широким жестом указал на лесное чудо. — Спит! Мы себе глотки сорвали, а он спит!

— Не спал я, — размеренно и весомо ответил на это легендарный Сенька Лучкин. — Дожидался.

— Чего ты дожидался? Зимы, что ль, как медведь в берлоге?

— Дожидался, покуда ты меня отыщешь.

— А чего сам не искал?

— Тогда мы бы совсем в разные стороны ушли, и вовсе бы растерялись, — уверенно и неторопливо аргументировал свою точку зрения Сенька. Импульсивный Серёжа сплюнул и руками развёл.

— Ну, теперь его не переубедить. Упрямый, как верблюд африканский. Ты домой-то дорогу знаешь?

Сенька, не разводя лишних славословий, покрутил круглой, коротко стриженой головой и засопел.

— Ладно, — решил за всех Серёжа. — Сеньку нашли, и то хлеб. Теперь деревню искать будем.

— Как? Ходить по кругу и кричать «деревня»? — безнадёжно поинтересовалась я. Эх, было бы у меня зеркало... А даже если и было бы — не могла же я сама сбежать, а ребят здесь оставить! Интересно, а получилось бы мальчишек с собой в зазеркалье увести?

— Надо будет — и по кругу пойдём, — энергично ответил мне Серёжа, глянул со своим фирменным презрительным прищуром. — А будешь ныть — тут под ёлкой и оставим.

— Не оставишь, — развеселилась я. — Не умеешь ты, Серёжка, товарища в беде бросать.

Серёжа фыркнул, дескать, мели, Емеля, но мои слова явно пришлись ему по душе. Сенька всё так же молча и неторопливо полез во внутренний карман своей обширной латаной куртки и вытащил тряпичный свёрточек. Из-под тряпочки на свет появился аккуратно нарезанный хлеб, посыпанный крупной сероватой солью, половинки огурца. Серёжа от себя добавил заячьей капусты. Не бог весть что, на настроение подымает и вроде как даже силы поприбавилось.

— Теперь, пожалуй, можно и дальше идти, — высказался Серёжа, и вдруг замолк, так и не стряхнув до конца крошек с рук. Сенька глянул в ту же сторону и совсем по-взрослому громко, досадливо крякнул. Насколько я успела Лучкина узнать, для него это было даже чересчур эмоциональной реакцией, поэтому я оборачивалась с опаской.

Хм. И ничего страшного. Метрах в трёх от нас, между деревьями, стоит седенькая старушонка в чёрном платье. Отлично! Уж такая старая бабушка точно не смогла бы далеко в лес забрести, значит, жильё неподалёку, и дорогу укажет…

— Нашла-таки, окаянная, — вздохнул, отмирая, Серёжа, сердито сдвинул свою кепку на лоб, так что глаз из-под козырька не видно. — Прям и не знаю теперь что делать. А, Сень?

Сенька вздохнул, и руки в карманы спрятал.

— Вы чего, ребята? — удивлённо глянула на них я.

— Готовься драпать, — исчерпывающе объяснил Серёжа. — Ведьма это. Та самая.

— Да ладно тебе…

Бабушка ухмыльнулась так мерзко, что я не договорила. Прищурилась и стала разглядывать старушку в упор. Знаю, невежливо, но с ведьмами церемониться не принято. Нет, я не параноик. Я не верю в нечистую силу. Но у бабушки глаза откровенно красные, без радужки и зрачков, седые длинные волосы лохмами по плечам распущены и острые загнутые когти на сухих пальцах красуются. Ведьма была каноническая, как и принято многовековой традицией изображать ведьм, словно из рядовой детской сказки-пугалки, но от этого не менее страшная. Может быть потому, что стояла напротив. И улыбалась.

— Старт! — рявкнул Серёжа, схватил меня за руку и бросился бежать.

Дальше начался и вовсе ночной кошмар. Знаете, как это бывает — убегаешь во сне от чего-то страшного, а ноги наливаются тупой тяжестью, становится вязкой земля под ногами, а невидимый ужас за спиной приближается с неодолимой силой, и спасения от него нет…

— Попались, — констатировал факт Серёжа, прекращая бороться с неизбежностью. С места сдвинуться нам так и не удалось. А вот жуткая старуха приближалась. Медленно, словно издевалась (а, судя по выражению лица, и впрямь издевалась. Играет с добычей, как кошка с мышкой, зараза старая!). Я отметила ещё одну неприятную деталь — бабка не шла, а плавно плыла в нескольких сантиметрах над травой. Глянула на совсем захмурившегося Сеньку. На побледневшее личико Серёжи с отчаянно горящими глазами (готов принять бой!). И вспомнила вдруг тихий летний вечер. Тётя Таисия моет на кухне посуду и вполголоса напевает про тёмно-вишнёвую шаль, а мы с дядей Серёжей сидим на диване возле оранжевого торшера, не зажигая верхнего света. Я крепко держусь двумя руками за его рукав и жадно слушаю неспешное повествование:

— А вот ещё такая история, брат Ромашка. Сам не видел, а рассказывали. Поехал один парень в гости к друзьям, поохотиться. В деревне они жили. Отправился с утра в лес и сам не заметил, как заблудился. Хоть и места те знал хорошо — не в первый раз на охоту приезжал. Весь день проходил по лесу, а к вечеру нашёл-таки тропинку, и вывела она его к заброшенному хуторку у болота. Деваться некуда — темнеет, да и дождь начал собираться. Шёл парень в дом. Смотрит — в углу банки пустые консервные, у лежанки охапка дров. Не иначе как охотники вроде него на ночлег останавливались. Решил и он тут переночевать. И вот, брат Ромашка, слышит парень ночью, как кто-то по горнице расхаживает. Неторопливо так, тяжко. Жутко ему стало, аж пошевелиться не в силах. Потом кое-как голову приподнял, и видит посреди комнаты тёмный силуэт. Ну, думает, может, ещё какой бедолага заплутал? Нашарил в кармане спички, чиркнул. Вспыхнул огонёк, и разглядел парень, что стоит напротив старуха. Вскрикнул от неожиданности, а старуха голос услышала, повернулась медленно, руки развела да и идёт к лежанке. Лицо увидел — белое, мёртвое, вместо глаз и рта провалы. Тут и спичка догорела. Окаменел наш герой, понимает — драпать надо. И как под руку его кто толкнул — открыл он спичечный коробок, да рассыпал спички широко по полу. И крикнул: «Твоё добро просыпалось!». Старуха на колени опустилась и давай по полу руками шарить, спички собирать. А парень порскнул мимо неё, крюк с двери сорвал и бежать. Ночь по лесу прометался, чуть в болоте не утонул, и лишь на рассвете полумёртвым к знакомым местам вышел. Уж после ему рассказали, что жила в доме на болоте бабка Мирониха, ведьмой прослывшая. Померла по нелепости — полезла на чердак, а лесенка под ней подломилась. Вот и не смогла силу свою передать, оттого и покою ей не было. А люди знающие говорят, что ведьму только так и можно отвлечь — кинуть ей россыпью какой-нибудь мелочи — зёрнышек там, или монеток, и сказать, что это её добро просыпалось. Ведьма своего никогда не упустит, и пока всё не соберёт — не успокоится…

— Стой, — я шагнула вперёд. Серёжа схватил меня за подол, желая задержать, но я вовсе не намеревалась встречаться с ведьмой в рукопашной. Подняла руку и резко рванула висящие на шее бусы. Чуть слышно охнула от короткой обжигающей боли, но нитка уже звонко лопнула, и в траву упали две бирюзовые бусины. Бабка застыла в движении, словно стоп-кадр нажали, проводила полёт маленьких голубых шариков жадным взглядом. А я широким жестом стряхнула остальные бусинки в сторону ведьмы.

— Бери! Это твоё!

Чёрт возьми, а ведь подействовало! Моя соломинка оказалась надёжным бревном, на котором несчастный утопающий сможет неплохо перевести дух. Старуха мягко обрушилась в траву, зашарила руками, что-то бормоча себе под нос и в нашу сторону больше не глядя. Я снова ощутила себя бодрой, здоровой и вполне проснувшейся, схватила мальчишек за руки.

— А вот теперь — бежим!

И мы побежали. Мчались по лесу, как взбесившиеся лоси, с треском проламывались через кусты, только чудом избегали столкновения с деревьями. Мальчишки крепко держали меня за обе руки и тащили вперёд, не позволяя сбавить скорости и обращать внимания на сбившееся дыхание и колотьё в боку. Затрудняюсь сказать, сколько мы так промчались, когда Сенька Лучкин вдруг затормозил, прервав и наш с Серёжкой бег, и весомо высказался:

— Эге!..

— Чего «эге»?! — напустился на него Сержа, и тут же сбавил тоню — А ведь и верно. Эге!

— А чего, чего? — заволновалась я, забыв, что по идее после такого марш-броска должна задыхаться и хвататься за сердце.

Серёжа глянул на меня. Глаза на чумазом лице победно горели.

— Того. Прорвались, Машка-Ромашка! Это опушка наша, а вон там и деревня!

— Я содрогнулась от такой знакомой «Ромашки», но глянула в том направлении, куда указывал Серёжкин палец, и ощутила счастливую слабость в коленках. Деревья поредели, впереди впрямь был просвет.

— Ох, хорошо-то как! Теперь уж выберемся?

— Да слегонца, — заверил меня Серёжа при молчаливой поддержке Сеньки. — Тут до дому — всего ничего. А ты молодец! Как старуху-то эту остановила! Ты откуда знала, что с ведьмой делать надо, а? Ну, скажи!

— Дядя рассказывал, когда я маленькая была, — улыбнулась я, легонько щёлкая Серёжку по носу. Тот было нахмурился от такой фамильярности, но тут же вновь разулыбался.

— Во повезло! Мне б такого дядю... Ой!

Подскочила испуганным зайцем и я — под чьею-то ногою звонко хрустнул сучок. Откуда-то сбоку послышались голоса. Ещё через секунду я сообразила, что это, похоже, не наша знакомая бабуся — та передвигалась бесшумно, земли ногами не касалась. Тем более что и разговаривают двое, а голоса мужские, раздражённые. Наверное, какие-нибудь охотники или грибники. И совсем рядом, вот и слова уже разобрать можно…

— Слышь ты, юный бойскаут, ну поимей уже сочувствие к ближнему своему! Прёт, как танк…

— Ты у меня допросишься. Такого сочувствия вкачу — ведром не вычерпаешь. Перебирай ногами шустрее и не нуди по пустякам. И так битый час потеряли, пока ты вокруг ели шаманил…

— Во-первых, не час, а меньше. До пенсии дожил, а считать не умеешь. Во-вторых, я не какой-нибудь там экстрасенс позорный, чтобы в подозрительное место без огораживающего заклятия соваться. Ой! Накидали корней под ноги... Надо было старших в детстве слушать, говорили же они мне…

— А ты смотри, куда наступаешь! И что же тебе старшие говорили?

— Не знаю. Я их не слушал.

— Оно и видно. Всё-таки, вредитель ты, Лавров, и ничего с этим, видимо уже не поделаешь. Разве что привязать тебя к дереву и оставить местному зверью на потеху…

— Да всё местное зверьё давным-давно в поля ушло, как только прознало, что к ним великий и ужасный майор Щербаков нагрянул.

— Лавров… Виктор Петрович… — забормотала я, пугая детей отвисшей челюстью и выпученными безумными глазами. — Боже мой, быть этого не может! Но как, откуда?! Серёжа, Сенька, вы это слышите, или мне мерещится?

— Серёжа пожал плечами и выразительно переглянулся с Лучкиным. Дескать, готова Маша, пора вязать. А я уже радостно вопила в полный голос:

— Виктор Петрович! Лёня-а! Ау! Это я, Маша! Я здесь!

Ещё через несколько ударов сердца на меня наскочил жизнерадостный Лавров и с криком «Машка! Здорово, куколка!» приветственно врезал по спине. От проявления дружеских чувств я сразу задохнулась, не успев дать ему сдачи за «куколку», отлетела назад и практически упала на майора Щербакова. Виктор Петрович помог удержаться на ногах, ободряюще погладил по голове.

— Ну, нашлась наша пропажа! Да, Маша, заставила ты нас поволноваться.

— Опять, Брусникина, твои зазеркальные шуточки, — напустился на меня Лавров, гневно жестикулируя зажатой в руке шишкой. — Загнала буквально к чёрту на кулички!

— Погоди ты, Лавров, достал уже, — попытался отстранить чёрного мага Виктор Петрович, но неистовый Лёнечка так легко не унимался.

— Что это вообще за место? Какого хрена мы тут делаем? Здорово, пацаны. И что это за пацаны?

— Насчёт места — в тему, — вынужденно поддержал вечного оппонента Виктор Петрович. Для верности всё-таки оттащил Лаврова в сторонку и отнял шишку. — Где мы, Маша? Что происходит?

— Это кто? Ты их знаешь? — начал тянуть меня за руку осмелевший Серёжка. Странные дядьки его сначала насторожили, а потом заинтересовали. Особенно Лавров в тюремном бодиарте.

Я помотала головой, вздохнула и потребовала тишины.

— Если вы хоть пару минут помолчите, я попробую всем всё объяснить. По порядку. Примо: это — Серёжа Комаров и Сеня Лучкин. Мы вместе в лесу заблудились и от ведьмы улепётывали. Секундо: Это — Виктор Петрович и Леонид… не знаю, как по батюшке. Мои друзья. Терцио: это — лес близ деревни Рябчуки. Деревня уже рядом. Кватро: всё. Подробности после, письмом. А теперь самое главное: мужики, у вас зеркало есть?

— Отлично выглядишь, — пакостно хихикнул на это Лавров, Выражение лица при этом сделал такое, что сразу становилось понятно — врёт и не краснеет. Пришлось немного подпортить ему настроение.

— Всё резвишься? Тогда разреши замечание по существу. Без зеркала выбраться отсюда будет довольно проблематично. Если вообще получится.

Лавров по кошачьи фыркнул и покосился на спокойно расколупывающего шишку Виктора Петровича.

