Внукам знать не обязательно! (гет)

Люциус Малфой снял очки (с довольно толстыми линзами, надо сказать), протер их краем мантии и снова водрузил на нос. Так и есть — ухудшившееся с годами зрение на сей раз его не подвело: за приоткрытым окном кабинета действительно торчали ноги. А он-то боялся, что у него начались зрительные галлюцинации.

Да, это и в самом деле были ноги. Точнее, ступни, потому что конечности были перевернуты. Мало того, так они еще и двигались вдоль окна, по какой-то совершенно необъяснимой траектории. Люциус призвал к себе зачарованную бархатную ленту, и та послушно собрала его длинные волосы в хвост. Пальцы уже давно перестали двигаться так, как ему хотелось бы, а завязывание банта и вовсе относилось к разряду подвигов.

— Какого черта? — громко сказал он, подходя к подоконнику, чтобы получше рассмотреть это довольно странное явление. Рядом с пустыми клумбами две его правнучки ходили колесом и, похоже, в этот момент не думали ни о чем, кроме того, чтобы продержаться вверх тормашками как можно дольше. Малфой распахнул окно и медленно высунулся наружу. Спина тотчас же жалобно запротестовала, но он стойко пренебрег ее протестами и, приняв вид, который более всего подходил ситуации, строго проговорил:

— Барышни, не могли бы вы найти себе другое место для своих занятий? Я не хочу, чтобы вы играли под окнами, потому что можете случайно разбить стекло и пораниться!

— Не беспокойся, деда! С нами все будет хорошо! Просто здесь самая лучшая стена, посмотри! — весело ответила Натали, делая стойку на руках прямо возле окна и укладывая ноги на древние камни особняка. При мысли, что его предки, бывшие владельцы поместья, увидев множество грязных отпечатков ног (в художественном беспорядке рассыпанных по каменной кладке), перевернулись бы в гробах, Люциус усмехнулся. Не говоря уже о виде юной леди Малфой в закинутом на голову платье, с выставленными на всеобщее обозрение трусиками в горошек. Эти двое к определению "леди" явно не имели никакого отношения.

— И я так могу! Дедуль, смотри! — воскликнула Джессика, устраиваясь рядом со старшей сестрой вверх ногами, и ее длинные светлые волосы тут же рассыпались по клумбе. Обе девочки были перепачканы с ног до головы, но при этом настолько счастливы, что Люциус невольно улыбнулся. "Надо будет сказать, чтобы перед ванной кто-нибудь хорошенько вычесал землю из их волос", — подумал Малфой, признавая, что как и их прабабушка, и Натали, и Джессика терпеть не могли причесок, щеголяя распущенными золотистыми кудрями.

— Ведите себя прилично, пожалуйста; и встаньте правильно, не то ваши руки станут ногами, и вы навсегда останетесь в таком виде! — мягко упрекнул он девочек, и те немедленно повиновались. Потому что "перестань" в семье Малфой означало "перестань сейчас же", пусть даже если это и было сказано самым мягким тоном.

— Прости, дедушка! — хором отозвались обе блондинки. Они удрученно повесили носы, вышли из тени здания на парковую дорожку, и на их светлых волосах тут же засияло весеннее солнце.

"Вот и славно, — сказал себе Люциус. — Никто не пострадал, а ты хорошо сыграл роль отвлекающего фактора". Он посмотрел на пустые клумбы, и они показались ему довольно унылыми без цветов.

— Как насчет того, чтобы найти вашего отца? — поинтересовался он у девочек. — Может, ему нужна помощь, чтобы привести клумбы в порядок? Кто знает, возможно, вам даже позволят посадить какие-нибудь цветы.

— И ты не будешь сердиться, что мы возимся в этой гадости? — сморщив носик, спросила у него Натали, в то время как ее семилетняя сущность уже прыгала от радости, что ей разрешали посадить под окном деда какие-нибудь необыкновенные растения. Ее отец был главным садовником в Малфой-мэноре, и, кстати, именно в саду он и познакомился с ее матерью. Но играть там своим девочкам не позволял ни под каким видом, ибо (по его словам) "слишком много работал, чтобы еще и исправлять ущерб, нанесенный двумя озорницами, которые носятся среди его ухоженных клумб, как сумасшедшие".

