Вперед, бесстрашные... (джен)

Ехали молча. Ротмистр закладывал на поворотах так, что Гай всякий раз ударялся щекой о дуло автомата, зажатого между ног. Однако не чувствовал ни боли, ни раздражения, в нем все молчало; только шум мотора странным образом резонировал с эмоциональной опустошенностью: казалось, будто это серая, плотная, слабо фосфоресцирующая атмосферная дымка ворочается где-то там, в вышине, над кабиной грузовика. Гай смотрел перед собой невидящими глазами. Он даже не сразу понял, что машина остановилось и ротмистр Чачу каркнул: «Приехали, выходи!».

Гай вылез из машины и вытянулся по стойке смирно. Это было рефлекторное, годами строевой подготовки вымуштрованное, действие, никаким образом сейчас не откликающееся в душе готовностью к молниеносному исполнению приказа.

«За мной, капрал», — сквозь зубы процедил ротмистр и пошел к казарме.

Гай поднимался по ступенькам не чувствуя ног. Какой-то час тому назад он взбегал по ним с замирающим сердцем, готовый, казалось, ко всему — солдат, хоть в огонь, хоть в воду! — а следом за ним спешил Мак. Тогда еще живой Мак...

Перед дверью в канцелярию ротмистр Чачу остановился, обернулся через плечо и холодно глянул на Гая.

— Сдать оружие! — коротко скомандовал он.

Гай снял с плеча автомат и передал его ротмистру, в соответствии с уставом глядя прямо перед собой.

— Входи.

В комнате канцелярии кисло пахло переполненной пепельницей. Ротмистр Чачу щелкнул выключателем, и кабинет наполнился тусклым желтым светом.

— Садись к столу, — ротмистр указал искалеченной рукой на стул. — Пиши. Господину бригадиру... Я, капрал Боевой гвардии, прошу перевести меня... Ладно, дальше сам.

Когда Гай дописал рапорт, он нарочито аккуратно положил на стол перо, поднялся, коротко щелкнул каблуками и произнес: «Я закончил, господин ротмистр! Разрешите идти?».

Ротмистр повернул ключ в замке несгораемого шкафа и обернулся. Он смотрел на Гая жестким, недобрым взглядом, медленно шевеля челюстью.

— Вот так-то, капрал, — наконец произнес он, подошел к столу и взял рапорт Гая двумя пальцами. — Днем он твой друг, а вечером — заклятый враг. Или ты так не думаешь?..

Гай сухо сглотнул.

— Чего молчишь? — Ротмистр Чачу зло и насмешливо прищурился.

— Так точно, господин ротмистр! — строго по уставу гаркнул Гай.

Ротмистр еще некоторое время глядел на него, потом сунул рапорт в папку, сел за стол и побарабанил пальцами.

— Надо было бы тебя проучить по всей строгости, чтобы знал в следующий раз, кому доверять. Чтобы понимал, что мы здесь не в игры играем... Надо было тебя заставить сделать контрольный выстрел.

По спине Гая пробежал холодок.

— Сумел бы сделать контрольный выстрел в этого дезертира, капрал? — ехидно-вкрадчиво спросил ротмистр.

Гай молчал.

— А он бы сумел. Ну и дурак же ты, капрал! Щенок. Мальчишка. Молокосос. Ну ничего, армия — это тебе не мамашина юбка, там тебя научат жизни... Можешь быть свободен!

Гай снова щелкнул каблуками, развернулся и строевым шагом вышел за дверь.

На плацу бригада собиралась на вечернюю поверку. Увольнение Гая было прервано вызовом, но фактически заканчивалось только завтра в семь ноль-ноль, а значит, на плацу ему делать нечего.

Гай тоскливо огляделся и расстегнул верхнюю пуговицу. Куда же податься? Идти домой было невозможно: дома Рада и дядюшка, что он скажет им? Почему вернулся один, куда делся Мак?.. Мак... Гай стянул с головы берет и зажмурился. Ему захотелось завыть, испустить из себя страшный, громкий вопль, наверное, это помогло бы ему отвлечься, забыть, стереть из памяти навсегда жуткую, безнадежно гнетущую пустоту, которая образовалась в том месте, которое еще недавно занимал собой гигантский добряк, чудак с необыкновенными коричневыми глазами и открытой улыбкой...

