Игра для троих (джен)

— Джордж, пожалуйста, не мог бы ты сбавить обороты, — не терпящим возражений тоном журит сына Молли, отпивая из стакана. — Ты уже достаточно выпил.

На самом деле не только Джордж — они все достаточно выпили. Но только у Джорджа после выпивки возникает необходимость поговорить на опасные темы. После выпивки. И после войны. После смерти Фредди.

Молли чувствует, что пройдёт ещё немного времени и он непременно заговорит о насущном. После войны насущного было много, только они не часто говорили об этом. Они обычно делали, а не говорили — и скоро молчать — об уже умолчанном — будет попросту невозможно.

— О, Мерлин, женщина, почему ты называешь меня Джорджем, я Фред. Он Джордж... Когда ты уже научишься нас различать... — выпаливает Джордж, с трудом ворочая языком во рту, и дёргается в сторону пустого стула, в котором сидел Фред, пока был жив.

Сказанное падает на всех собравшихся, как стократное оглушающее.

Стакан в руках Молли начинает дрожать, и она пытается поставить его на стол, не опрокинув, но не может. Её пальцы внезапно ослабевают, и он падает, расплёскивая содержимое по столу. Огневиски растекается по скатерти, заколдованной на вечное и почти мгновенное самоочищение. Проходит несколько секунд, и след пропадает, словно его никогда не было. К сожалению, потревоженные мысли не могут успокаиваться с такой же скоростью и непринуждённостью.

Рон, который пил совсем немного и больше ел, подавившись, начинает судорожно кашлять, и Гермиона принимается щедро хлопать его по спине. Какое-то время в комнате не слышится ничего, кроме кашля Рона, и её тихого «Какое же ты недоразумение, Рональд!»

Джордж громко вдыхает носом воздух, когда смысл сказанного доходит до него, просачиваясь сквозь пелену алкогольного помутнения. Его глаза пугливо расширяются, а рот дрожит и изгибается, словно в попытке сказать что-нибудь, но остаётся безмолвным, как у рыбы, выброшенной на берег.

— Я... — запинаясь, тихонько говорит Молли, будучи не в силах вымолвить что-нибудь ещё. — Я...

Она встаёт и идёт к двери.

— О, Мерлин, правда, Джордж, какой же ты идиот, — сквозь зубы произносит Джинни.

За спиной Молли во внезапно звонкой тишине столовой раздаётся хлопок несильной затрещины. Она почти физически чувствует, как все в комнате в одночасье трезвеют.

Она поднимается в старую спальню сыновей-близнецов и устраивается на кровати Фреда. Молли не долго лежит одна, почти сразу к ней приходит Джинни. Она как раз смотрит на заколдованное покрывало перед собой, гладит его и улыбается. В глазах среди хитросплетения гусиных лапок, которых после войны — и после смерти Фредди — стало так много, словно она постарела на несколько десятилетий вперёд, собираются слёзы.

По поверхности покрывала носится вышитый мальчик с битой наперевес, совершая улётные виражи и отбивая встречные бладжеры. Сейчас мальчик не летает, он завис в покрывальном воздухе, как раз недалеко от руки Молли, он почти не двигается, но время от времени делает мимолётные стремительные движения, чтобы избежать столкновения с очередным бладжером.

Джинни стискивает ладонь в кулак и сжимает зубы, чтобы подавить волну слёз, поступающих к горлу. Она помнит, что мама сшила Фреду и Джорджу по такому покрывалу в подарок на Рождество в год, когда их приняли в команду по квиддичу, в дополнение к свитерам. Рон, конечно же, тогда страшно обиделся, что ему такого не досталось, сказав что-то про «снова этот о-Мерлин-ну-почему-он-такой-уродский свитер».

Джинни тихо опускается на кровать позади Молли, и, взяв мамину ладонь, сжимает её в своей.

— Мама, — обращается к ней Джинни.

Она пока не знает, что сказать, но понимает, что сказать что-то надо. Иногда просто нужно что-то сказать.

— Я знаю, — прерывает её Молли, стирая собравшиеся слёзы быстрым движением кончиков пальцев.

— Но я...

— Джинни, милая, я знаю, я понимаю, — она поворачивается к ней лицом. Ее глаза от слёз переливаются, как камни для игры в плюй-камни, и сверкают печальным блеском. — Я понимаю, что Джордж сказал это не специально и он не хотел никого обидеть, но... Понимать это и принимать — не одно и то же, и я... Я просто ещё не привыкла, понимаешь? И сейчас я вижу, что Джордж тоже. К такому нельзя привыкнуть.