— В грязи, Натали, потому что самое подходящее здесь слово — "грязь", — поправил ее Малфой, жалея, что его садовник напрочь лишен не только аристократизма, но и правильного произношения. Что поделать: старшая внучка Люциуса была без памяти в него влюблена, и дед, с годами пересмотревший все свои прежние приоритеты, просто махнул рукой на этот мезальянс, позволив ей выйти за него замуж.

Один Мерлин знал, на сколько недостатков (как своих, так и чужих), он закрывал глаза.

— Папа называет это гадостью. Какашки пегаса, какие он подкладывает под кусты роз, он тоже называет гадостью. Хотя какашки совсем не похожи на гадость, — глубокомысленно изрекла пятилетняя Джессика.

— Дамы не должны называть это гадостью. То, что ты принимаешь за гадость, это грязь. Или почва. А вот какашки в лексиконе леди должны называться навозом, — изо всех сил стараясь не рассмеяться, возразил Люциус. — Подождите меня там, где стоите, и мы вместе пойдем смотреть на те цветы, что уже распустились.

Люциус закрыл окно и неторопливо выпрямил спину. Его позвоночник уже не был таким, как в молодости, и в один из дней он с удивлением обнаружил, что стал ниже ростом. Дрожащей рукой призвал трость: без нее он теперь вообще никуда не выходил. Не потому что она придавала его внешности некую импозантность, а потому, что прекрасно помогала при ходьбе. Особенно после того, как на нее наложили чары устойчивости. Артрит не пощадил его колени, и ему теперь приходилось передвигаться гораздо медленнее прежнего. Узловатые костяшки пальцев крепко сжали змеиную голову, и Малфой поморщился — суставы рук тоже время от времени ныли. Чаще всего на перемену погоды. Люциус распахнул двери кабинета и целеустремленно пустился в путь; его ждали правнучки, и он был намерен дойти до них.

Когда он, проходя мимо портретов семнадцатилетнего Драко и сорокалетней Нарциссы, пробормотал что-то о ногах и колесах, те от всей души расхохотались. Они были рады видеть его счастливым и окруженным целой армией членов семьи. Ведь теперь семейство Малфой по количеству давно перегнало семью Артура Уизли, чей портрет счастливо взирал на посетителей в отделе маггловедения министерства Магии. "Говорят, он чуть из рамы не вывалился от восторга, когда узнал, что люди побывали на Марсе", — подумал Люциус, осторожно переставляя ноги. Его бывшая семья долго смотрела ему вслед, но потом снова погрузилась в тишину.

* * *

Крепко держась за руку сына с одной стороны и опираясь на костыль с другой, Гермиона шаркала по садовой дорожке. Когда ей исполнилось сто семьдесят, отделение альтернативной терапии Святого Мунго фактически провело маггловскую замену тазобедренного сустава, но после пятидесяти лет использования и ремонтных чар он снова нуждался в замене, правда риск был слишком велик.

Весенний ветер разметал ее белоснежные кудри, и она остановилась, чтобы плотнее запахнуть шаль. Убрала с окруженных морщинами и пигментными пятнами глаз вечно непокорную прядь и снова подхватила сына под руку.

— И все-таки, мама, ты должна перестать их носить, — менторским тоном продолжил начатый разговор Скорпиус.

Гермиона выбрала совсем другое имя для первенца, но наследник Малфоев должен был носить родовое имя, и поэтому ее сын обречен был стать Скорпиусом. А когда он вырос и узнал, что один из его предков, которого звали так же, как и его, был тем самым волшебником, что изобрел зелье сна без сновидений, то стал гордиться им еще больше.

— Не говори глупостей! Они мне нравятся! — улыбаясь, возразила ему мать. Гермиона Малфой всегда была миниатюрной, никогда не носила туфли на каблуках (за исключением очень редких случаев, конечно), но, становясь с возрастом еще более маленькой, желала теперь только одного: чтобы ее лодыжки и бедра благополучно справились с парой туфель на шпильках.

— Даже не пытайся появиться перед ним в таком виде! Я не хочу, чтобы Люциус раньше времени сошел в могилу, увидев на тебе такие высокие каблуки!

