Третье желание (гет)

— Это отвратительно, — выдает Гермиона, залепляя пощечину.

Гарри смотрит рассеянно, будто не на нее даже, а сквозь нее. Но ничего не отвечает. Гермионе можно — наверное, единственной из всех. Никто другой в Хогвартсе не отважился бы на подобный поступок. Даже если думает так же, как она.

Грейнджер ждет любой ответной реакции: от попытки оправдаться до крика или даже атакующего заклинания. Разве за последние пару месяцев они оба не обзавелись привычкой выхватывать палочку при каждом шорохе? А сейчас Гарри к тому же пьян.

Поттер растягивает губы в хмельной улыбке, смотрит на нее затуманенным взглядом. Гермиона принимает поражение: сейчас ее слова для него не более чем пустой звук. Он не услышит, даже не попытается прислушаться. Грейнджер разворачивается и уходит, оставляя Поттера, конечно, не одного.

— Гарри Поттер! Идем к нам!

Нестройный хор голосов, в основном младшекурсников. Это они бегают за ним стайками и лезут обниматься, старшие большей частью выказывают уважение на расстоянии (не считая девушек, видящих в нем потенциального бойфренда).

Герой. Беспардонный, безответственный, пьющий, нарушающий все мыслимые и немыслимые правила герой. Подающий крайне дурной пример. Именно «благодаря» Гарри Поттеру младшие курсы считают, что спорить с учителями, отпускать сальные шуточки, шастать по коридорам после отбоя, курить в школьном туалете и забивать на свою внешность — это круто.

Гарри всегда опаздывает к завтраку. Приходит без мантии — потому что школьная форма не для него. Закидывает на американский манер ноги на стол и, желая получить что-то, хлопает в ладоши или присвистывает, вместо того чтобы попросить. Щедро отправляет воздушные поцелуи хихикающим и краснеющим девушкам. Охотно позирует перед любителями камер.

Гермионе кажется, что он кичится своим дурным поведением и упивается ощущением безнаказанности. И ладно бы он всегда был таким... Но нет — тот Гарри Поттер, который всего пару месяцев назад шел в Запретный лес на смерть ради всех тех, перед кем сейчас так бездарно занимается позерством, словно был другим человеком.

Тот Гарри никогда бы не стал заигрывать с младшими студентками. Никогда бы не пришел на урок нетрезвым. И точно не попросил бы Ромильду Вейн (Гермиона до сих пор считает, что назначить ее старостой Гриффиндора было опрометчивым решением) прибавить факультету пару баллов за то, что он одолел Волдеморта.

Поначалу Грейнджер ждала, когда директор Макгонагалл положит конец его произволу. После разговора с ней Гарри вышел бледнее обычного, но через полдня его поведение вновь стало невыносимым. Позже оставалась надежда, что сам Хогвартс поставит его на место; и здесь не вышло — Хогвартс словно принимал своего главного защитника, даже столь несносного.

— Опомнись, Гарри! — не выдержав, кричит Грейнджер в надежде быть услышанной. — Ты не один защищал эти стены. Не ты один сражался и проливал кровь за Хогвартс, почему же сейчас ты требуешь особого к себе отношения?!

— Разве я требую? — он морщится, словно от боли, а потом опять искусственно улыбается. — Они хотели героя. Вот им и герой.

Так вот оно что, понимает Гермиона. Гарри таким образом мстит всему миру — Министерству, прессе, даже магам-обывателям — за шумиху вокруг его имени, за лицемерие и равнодушие к судьбе Хогвартса и его обитателей в ту самую ночь. Никто, кроме Ордена, не вступился за них — студентам и профессорам пришлось идти в бой с превосходящими силами противника в одиночку. Гермионе понятны его чувства. Но подобного поведения это не оправдывает.

— Тебе восемнадцать лет, Гарри. Ты должен нести ответственность за то, какой пример ты подаешь молодежи. Но я этого не вижу.