— Да, — кивает Джинни и переводит взгляд на вышитого мальчика, только что увернувшегося от бладжера. Никакие слова ей так и не приходят на ум. Всё, что она могла бы придумать сама, мама уже сказала.

— Знаешь, как они ни старались, а провести меня они так и не смогли, — внезапно говорит Молли тогда, когда Джинни уже начинает казаться, что разговор закончен. — Ни разу.

Джинни снова обращает к ней свой взгляд. На губах Молли застывает печальная улыбка.

— Я всегда знала, кто из них кто, — продолжает она. Её пальцы осторожно, словно боясь спугнуть, придвигаются к мальчику на метле, но он почти сразу отлетает от неё. — Кто Фред, а кто Джордж. Как и любая мать, у которой есть близнецы, я могла отличить одного от другого... Но им так важно было знать, что они знают что-то, чего не знаю я. Хотели иметь некоторое преимущество, возможность как-то удивить меня. Они не знали, что им для этого ничего особенного не надо было делать — они и так удивительные... Именно поэтому это была наша любимая игра — провести друг дружку... Пока они пытались провести меня, я пыталась провести их. Я должна бы показать, что превосходство за ними, иначе они бы мне не верили. Как мать, я должна была сделать всё, чтобы они улыбались.

— Уверена, что так оно и есть, — Джинни начинает говорить не сразу, сомневаясь, что нужные слова найдут дорогу наружу. Голос не дрожит, но всё равно выдаёт её неуверенность. — Они улыбаются. Мы все улыбаемся. Конечно, мы не можем увидеть улыбку Фреда, но, я уверена, он улыбается тоже.

Если Молли догадывается, что Джинни не то чтобы очень верит в свои слова, она никак этого не показывает.

— Возвращайся ко всем, Джинни, милая, и предложи им чай, сегодня мы достаточно выпили, — наконец, говорит Молли. — Я ещё немного побуду тут и спущусь к вам.

Какое-то время Джинни не шевелится, не зная, как лучше поступить, но всё же слушается мать и уходит. Вслушиваясь в шаги дочери, Молли закрывает глаза, и давнее воспоминание накрывает её, как покрывало.

Мальчик продолжает летать и уворачиваться от бладжеров.

— Фред, подойди и помоги мне.

— Я не Фред, я Джордж. Женщина, признайся честно, ты точно наша мама? Ты что, разве не видишь, что я — Джордж?

— Джордж, дорогой, прости меня.

— Это шутка, на самом деле я Фред.

— Так, всё, молодой человек, шутки в сторону, сейчас же подойди и помоги мне! Джордж, давай, ты — тоже. Втроём мы справимся намного быстрее.

За спиной Молли слышится тихий, шаркающий звук шагов. Кто-то садится позади неё.

— Джинни, что-то случилось? — спрашивает она, думая, что это дочь, которая что-то забыла спросить.

— Это я, — раздаётся надломленный голос. — Не Фред.

Молли распахивает глаза и, выпрямившись, резко садится на кровати.

Джордж сидит к ней спиной, сгорбленный и тихий.

Со спины он, конечно, напоминает Фреда. Немного. Но она видит, что это не Фред. Она всегда видела эту разницу между ними. Даже до того, как Джордж потерял ухо, и эта разница стала заметна всем. Она различала их даже тогда, когда никто не мог. Даже Артур.

— О, Джордж...

— Мама, я... — подавленно начинает он. — Я не должен был... Прости. Я не знаю. Я не знаю, что сказать. Я не должен был этого говорить.

— Всё в порядке, Джордж, — пытается заверить его Молли, придвигаясь по кровати вперёд, чтобы сесть рядом. Вышитый мальчик на метле летит следом за ней. — Всё в порядке. Я знаю.

— Я просто... — он делает очередную попытку сказать, вытолкнув эту мысль изо рта, и, наконец, у него получается: — Я не могу привыкнуть. Мама, я не могу привыкнуть к мысли, что нам нельзя играть вдвоём в эту игру.

— Я знаю, дорогой, — кивает Молли, понимая, что он всё слышал, но совсем-совсем не сердится, и вытирая вновь выступившие слёзы. — Я тоже.

Молли кладёт руку на покрывало.

И мальчик с битой на метле в первый и последний раз позволяет поймать себя, прежде чем улететь навсегда.