— Дадим мы тебе зеркало, — пожал плечами Серёжка. Он так ничего и не понял, но был решителен и энергичен. Как всегда. — Сейчас домой придём, и хоть десять штук притащим. Верно, Сенька? А то у бабушки в комнате большое стоит, старое. Можешь в него поглядеться, бабушка разрешит.

Я помотала головой, дескать, не надо большого. Бабушка, может, и разрешит, да вот не знаю, надо ли опять с нею встречаться? Она, наверное, в этой реальности мня и не узнает вовсе. Тем более что кроме зеркала имелось и ещё одно не менее важное дело — надо довести детей до дома. Мало что ещё в этом проклятом лесу приключится — и так чуть не сгинули. Бр-р, как вспомню ту старуху — мороз по коже…

-Пошли в деревню, — решила за своих снова обретённых товарищей по зазеркалью я. — Идёмте, идёмте, я потом всё расскажу!

Товарищи по зазеркалью поворчали, но согласились. И мы пошли в деревню. Лёнечка неожиданно быстро нашёл общий язык с мальчишками, сам, видимо, от детских лет недалеко ушёл. Весёлая троица на ходу умудрялась играть в подвижные (на мой вкус, даже чересчур!) игры: пряталась в кустах и неожиданно напрыгивала на нас с майором, издавая жуткое улюлюканье. Мы чинно, как и полагается серьёзным взрослым людям, шагали в арьергарде и неискренне вздрагивали в ответ на нападения. Пользуясь тем, что в Лаврове столь вовремя проснулся педагог, я быстро и сжато поведала Виктору Петровичу о своих зеркальных похождениях, не забыв процитировать совет бабушки Сани и честно признаться в утере зеркала. Утерю Виктор Петрович мне благородно простил и в ответ поделился их с Лавровым историей.

— Когда ты в зеркало ушла, мы с Лёнькой окосели малость. И потом уже сообразили, что дело-то керосином попахивает. Мы по наивности думали, что можно будет за тобой через то же зеркало и следить. Ан нет. Стали думать, как тебя обратно оттуда вытаскивать. Лавров, кстати, предлагал вообще его разбить, дескать, по логике вещей ты сразу из осколков и вывалишься. Но я подумал, что ты и логика… М-м-м… Н-да. Словом, ходили мы вокруг него, ходили, как коты вокруг закрытой банки со сметаной. Коридор сделали — никакого толку. Обыкновенное зеркало. И вдруг раз — как с баней. Только что в комнате были, потом в глазах такое короткое помутнение — и мы уже в лесу. Правда, уже опытные — сразу поняли, что это твои штучки. Признавайся, Мария, ты о нас думала?

Пришлось признаваться. А что делать, если факты, как говорится, вопиют? Ведь и в самом деле думала. Выпукло, в красках себе представляла, как увижу их и буду о своих приключениях рассказывать. Однако, господа, фантазия у меня! Такую фантазию официальным законодательством запрещать надо!

— То-то и оно, — усмехнулся Виктор Петрович. Непонимающе посмотрел на останки вконец растерзанной шишки, отбросил её в сторону. — Значит, говоришь, надо найти настоящую себя. Не скажу, чтобы это было понятно, но ничего. На месте разберёмся. Сначала — и ты права — надо зеркалом разжиться.

Зеркалом мы разжились с помощью Серёжки. Несмотря на то, что Лавров так и рвался полюбопытствовать на зазеркальную деревню изнутри, я вдруг уперлась и наотрез отказалась даже близко к ней подходить. Лавров надулся и перестал со мной разговаривать, Виктор Петрович меланхолично курил в сторонке и подсчитывал оставшиеся сигареты. Дебет с кредитом у него, похоже, не сходился, потому сунувшийся носом в пачку ворошиловский стрелок Лавров получил вместо сигареты вежливый отказ и разобиделся окончательно. Нервная я в категорической форме потребовала от обоих прекратить валять дурака, после чего начал дуться и майор. Словом, когда вернулись запыхавшиеся Серёжка с Сенькой, они застали наш коллектив в состоянии холодной войны.

— Вот, — Серёжка сунул мне в руку простое квадратное зеркальце с выщербленным краем. — Из старого бабушкиного чемодана стянул. Она, наверное, и не заметит, у неё там всякий мусор сложен. Клубок какой-то, трава сухая. А вы точно не пойдёте к нам чай пить? Мы бабушке рассказали, что это вы нас из лесу вывели, она зовёт.

Я прижала к груди заветное зеркало (похоже, то самое, что развалилось в пальцах Лаврова в самом начале нашей зеркальной эпопеи. Весёлая у нас жизнь, парадокс на парадоксе!) и дрожащим голосом решительно отказалась от чая. Внутренний голос уже не шептал, а вопил в полный голос, что нам пора уходить отсюда. А внутреннему голосу в нашем положении лучше верить.

— Нет, Серёж, спасибо, нам пока не до гостей. Потому что… Э-э-э…

— Потому что дома тоже волнуются, — неожиданно пришёл мне на помощь чёрный маг. — Сейчас дед такого вставит, за то, что с утра свинтили и до вечера носу не казали (Серёжка понимающе закивал). Давай пять, Серый.

Серёжка и Сенька солидно попрощались с нами за руки, уговорились завтра встретиться на опушке — с лёгкой руки точнее языка, Лаврова как-то сама собой укрепилась легенда о том, что мы обитаем в соседней деревне. Я проводила взглядом улепётывающих мальчишек. Помотала головой. «Отдохнуть бы, — основательно осипнув от воплей, пробормотал внутренний голос, — полежать бы немножко на мягеньком диванчике, подремать». Подцепила под руку Виктора Петровича. Другой рукой притянула поближе разболтанного Лёнечку. И уставилась в зеркало. Надеюсь, мужики от меня никуда не денутся. Не хочу больше оставаться одна! Голова знакомо закружилась, почему-то защипало глаза. Я зажмурилась и куда-то полетела.

Ещё не открывая глаз, я поняла, что мне очень-очень хорошо. Словно все, наконец, стало на свои места, кончилась безумная свистопляска с отражениями, двойниками и прочей антинаучной мутью. Или всё это вовсе просто приснилось? Я, как недавно мечталось, лежу на чём-то мягком, мне тепло и удобно, радио где-то в отдалении негромко бормочет, часы над головой солидно тикают, нарезая время маленькими порциями. Я зевнула, потянулась, до приятного хруста вытягивая вперёд все четыре лапы, махнула хвостом…

Стоп, стоп, стоп!

Ещё раз. Что я сделала?!

Вытянула все четыре лапы…

Махнула хвостом…

Мамочка!

С ужасным воем я распахнула очи, вскочила, бешено озираясь. Совершенно незнакомая комната. Я стою на стареньком кресле с ободранным подлокотником. Стою на четырёх белых мохнатых лапах. И вижу мир с какого-то необычного ракурса.

Благодушное настроение словно ветром сдуло или снесло тугой струёй из садового шланга. Во всяком случае, чувство соответствующее. Вне себя от ужаса, я покачнулась, раскрыла рот и завопила повторно.

— А-а-а!

— Ну, кого там черти раздирают, — глухо и недовольно прозвучал из-под кресла знакомый голос. Я икнула и подавилась воплем, идентифицировав голос как Лавровский. Затем подо мною завозилось, заскребло, последовал короткий мягкий удар снизу, так, что я даже подскочила. — А, т-твою мать, где это я застрял? Что за фигня над головой нависает? Пружины какие-то… Прямо макушкой въехал. Брусникина, это ты там орешь? Что случилось?

«Я сошла с ума!» — хотела, было, истерически крикнуть я, но прикусила язык. С прикушенным языком произносить драматические монологи вообще довольно сложно, поэтому я только страдальчески замычала и выпучила глаза, а из-под кресла, изящно прогибаясь в позвоночнике, выбрался худой чёрный кот с клочковатой шерстью. Кот недовольно тряхнул круглой головой, пытаясь стряхнуть кокетливо повисший на острых ушах клок серой пыли, осмотрелся кругом с несколько непонимающим выражением в бандитских жёлтых глазах и сказал человеческим голосом:

— Интересное кино… Машка, а ты вообще где?

— Я здесь, — обморочным голосом произнесла я, зачарованно рассматривая говорящее помоечное животное.

— Ага, — тупо кивнул кот. Поднял переднюю лапу. Поднёс её к глазам. — А я где?

— И ты здесь.

— Ага, — ещё раз повторил кот и задал самый животрепещущий вопрос: — А кто я?

— А-а-а! — снова завопила я, поскольку ничего больше не оставалось. Ибо если я всё-таки с ума не сошла, то случилось нечто неизмеримо худшее. Во всяком случае, думать об этом без криков и содроганий я не могла, да и в голове оно как-то не укладывалось. От вопля кот подскочил на всех четырёх лапах и взъерошил шерсть на загривке, а я одним мягким прыжком спрыгнула с кресла на пол и встала напротив него. В позвоночнике возникло какое-то странное щекочущее напряжение, не сразу сообразила, что это я нервно подёргиваю хвостом. Впрочем, извинить мою недогадливость могло то обстоятельство, что хвоста у меня раньше никогда не было.

Чёрный кот при моём неожиданном великолепном выходе попятился и сел на задние лапы.

— Опа! Матильда!

— Какая на хрен Матильда! — злобно зашипела я, чувствуя, как наружу сами собой полезли когти. — Идиот! Я Маша! Брусникина! Во всяком случае, ещё недавно ею была!

— Да что ты гонишь, животное, — презрительно хмыкнул кот голосом Леонида Лаврова, чёрного мага и злоехидного раздолбая. — Ты моя собственная домашняя кошка. А Брусникина — она человек… Э-э-э, — тут мой мохнатый собеседник умолк. Пристально всмотрелся в мои глаза. Я засмущалась, попыталась сморгнуть, но была немедленно одёрнута.

— Стой смирно. И головой не крути. Нет, поверни-ка её чуть вправо, а то отражение моё не очень хорошо видно… Ага, так... Так… Та-ак… А-а-а!

— Всё, — обречённо высказалась я, отступая подальше и инстинктивно прижимая к голове уши, чтобы не оглохнуть от рвущегося из самых чёрных, гнилостных глубин души собеседника истерического вопля. — Всё. Допрыгались. На сумасшествие рассчитывать нечего. Сразу у двоих одинаковых галлюцинаций не бывает. Заткнись, Лавров. Не топорщи напрасно усы. Что ты там узрел в моих глазах — не знаю. Лично я вижу перед собой кота. Черного. Подозреваю, что и ты, глядя на меня, видишь то же самое.

— Не то же самое, — прошептал Лавров. — Ты белая…

Я сухо заметила в ответ, что это не принципиально и отвернулась. Одолевало странное желание немедленно начать вылизывать левый бок, который, кажется, совсем утратил приличествующий ему лоск. За спиной некоторое время раздавалось возмущённое сопение. Затем всё тот же голос Лаврова воззвал к моей совести и человеколюбию:

— Ну ладно, уговорила. Я не рехнулся. Ты Брусникина, я Лавров, но как мы котами умудрились заделаться, а?

— Не знаю, — злобно откликнулась я, грациозно поворачивая к собеседнику голову, но при этом продолжая сидеть к нему спиной (в многообразии способов выражения презрения без слов кошка имеет огромное преимущество перед человеком). — Это у тебя надо спросить. Ты у нас чёрный маг. А маги часто во всякую нечисть перекидывались. В крыс там, жаб, в чёрных котов опять же. Или скажешь, что ты не чёрный? Вот и отдувайся теперь за всё.

— Я-то отдуюсь. Но позволь ещё кое на что обратить твоё внимание. — Лавров прянул острыми ушами и раздражённо дёрнул хвостом. Замер, прислушиваясь к новым, незнакомым для себя ощущениям, после чего дёрнул хвостом ещё раз, но уже смелее и не без некоторого позёрства. — Между прочим, куколка, это мой дом. Не побоюсь этого слова, санкта санкторум. А дома у меня живут три кота. Чёрный, белый, и серый в полосочку. И могу тебя заверить, что на двух из них мы с тобой катастрофически похожи…

— Так, погоди, — я даже забыла возмутиться по поводу ненавистной «куколки», подскочила с места, неприятно потрясённая Лавровскими откровениями. — Как так? Твой дом? Твои коты? Мы похожи? Но почему? Как это мы умудрились заделаться твоими котами? Ой, кажется, это я уже за тобой повторяю…

— Ты ещё спроси, что первично — материя или сознание, — укорил меня Лавров, сумрачно огляделся. — Чёрт его разберёт, как это нам удалось. Я уже ни за что ручаться не могу и даже на минуту вперёд загадывать не стану.

Мне не оставалось ничего другого, как согласиться с Лавровым. В самом деле, мы трое уже можем открывать мастер-класс попадания в глупые и нелепые ситуации. Уловив в этой мысли некую зацепку, на которую надо было непременно обратить внимание, я сосредоточилась, ухватилась за неё как за кончик путеводной нити, потянула и выпутала из клубочка нечто интересное.

— Лёнечка! Трое! Ты сказал, у тебя живёт три кота? Да? А нас сколько было? Ну вот... Где Виктор Петрович?

Лавров неожиданно весело хихикнул.

— Слушай, Машка, я, кажется, знаю, где он. Идём-ка!

Я пожала плечами, не понимая причины веселья (жаль, не видела себя со стороны, ибо пожимающая плечами кошка это, согласитесь, нерядовое зрелище) и проследовала за Лавровым. Ходить на четырёх ногах оказалось вовсе не так сложно, как я предполагала. Ловко, тихо, хвост, вопреки опасениям, в лапах не путается. Более того, через несколько шагов я поймала себя на мысли, что искренне недоумеваю: как раньше обходилась всего двумя конечностями, и даже немного испугалась. Так недолго совсем окошатиться... окошариться... Или окотиться? Тьфу ты, господи, это уже совсем не то, этого мне только и не хватало…

Лавровское обиталище представляло из себя старый частный дом в одну комнату, обширную кухню, фантазией неведомого зодчего объединённую с прихожей, и небольшую терраску. Хозяин жилища извинился, что у него не прибрано, издевательски предложил тапочки, стоически принял выданный в довольно жёсткой форме отказ и привел меня на терраску.