"Подумаешь — каблуки! Если бы внуки с правнуками знали, чем занимаются ба Миона и дедуля Люциус, когда их никто не видит, у них бы дар речи отнялся!" — подумала Гермиона и усмехнулась.

— Что смешного, мама? — фыркнул Скорпиус, надеясь, что его блистательная мать еще не впала в старческое слабоумие; ее ум все еще был одним из самых знаменитых в магическом мире.

Та вытерла со слегка затуманенных глаз выступившие от смеха слезы и надела очки:

— Так, ничего особенного. Просто думала о вещах, которые здорово могли бы испортить внукам аппетит! — одарила она своего старшего сына сияющей улыбкой. Скорпиус взметнул от изумления брови, но поняв, о чем именно идет речь, скривился от отвращения.

— Мама! Вы с отцом не должны этого делать! Я не хочу, чтобы он слег с сердечным приступом и перестал быть хозяином поместья! — горячо воскликнул он.

— Это все равно когда-нибудь случится, Скорпи. Рано или поздно, но наступит день, когда тебе придется занять спальню хозяев дома, — добродушно сказала Гермиона, намеренно называя его детским прозвищем, чтобы смягчить свои слова.

— Угу. И тогда мне придется уничтожить матрац и простыни, на которых вы спали. Потому что ни за что не усну на них, представляя себе те вещи, о которых даже и думать не хочу! — нервно рассмеялся Скорпиус, пытаясь скрыть за смехом знание того, что дни его родителей медленно, но неуклонно подходят к концу.

— Ой, да брось! Не на клумбе же мы тебя нашли! — рассмеялась Гермиона, удовлетворенно оглядывая свою пополневшую фигуру, которая лет восемьдесят назад начала постепенно оплывать, придавая ей сходство со зрелой грушей. С некоторых пор корсеты стали жизненно важными вещами в ее гардеробе, и если бы Скорпиус знал, как Люциус на них реагирует, уничтожил бы их все до единого и прописал отцу более сильные сердечные зелья. Развившийся с возрастом артрит супругов не остановил, а только немного усложнил физические отношения. Чтобы справиться с ситуацией, на помощь был призван довольно предприимчивый аптекарь, чье зелье повышения потенции, помеченное этикеткой "Помощь при артрите", с совершенно невинным видом стояло на ночном столике.

Если бы Скорпиус знал про этот трюк, наверняка конфисковал бы и этот животворящий эликсир.

Так они и шли: Гермиона продолжала тихонько посмеиваться, а Скорпиус делал вид, что не понимает причину ее веселья, прикинувшись, будто тоже ничего не знает о зельях, улучшающих потенцию. Родители, полагал он, должны быть слишком стары для таких вещей!

* * *

Дедушка Малфой, сидящий в глубоком кресле, с отчаянием наблюдал, как Натали и Джессика превращают клумбу под его окном (с помощью их отца, разумеется) в розовое море. Жутко розовое.

Люциус всегда ненавидел этот цвет, но девочки, снова перепачкавшиеся в земле, весело хихикали, да и Гермиона смеялась. Буйные кудри и звонкий смех обе внучки унаследовали от его жены, и только это могло простить им подобную цветовую безвкусицу. Малфой призвал домовиков и те принесли одеяло: даже в теплый мартовский день легкий ветерок ему казался арктической метелью.

— Пап, скажи, к розовым цветам будут прилетать розовые бабочки? — с любопытством осведомилась Джессика, осторожно перебирая пальцами лепестки розовой герани.

— Розовых бабочек я не видал. Их, поди, и нет вовсе. Но скоро из хризалид повылазют коричневые симпатяги, вот они и придут к ним в гости, — ответил тот, поливая струей воды, вырывавшейся из волшебной палочки, новых обитателей клумбы.

— Па, а там, где живут бабочки, есть и хри-хрис-хрисделизы? — продолжила допрос Натали.

— Хризалиды, они, эт самое, после гусениц появляются. А после их уж бабочки, — объяснил отец.

— Как это? — наморщила лобик Джессика.

— Дак никто по правде не знает. А потом глядь — а и полно их! — сказал садовник, обнимая двух своих чумазых ангелов.

— Я знаю, как, — подал голос Люциус. — Не мешайте отцу, девочки. Идите сюда, и я вам расскажу.