Позади Гая послышались шаги и негромкое насвистывание: господин ротмистр Чачу вышел из казармы принимать вечернюю поверку. Он не остановился проходя мимо, но зато насмешливо подмигнул Гаю, отчего у того нехорошо похолодело внутри.

«Ты все время ошибался, — вспомнил вдруг Гай. — Твое место с нами, а ротмистр — просто профессиональный убийца, без всякого патриотизма, без настоящей верности, ему просто нравится убивать, как тебе нравится суп из креветок...». Гай натянул берет, поправил пряжку ремня и зашагал прочь.

Вечерние улицы были пустынны. В окнах домов горели огни, кое-где слышалась музыка. На мгновенье Гай остановился, у него блеснула мысль вернуться в карьер, забрать оттуда тело Максима, похоронить его как положено. Но через секунду он тряхнул головой и пошел дальше. Все это ерунда! Вряд ли ему сейчас удастся добраться до Розовых Пещер: во-первых, ему не пройти южную заставу, а во-вторых, он ни черта не увидит в темноте... А уже завтра с утра божедомы найдут свежий труп и, грязно ругаясь на ленивых господ гвардейцев, поволокут его по каменному крошеву...

Гай зашел в захудалый ночной трактирчик недалеко от дома. В этот час он был полон грязных и плохо одетых рабочих. Они сидели за столами, усталые, понурые, медленно что-то жевали, что-то медленно пили, и так же медленно курили.

Гай взял полный стакан водки. Трактирщик спросил, не подать ли сосисок, но Гай только отрицательно крутанул головой и, выдохнув, принялся жадно и настойчиво вливать в себя горькую, обжигающую, отвратительно пахнущую сивухой, жидкость.

Выпить до дна не удалось. Горло инстинктивно сжалось, Гай поперхнулся, закашлялся и его едва не стошнило. От кашля на глаза навернулись слезы. Рабочий, сидящий за столиком неподалеку, поднял на Гая равнодушный взгляд, осоловело понаблюдал за его мучениями, а потом снова уткнулся в свою порцию сосисок.

Гай сел на высокий табурет перед стойкой трактирщика и некоторое время глубоко дышал, поминутно сглатывая подступающий рвотный позыв. Трактирщик понимающе поставил перед ним стакан воды. Гай сделал глоток, другой, прополоскал рот и сплюнул прямо на пол. В стакане с водкой оставалась еще как минимум треть. Гай снова шумно выдохнул и одним большим глотком опрокинул в себя остатки.

В горле першило и горело. Но еще сильнее горело в груди от ощущения полной и ничем не восполнимой утраты. Гай шмыгнул носом и вытер лицо ладонью.

Ему еще предстояло пережить то, что будет дома, когда он расскажет своим, что Мак, их дорогой Мак, красавец и умница Мак, любимый Мак...

Гаю сделалось страшно. Он вспомнил отвратительное лицо ротмистра Чачу, когда тот, прижимая руку к бедру, палил в грудь совершенно беззащитного, почти голого Максима, вспомнил отвратительный звук, с которым пули входили в живое, коричневое тело, и как кровь толчками выплескивалась из ран, а Максим только просил отдать ему пистолет... Неужели он хотел забрать его, чтобы убить ротмистра?! Ну нет! Он мог бы сделать это голыми руками, никакой пистолет ему был не нужен, но не такой был друг Мак! Ни за что не стал бы он убивать ротмистра Чачу, даже если бы отобрал у него оружие... Накостылял бы, пожалуй, это да. Да и то, стараясь не покалечить... А ротмистр...

«Массаракш, Мак! — подумал Гай. — Что же ты наделал, Мак?!».

Расплатившись, Гай поднялся, и его слегка качнуло: водка делала свое дело. Он знал, что придя домой будет в состоянии разве что промычать что-то нечленораздельно и рухнуть лицом в подушку прямо поверх неразобранной постели. Водку Гай не любил и пить ее не умел, но сейчас это было лучшее, что он мог придумать, чтобы продлить свое состояние отрешенности и абстрагированности. Он был не в состоянии думать и анализировать. И тем более не в силах был переживать. Слишком крепко успел он привязаться к Маку, слишком родным стал для него этот странный парень.

Рада открыла дверь и отшатнулась.

— Что случилось? — прошептала она.

Гай уперся спиной в стену и принялся молча стягивать сапоги.

— Где Мак? — твердо и уже в полный голос спросила Рада. — Гай?

