Тень на чёрно-белых плитах (джен)

— Господин регент, к вам супрем Талига!

Супрем Талига? Рокэ удивлённо поднял глаза от депеш и рескриптов: их было так много, что несколько запечатанных алыми сургучными печатями конвертов вот-вот готовились упасть на ковер. И секретарь — да-да, а вот прежде были порученцы… — незамедлительно бросится собирать их с пола. Обмакнуть перо в чернильницу, росчерк, ещё один…

— Попросите герцога Придда обождать в приёмной.

Из-за неплотно прикрытой двери доносился голос Валентина — нет, шадди он не желает. И от «Чёрной крови» вынужден отказаться. К сожалению, должность высшего судейского чиновника в государстве налагает определенные ограничения. Он крайне высоко ценит гостеприимство, оказанное ему в доме герцога Алва. Нет, он охотно обождёт, дело неспешное. Неспешное? Тогда отчего явился сам, а не прислал кого-то из своих людей?

В девятнадцать Рокэ сделал его полковником, в неполные двадцать пять — супремом.

«До супрема ему ещё тянуться и тянуться, — посмеивался Ли. — Любишь же ты, Росио, раздавать должности „на вырост“». А вот Савиньяку пост кансилльера пришелся по мерке, по крайней мере, в плечах не жмёт. Когда-то… да, в незапамятные времена, когда они, горяча коней, катились навстречу дриксенским рейтарам, им обоим казалось, что настанет время — и они, как встарь, рассядутся на полу возле камина, потеряв счет опорожнённым бутылкам. И будут пить и петь. Пить и петь…

Рокэ отложил в сторону перо, ровняя ладонями стопку подписанных указов и распоряжений, которые уже сегодня лягут королю на стол. Ли как-то на днях посетовал, что вскоре они оба уподобятся покойному графу Штанцлеру, встречая каждый вечер не глотком «Чёрной» или «Дурной» крови, а кружкой целебного отвара. «За процветание Талига!» — лукаво салютовал им бокалом Эмиль, принявший из рук Рокэ чёрно-белую перевязь Первого маршала.

Порой герцогу Алва казалось, что Победитель Дракона все же питал некие недобрые чувства к его предкам, закрепляя права регентства за кэналлийскими властителями. А вот Придд… Да, этот оказался на своем месте: острый ум, скрупулёзность во всем, за что бы он ни брался, вдумчивость — словом, то, что рано или поздно помешало бы армейской карьере, стало точно разящим оружием на посту супрема. Дорастёт Валентин, обязательно дорастёт…

— Проси, — коротко бросил Алва секретарю.

— Доброе утро, господин регент!

Армейские привычки не забудешь за неполный год, прошедший после его назначения: Рокэ постоянно казалось, что господин супрем вот-вот щёлкнет каблуками и вытянется во фрунт. Ан нет, опомнился — к столу подошёл степенно, с легким полупоклоном протянул бумаги.

— Да вы ранняя пташка, Валентин.

— Дела моего ведомства не терпят отлагательства, господин регент.

— Что на этот раз?

Рокэ привычным жестом сжал виски, с нажимом провёл по векам: Придду не стоит знать, что регент Талига со вчерашнего дня не приближался к дверям собственной опочивальни. Хотя Спрут догадлив…

— Вот, взгляните: здесь прошения купцов, высланных из Олларии.

— Те, которым не терпелось облагодетельствовать Его Белоштанное Величество?

— Срок давности по их провинности истек, они ходатайствуют о помиловании.

— И что вы сами об этом думаете?

— Я бы…

Замялся. Значит, считает, что просьбу стоит удовлетворить. И в то же время опасается, что его мнение идёт вразрез с волей регента.

— Говорите же, Валентин.

— Человек торговый руководствуется собственной выгодой, подчас забывая о материях более высоких. Если вам угодно меня выслушать… я бы не казнил их долее, чем требуется. Они и так понесли достаточное наказание.

— Тот, кто поставлял кружева и вина Его Самозванному Величеству, в любом случае окажется неплохим коммерсантом?