Люциус преобразил кресло в удобный диван и усадил обеих внучек на больные колени.

"На что только не пойдешь ради семьи", — подумал он, когда два костлявых седалища впились ему в колени и надавили на суставы.

— Когда-то давным-давно, в далекой-предалекой стране...

* * *

Семейные трапезы в Малфой-мэноре были обязательными и пропускались только в случае крайней необходимости. Вот и сегодня все двадцать девять с половиной членов, (еще один только собирался появиться), большей частью блондины, уже заняли свои места в парадной столовой и улыбались, негромко переговариваясь.

Люциус сидел во главе стола и сквозь очки наблюдал за происходящим. Он настолько погрузился в свои мысли, что только прикосновение Гермионы (его восхитительной Гермионы, спасшей его от безумия после гибели Нарциссы и Драко) вернуло его в реальность. Миссис Малфой взяла его старую руку в свою, и ее морщинистое лицо зажглось радостью только для него одного.

Разумеется, он не мог этого знать, но и его выцветшие глаза сверкнули только для нее.

* * *

Вечером они снова уютно устроились в супружеской постели. Той самой, где были зачаты все их пятеро прекрасных детей (ну, кроме одного, разве что, который был зачат в оранжерее); где никогда не иссякала фантазия, а утонченное удовольствие (до артрита и хворей, разумеется) не знало границ. Где оплакивались ушедшие друзья; где обсуждались события и заканчивались споры; где два человека из ночи в ночь с благодарностью засыпали в объятиях друг друга, чтобы проснуться поутру в таких же тесных объятиях.

— Гермиона? — прошептал Люциус, держа свою жену за руку: ночные объятия в последнее время давались ему слишком тяжело, потому что сильно давили на спину. Тем не менее, они всегда просыпались держась за руки, и самая основная задача по утрам состояла в том, чтобы постараться разогнуть окостеневшие суставы и отпустить другого.

— М-м? — отозвалась та, поворачиваясь к нему всем корпусом.

— Я сегодня уже говорил, что люблю тебя? — сказал он, целуя ее вечно холодные пальцы.

— Конечно! Но ты можешь говорить это так часто, как захочешь, — рассмеялась она: признание в любви было их ежевечерним ритуалом. — Я тебя тоже люблю.

— Проклятый розовый цвет, — в сотый раз за вечер проворчал Люциус, устраиваясь поудобнее на подушках.

— Ты сам виноват, что позволил им сажать цветы. Когда девочки говорили о королеве фей и ее подругах-бабочках, они были так счастливы, — улыбнулась миссис Малфой, проводя пальцами по все еще заметной Черной метке. — Большой плохой Пожиратель смерти испугался нескольких розовых цветков!

— Я, между прочим, очень храбрый. Но у нас, слизеринцев, есть здравый смысл не показывать этого до поры до времени! — фыркнул Люциус, понимая, что она решила подшутить над ним.

— Еще как испугался! — подначивала Гермиона.

— Выборочная бравада, — возразил Малфой.

— Слабаки, — захихикала жена.

— Упертые гриффиндорцы! — рассмеялся Люциус и зашелся в приступе кашля.

— Лю-ю-юциус, — томно протянула Гермиона.

— Что-о-о? — передразнил он ее.

— Ты принял вечером сердечное зелье? — как бы между прочим поинтересовалась миссис Малфой.

— Да, а что? — чувствуя, как ее рука выскользнула из его ослабевшей хватки, осведомился Люциус.

— Ничего. Ты пил свое лекарство от артрита и еще одно, которое тоже от артрита? — промурлыкала супруга.

— Ну конечно же, ведьма! — с типично слизеринской улыбкой ответил Люциус, радуясь, что в темноте она не сможет ее увидеть.

Когда Гермиона провела холодными руками вниз по его пижамным штанам, разговоры прекратились сами собой. Если бы их внуки знали, что здесь сейчас будет происходить, они бы упали в обморок. Но для мужа и жены, которые (в буквальном смысле) делали это веками, это было всего лишь привычным, повторяющимся из ночи в ночь, занятием. И, Мерлин им свидетель, которое они не собирались прекращать до тех пор, "пока смерть не разлучит их".