Терраса у Лаврова была обустроена с комфортом и даже некоторым шиком. Правда, и шик и комфорт являлись таковыми лишь с точки зрения самого Лаврова. Из мебели имели место древний диван, застеленный натуральным лоскутным одеялом (очень, кстати, стильный и винтажный аксессуар, сама бы не отказалась), малость покосившаяся этажерка, тесно заставленная книгами, потрёпанными и не очень, пластиковый красный стул, притащенный, похоже, из какого-то уличного кафе, настоящий несгораемый сейф и чучело медведя в углу. Изрядно траченное молью, пыльное, с вылезающей местами набивкой, но чучело.

— Ух ты! — восхитилась чучелу я, когда первый шок от такого оригинального предмета домашнего дизайна прошёл. — Лёнька, а медведь-то у тебя откуда?

— Из лесу, вестимо, — хмыкнул Лавров. — Лично на него с рогатиной ходил.

— Ага, медведь увидел тебя и умер от смеха, — догадалась я. — А вот одеяло лоскутное классное, где откопал?

— Сам сшил, — буркнул Лёнечка, зыркая вокруг бандитскими жёлтыми глазами и принюхиваясь.

— Сам? Ой, да я скорее поверю, что ты на медведя ходил с рогатиной!

В ответ меня довольно сухо заверили, что одеяло и впрямь сшито лично Лавровым долгими зимними вечерами. И что ещё он, Лавров, умеет вязать, но я могу не рассчитывать на шарфики и шапочки ручной работы, поскольку ничем такой чести не заслужила. Я в ответ хихикнула, но в душе зная Лёнечку, как человека эксцентричного и чуждого всяческим стереотипам, поверила. Хоть и в жизни бы не подумала, что чёрные маги такие рукодельные бывают.

Заключённый в тело кота Лавров тем временем ловко вспрыгнул на диван, потыкал скомканное одеяло лапой.

— Эй ты! Знаю, что ты там. Вылезай, трибунал проспишь.

Одеяло заворочалось, низко заурчало и глухо предложило Лаврову отправиться с визитом вежливости к чёртовой бабушке. Лавров победно глянул на меня.

— Ну вот, я же тебе говорил. Тут он, котяра позорный. Он всегда тут спит. Сначала шляется невесть где по улице, а потом с грязными лапами на диван лезет.

— Что ты несёшь, — обречённо сказала я, но тоже подошла, встала на задние лапы, упираясь передними в край дивана. Голос из-под одеяла доносился, без сомнения, Щербакова, но вот судя по размерам комка, ничего больше кота там находиться не могло. Значит, Лёнечка прав. — С грязными лапами на диван лезет не он, а как раз твой кот.

— Здрасьте! — сделал удивлённые глаза Лавров. — Так он же и есть мой кот.

— Нет! Он временно исполняющий обязанности твоего кота! Ясно?

— Не ясно.

— Но так и есть. Ау, Виктор Петрович! Выходите!

— Нигде от вас покоя нет, — сварливо высказалось лоскутное одеяло, нехотя пошевелилось. — Только прикорнул, только задремал… Чего надо? Что с вами опять стряслось?

— Выходи, выходи, — безжалостно ответил на это Лавров, бодро прыгая по дивану и пытаясь схватить свой вёрткий хвост. — Сейчас узнаешь. Жутко хочу посмотреть, как вытянется твоя мохнатая рожа.

Одеяло пообещало за «мохнатую рожу» дать кое-кому в глаз, но, тем не менее, проснулось окончательно, забугрилось причудливыми волнами, словно в теле удава продвигалась по пищеводу проглоченная целиком жертва, и наружу выбрался отставной экстрасенс Виктор Петрович Щербаков.

Он был сибирский, здоровенный, пушистый, дымчато-серый в полоску. Матёрый опытный котяра, иначе и не скажешь. Товарищ по несчастью благосклонно жмурился, широко зевал, открывая на всеобщее обозрение крепкие белые клыки, и был, похоже, вполне доволен жизнью. С этим состоянием души ему пришлось быстро расстаться, и не без нашей с Лёнечкой помощи.

Осознав, какую очередную каверзу выкинули с нами зеркала, что два мохнатых клубка, назойливо маячащих перед глазами, являются его друзьями, и что самому Виктору Петровичу тоже пора переходить на «Вискас» и «Китикэт», майор впал в откровенный ступор. Бездумно пялился в пространство и тихо икал через равные промежутки времени. Я проиграла битву с инстинктом и умывалась посредством передней лапы, старательно натирая уши и мысленно заклиная себя не забывать, что я культурный человек с высшим образованием. Лавров воспрянул духом и осваивался в новой обстановке, на практике исследуя возможности кошачьего тела. Возможностей было пруд пруди, и чёрный маг здорово увлёкся, поэтому Виктору Петровичу никто не мешал страдать. Настрадавшись вдосталь, Щербаков встряхнулся, сердито посмотрел на медведя, словно тот был виноват во всех наших бедах, и задался вечным вопросом:

— И как же мы дошли до жизни такой?

В моей свежевымытой голове к тому времени уже сформировалась вполне чёткая теория, поэтому я взяла на себя смелость ответить.

— Ну, как... Вот так. Серёжкино зеркальце сработало как надо. Путеводная нить оборвалась, мы без неё сбились и выпали в такое отражение, где мы не люди, а коты, обитающие у господина Лаврова. Дикость, конечно, полная, но никакого другого объяснения лично я предложить не могу.

Виктор Петрович попытался что-то сказать, но его опередил энергичный Лавров.

— Отлично. Всё по полкам разложила, молодец. Один вопрос: если мы коты, то я тогда кто?

— Как кто? Ты ещё не понял? Кот и есть.

— Нет, голубушка. Сама же сказала: мы — коты Лаврова. Лавров — это я. Чьи мы в таком случае коты, и кто тогда тот Лавров, чьими котами мы являемся?

— А... Ну… Упс, — растерялась я. Ответить на этот вопрос я не могла. Я даже осознать его была не в силах. Виктор Петрович проявил больше изобретательности. Он предложил подождать, пока домой заявится хозяин и посмотреть, кто им окажется. Я горячо воспротивилась, почему-то опасаясь возможной встречи с не пойми кем. Лавров пребывал в сомнениях: с одной стороны ему было интересно посмотреть на самого себя глазами собственного домашнего питомца, с другой стороны это зрелище могло оказаться не самым приятным событием в его жизни, подорвать самоуважение и понизить самооценку.

— Я не хочу быть кошкой, — зудела я, пока Лёнечка напряжённо мыслил, шевеля треугольными ушами. — Я хочу обратно в человеки... То есть, в люди. Кстати, — я метким ударом лапы по носу вывела Лаврова из задумчивости. — Теперь-то ты убедился?

Лавров два раза чихнул и раздражённо поинтересовался, в чём это он должен был убедиться.

— В том, что я — натуральная блондинка. Не зря же я именно белой кошкой сделалась. Ты вот брюнет — ты получился чёрный.

— В том, что ты — натуральная блондинка, я уверился практически с первой нашей встречи, — любезно откликнулся этот мерзкий черномазый котяра. — Ты вела себя как типичная блондинка. А в остальном твоя теория мне нравится. Ты белая. Я чёрный. А Виктор Петрович как был серым, так и остался…

Лавров не договорил, потому что я издала громкое шипение, словно из проколотой велосипедной шины выходил воздух, и с места прыгнула на него с явным намерением загрызть. Правда, в полёте сумела обуять свою кошачью составляющую и спрятать когти. Иначе совсем уже полное непотребство получается — этак я, чего доброго, ещё и мяукать начну, и за бантиком на ниточке гоняться…

Не ожидающий нападения Лавров клубком шерсти покатился по полу. Продолжить драку помешал Виктор Петрович. Встал в полный рост, на все четыре лапы, и зычным голосом скомандовал:

— Прекратить!

— Мы только начали! — возмутился жаждущий мщения Лавров.

— Нет, — сурово отрубил экстрасенс. — Вы уже закончили. Сваливаем отсюда, срочно, пока окончательно человеческого облика не лишились. Лавров, в твоей норе зеркало есть?

— Откуда у него зеркало, — мстительно высказалась за Лаврова я, — и главное, на кой? Он и в зеркалах-то не отражается… Интеллектуальный вампир!

Лавров крякнул. Даже суровый Виктор Петрович удивился.

— Это как?

— А так! Он сосёт мой мозг своими дебильными выходками!

— Было бы что сосать… — с явным удовольствием ответил на это Лавров и весело, боком поскакал обратно в дом. Я снова зашипела, прижимая уши, и тут же получила мягкий шлепок серой лапой по носу.

— И зверей, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове, — неожиданно проявил зачатки образованности майор. — Маша! Возьми себя в руки. Ты же культурная девушка…

— Я некультурная кошка, и вместо рук у меня — лапы, — сердито пробормотала в ответ я. Подавила в себе желание укусить Виктора Петровича и степенно пошагала в том направлении, в котором скрылся чёрный кот Лавров. То есть, чёрный маг. Или кто он там на самом деле…

Лавров уже сидел на карнизе под потолком, взбежав туда по пыльным шторам.

— Стой, кто идёт!

— Слезай оттуда и веди к зеркалу, — хмуро буркнула я.

— У тебя было зеркало, — мурлыкнул чёрный маг, чихая от пыли. — Ох, откуда её тут столько?! Вроде, перед Новым годом протирал. Ну, уж перед прошлым Новым годом — точно... У тебя было зеркало, куколка. Которое пацаны дали. Куда ты его дела?

Я вытаращила на Лаврова глаза. И впрямь, где же зеркало из чемодана бабы Сани? Галопом пронеслась мимо задумчивого Виктора Петровича, запрыгнула на кресло, в котором очнулась и принялась ворошить лапами покрывало. Лавров издавал возмущённые вопли — требовал быть осторожнее с его приданым и не оставлять зацепок, но я не слушала. В кресле ничего е нашла, спрыгнула на пол, слазила под сиденье. Ничего, кроме пыли и смятого конфетного фантика. Лапы сами собой потянулись покатать заманчивую бумажку, но я снова сумела победить животные порывы. Выбралась наружу. Грустно вздохнула.

— Ничего. На этот раз я точно не при чём! Я зеркала из рук не выпускала!

— Не выпускала, — утешил меня Виктор Петрович. — Стряхни паутину с усов, тебе не идёт. Может и не выпускала, но и рук-то у тебя больше нет. У тебя лапы, а ими мало что удержишь. Лавров! Слезай, а то я сам к тебе залезу и уши надеру! Где у тебя зеркало?

Лавров нехотя сполз со шторы, вопреки истине обозвал нас собаками.

— Зеркало, зеркало... По сторонам надо смотреть, а не приставать к другу по пустякам. Вон зеркало, на серванте стоит.

Лавров раскололся как нельзя вовремя — у входной двери загремели ключи. Явился тот самый неведомый хозяин квартиры и нас троих. Не особо желая встречаться с ним я заволновалась и уставилась в мутное зеркало, искренне желая убраться отсюда куда угодно, как угодно… Ага, вот сознание окутало знакомое серое марево. Ага, а вот я снова передвигаюсь на двух ногах. Ах, как хорошо! Чья-то крепкая рука стиснула моё плечо, направляя в сторону, я подчинилась, шагнула в указанном направлении, бездарно запнулась о свою собственную ногу и вывалилась в реальный мир, буквально выражаясь, кулем. Пребольно ударилась коленками, тихо взвыла, попыталась резко подняться, но у ног имелось собственное мнение по данному вопросу, так что я снова плюхнулась — уже на пятую точку — и затихла. Потому что временно лишилась дыхания и даже сознания от невыносимой вони. Дивная смесь гнили, могучего перегара и давно не мытого тела. Этого вполне хватило, чтобы жестоко оскорбить мой интеллигентский нюх. А осознания, что источником аромата являюсь я сама — чтобы оскорбить мой интеллигентский разум. Боже мой, что это? Что происходит? Короткий нервный осмотр себя показал наличие и других несимпатичных изменений. Одета я оказалась в изумительно грязные обноски, на босу ногу — резиновые сапоги, на руках обрезанные на манер митенок красные трикотажные перчатки, из которых торчат замурзанные пальцы с обломанными траурными ногтями. Пошарив неверной рукой на голове, стащила со слипшихся волос фетровую шляпу с дырой и приколотым тряпочным цветком. Да я, блин, эстет! Ну и вокруг, как полагается — живописные декорации из мусорных баков. В баке самозабвенно роется некий совершенно кошмарный мужик. А ещё один кошмарный мужик сидит у моих ног прямо на земле и хрипло, истерически хохочет. Я отскочила от него в сторону и коротко взвизгнула.

— Караул!

Голос мой прозвучал хрипло, мерзко и исключительно испито. Мне стало совсем не по себе, и я замолкла, чтобы этого омерзительного голоса больше не слышать.

Хохочущий мужик от моего неудачного выступления развеселился ещё больше. Махнул в мою сторону рукой и схватился за живот. Я несколько раз икнула, вернулась на занимаемую ранее позицию, и опознала в грязной испитой личности Виктора Петровича Щербакова.

— Брусникина, ты всё время орёшь, — не дал мне обеспокоиться о нём и второй представитель нашей весёлой компании. Чучело у бака, влезшее в мусор почти по пояс, вынырнуло наружу, отряхнуло с драного рукава картофельную очистку и дружелюбно ощерилось на меня отродясь на чищенными зубами. — Приятно видеть такое постоянство в нашем нестабильном мире.

— Лавров, ты тоже совсем не изменился, — мстительно прохрипела я. От собственного голоса снова передернуло, но уже не так сильно. Говорят же — человек не свинья, ко всему привыкнет. — Виктор Петрович! Ну объясните, ради бога, вы-то чему радуетесь?

— Может, ему наконец-то действительно хорошо, — философски отметил Лавров, фиксируя взглядом икающего от смеха майора. Широко зевнул, задумчиво почесал грязную голую грудь под рыжим драповым пальто. Татуировки, к слову сказать, остались на прежнем месте и живо дополняли общий натюрморт. — Человек понял смысл своей жизни, к чему он шёл все эти годы. Глядишь, тебя сейчас тоже просветлит. Сядь, куколка, подыши свежим воздухом. Я вот шоколадку нашёл, всего пару раз откусанная. Хочешь?