— Да я и не прошу брать с меня пример, — хмыкает Поттер и достает сигарету (хотя отлично знает, что Гермионе это не нравится). — Я, в конце концов, не староста, не отличник, даже не капитан школьной команды. Найдутся и без меня примеры...

— Но ты герой войны.

— Во-от, снова вернулись к тому, кому именно был нужен этот самый герой...

С ним бесполезно разговаривать, понимает Грейнджер. Поттер, надо признать, стал более искусным в словесных баталиях, но в то же время невероятно твердолобым и равнодушным. Все ее аргументы он просто игнорирует. Зачем она только их приводит?

Гарри сильно кашляет, но все равно тянется за новой сигаретой, при этом безразлично пялясь в потолок.

— Легкие испортишь, — резким тоном выдает Гермиона (хотя Гарри, безусловно, это знает и без нее).

— Сначала репутацию, потом легкие... Есть ли еще хоть что-то, что я пока еще не испортил? — Поттер смеется, но, разумеется, искусственно.

А Гермиона шутить не намерена.

— Доверие, Гарри. Между твоими боевыми товарищами, которые тебе не безразличны. Между тобой и мной, в конце концов. Подумай, стоит ли ломать все ради глупого каприза?

Потому что больше у тебя никого нет, хочется добавить Гермионе, но она молчит.

— Хочешь прогуляться по окрестностям? Мантия-невидимка при мне, — переводит Поттер тему.

Всегда переводит, когда ее слова ему не нравятся.

— После отбоя я буду в своей спальне.

По ее мнению, звание героев не дает им каких-либо привилегий и поблажек в школьных правилах. Тем более, ни ее, ни Гарри никто не звал обратно в Хогвартс. Они пришли сами, по собственной воле.

— Хм, это приглашение?

— Хотя бы при общении со мной воздержись от подобных шуток!

Грейнджер снова приходится сдаться. Уже в который раз. Она сомневается, нужен ли стране такой герой; но одно понимает наверняка — ей не нужен такой друг. Когда окончится последний совместный год в Хогвартсе, их пути более не пересекутся. Пусть Гарри Поттер живет своей жизнью, пусть куролесит, пусть даже однажды попадет в суд за правонарушения — ведь когда-нибудь волшебники все же перестанут преклоняться перед его статусом героя и увидят реальное положение дел.

* * *

— Минус десять очков с Гриффиндора, мистер Поттер, — выдает профессор Флитвик.

Он относится к Поттеру лояльно (как и большинство профессоров), но все имеет предел. Гарри, конечно, не готов к уроку. Раньше он решал эту проблему, списывая у Гермионы, теперь же она не показывает ему конспекты. Ей надоело. Не хочет учить — пусть получает «отвратительно» и «тролля».

— Останетесь после занятия.

Опять этот рассеянный и безразличный поттеровский взгляд.

— Понял, — затем, повернувшись к одноклассникам. — Эй, девочки, кто со мной?

И желающие бы нашлись, если бы не (необычно резкий для него) голос Флитвика:

— Один.

Весь оставшийся урок Гарри почти что плюет в потолок, откинувшись на спинку стула. Хоть сейчас бы проявил уважение к профессору! Гермиона периодически бросает на него взгляд. Кажется, она слишком откладывает прекращение общения — не стоит ждать окончания года, ей просто надо начать игнорировать Поттера уже сейчас.

Но как же это сложно! Почти невозможно, если учесть весь багаж прошлого опыта, который они прожили вместе. Гарри был для нее почти братом. Лучшим боевым товарищем. Свести сейчас общение на нет — все равно что вычеркнуть семь лет своей жизни.

А как забыть его объятия, когда она, измученная пытками Пожирателей, рыдала у него на плече? Как забыть слова ободрения, когда становилось страшно, а будущее казалось безнадежным? А его взгляд в ту самую ночь, когда он сказал, что уходит — идет на смерть — сказал не словами, а одними глазами, но этого оказалось достаточно для нее, чтобы понять; и ощутить, сколь сильно была к нему привязана.

Как, черт возьми, забыть того Гарри Поттера, которого знала и любила?