Гай прошел в комнату. Рада шла за ним следом, и он чувствовал ее требовательный взгляд за спиной.

— Гай, что случилось? — снова повторила она, но Гай, вместо ответа, подошел к раскладушке Максима, постоял над ней некоторое время и вдруг с остервенением скинул с нее постельное белье, и принялся складывать, шипя от боли в защемленных пальцах.

— Что ты делаешь?! — тихо вскрикнула Рада. Она попыталась его остановить, рвала из рук гремящую пружинами раскладушку, и наконец несколько раз ударила Гая кулаками в плечи. — Перестань, Гай! Что случилось?! Что-то с Максимом?! Да говори же, дурак такой!..

— Замолчи, — сказал Гай. — Разбудишь дядюшку.

Он бросил раскладушку, и та с грохотом обрушилась на пол. Гай сел рядом и накрыл голову руками.

— Гай? — позвала Рада, и Гай почувствовал, как она присела перед ним на корточки. — Вы что, поссорились? Ты его чем-то обидел? Он что, остался в части?

Гай поднял голову. Рада внимательно смотрела на него, словно стараясь проникнуть взглядом в самую душу.

— Он убил его, — прошептал Гай.

Рада молчала. Гай видел, что она не понимает, не хочет понять.

— Господин ротмистр Чачу убил Максима...

Гай еле ворочал языком, но он видел, как глаза Рады наполняются слезами, как губы кривятся в немом крике отчаяния.

— И я больше не гвардеец, сестренка... А простой армейский капрал, массаракш, капрал регулярной армии Гай Гаал...

— Гай! — вскрикнула Рада.

— Ничего, сестренка, ничего... Мак был хороший... Красивый... Добрый парень... Он был добрый, понимаешь?..

Гай мотнул головой. Рада кивала, зажав рот ладонью, слезы заливали ее лицо.

— Что она дала ему, эта его доброта?! Он был добрым ко всем... И к выродкам он тоже был добрым! И к ротмистру Чачу! И сначала он, по доброте душевной, выродков отпустил, хотя должен был их расстрелять, обязан был это сделать, понимаешь, массаракш?!.. А потом, за свою доброту, получил от ротмистра пять пуль с десяти шагов! Пять! И не защищался! А мог бы, массаракш, мог!..

— Замолчи, Гай! — прошептала Рада.

— Замолчи?! Замолчи?! А чего молчать?! Почему к ним он был добр, а к нам нет?! Почему он о нас не подумал, массаракш?!.. Почему в его дурную башку не пришло, что мы тоже достойны его доброты и его жалости?! Что нам тоже без него будет плохо?!..

Рада застонала и тут из глаз Гая тоже хлынули слезы.

— Мы ведь тоже его любили! — заорал Гай. — Мы тоже хотели, чтобы он был добр к нам, ведь так?! А что в итоге?!..

Рада оттолкнула Гая, когда он попытался схватить ее за плечи, вскочила и выбежала из комнаты. И тут же какой-то неистовый ураган тоски и восторга обрушился на Гая.

Слезы душили его, перед глазами все плыло, в мозгах бухало: «...идет, сметая крепости, с огнем в очах, сверкая боевыми орденами, как капли свежей крови сверкают на мечах...» Капли свежей крови! Крови Мака! Убийца! Ротмистр Чачу — хладнокровный убийца! «...о, как рыдает враг, но нет ему пощады!..» Трус и подонок! Не уберег! Не защитил! Стоял и смотрел, как этот искалеченный урод убивает замечательного человека, лучшего друга, доброго Мака!.. «Вперед, бесстрашные!..» На этих словах Гай взвыл. О, как он любил сейчас и как ненавидел! Как любил он Мака, боевого товарища, наивного доброго великана, и как ненавидел он выродков, отвратительных мерзавцев, обманувших, облапошивших, оболванивших этого святого человека! «...алмазный панцирь не спасет тебя!..» Не спасет тебя! Не спасет!..

Гая стошнило. В ушах звенело, лицо было мокрым, с губ и из носа капало... Он осторожно перевернулся на четвереньки и пополз к дивану.

— Вперед, бесстрашные... — шептал он в пьяном бреду. — Вперед, бесстрашные...

Он уткнулся лицом в подушку, подтянулся на руках и перевернулся на спину, проваливаясь в тяжелый, болезненный, головокружительный сон.