— Ты охренел? — автомобильной сигнализацией завыла я. — Где ты тут видишь свежий воздух? И сам ешь свою шоколадку! И ещё раз назовёшь меня куколкой — я тебя в этом баке и закопаю!.. Но почему, почему, силы небесные?! Почему помойка? Лучше бы я осталась кошкой…

— Ох, — смог, наконец, почти членораздельно высказаться Виктор Петрович, с трудом распрямился. Голос его звучал ещё пострашнее, чем мой, и хоть это немного примиряло с действительностью. — Ох... Чуть не помер... Ну, знаете ли, братцы мои!..

— Не знаем, — злобно прервала я это показательное выступление, торопливо отвернулась, чтобы не видеть, как мерзопакостный Лавров в самом деле ест найденную шоколадку. — Скажите, пожалуйста, что весёлого вы видите в данной отвратительной ситуации?

Виктор Петрович снова захихикал, но под моим недружелюбным взглядом взял себя в руки, и пояснил:

— Да понимаешь… Соседка твоя, Клавдия Андреевна которая… Она мне вот буквально на днях сказала, что я жизнь на помойке закончу.

— Это говорит только о том, что у женщины хватило здравого смысла констатировать очевидный факт.

— Лавров, если ты такой умный, чего тогда на помойке сидишь и в мусоре роешься?

— А такова печальная судьба русской интеллигенции!

— Ну, хватит, — гневно притопнула своей резиновой обувкой я. — Это, в конце концов, не смешно. Мне тут не нравится. Давайте делать ноги!

— Да легко, — Лавров аккуратно выбросил обратно в бак пустую обёртку от шоколадки, вытер об себя руки и выволок из недр ящика ещё один завязанный мусорный пакет. — Моё зеркало так на серванте и осталось. У кого есть с собой?

— Зеркало…

Я преодолела брезгливость и быстренько обхлопала своё одеяние в поиске карманов. Как и следовало ожидать, зеркала у меня не оказалось. Хлеба кусок был. Мятая десятка была. Замурзанная резинка для волос была. Полпачки «Примы». А вот зеркала не оказалось. Внутренне я невольно вздохнула с облегчением. Всё-таки не хотелось видеть себя в подобном печальном маскараде.

— Господин майор?

Виктор Петрович зеркала даже искать не стал. Отмахнулся и потребовал поделиться с ним папиросами. Мне вдруг жутко захотелось курить, но я смогла подавить низменное желание и мужественно отдала всю пачку. Надеюсь, никто из мужчин не заметил, как у меня при этом предательски дрожали пальцы. Нет, надо срочно что-то делать, долго я против старых вредных привычек не выстою. А ещё, того и гляди, похмелье нагрянет…

— Здорово, Марья Михална, как здоровьичко-то опосля вчерашнего?

Я вздрогнула, с ужасом оглянулась. Только знакомых для полного счастья и не хватало! Ан и верно, знакомые. Видела я этих двоих мужичков. В самый первый день своего приезда в Калугу, до всей этой зеркальной абракадабры. Это они спускались с бутылками по лестнице, когда Клавдия Андреевна передавала мне ключ от тётиной квартиры. Конечно, выглядели тогда поавантажней, да и зубов у широко улыбающегося Коли было побольше. Зато бутылки в руках — вот они, родненькие!

— Петрович, глянь, чего надыбали! — Коля помахал бутылкой, ловко выудил из кармана ещё одну. У обеих бутылок были отбиты горлышки, а сами посудины аккуратно заткнуты тряпочками. — Нет, ты глянь! Настоящая водочка, красавица! Правда, из-под боя. Тут главное, процедить её через платочек, и пей — не хочу!

— Не хочу, — неискренне, но твёрдо ответил на это искусителям Виктор Петрович.

Мужички раззявили пасти и уставились на майора чуть ли не с ужасом.

— Ты что, Петрович, захворал?

— Белая горячка у него, — интимно понизив голос, сообщил мужичкам Лавров. Лицо у него при этом было такое, словно он делился с людьми сокровенной радостью. Виктор Петрович встал. Приблизился к Лаврову и мусорному баку. Посмотрел на Лаврова косо, на бак — с ненавистью. Сунул туда руку, вытащил газету, в которую, судя по виду и запаху, заворачивали селедочные потроха. Снова убил Лёнечку взглядом, вернулся на прежнее место и принялся сосредоточенно читать.

Приятели, не скрывая испуга, переглянулись.

— Ыть ты, — высказал общее мнение Коля и спрятал руки с бутылками за спину.

— Типа того, — пожал плечами Лавров. Вытащил из мусорного пакета длинную картофельную очистку и заботливо припрятал её в карман. — О, на супчик сгодится.

— Коль, у тебя зеркала нет? — с надеждой в голосе спросила я.

Моё выступление окончательно ввергло приятелей в ступор.

— Марь Михална, смотрю, тоже прямо нехороша, — звучным шёпотом тревожно обратился Коля к Лаврову. Тот радостно закивал.

— Опять в десятку попал, стрелок ты мой Ворошиловский. Они вчерась с Петровичем коктейль «Александр третий» в две рожи потребили. Видать, не пошло.

Приятели понимающе закивали.

— Ах, вот оно чего... Это бывает. Ну, мы тогда пойдём, пожалуй, до рынка прогуляемся. Может, на закуску чего нароем. Вечерком ещё на огонёк заглянем…

Виктор Петрович прекратил прожигать взглядом газету только после того, как Коля с товарищем и водкой окончательно скрылся с глаз. Перевел дыхание, нервно облизывая губы.

— Уф, еле усидел. Трубы-то горят, мать их так… Прошу оценить выдержку.

— Майор, преклоняюсь, — развёл руками Лёнечка и даже поясной поклон отвесил.

— А коктейль «Александр третий» — это как? — зачем-то полюбопытствовала я.

— Одна часть одеколона «Саша» и одна часть одеколона «Тройной», смешать, но не взбалтывать, — охотно поделился рецептом всеведущий Лёнечка. Я поморщилась. Откуда-то из мрачных недр организма начала подниматься неприятная отрыжка, и создалось тревожное впечатление, что вышеназванный коктейль мне близко знаком.

— Послушайте, сколько можно, — прохрипела я, стискивая руки в кулаки и засовывая их в гибельные недра своих карманов. — Почему мне подворачиваются отражения одно гаже другого? Почему мы не попали в такое, где я какая-нибудь прекрасная принцесса? Почему, а?

— Вполне принцесса, — не согласился со мной оптимист Лавров. — А вот твои владения. Я лично читаю, что жизнь должна быть разнообразной. Леди и джентльмены, тут мешок со шмотками. Гляди, Виктор Петрович, пиджачок прямо на тебя. Отложить?

— Ох, батюшки, уже белым днём сидят! Ни стыда, ни совести!

Я подпрыгнула, обернулась на гневный голос и увидела соседку Клавдию Андреевну с мусорным пакетом. В лицо ударила краска, я попыталась спрятаться за Виктора Петровича. Неловко-то как, знакомый человек, а я в таком безобразном виде… Виктор Петрович заворожено уставился на соседку, пережёвывая погасший окурок. Не знакомый с ней Лавров лишь пренебрежительным взглядом скользнул и продолжил придирчиво рассматривать вытащенные из мешка джинсы.

— И кто такую хорошую вещь выкинул, не пойму? Подумаешь, краской заляпано…

— А вот я сейчас милицию вызову! — не унималась Клавдия Андреевна. Она по-прежнему вмешивалась во всё, что её не касалось. Приятно видеть, что хоть что-то в мире остаётся неизменным.

— Зачем милицию, — с искренним недоумением воззрился на неё Лавров. — Тут самим мало, а то ещё с милицией придётся делиться…

— Лавров, помолчи, пожалуйста, — онемевшими губами попросила я. Мне было очень неловко и хотелось, чтобы Клавдия Андреевна поскорее ушла. Добилась я обратного результата — соседка обратила внимание на меня.

— А ты! Смотреть противно. Молодая, здоровая девка, работать бы шла, хоть полы мыть. А ты по помойкам шатаешься. Тьфу, откуда только такие берутся!

Виктор Петрович выплюнул измочаленный окурок и снова расхохотался.

— Спорим, Машка, теперь бы она точно тебе ключи от тётиной квартиры не дала?

Я неловко захлопала ресницами, совсем собралась обидеться, но внезапно осознала весь трагикомизм ситуации, всю её нелепость и даже идиотизм. И тоже осела на землю, задыхаясь от смеха. Клавдия Андреевна сообразила, что вести с нами душеспасительные беседы уже поздно, плюнула, прицельно метнула пакет мимо Лаврова в бак и ушла, пообещав на прощание написать жалобу в законодательное собрание и прекратить это безобразие.

Помоечный чёрный маг на пустое веселье не разменивался. Переворошив мешок с тряпками и не найдя там больше ничего подходящего, он принялся за пакет Клавдии Андреевны. Мы с Щербаковым, отсмеявшись, вернулись к обсуждению главной проблемы — где взять зеркало. Майор предложил снова послать Лаврова к нижней соседке. Дескать, дала трусы, значит, и зеркала для старого знакомого не пожалеет. Я возразила, посоветовав повнимательней посмотреть на Лаврова. Да, соседка подобрела, но не до такой же степени! Она с бомжом и разговаривать не станет. Даже со знакомым. Лавров, нее отвлекаясь от изысканий, предложил поступить проще — дождаться, когда мимо будет проходить какая-нибудь тётка и отнять у неё сумочку. Ведь у каждой бабы должно быть при себе зеркало!

— Интересно, а кто в моей квартире живёт? — загрустила я, вспомнив обилие зеркал на тётиной жилплощади. Даже то, что в ванной, сейчас бы сошло.

— И в моей, — в тон мне вздохнул сосед сверху.

— И кто без тебя нижних жильцов заливает, — гаденько хихикнул Лёнечка и вдруг издал страстный придушенный возглас. Я вскочила, подумав, что его кто-то цапнул (в мусорных баках могут быть крысы, а их укусы опасны!), но Лавров уже повернулся к нам, протягивая на ладонях несколько зеркальных осколков разной величины.

— Из пакета этой бабки, что сейчас приходила.

— Беру свои слова назад, — торжественно сказал майор Щербаков. — Клавдия Андреевна дала тебе не ключ. Она дала тебе целый новый мир. Маша, только постарайся, пожалуйста, чтобы он был более… кхм… симпатичным.

— Можно подумать, от меня тут что-то зависит, — робко мяукнула я, придавленная торжественностью его тона. Без сомнения зарылась в мусор Клавдии Андреевны обеими руками, вытащила ещё несколько осколков. Похоже, это было большое настенное зеркало. Упало, наверное, и раскололось. Вот опять же интересно получается — кому семь лет несчастья, а кому — огромная радость!

Часть зеркала сработала не хуже, нежели зеркало полное. Перед тем, как реальность расползлась зеркальной амальгамой, за меня успел уцепиться Лавров. Так стиснул запястье, что даже рука онемела. В момент прохождения через неведомые пространства я ему это простила, сделав скидку на моральное напряжение (согласна, глупо. Особенно в свете применения к Лаврову). Однако зазеркалье, насколько я понимаю, мы благополучно покинули, а давление на запястье не уменьшилось. Напротив, стало сильнее.

— Лавров, больно! Отпусти!

Я дёрнула рукой, но свободы не получила. Более того, сообразила вдруг, что и второе моё запястье столь же безжалостно стиснуто. И совсем не пальцами. Обе руки подняты и крепко зафиксированы над головой. А сама я и вовсе лежу на твердой холодной поверхности. И мне чертовски неудобно!

Искренне возмущенные таким поворотом дела глаза сами собой распахнулись. И как только мозг осознал, какую картинку они ему передают, во мне сработала аварийная сигнализация. Естественно, я сразу же попыталась вскочить. А вот как бы не так! Руки оказались привязанными мохнатой колючей верёвкой к внушительным железным кольцам, вбитым в поверхность некой каменной плиты, на которой я и возлежу. С распущенными волосами (мамма мия! Отродясь они у меня такими длинными не вырастали! Благо хоть белые) и в такой прозрачной сорочке, что самой неловко делается. На волосах и сорочке одежда моя заканчивалась. Я снова рванулась в путах, снова была удержана ими на месте, зашипела от боли в запястьях и щиколотках и затихла. Н-да, таких казусов со мной ещё ни в одном отражении не происходило... А, к слову, что это за отражение такое?

Помещение, в котором находились мы с каменной плитой, было круглым, опоясанным по периметру узкими высокими окнами. В окнах ласково подмигивало многочисленными глазами звёзд бархатное ночное небо. Соответственно, сразу, на вскидку, можно сделать два смелых вывода. Первое — это башня. Второе — высокая башня. Тогда сам собой возникает следующий вопрос: что делаю в этой башне я?

Дальнейший осмотр облегчения не принёс. А каждая новая деталь заставляла только настораживаться. Длинные чёрные свечи в шандалах по сторонам моего неуютного ложа. Тяжело и отвратительно-сладко пахнущий дым, клубами расползающийся из жаровни неподалёку. Огромные старые книги в кожаных переплётах, выглядящие зловеще даже закрытыми. Стол, заставленный непонятными колбами, тиглями, флаконами и ещё чёрт знает чем. Под потолком башни бодро снуют туда-сюда летучие мыши. И человек в чёрных одеждах, сосредоточенно перебирает сваленные в сундук свитки. Человек стоял над сундуком на коленях, ко мне спиной, запустив туда по локоть обе руки, шуршал, ворчал и очень знакомо бранился.

— Э-э... Можно вас на минутку отвлечь? — окликнула я, желая подтвердить догадку.

Человек гневно зашипел и дёрнул плечом, не мешай, дескать. Такое хамское поведение по отношению к женщине не узнать было довольно сложно.

— Лавров! Не прикидывайся, это ведь ты!