Поэтому Грейнджер пытается вернуть его прежнего; и раз за разом терпит поражение. Надо перестать пытаться, понимает Гермиона. Определенно надо.

* * *

— Где Гарри Поттер? Ты его не видела?

— Последний раз на Заклинаниях, — рассеянно отвечает Гермиона.

Гарри сейчас, кажется, нужен всем; кроме нее, разумеется. Грейнджер спокойно сидит в гостиной и читает справочник по Зельям, влияющим на разум. Книгу она взяла читать исключительно для общего развития, но мысли непроизвольно перекидываются на Поттера. Может ли какое из зелий помочь?

Шум и возня однокурсников, ищущих Поттера, отвлекает. Бо́льшая часть почему-то считает нужным спросить именно ее (и Гермиона даже понимает их логику). Она откладывает книгу. Придется, видимо, сходить в кабинет Заклинаний — там она видела его в последний раз.

А могла бы остаться — ей, в конце концов, его присутствие не обязательно. Так почему идет искать? Привычка наверное.

Поттера, как ни странно, она обнаруживает в кабинете Заклинаний... лежащим на полу. Неужели заснул? Да, такое чудачество на него похоже (по крайней мере, на теперешнего него), но что-то Гермиону смущает. Он лежит лицом вниз. Рядом опрокинутое ведро (Флитвик велел ему вымыть полы без магии), причем опрокинутое давно — разлившаяся вода уже успела испариться.

Страх моментально сжимает горло — Грейнджер привыкла бояться за Гарри. И тот факт, что война закончена, а все, желавшие ему зла, убиты или за решеткой, привычку, кажется, изменить не в силах.

— Гарри! Что с тобой?!

Переворачивает его и видит на лице кровь. Сердце пропускает еще один удар. Он точно падал, вследствие чего разбил лицо и очки. Благо, с ее уровнем владения магией исцелить ссадины не проблема. Но что случилось? Поскользнулся на разлитой воде? Хорошо бы так.

— Гермиона... который час? Уже вставать? Можно я ко второму уроку, окей?

Гермиона в сердцах ударяет кулаком по полу. Даже сейчас Поттер в своем репертуаре.

— Ты сам упал или помог кто?

— Не поверишь: решил поплавать в луже и нырнул.

— Понятно, — равнодушно откликается на его очередную колкость (в теперешнем общении с Гарри, как она поняла, по-другому не получится). — Вставай и пойдем.

Грейнджер разворачивается, но Поттер вдруг окликает ее.

— Эм, Гермиона... есть одна ма-аленькая проблемка. Я не могу встать.

Его голос по-глупому беззаботный, как и всегда. Шутит, причем все так же бездарно.

— Ну тогда лежи здесь дальше.

Гермионе очень хочется добавить, что от долгого лежания на холодном полу он может простудиться. Но она не будет. Из принципа.

— Слушай, в моей спальне на спинке стула школьная мантия, там в кармашке синий такой пузырек. Принеси, будь другом.

Грейнджер становится совсем противно. Опять алкоголь? Мало того что пьет в Хогвартсе, так еще и ее просит принести.

— Перебьешься, — отвечает она непривычно для себя грубо.

Поттер это заслужил.

* * *

Время уже перевалило за девять вечера, а Грейнджер быстрым и тихим шагом передвигается в сторону гостиной из библиотеки, где писала конспект на завтра. Виновата, засиделась после отбоя, хотя сама не раз говорила о важности школьных правил.

В гостиной опять ищут Поттера; который, скорее всего, снова где-то шляется. Никакого разнообразия, жизнь после войны и впрямь потекла по неизменному будничному сценарию. Наверное, Гарри гуляет по окрестностям замка или устроил курилку в каком-либо из туалетов. Не дай бог прямо в кабинете Заклинаний — завтра там первый урок у первокурсников, и если будут жаловаться, что накурено, она (хоть и не староста) все же разберется с Поттером своими методами.