— Вы совершенно правы, господин регент. Единственное, что я осмелюсь предложить, это некоторое ограничение в правах.

Рокэ, бегло просмотрев ходатайства, поставил на них свою подпись — вопрос и вправду не был из разряда серьёзных, странно, что Валентин лично явился в его особняк ради подобной мелочи.

— Надеюсь завтра видеть вас в добром здравии, господин регент.

— Завтра?

— Вы же будете на церемонии в честь дня Святого Фабиана?

Кошки! Уже завтра! Как он мог забыть? Но… Постойте, герцог Придд. Если присутствие регента на Фабиановой площади необходимо по дворцовому протоколу, то супрем Талига вовсе не обязан наблюдать за тем, как Лучшие Люди выбирают себе обузу на последующие три года.

— Мой младший брат завтра заканчивает Лаик. Он будет рад видеть меня в столь важный для него день.

Ах вот оно что! Вот ради чего вы, господин супрем, не поленились примчаться на улицу Мимоз, словно курьер или порученец. Если Валентин на что-то рассчитывает, то это совершенно напрасно: Рокэ Алва не нуждается в оруженосцах. Больше не нуждается…

— Не сомневаюсь, что вы уже позаботились об его будущем, Валентин.

— Нет, — Придд по-прежнему был невозмутим, как если бы речь шла не об его младшем брате, а о конюхе, которого он намеревается пристроить в приличный дом. — Некогда мой отец заранее условился о моей службе. Не скажу, что я был рад его выбору. Питер согласен со мной — пусть всё решит случай. Если же никто не назовёт его имя, виконт Сэ всегда будет рад видеть его под своим командованием.

— Эсператисты уверяют, что случай есть не что иное, как промысел Леворукого, — заметил Рокэ. Разумеется, Валентин не может не понимать, что его нехитрый манёвр разгадан.

— Или же длань Создателя, простертая над нами, — парировал супрем Талига с учтивой улыбкой. — Разрешите идти, господин регент?

* * *

День Святого Фабиана… Единственный день, когда Рокэ не может совладать со своим безумием.

Лучшие Люди рассаживаются на галерее, чтобы тут же вскочить, приветствуя юного короля. И замершие внизу «жеребята», едва покинувшие «загон» — такие же нетерпеливые, испуганные, норовистые. Их надежды, тревоги, желания — Рокэ мнится, будто он может различить их, подобно лёгкому облачку, плывущему по весеннему небу.

Какой был день тогда? Такой же солнечный? Должно быть, да: восемь лет назад он от скуки рассматривал, как играют солнечные блики, отражаясь от начищенной до блеска кирасы пикинера.

…Унары занимают свои места на черно-белых клетках, словно фигуры, готовые вступить в игру. Одно касание умелой руки — кто-то сделает свой первый ход, за ним ещё и ещё.

Если считать от фонтана, то плита будет двенадцатой — это Рокэ тоже усвоил за те годы, что он присутствовал на церемонии уже как регент Талига. И на этот раз всё повторится вновь — ни один из унаров не посмеет встать на его место. Порой Рокэ видит его как некое сгущение воздуха, как неверную тень, ложащуюся на камни площади. Стоит разыграться ветру — и там, где находится призрак, взвихрится воронка пыли, зашуршат сухие, невесть как оказавшиеся здесь осенние листья.

Рокэ никому не говорит о видениях: Талиг долго терпел выходки своего Первого маршала, но безумие — это вовсе не то, чего ожидают подданные короля Карла от своего регента. Но он является год за годом, а потом, когда Рокэ направляется во дворец или в особняк, ему слышится гулкий перестук копыт по булыжной мостовой и прерывистое дыхание чуть позади себя — как он сразу не догадался тогда, что Ричард болен?

…Ликтор называет имена — те, что всегда на слуху, и совсем незнакомые; придворные негромко перешептываются. Вот и господин супрем: кивает, что-то говорит, поворачивая бледное лицо к кансилльеру. Кому-то из будущих эров по душе породистый конёк, а кому-то сгодится и медлительный тяжеловоз.