Человек в чёрном ругнулся уже в голос (небо за окном прорезала неведомо откуда взявшаяся молния), гибко поднялся с колен, резко, с металлическим грохотом захлопнул крышку своего сундука. После чего, соизволил, наконец, повернуться ко мне.

Ну, конечно, Лавров. Не могла я ошибиться. Перемена места пошла ему на пользу — на помойке он выглядел не в пример хуже. Наряжен в невообразимую хламиду переливчатого чёрного шёлка, голова наголо выбрита, что неожиданно ему даже шло, и украшена металлическим обручем со сверкающим во лбу алым камнем. Изменившийся Лавров глянул на меня с ленивой надменностью, и тут я снова насторожилась. Ибо что-то изменилось не только в его внешнем виде. От Лаврова по башне распространялись вполне ощутимые волны некой грозной и безжалостной силы. Я облизнула внезапно пересохшие губы и почти шёпотом спросила:

— Лавров… Ты чего?

— А. ты пришла в себя, принцесса, — с неприятной усмешкой процедил Лавров, беззастенчиво меня рассматривая. Я порадовалась, что вовремя отросшие волосы меня хоть малость прикрывают, но в душе сразу начала подниматься штормовая волна возмущения. — Могу тебя порадовать — ты будешь причастна к великому делу.

— Какому ещё делу? — заголосила я. Такой Лавров мне категорически не нравился. — Ты что, рехнулся? Или это опять твои идиотские шуточки?

Незнакомый знакомец напротив меня в изумлении вздёрнул резко прочерченную чёрную бровь.

— Странно нынче выражаются принцессы. Да, этот мир явно катится не туда. Значит, его движение надо направить в нужное русло, и я на верном пути.

С этими словами Лавров развернулся и пошёл в сторону. Я, насколько позволили путы, повернула голову, следя за его действиями. Оказалось, что он отправился зажигать свечи. И пусть бы зажигал себе, сколько влезет, но когда я заметила, что зажигает он их без спичек или огнива, небрежными щелчками пальцев, вовсе загрустила. Ибо раньше таковых талантов за нашим чёрным магом не наблюдалось.

— Кто ты? — стараясь говорить ровно и не дрожать голосом, поинтересовалась я.

Щелчок. Очередная свеча занялась красноватым пламенем.

— В смысле?

— В прямом. Кто ты такой? Я тебя знаю?

— У тебя короткая память, принцесса, — Лавров обошел мою плиту по кругу, зажёг все свечи и снова появился в поле видимости, но уже с другой стороны. — Или ты решила меня подурачить? Хорошо, поиграем по твоим правилам. Позволь представиться, светлая дева. Аспид, чёрный маг.

Я застонала и закатила глаза. Блин! Вот теперь верю, что чёрный маг! Верю сразу и безоговорочно. Вот мать твою, влипли! Как только жизнь не мотала, но чтобы до такой степени у людей крыша ехала — ещё видеть не доводилось.

— Хорошо. А я кто? — тупо поинтересовалась я.

Чёрный маг нахмурился. Подошёл поближе. И впервые посмотрел не на мою грудь, а в глаза.

— Эй, девушка, ты точно в порядке? Это что, последствия потери чувств? Ты — единственная дочь короля-жреца Итарии, принцесса Марианна. Или ты и это забыла?

— Я этого и не знала, — хмуро буркнула я. Полученная информация заставила меня серьёзно задуматься о психическом здоровье как моего визави, так и меня самой. — Тогда внимание, последний вопрос. Что я тут делаю?

— О, от тебя потребуется самая малость, — любезно сообщил чёрный маг, одним движением ладони сдвигая в сторону сундук со свитками. К сундуку он при этом и не прикоснулся — негоже волшебнику физическую работу руками делать, у него на то магия есть. — Твоя девственная кровь, принцесса, пролившись в результате нашего любовного соединения, соединения света и тьмы, откроет заветные Врата Бездны. И миром буду править я.

Вот тут я выругалась матом. Вслух. Практически впервые в жизни. Я бы ещё и не то сказала, но волна возмущения поднялась, наконец, до горла и меня задушила. Некоторое время я могла только гневно разевать рот, булькать и сверкать глазами. Голова же в это время с радующим хладнокровием оценивала ситуацию. Самую, надо признать, дурацкую в моей жизни. Баня, помойка и даже превращение в кошек просто курят в сторонке. Говорят же умные люди — никогда не проси у бога того, что может исполниться! Я вот мечтала стать прекрасной сказочной принцессой. С длинными роскошными волосами. Встретить чародея. И что? Вот вам волосы, вот вам принцесса. А вот злой чародей, который, как и полагается по сюжету, похитил невинную девицу и норовит сначала обесчестить её, а потом и миром завладеть. Всё, как полагается. Классический фэнтезюшный сюжет. Кажется, с этого момента я разлюблю фэнтези…

Зря я, наверное, взялась вот так с места в карьер хулить фэнтези. Потому как сюрпризы на этом ещё не кончились. Если есть злой чародей и есть невинная дева у него в плену, то неизбежно должен появиться… кто? Верно! Светлый благородный герой. А вот, по-моему, и он…

Нездешнее золотое сияние озарило недра темной башни. Преступный мрак в углах испуганно попятился, уступая прекрасной светоносной силе. Торжествуя в зловещем царстве ночи, среди хаоса и зла возник грозный, величественный белый маг. Одежды его сияли, и грозен был взор небесных очей... То есть, тьфу ты! Резанув по глазам неприятным голубоватым светом, посреди башни с треском возник ещё один мужик. В белом балахоне, с длинным посохом в руках. Волосы у незваного гостя тоже белые, длинные, свободно распущенные по спине, а глаза так и горят синим, делая и без того невероятную фигуру ещё страшнее. Думаю, не надо объяснять, что это был майор в отставке Виктор Петрович Щербаков. В этот момент я даже обрадовалась, что лежу, потому что иначе бы уже рухнула без чувств.

Чёрный маг отреагировал на грозное явление белого злым шипением и фейерверком. Красные искры так и летели от него в разные стороны. Одна прилетела мне на ногу и укусила так, что сознание терять сразу расхотелось.

— Ой! Поаккуратнее можно свои эмоции выражать?

— Как посмел ты явиться сюда, пособник света? — не обращая внимания на протесты с жертвенного алтаря, изрёк Лавров.

— Не у тебя ли спрашивать мне позволения, исчадие зла, — голосом, подобным полновесному удару колокола высказался в ответ Виктор Петрович.

— Как по-писаному чешут, колдуны хреновы, — зло буркнула я, корчась в тщетной попытке почесать ужаленное шальной искрой место, но меня опять проигнорировали. Маги сцепились сверкающими (в прямом смысле слова) взглядами. Белый поигрывает своим посохом. Чёрный — наскоро сооружённой шаровой молнией. И речи колдовские неспешно ведут.

— Мне нужна принцесса, колдун. И я заберу её.

— Попробуй, — сделал широкий приглашающий жест рукой Лавров. — Но она моя. И ты её не получишь.

— Ты недостоин целовать след, оставленный на камне её сандалией.

— А тебе даже не представится такой возможности.

Нет, в общих чертах текст мне нравился. Капелькой целебного бальзама упало на израненную душу намерение белого мага меня спасать. Я всегда говорила, что Виктор Петрович — настоящий мужчина…

— Её чистая невинность должна послужить делу света. В результате нашего соединения сольются разъединённые монады истины, и силы зла останутся навеки скованными за гранью бытия!

Оп! И этот туда же. Всё-таки Виктор Петрович — настоящая скотина. Да что же им всем так не даёт покоя моя девственность? Как, оказывается, тяжело быть невинной девой в фантастическом мире. Успевай, поворачивайся, пока не обесчестили ради высоких или низких идеалов…

— Эй, вы! Я против! Я вас не хочу!

Не слышат. И, боюсь, теперь не услышат уже. Потому как буквально в следующие мгновения в башенке разгорелась самая настоящая магическая битва. Прямо как в кино! Лавров, воздев преступные длани к небу, забрасывал соперника страшными багровыми сгустками огня. Виктор Петрович гулко выкрикивал заклинания, и из камня на его посохе в чёрного мага хлестал сплошной поток огня белого. Ни одному, ни второму вреда колдовское пламя не причиняло, потому как антагонисты и о защите побеспокоились — пламя размазывалось по ней и бессильно стекало на пол, как памятный хрен из разбитой баночки по стене. Башенка ходила ходуном, пол начал понемногу раскаляться. Один из светильников слева от меня закачался и рухнул, только чудом не угодив на моё эфемерное одеяние. Ой, а игра-то становится опасной. Этак я полыхну, как свечка — не платье, так волосы, и никому вовсе не достанусь. Маги-то, по-моему, о причине баталии уже позабыли. Надо что-то делать, надо как-то заканчивать это затянувшееся безумие!

Соперники взяли тайм аут, временно прекратили играть с огнём и хищниками закружились по башенке, не сводя друг с друга злобных взглядов. Сооружение тяжело вздохнуло и вроде как осело на один бок. Я тоже охнула, и меня от испуга осенило. Набрав в грудь побольше воздуха, я издала могучий (сама удивилась!) звериный рык.

— Майор Щербаков! Отставить безобразие! Как стоите перед старшим по званию?! Смир-рна!

— Так точно, — автоматически гаркнул белый маг. На секунду оторопел, пытаясь сообразить, что сказал, тряхнул головой, и глаза его прояснились. Я слабо застонала, возводя очи долу, тут же закашлялась. В горле саднило. Командный рык даром не прошёл.

— Ну вот, кажется, голос сорвала…

— Маш, а чего это было-то, я не понял?

— Ой, Виктор Петрович, потом объясню, держите Лёнечку!

Чёрный маг зашипел и сыпанул из кончиков пальцев алыми искрами. Я испуганно пискнула, но теперь зловещий колдун имел дело не со сказочным белым магом, а с офицером российской армии. Виктор Петрович одним длинным скользящим шагом миновал разделявшее их расстояние и безо всяких антинаучных чудес врезал Лёнечке в челюсть. Голова чёрного мага дернулась, Лавров пошатнулся, но чудом устоял на ногах и взвыл в голос.

— Щербаков, скотина, ты охренел! Я тебе что — боксерская груша? Вот сейчас как звездану по башке табуреткой, будешь знать!

— Слава богу, очухался, — довольно прогудел майор, заключая бывшего врага в крепкие дружеские объятия. Слегка придушенный Лавров вырвался, сверкнул глазами, раскрыл рот, готовясь произнести гневную отповедь, но посмотрел по сторонам, и рот закрыл.

— А. Ну да. Вас понял. Было прикольно.

— Прико-ольно? — возмущенно просипела я, но меня не услышали. Или не захотели услышать.

— Вот именно, прикольно, — хмыкнул Виктор Петрович. Брезгливо посмотрел на волшебный посох в своей руке, положил на пол, ловким пинком ноги загнал в самый дальний угол. Посох обиженно мигнул голубым светом и угас. Лавров проследил взглядом скоростное перемещение посоха, хмыкнул, тут же с болезненной гримасой потёр челюсть.

— И кто тут ещё сомневается, что я — чёрный маг? Ох, Щербаков, и тяжёлая у тебя рука! Мог бы и поаккуратней в реальный мир вернуть!

— Это поцелуем что ли? — ухмыльнулся Виктор Петрович.

Лавров осторожно подвигал пострадавшей челюстью туда-сюда и глянул на майора без приязни.

— Ты меня не возбуждаешь.

— Ага. Тебя Машка возбуждает.

— Тебя, кстати, тоже.

Маги обернулись и дружно посмотрели на меня. Я воспрянула духом в надежде услышать извинения, и даже дыхание затаила…

— Нет, Маш, всё-таки не идёт тебе такая комбинашка.

— Что-то ты, Брусникина, какая-то помятая…

Ага. Вот и извинения. Получи Машенька и распишись.

— А чего ты, Лавров, хотел, — с горечью просипела я, — ты же меня на помойке подобрал, разве не помнишь? Вообще, козлы вы оба, мужики. И не стыдно вам? Я-то вас друзьями считала, а вы... Стоило зазеваться немного, как уже невинности норовят лишить. Колдуны хреновы. Отвяжите меня отсюда немедленно! Вы хоть помните, что тут вытворяли?

Виктор Петрович легкомысленно хихикнул и состроил мне глазки. Лавров на пару секунд задумался.

— Помню. У меня теперь такое ощущение, что я этот спектакль будто со стороны видел. Есть такое дело, Виктор Петрович?

Майор закивал. Лёнечка повернулся к нему и упер руки в бока.

— Ну, тогда с этого места поподробней. Хочется уже кое-что прояснить. Ты, значит, по сценарию явился сюда, чтобы чистую деву, сиречь, вон ту Машку, у меня отбить, верно? Верно. Прошу занести мои слова в протокол. Я, нехорошая злая бяка, собирался её жестоко обесчестить в извращённой форме. Но ты хотел жертву отбить с той же самой целью, ведь так? Сам сказал, жертва подтвердить может. И чем же ты тогда добрый волшебник?

— Ну, так ты её хотел обесчестить ради гибели мира, а я — ради мира на земле, — не растерялся Виктор Петрович. — Цели у нас с тобой, брат, были разные. Что и требовалось доказать.

— Ага, ясно. Добро побеждает зло. Причём зло — это наречие…

— Ну и обломались бы вы оба, — мрачно просипела с места чистая дева. — Моя невинность утеряна около семи лет назад. Так что единственное, что я могла бы вам предложить — групповой секс во имя победы здравого смысла над добром и злом. Закрой пасть, Лавров, и подотри слюни. Я образно. Кто-нибудь меня уже отвяжет?

— Ты добрый — ты и отвязывай.

— Ты похитил — ты и освобождай.

— Погоди... А, может, всё-таки, сначала групповой секс?

Тут мой сорванный голос приобрёл второе дыхание, и я завыла пароходной сиреной, да так здорово, что маги сразу вняли просьбе принцессы и в четыре руки распустили путы. Я, злобно шипя, отпихнула сначала чёрного мага, потом белого, оправила платье и стратегически расположила на груди роскошные локоны. Не тот кругом контингент, чтобы полуобнажённой статью щеголять.