…Их осталось десять на площади, десять, чьи имена ещё не прозвучали. Валентин откидывается на спинку кресла, одёргивая кружевные манжеты. Наверняка жалеет, что понадеялся на везение и случай. И в этот миг происходит… Да, быть может, это стоило бы назвать чудом, если бы Рокэ был из тех, кто верит в подобные нелепицы. Но верит он или нет — это нимало не заботит того, кто соткан из теней и вздохов ветра. Он словно обретает плоть, Рокэ даже пытается привстать, чтобы разглядеть его получше: он выше и шире в плечах, чем был когда-то, на нем всё та же унарская форма, только вот на груди она испятнана кровью. Но Окделла это нимало не заботит: он покидает плиту, на которой смиренно стоял все эти годы, неторопливо обходит оставшихся «жеребят» — странно, что те вовсе не ощущают присутствие призрака. Склоняет голову к плечу, словно придирчиво оценивая каждого из претендентов, и наконец кладёт ладонь на плечо одного из них: мальчик едва не подпрыгивает от ожидания, но крепко сжимает кулаки — Приддам не к лицу подобная несдержанность.

И Рокэ, как и восемь лет назад, произносит слова и сам не верит тому, что они срываются с его губ:

— Питер-Иммануил Придд! Я, Рокэ Алва, регент Талига, принимаю вашу службу.

И почти не слышит, как его только что обретённый оруженосец приносит присягу. Тень мышеподобного слуги подводит сотканной из дыма фигуре коня, призрак вскакивает в седло…

А они едут домой. Но сегодня нет ни приглушённого перестука копыт за спиной, ни зыбкой, видной одному Рокэ тени, отстающей от него на полкорпуса. Так, как велит кодекс оруженосца… Рокэ оборачивается — и встречается взглядом с юным Приддом: серо-зелёные глаза смотрят открыто, с нескрываемым обожанием. Добрый, открытый, славный мальчик… Так гордится своей еще не начавшейся службой, что не даёт себе труда что-то утаивать. Готов любить своего эра, не желая знать, заслуживает ли тот его преданности. Своего эра… Вот ведь твари закатные! Того, другого, давно нет, а слово осталось, зацепилось, вгрызлось в самое сердце. И уходить никак не хочет.

— Монсеньор… Господин регент!

Нет, он вовсе не похож ни на Валентина, ни на Джастина. И на того, другого, тоже не похож.

— Я так рад, я…

Надо же, исполнять чужие мечты может оказаться даже приятным.

— У вас будет немало обязанностей, юн… Питер. Я не советовал бы вам обольщаться прежде времени.

Мальчишка кивает; должно быть, он так оглушён своим невиданным везением, что не в силах вдуматься в смысл того, что говорит ему Рокэ. Пусть так.

— И ратных подвигов пока что не предвидится. Это вас не разочаровывает?

— Ничуть, господин регент.

Ну да, в шестнадцать непросто понять, что загонять в клетку бумажных львов подчас оказывается намного труднее, чем сражать настоящих.

— В любом случае, Питер, уроков фехтования никто не отменял. Как и ранних подъёмов.

— Если потребуется, я готов подниматься даже на час… нет, на два часа раньше.

— На два часа раньше чего?

Юный Придд обескураженно молчит, но тут же улыбается, встряхивая несуществующими каштановыми кудрями. И Рокэ готов поклясться: сейчас все девушки в окошках, что живут в домах, примыкающих к особняку на улице Мимоз, очарованные, смотрят им вслед. Их щеки — он уверен — стыдливо рдеют отнюдь не при взгляде на бывшего Первого маршала.

И он клянётся, клянётся так, что слова его слышат только молчаливые камни да беспокойный ветер.

Он постарается… Нет, он станет для малыша-спрута достойным эром; таким, что Питер Придд будет носить простой чёрно-синий колет с той же гордостью, с какой прочие примеряют на себя генеральский мундир.

А тень, затерявшаяся где-то среди повозок и путешественников в самом начале надорского тракта, понукает своего куцехвостого конька и больше не оглядывается в сторону столицы.