— Господа, мне тут не нравится! Не хочу здесь быть! Вы маги или не маги? Отправляйте меня живо домой!

— А ничего, что за перемещение по отражениям у нас ты отвечаешь? — с непростительной для служителя добра наглостью отреагировал на просьбу дамы майор Щербаков.

— А ничего, что я принцесса?

— Принцесса без году неделя, а понтов, как у королевы Елизаветы, — фыркнул Лавров, с сожалением глядя на застывший в сторонке сундук. С тех пор, как отступило наваждение, магического таланта у Лёнечки сразу поубавилось. Огонь щелчком пальцев больше не возжигался, и вещи не торопились нестись к нему по первому зову. Утраченных способностей парню явно было жаль. А я тихо порадовалась. Лавров, да реально умеющий колдовать — это же хуже большого андронного коллайдера.

Однако, сказка ложь, да в ней намёк. Делаем выводы — принцессам на деле живётся достаточно хреново. Посему сию замечательную реальность лично я покину с удовольствием и без малейшего сожаления. Сразу же, как только получу в руки зеркало.

На вопрос о наличии зеркала Лавров только руками развёл. Он и сам не знал, что имеется в хозяйстве передового чёрного мага. Пришлось тупо и методично обшаривать всё помещение. То есть, не тупо, а, напротив, очень даже осмысленно. Поскольку хотя хозяин башенки быть колдуном и перестал, некоторые вещи своего магического потенциала не утратили и представляли для любопытных реальную опасность. Например, найденная Виктором Петровичем в одном из сундучков потертая чёрная мантия попыталась его придушить при попытке обшарить её карманы. Прошлый военный опыт майора выручил и на этот раз, мантию он браво заломал, обыскал и пригрозил пообрывать все рукава, если будет выпендриваться, после чего она разумно притихла и лишь недовольно шуршала. Мантия была очень похожа на ту, в которой щеголял сейчас Лёнечка, так что отхохотавшись, он вдруг погрустнел и стал посматривать на собственное одеяние с какой-то уважительной опаской. Я обнаружила подвешенное на змеевидной трубке алхимической установки, похожей на самогонный аппарат (а, может таковой и являющейся, от чернокнижников всего можно ожидать!) шикарное ожерелье из кривых желтоватых клыков, черепушек мелкой живности и сушёных пауков. Не выдержала, примерила. В сочетании с золотыми локонами и эротичной комбинашкой выглядело просто волшебно, жаль, зеркала нет... Тьфу ты, мы зеркало ищем! Не отвлекаться! А как тут не отвлекаться, когда кругом предметы один заманчивее другого?.. Что, интересно, вон в том ярко-зелёном четырёхгранном флакончике, прикованном цепью к железному кольцу в стене? Или как не остановиться на несколько минут у талантливо выполненного чучела крокодила, из зубастой пасти которого торчит нога в плетёной сандалии?

Тем не менее, необходимого результата поиски так и не принесли. В проклятой башне было что угодно, кроме обычного зеркала. Через некоторое время мы снова сошлись в центре башни и выжидательно уставились друг на другпа.

— Ну? — потребовал отчёта Виктор Петрович, придирчиво осмотрев нас с Лавровым на предмет зеркал в руках, не увидев искомого, и разом захмурившись.

— Не нукай, не запряг, — вполне логично ответствовал на это Лавров.

Виктор Петрович поморщился и повернулся от него ко мне. Я только продемонстрировала майору пустые ладошки, выразительно вздохнула всей грудью. Созерцание вздыхающей полуголой груди несколько разгладило морщины на челе военного экстрасенса, но выступить с критикой не помешало.

— Фигня какая. У любого нормального колдуна должно быть зеркало.

— Я не нормальный колдун, — гордо заметил Лавров. Причём совершенно справедливо заметил. — И вообще, Машка у нас принцесса? Принцесса. Причём по самое некуда. Вот и давайте смотаемся к её папе королю, пусть презентует спасителям любимого чада зеркальце. И золота мешочек-другой…

— После того, как ты меня похитил и почти надругался, папа-король презентует тебе разве что романтическое свидание с палачом, — хмуро возразила я. — И я отсюда шага не сделаю. Потому что боюсь выходить наружу. Не оставляет ощущение, что я из какой-то другой сказки.

— Тогда давайте смотреть на вещи шире, — предложил Виктор Петрович. На предложение перебраться в его собственную колдовскую вотчину и поискать зеркало там (а вдруг он как раз колдун нормальный?) майор ответил отказом. Во-первых, разделял мои ощущения относительно другой сказки. А, во-вторых, просто не знал, где находится его вотчина и тем более, как туда добираться. В лавровской-то лаборатории он как по волшебству возник. Даже без всякого «как», просто по волшебству, а магии в нём на данный момент имелось ровно столько же, сколько и в Лаврове, соответственно, про этот способ перемещения в пространстве можно было забыть. — Даже если зеркала у нас нет, можем же мы придумать ему адекватную замену?

Мы с Лавровым слаженным хором поинтересовались, что именно, по мнению Виктора Петровича, может служить заменой зеркалу.

— Что угодно, — широко разрешил майор. — Любая отражающая поверхность. Надо смелее ломать штампы.

Я, разумеется, засомневалась, опасаясь блефовать с судьбой. Сказано в условии задачи — зеркало, значит, зеркало. Если бы можно было использовать альтернативные отражающие поверхности, говорили бы о них. А если подобный эксперимент до добра не доведёт? Мы и так сидим в органическом удобрении по самые уши, так что вовсе незачем усугублять ситуацию. Лавров, человек рисковый по природе, ярый противник штампов и горячий сторонник любого шухера (кроме голодовки) поддержал начинание майора. Метнулся, пошуровал в своих черномагических закромах, помёл по колдовским сусекам и притащил крупный хрустальный шар.

— О! Зацени, Брусникина, какая клёвая фенька! Я о такой с детства мечтал, да всё как-то не складывалось. Как думаешь, с шариком покатит? В принципе, это ведь тоже зеркало. Магическое только. Не побоюсь этого слова Око Мира!

Я опасливо приняла тяжёлое Око из Лавровских рук. Не уронить бы, ведь действительно, стильный аксессуар, в эзотерических магазинах бешеных денег стоит. А, может быть, и правда получится? Тем более что магическое зеркало…

Получиться получилось, но не совсем то. Я честно принялась всматриваться в слегка искрящуюся поверхность. Довольно долгое время ничего вовсе не происходило, к тому же я постоянно отвлекалась на вполголоса переругивающихся между собой белого и чёрного магов, которые под шумок продолжили выяснять, кто из них лучше и добрее. Когда же я совсем было собралась бросить дурацкий шар, оттянувший все руки, об пол, и хоть так выплеснуть долго копившееся раздражение, внутри хрусталя вдруг затеплился серебряный огонёк, замерцал, словно настраивающийся телевизор, а затем появилась яркая и чёткая картинка. Холодея, я разглядела некую странную поверхность, изрытую кратерами, чёрное небо, искрящееся разноцветными звёздами. Посреди сюрреалистического лунного пейзажа красовалось несколько зелёных человечков. Человечки подняли головы, будто могли меня видеть, заулыбались и приветственно замахали тоненькими длиннопалыми ручками. Гуманоиды в хрустальном шаре потрясли меня до того, что я торопливо сунула магический аксессуар обратно в руки Лаврову, и шёпотом попросила поискать что-нибудь другое. Попроще. Лавров с искренним недоумением пожал плечами, но шар спрятал обратно и отправился на дальнейшие поиски.

Следующим был забракован тазик в водой. Едва заглянув в него, я поймала себя на мысли, что высматриваю суженого-ряженого — вот она, власть стереотипа! Нетерпеливый чёрный маг вспыхнул сухим напалмом и едко проехался насчёт переборчивости неких липовых принцесс, торжественно заявил, что умывает руки. Умыл он их в том же тазике. Я возмутилась по поводу липовой принцессы, но Виктор Петрович неожиданно исполнил роль миротворческих сил, и преподнёс мне… зеркало. Правда, металлическое, полированное, но зеркало.

— Ничего не получится, — едва приняв зеркало и не заглянув в него толком, заявила я.

Лавров зашипел.

— Держите меня восемь человек! Я сейчас эту пессимистку махровую во что-нибудь богомерзкое превращу! И будет у нас сказка «Царевна-лягушка»!

— Превращал один такой, — проворчала я, но от Лаврова на всякий случай подальше отодвинулась. — А потом у него волшебная палочка под корень стёрлась. Главное, «крибле-крабле-бумс» не забудь сказать. Я же не отказываюсь! Я просто предупредила, что за последствия не ручаюсь.

Лавров велел держать свои предупреждения при себе, мол, и без блондинок как-нибудь разберутся. И вообще, он, Лавров, ещё моего дядю вот такусеньким знал (маг показал рукой приблизительно в метре от пола), а я тут хамлю старшим и авторитетов в грош не ставлю. Виктор Петрович захихикал.

— Во-первых, без меня ты с моим дядей и не познакомился бы, а во-вторых, он побольше был, — буркнула я, заглянула. Наконец, в зеркало. В непривычной отражающей поверхности увидела слегка искажённую и размытую белокурую даму, с трудом узнала в этой леди Годиве Марию Михайловну Брусникину. Н-да, с этим надо что-то делать. Совсем в отражениях себя потеряла!

Тут виски сдавила резкая боль, даже в глазах потемнело. Раньше такого неприятного побочного эффекта зеркала не давали. Ведь предупреждала же! Ну, так и знала — получится какая-нибудь гадость. В испуге я отбросила полированную металлическую пластину подальше, схватилась дрожащими руками за голову. Режущая боль стала постепенно отступать, ещё через пару минут я смогла свободно вздохнуть, не опасаясь, что голова взорвётся изнутри. Затем и в глазах начало проясняться. Ну, слава богу, похоже, всё в порядке. Более того, я вдруг поняла, что больше не чувствую под пальцами неестественно роскошных локонов. Нетвёрдой рукой скользнула вниз по телу — так и есть, вот моё родное ситцевое платьице в цветочек. С души словно камень упал. Я пару раз моргнула, сфокусировала взгляд, и камень на душу вернулся. Ещё помассивней предыдущего.

Во все стороны простирались долгие, бесконечные и страшные зеркальные коридоры. На меня отовсюду смотрело огромное количество моих двойников, одинаково испуганных и взъерошенных. Я, кажется, уже упоминала, что ненавижу большое количество зеркал? Ну так, кажется, до этого момента я ещё не знала, что такое настоящий зеркальный коридор. Все эти зазеркальные путешествия представлялись теперь милой детской сказочкой, прогулкой перед сном.

— И как это понимать?

Звук человеческого голоса в трудный момент позволил справиться с паникой и взять себя в руки. И неважно, что голос этот мой — или я не человек? Имею полное право беседовать с собой на равных.

Гордо тряхнув белокурой головой, я уже смелее огляделась по сторонам.

Ничего. Меня чёрный маг похищал, я в помойке выжила, кошкой была и с ведьмой справилась. А уж зеркальный коридор меня точно не покусает.

Множество почти одинаковых женщин со всех сторон. Какие нехорошие, пристальные у них взгляды. И это всё я. Но, вместе с тем, и не я. Отражения были старше и моложе меня, блондинки и даже брюнетки, и выражения лица было разное — одни улыбались и подмигивали, другие смотрели чуть ли не со злобой, у некоторых на глазах поблёскивали слёзы... И все они словно ждали чего-то, словно чего-то от меня требовали. И я поняла, чего.

«Себя там надо будет найти, понимаешь? Себя настоящую. Это трудно. И страшно... Как себя отыщешь — всё на круги своя и вернётся. Если отыщешь, конечно»…

М-м-м, вот сейчас я как никогда понимаю бабушку Саню. Почему она сказала, что это трудно и страшно. От одной только мысли, что надо идти сквозь этот зеркальный строй, выдерживать страшные чужие-свои взгляды со всех сторон... Помню, в одной книге про медитации описывали некую сложную и даже опасную технику — медитацию на зеркало. Это несложно. Надо долго и пристально смотреть своему отражению в глаза. Будут течь слёзы, кружиться голова, будет резь и мигрень. А потом отражение потеряет четкость, и ты начнёшь видеть другие свои воплощения. Отражения своей истинной сути. В книге было предупреждение, что человека слишком впечатлительного это может довести до нервного расстройства или даже помешательства. Понятное дело, я тогда не рискнула проверить жутковатую технику на практике. Что ж. тогда не рискнула — сейчас рискну.

Я несколько раз глубоко вздохнула. Выпрямилась. Окинула бесконечные коридоры огненным взором, намечая приблизительный маршрут поисков. Пригладила волосы, одернула юбку. И осталась на месте. Двойники честно повторили мои манипуляции. Не дождались продолжения и глянули с презрением. Дескать, слаба, ты матушка, шагу ступить не можешь. И верно боишься. И никогда ты среди нас ничего не найдёшь. И шагай уже обратно, забейся в норку и сиди там.

— Ошибаетесь, дамы, — торжественно и спокойно произнесла я вслух. Прямо диктор советского телевидения, ей богу, так же красиво и правильно! — Всё гораздо проще. Вот она я настоящая. Какая есть, какая бы ни была — но я. Я — настоящая!

Я даже закружилась на месте, словно отражения могли меня видеть и позавидовать. Простота сделанного открытия привела в эйфорию. Где-то среди мелькающих отражений примерещилась на миг Александра Тимофеевна Кольцова с непривычной улыбкой на суровом лице, а потом я (разумеется!) обо что-то зацепилась юбкой. Какая есть, да. Но, блин, какая-то я всё-же нескладёха есть! Главное, в зеркале уже за что цепляться?! Ан нет, нашла. Я остановилась, досадливо заворчала, дёрнула подол и услышала треск рвущейся ткани. Тут я с перепугу не то что плясать — двигаться перестала и даже зажмурилась. Караул! Последнее платье! У меня с собой больше вещей нет!

— Осторожно, ты, росомаха!

— Ай!

Мне довольно ощутимо наступили на ногу. Эйфории — как не бывало. Но, что примечательно, и мещанского страха за платье — тоже. Зато сколько угодно здоровой спортивной злости!

— Эй, полегче! Больно, между прочим! Что здесь за слон в посудной лавке топчется?!

— А ты глаза попробуй раскрыть, дура ушасто-пушистая, авось тогда и узнаешь.

— Глаза мои бы на тебя не смотрели, — тут же сбавила тон я, и вопреки вышесказанному очи распахнула. В поле их зрения немедленно оказался страшный чёрный маг Леонид Лавров. Слава богу, совершенно земной и реальный. И ни чуточки не похожий на главного злодея из сказки про принцесс и силы зла. И кругом — тётина спальня. И Виктор Петрович на кровати сидит, загадочно так улыбаясь. И подол мой на петлю дверцы подзеркального столика нанизан.

— Ой, отцепите меня, скорее!

— Не фиг, — решительно наплевал на дамские страдания Лавров. — Пока не объяснишь, что это было, и не проси пощады. А будешь запираться — пытать стану. Насильно мазать губы помадой неподходящего тона и заливать в декольте одеколон «Гвоздика» (я замычала от ужаса и передёрнула плечами). С вами, ведьмами, только так и надо.

— Я не ведьма, — обиделась я, имея уже представление о том, как это мистическое явление выглядит. Плохо, скажем прямо, выглядит. Я не в пример симпатичнее. — И почему ты опять меня третируешь? Почему он меня третирует, Виктор Петрович? Хорошо, хорошо. Что тебе объяснить? Что это было? А что, собственно, было?

Виктор Петрович перебил изготовившегося выступить с очередной порцией обличений Лаврова и высказался сам. Коротко, сжато, по существу. Из его слов следовало, что они с Лавровым привычным уже образом угодили из сказочной реальности в знакомое ничто, откуда вдруг были неожиданно, но крайне решительно выпихнуты некой неведомой силой. Сила выперла их прямиком в тётину спальню с трюмо, откуда они незадолго до этого отправились в путешествие по отражениям. Сначала мужики обрадовались, а не обнаружив рядом меня обратно приуныли, поняв это так, что я опять что-то где-то напортачила и всё придётся начинать заново.

— И вдруг, вообрази! Вон там, в зеркале, видишь, часть комнаты отражается и дверь. И вот та зазеркальная дверь открывается, и входишь ты. Я, понятное дело, оборачиваюсь, смотрю на эту дверь — никого. Что, думаю, за чёрт? Снова к зеркалу. А ты уже с той стороны к нему вплотную подошла. Задумчивая такая, как лунатик. Руки вперёд вытянула, через столик перешагнула и прямо сюда вышла.

— Как в японском фильме ужасов, — вставил комментарий Лёнечка. — Только там баба брюнетка была и из телевизора вылазила.

Я не обиделась на сравнение с японским фильмом ужасов. Повернулась к зеркалу. Увидела в нём себя — растрёпанную, с алыми пятнами на щеках и слегка безумными глазами, но вполне реальную. Протянула ладонь, коснулась ею гладкого, прохладного и непроницаемого стекла.

— Так что это было-то?

— Не знаю…

И я честно поведала о том жутком зеркальном пространстве и встрече со множеством своих двойников. Мужчины выслушали повествование неожиданно внимательно, даже Лавров с критикой и шуточками не влез. Помолчали.

— То есть, ты себя нашла? — нарушил паузу майор Щербаков.

Я снова на всякий случай ощупала себя со всех сторон, осмотрела, насколько шея поворачивалась.

— Ну да, наверное. Это же я…

— Погоди-ка, — Лавров встал, подошёл ко мне вплотную. Пристально поглядел в глаза, словно хотел невооружённым взглядом рассмотреть глазное дно. Крепко взял за подбородок и посмотрел зубы (я от такой наглости совсем растерялась и даже по рукам ему не дала), вытащил из волос заколку, взъерошил и без того не слишком аккуратную причёску до безобразного состояния. — Ну да. Это ты. Но тогда получается, что ты выполнила бабулькино условие, себя нашла, и отражения, соответственно, закрыла. Так?

Мы с Виктором Петровичем покивали.

— Так. Я ни в коей мере не против, не поймите превратно, но лично я ничего не чувствую. Никаких изменений в организме и самоопределении. Если у вас не так — склоню голову и смирюсь перед общественным мнением.

Я невольно усомнилась, что Лавров может смириться перед общественным мнением, но в словах его имелась великая сермяжная правда. Я тоже не ощущала в себе никаких перемен. Помнила все наши зазеркальные приключения. Ведь, наверное, закройся отражение на самом деле, мы бы обо всём забыли? По крайней мере, это было бы логично.

— Нечего без толку торговаться, — сердито объявил решительный майор, тоже встал, с хрустом потянулся. — Надо пойти да проверить.

— Страшно, — пискнула я.

Виктор Петрович вместо ответа лишь выразительно вздохнул и плечами пожал. Дескать, предложи тогда что-нибудь другое. Мне предложить было нечего, поэтому пришлось увять. Тогда Лавров благородно взял на себя роль пионера-первопроходца и решительным шагом направился на разведку — из спальни в коридор. Мы последовали за ним.

— Стоп, — замерла я в пороге, с подозрением осматриваясь по сторонам. — Почему полы мокрые?

Лавров радостно заржал.

— Ну ты даёшь, куколка! Тебя же вон тот майор Щербаков давеча затопил. Али запамятовала?

— Это ты даёшь, зайчик, — мстительно отреагировала я. — Он затопил меня давеча. Сиречь, вчера. Ещё утром полы были совершенно сухие. Пошевели мозгами, наконец, ты же сам помогал мне их вытирать!

— Значит, майор сегодня повторил свой великий подвиг на бис! — не сдался Лавров. Виктор Петрович потянулся дать ему подзатыльник, да так с протянутой рукой и замер.

— Ой… Лесенка моя. Маш, я ведь после того, как мы антресоль разгрузили, её забрал, верно?

— Верно, — я подошла к перегородившей весь коридорчик стремянке, осторожно постучала ногтем по металлическому ребру лестницы. — А это точно ваша?

— А чья же? Красная. Моя. И потом, вон, видишь, выбоина на второй снизу ступеньке? Это я молоток на неё уронил.

Тут мы с Виктором Петровичем уставились друг на друга с немым непониманием и даже ужасом. С закрытых антресолей, под которыми стояла стремянка, монотонно капала вода.

Лёнечке довольно скоро надоело созерцать глупые физиономии друзей. Он решительно отстранил меня от лесенки. Потряс её. Потом и вовсе залез, уселся на верхней ступеньке и засвистел какую-то незамысловатую мелодию. Виктор Петрович вышел из ступора и хрипло обозвал Лаврова певчим кенаром. Лавров на кенара не обиделся. Посмотрел на нас сверху вниз, как смотрит воспитатель детского садика на своих питомцев и предложил сделать то, для чего лесенка и была принесена. То есть проверить антресоли, раз уж сама судьба этого хочет и даёт нам второй шанс.

Виктор Петрович бросился к стремянке так рьяно, что едва не перевернул её вместе с засевшим наверху чёрным магом. Маг сдавленно ругнулся, хватаясь за стену, а в дверь позвонили.

— Звонят, — зачем-то озвучила и без того очевидный факт я.

— Ну и пошла бы открыть, вместо того, чтоб людей с лестницы сбрасывать, — ополчился Лавров. А ничего, что я стремянку не трясла? А ничего, что это Виктор Петрович сделал? И вообще, раз Лавров такой деловой, пусть идёт сам и открывает.

— Что-то ты слишком разговорчивая стала, — Лавров ссыпался с лесенки, практически стащенный оттуда за шиворот Виктором Петровичем. Показал его затылку язык, и правда направился к двери. — А ведь блондинкам слова не давали. По дефолту.

— Да ты мне вообще слова не даёшь сказать, — горестно возмутилась я, — только и знаешь рот затыкать!

— Ой да ладно, рот ей затыкают… Молчи уж!

Выдав это не вполне логичное заявление, Лавров повернул собачку замка и с широким гостеприимством распахнул дверь. Я, ничтоже сумняшеся, ожидала увидеть за ней кого угодно, от Кузькиной матери до чёрта, а увидела…

— З-здравствуйте…

Клавдия Андреевна на заикающееся приветствие не ответила. Одарила Лаврова строгим милицейским взглядом, решительно прошагала мимо него в квартиру, ловко сдвинула на нос очки со лба.

— Ну так что, Марья, ты Шепелёвых залила? Галина на весь подъезд вопит и грозится заявление на тебя писать. Говорит, бандитов в дом приваживаешь. Это как же?

Вооружённый очками взгляд вернулся к скромной фигуре Лаврова и прикипел к синеватой татуировке на руке. Лавров мерзко улыбнулся соседке и прислонился спиной к косяку, входной двери не закрывая.

— Шепелёва только и знает, что вопить, — раздался надо мной низкий, слегка приглушённый голос майора. Я подняла голову — Виктор Петрович уже вскарабкался на лесенку и с головой (в прямом смысле слова) погрузился в археологические изыскания на антресолях. Так увлёкся, что и на Клавдию Андреевну должным образом не отреагировал. — Я бы на месте Володьки, мужа, давно бы её в канализационном люке забетонировал. Машка! Ё моё! Оно всё тут!

— Что — всё? — растерянно переспросила я, тут же поняла что, и похолодела.

Клавдия Андреевна на мужской голос насторожилась, но по видимой ей нижней части туловища соседа-алкоголика не признала. Да и не он её сейчас интересовал.

— Делать-то что собираешься? — продолжила она приставать ко мне.

— Для начала, вот как сказал товарищ офицер, мы кое-кого в люке забетонируем, — хищно облизывая тонкие губы, подал голос Лавров. В глазах его появилось мечтательное выражение маньяка-убийцы. — А там посмотрим. Люков я у вас во дворе несколько видел. На всех хватит…

— Эй, перехватите кто-нибудь, а то выроню ненароком!..

Продолжая великолепным образом игнорировать дотошную и занудную соседку, Виктор Петрович начал торопливо спускать с антресолей мокрые предметы. Я пришла на помощь и приняла поочерёдно несколько подшивок журнала «Здоровье» многолетней давности, россыпь подмокших рулонов чертёжной кальки, несколько кусков пенопласта от телевизионной упаковки, матерчатую сумку, набитую разномастными цветными клубками. При этом меня не оставляло острое ощущение дежа-вю. Сомнений никаких не оставалось. Именно эти вещи и именно в этой очередности извлекал вчера вечером с антресолей Виктор Петрович. Даже знаю, что дальше будет. Старинный стабилизатор. Отяжелевший от воды тюк с ватным одеялом. Связка фигурных ножек для табуреток в количестве одиннадцати штук. А за ними должен появиться…

Виктор Петрович что-то замешкался.

— Не томи! — резко выкрикнул с места Лавров. Глаза его мрачно сверкали. Надо же, в кои-то веки и чёрный маг проникся значимостью момента. Клавдия Андреевна давно уже прекратила ехидные обличения и теперь посматривала на нас троих как-то странновато. Похоже, даже эту несгибаемую пенсионерку напрягало общество помешанных людей.

— А его тут нет, — сдавленно произнёс голос Виктора Петровича.

Я страстно простонала, закрывая лицо ладонями и не зная, плакать или смеяться. Лавров сорвался со своего поста у двери и бросился мимо отшатнувшейся Клавдии Андреевны к стремянке. Кого «его» нет — мы поняли как-то сразу и без уточнений. Разумеется, речь идёт о старом бабушкином чемодане. Но позвольте! Как так — нет? Всё есть, а его нет?

— Точно нет? — прошипел Лавров, не удержавшись, полез по стремянке к Виктору Петровичу. На совесть сделанная лесенка покорно снесла черномагическое нашествие, разве что печально хрустнула ступенькой. — Дай поглядеть!

— Погоди ты, — Виктору Петровичу было очень неудобно одновременно шарить в глубоких антресолях и отпихивать настырного Лёнечку. — Вот же навязался на мою голову... На, смотри! Говорю же — нет. Только газет мокрых пачка.

— Что вы делаете? — зудела Клавдия Андреевна. Она привыкла, что вышколенные соседи при встрече с нею встают во фрунт и преданно виляют хвостом, а быть столь решительно слитой в игнор ей совершенно не понравилось.

— Отвали, мамаша, не до тебя. Видишь — люди заняты! — с досадой бросил Лавров, устремляясь в недра антресоли чуть ли не всем телом.

— Мария! Как он разговаривает?!

— В самом деле, Клавдия Андреевна, некогда. Попозже зайдите, — резко произнёс мой голос, прежде чем я успела ужаснуться собственной решимости. Лиха беда начало — ещё через несколько секунд я обнаружила, что уже запираю за соседкой дверь. Остаётся только надеяться, что она сама ушла, а не я её вытолкала. А ещё через мгновение я уже напрочь забыла и о соседке, и о собственной неожиданной отваге.

— Ребята! Ребята, но он же там был!

— Был да сплыл, — оригинально высказался Виктор Петрович.

Лавров одним прыжком слетел обратно на землю и бегом помчался в зал. Поскользнулся на мокром полу, чуть не растянулся, но шага не сбавил. Тут же застучали дверцы шкафов, заскрипела сдвигаемая мебель. Майор степенно спустился со стремянки и мы снова посмотрели друг на друга. Виктор Петрович вздохнул, убрал только что вытащенную из кармана пачку сигарет.

— Что ж. Он мыслит в верном направлении.

Последующий дотошный обыск квартиры не принёс никаких результатов. Чемодана бабки Сани нигде не было. Словно он и не существовал никогда. Я пинком придвинула к стене выволоченное Лавровым чуть не на середину комнаты кресло, присела и произнесла жутчайшую банальность:

— Ничего не понимаю!

Лавров плюхнулся прямо на пол, проследил взглядом парение по комнате дыма майорской сигареты.

— Согласен. Хрень какая-то.

— Антресоль не разгружена, — Виктор Петрович сидел с закрытыми глазами, совершенно неподвижный, выражение лица каменное — чисто будда. — Квартира мокрая. Соседка злая. Это всё уже было.

Я отвлеклась от вдумчивого массирования висков, пристально посмотрела на будду. Встала. Сходила в спальню. Отыскала свой мобильный телефон. Вернулась в зал. Снова глянула на медитирующего экстрасенса, словно испрашивая поддержки. Совпадение, или этот тип умудрялся видеть с закрытыми глазами, но на мой вопросительный взгляд он кивнул. Тогда я тоже кивнула и непослушными руками подняла крышечку. Лавров сморщил нос, шумно выдохнул и упал на пол плашмя, со стуком приложившись затылком.

— Ой… А сегодня — вчера…

— Я так и знал, — сообщил с пола Лавров.

Виктор Петрович только махнул рукой, дескать, это была моя реплика, и отстранил от себя телефон, который я настойчиво ему предлагала, дабы удостоверился сам.

— Не надо, всё верно. Тебе не кажется, так и есть. Мы, если можно так выразиться, получили шанс прожить вчерашний вечер заново.

— А где же тогда чемодан?

— Тебе его так не хватает, антикварная ты моя?

— Не юродствуй, Лавров! Это несовпадение! Значит, опять с отражением что-то не так…

— Машка, очнись! Это не отражение!

— В самом деле, — прервал меня в самом начале возмущённой отповеди мудрый белый маг («Как не отражение? А что тогда?!»). — Кажется, тебе и впрямь удалось совершить невозможное. Ты вернула нас в привычную реальность. Квартира затоплена. Соседка рвёт и мечет…

— Это не доказательство, — прошептала я, жалобно таращась на Виктора Петровича и взглядом умоляя убедить меня окончательно. Так хотелось верить!

— Виктор Петрович, притарань спиртику, а? — вдруг почти умоляюще воззвал Лавров. Он продолжал изображать из себя убиенного лютым ворогом на границах Руси богатыря. — Выпить надо. Иначе окосеем.

— Нету больше, — развёл руками майор. — У меня же не спиртовой завод. Выпили мы то, что было!

— Ничего подобного. Спирт мы выпили сегодня, а сегодня уже вчера.

Я почувствовала, что косею. Надо выпить.

— И верно, Виктор Петрович…

Экстрасенс сплюнул и удалился, бурча. Я немного помялась. Помаялась. Повздыхала. Убиенный богатырь на вздохи не реагировал, поэтому я махнула на него рукой и сходила на кухню, где решительно, пусть и немного дрожащей рукой включила радио. С тех пор, как утром я услышала сказку о приключениях отважного мышонка Дементия, радио так и молчало.

— В Калуге половина одиннадцатого вечера и мы продолжаем нашу музыкальную передачу…

До возвращения Виктора Петровича я успела прослушать пять песен и выпуск новостей. И не услышать ничего особенного. Ни в песнях, ни в новостях. Всё было так обычно и повседневно, что даже казалось странным. Другой бы человек слушал и радовался. Меня же продолжали терзать самые чёрные подозрения. Работала старая добрая (точнее, злая) логика пессимиста: если всё хорошо, значит, в скором времени всё будет очень и очень плохо… Где вот, например, майор Щербаков так долго болтается? Подняться на один этаж, взять бутылку и спуститься обратно — минутное дело. А он полчаса уже гуляет. Хотя нет, вон, топает…

— Я к метро ходил, — отразил мои нервные претензии майор. Ласковым пинком разбудил Лаврова — тот спал сном младенца, подсунув под голову подушку с дивана. Лавров спросонья страшно разворчался, дескать, покою от нас нет, но в руки ему сунули бутылку, и капризный чёрный маг обрадовался ей, как тот же младенец новой погремушке. Я в это время пищала и хваталась за сердце. Вот оно, вот — то самое, о чём я говорила. Если всё хорошо…

— Так вот, нет его, — как ни в чём не бывало, продолжил Виктор Петрович, по-хозяйски вытаскивая из серванта рюмки. — Послушайте, ребята, тогда получается, что и сосиски мы уже ещё не съели, верно? Маш, сварила бы…

— С хреном! — размечтался нетактичный Лавров.

— Погодите вы с хреном! — чуть ли в голос заорала я. — С метро что?

— Что и полагается. В Калуге нет метро.

Дотошный майор Щербаков честно повторил утренний маршрут, который вывел его сегодня утром к станции метро «Чижевская» и не обнаружил там ничего, кроме закрытого на ремонт магазина «Магнит». Это было хорошо. Но ещё не в полной мере развеивало мои справедливые сомнения.

— Хм... Нету? А знаете, даже жаль. Мне завтра утром к тёте в больницу ехать, так было на метро удобно! То есть... Тьфу ты, господи, что я такое говорю. И хорошо, что нету. Чего ты ноешь, Лавров? Чего тебе надо? Сосисок? На тебя не напасёшься…

Тем не менее, я снова направилась на кухню. Вытащила сосиски. Закинула их в кастрюлю. Затем воровато оглянулась в сторону комнаты, откуда раздавались голоса моих товарищей по отражениям, извлекла из недр холодильника баночку с тёртым хреном. Баночка едко пахла и приятно холодила пальцы. Я немного подержала её в руках, с упоением мазохиста вдыхая резкий запах, поднесла почти к самым губам и шёпотом позвала:

— Эй!

Ответа не последовало. Ещё несколько секунд я ждала его, затем покраснела, сообразив вдруг, как нелепо это должно выглядеть со стороны. Хотела выкинуть хрен в мусорное ведро, но в последний момент передумала и засунула обратно в холодильник на самую дальнюю полочку и ещё банкой топлёного масла загородила. Чувствовала всё-таки какую-то вину.

Товарищи по зазеркалью обсуждали сложившееся положение вещей, но как-то лениво и без огонька.

— Слышь, Машка, Щербаков предлагает для проверки к нижней соседке сходить, — встретил меня новостью Лавров. Я от неожиданности чуть батон и масло не выронила. Хмуро ответила, что никуда не пойду и попросила открыть окно. Раз уж всё равно в комнате курят.

— А тебе идти никто и не предлагает, — утешил Виктор Петрович. Погасил окурок в чашке, которую эти два варвара уже приспособили под пепельницу, натренированным жестом распахнул окно. Затрещала под напором грубой майорской силы бумага, которой были заклеены рамы, жалобно пискнули кольцами отброшенные в сторону тюль и шторы. Вот чёрт! И это ведь тоже уже было!.. — Я предлагал Лёньке прогуляться. У него с ней практически амор.

— Что вы такое говорите при незамужней барышне, господин офицер, — мило зарделся чёрный маг. — У нас в полку не принято трепать честь дамы. Наливай по первой. И схожу. Куда хотите, только сначала выпить дайте! Заодно трусы верну.

— Ты же их и не брал ещё…

— Тогда возьму!

Мы выпили по первой. Я опрокинула разбавленный спирт и даже не охнула. Не впервой. Да и не опьянела, как в прошлый раз. Просто как-то сразу размякла и расслабилась. Из окна приятно веяло ночной прохладой, вопили у подъезда два воинственно настроенных кота. Затем животин с руганью полили из окна водой, и гусары, так и не выяснив, кто из них горластей, ускакали сушиться. Мы выпили по второй. Идея визита к соседке отпала сама собой. Да и про отражения разговора больше не было. Зато пошли какие-то истории из жизни. Анекдоты. Русские народные песни. Затем мы выпили по третьей, и я пошла поставить чайник. А пришла почему-то в свою комнату, где свернулась клубочком на кровати и моментально заснула…

Несмотря на некоторое злоупотребление спиртным, голова с утра оказалась вполне ясной и здоровой. Правда, проснулась я отнюдь не в семь, а очень даже в десять, и ещё полчаса потратила на расталкивание дорогих друзей Виктора Петровича Щербакова и Леонида Лаврова. Оба тоже так и остались на моей гостеприимной территории — майор на мокром диване в зале, а ушлый чёрный маг обосновался в тётиной комнате. Пока Лавров канючил и требовал кофе, я ещё немного послушала радио. Про мышонка Дементия не сказали ни слова, что подействовало на организм лучше любого тонизирующего напитка. Во всяком случае, на мой. После скромного завтрака из остатков вчерашней трапезы, мы всем дружным кагалом вывалились из квартиры. Я — к тёте в больницу, а мужики, ведомые офицерской честью господина Щербакова, — за новыми потолочными обоями. Внизу, у подъезда, нам и впрямь встретилась безвременно затопленная нижняя соседка в расписном маковом халате. Правда, на этот раз настроение у неё было отнюдь не радужным. Соседка убила нас злобным взглядом, но выступать не решилась, ибо за моей спиной маячил верный рыцарь Лавров, а дама уже усвоила, на что он способен в ближнем бою.

До больницы я добралась на троллейбусе. Нашла тётю. С гипсом на руке. Родную, любимую, привычно ворчливую тётушку. И в этот момент окончательно уверовала, что безумная зеркальная история благополучно закончилась. И, наверное, навсегда.

Тётю обещали выпустить из больницы уже на следующий день, так что остаток нынешнего и часть ночи мы потратили на спешное приведение в порядок залитой квартиры. До помощи снизошёл даже Лавров. Во всяком случае, он нами чутко руководил, заваривал клей (с комками) и неправильно нарезал два рулона обоев. Впрочем, козни сил зла не испортили обедни — тётя, по возвращению, осталась вполне довольна и анафеме соседа сверху не предала. Да, в потопе мы честно повинились — поскольку не хотели быть изобличёнными Клавдией Андреевной. Та, к слову сказать, больше не смотрела на меня свысока и даже почти прекратила помыкать. А Виктор Петрович слышал, как она говорила приятельницам у подъезда, что племянница Таисии Комаровой вовсе не такая тюхля, какой кажется, и вообще характером пошла в тётку. Я смеялась и не верила.

Про отражения мы по молчаливой договорённости старались не вспоминать. Я ходила в кино на японский фильм ужасов с Лавровым, в картинную галерею «Образ» с Виктором Петровичем и в Парк Культуры с ними обоими. Щербакова одолела новая идея — он начал повсюду искать места силы и то и дело заводил невероятные рассказы о неком удивительном, сакральном месте, расположенном в нескольких часах езды от Калуги, под Козельском. Не то древнее капище, не то место археологических раскопок, я так и не поняла. Место носило гордое название Чёртово Городище, и это, кажется, было единственным, что я запомнила из восторженных лекций майора. Лавров местами силы тоже не особенно интересовался, Его вообще неожиданно увлекло гадание на картах таро — чёрный маг разжился колодой и не расставался с ней ни на минуту, по поводу и без повода ныряя носом в любезные его сердцу старшие арканы. Виктор Петрович снисходительно предлагал Лёнечке «позолотить ручку», Лёнечка ядовито сообщал в ответ, что нашёл потрясающее место силы — вон в той трансформаторной будке, а я блаженствовала. И жалела, что отпуска осталось так мало…

За два следующих месяца моя жизнь окончательно вошла в норму — с работой, привычными хлопотами, старым кругом общения. Приятели-маги всплывали ещё несколько раз. Была пара звонков от Лаврова — из уличного автомата на мобильный, было заряженное энергией (если верить постскриптуму) письмо от Виктора Петровича. Потом оба как-то заглохли. И вот — нате вам…

— Что за чёрт?

— Слушай, ты опять? Давай расписывайся, достала!

Телеграмма была коротенькой, всего из пяти слов, но озадачивала, как может озадачить только полновесный кирпич, летящий в голову. Пять сухих, чуть ли не официальных слов. «Майор Щербаков сгинул, срочно приезжай». Позвольте, как так — сгинул? Что это значит? Почему, в конце концов, телеграмма без подписи? Только не говорите мне, что это опять Клавдия Андреевна отправила, ни за что не поверю!

— Мария! Да что за бестолочь такая…

Почтальонша Наташа уже на месте подпрыгивала, фыркала, словно горячий пони под седлом, и глазками из-под мелированной чёлки сверкала. Не знала только девочка, что на меня все эти цирковые трюки больше не действуют.

— А ну цыц. Захлопни клюв и не суетись под клиентом. Неясно выражаюсь? Жалобу на имя заведующей почтой захотела? Я тебе обеспечу. В трёх экземплярах!

— Ты чего это? — оторопела девица, никак не ожидавшая отпора. Тем более от меня, тихой сутулой блондинки в очочках… Очочки, зажатые в руке, описали замысловатую фигуру перед Наташкиным носом.

— И прекратила мне «тыкать». У тебя, кажется, рабочий день до шести часов? Вот и будь любезна до указанного времени стоять по стойке смирно, улыбаться и не вякать. Думаешь, не знаю, куда торопишься? На свиданье с Вовкой Лыковым слинять!

— Да вы что, Мария Михайловна, какой Лыков… Я с ним уже три недели не встречаюсь… — залепетала Наташка. Я, прищурившись, посмотрела на неё внимательней. Что-то не так. С какого-то непривычного ракурса я её вижу. Ах ты, мать честная! Вот что значит — выпрямиться! Она же меня, оказывается на полголовы ниже!

— Не с Лыковым, так с Фирюлиным. И помолчи, пожалуйста, мешаешь.

Надо же, замолчала. На какое-то короткое мгновение мне стало неловко, даже зазудели плечи от желания скорчиться обратно, но неловкость так же быстро прошла. Хватит прятаться от всего на свете. Вот так испугаешься раз, возмечтаешь о норке, и опять мир в тартарары полетит. Хватит, в зазеркалье хорошо, а дома лучше. Но всё-таки, всё-таки… «Майор Щербаков сгинул, срочно приезжай». Я автоматически расписалась за телеграмму, рассеянно кивнула в ответ на вежливенькое «До свидания, Мария Михайловна, всего доброго», а сама размышляла. Значит так, у меня, кажется, есть неделя отгулов. Нет, даже больше, и, в крайнем случае, можно попросить у приятельницы — зубного врача больничный. Полить хорошенько кактусы перед отъездом. Во сколько идёт электричка на Калугу? Пожалуй, ещё успею…

PS. Взгляни, как бегут три мышки слепых

За фермершей следом, которая им

Хвосты отрубила ножом кривым

Случалось ли видеть глазам твоим

Таких мышек слепых?