Наутро Грейнджер идет проверить кабинет Заклинаний еще до завтрака. Действительно, в воздухе висит едкий запах табачного дыма. Ну, Поттер, все, ты сам напросился, скрипит зубами Гермиона. Но тут же застывает на половине вздоха, видя на полу Гарри — на том же самом месте, что и вчера.

— Что все это значит?!

— А, Гермиона, — приоткрывает он глаза. — Принесла то, что я просил?

Его лицо слишком бледное, почти с синеватым оттенком. Губы подрагивают. Он замерз, очень замерз, но все равно упорно продолжает лежать на полу. Что за чертов упрямец!

— Нет, ты сейчас же встанешь и объяснишь мне, что здесь происходит! — срывается на крик Гермиона. Всему, в конце концов, есть предел.

— Сказал же, что не могу встать, — его голос вдруг меняется, насмешливые нотки испаряются сами собой. — Я не чувствую ног. Зелье, которое может помочь, забыл в кармане мантии. Неужели ты его не нашла?

Гермионе кажется, что мир поплыл перед глазами.

— Так... это... была не... шутка?

Ее голос не слушается ее. Если допустить на мгновение, что Гарри прав и из-за нее пролежал целую ночь на холодном полу, выходит, она бросила друга в беде, и как потом себя за это простить?

— Если бы... — со вздохом выдает Поттер.

Грейнджер срывается с места, бежит в гостиную Гриффиндора, в спальню мальчиков (хотя это, опять же, запрещено правилами). Находит указанное зелье. Определить состав и назначение по запаху невозможно, но это точно не алкоголь. Гермионе хочется сквозь землю провалиться. И все же вопросов у нее больше, чем ответов, следовательно, вернувшись, она отчаянно ждет от Поттера объяснений.

— Что с тобой случилось, Гарри? Ты болен?

— И да, и нет, — туманно отвечает Поттер. — Забей, через пару минут буду бегать.

— И это все? — Гермиона задыхается от возмущения; в отличие от Гарри.

Почему, черт возьми, он так спокоен? Почему не злится на нее за то, что она не пришла вчера вечером, почему не обвиняет? И почему даже не бьет тревогу? Почему в столь серьезной ситуации выдает лишь насмешливое «забей»?

— Я помогу тебе дойти до Больничного Крыла, — подхватывает его под локоть, видя, что Гарри намеревается вставать. Но Поттер отдергивает руку.

— Не-е, не пойду. Что я там не видел?..

— Как не пойдешь? У тебя парализовало ноги! А потом, ты пролежал целую ночь на полу... — из-за меня, отчаянно крутится на языке, но Грейнджер усилием воли этого не произносит. — Ты мог простудиться.

— Серьезно, забей. Если простужусь, просто буду кашлять чуть сильнее обычного, только и всего. А что касается ног, — на секунду Поттер прикусывает губу, словно не желая продолжать. — Такое периодически случается. Но у меня есть зелье. Да, сам виноват, надо было в задний карман джинсов сунуть, а не в чертову мантию, которую вечно где-то забываю; но беспокоить из-за этого мадам Помфри не стоит. Пошли уже в Зал, есть хочется.

И Гарри реально собирается идти. Гермиона в попытке задержать хватает его за рукав.

— Что ты несешь? Как это «не стоит беспокоить»? Колдомедики вообще знают о твоей проблеме?!

— Да знают, знают, — раздраженно выдает Поттер, явно желая побыстрее закрыть эту тему.

— Почему не сказал мне? — Гермиона крепко держит его, твердая в намерении не отпускать, пока не расскажет все до конца. — Что с тобой происходит?

— Душа у меня раскалывается. В пору хоть крестражи делать, — Гарри снова старается шутить. Получается плохо.

А Грейнджер вовсе не до шуток. Если Гарри сейчас же не объяснится, Гермиона клянется Мерлином, что ему врежет.

— После той ночи началось, — все же отвечает Поттер. Уточнять не нужно, оба и так прекрасно понимают, о какой именно ночи речь. — Старички из Сент-Мунго руками разводят — мол, редкий феномен: патологий не выявлено, а целостность ауры разрушается, как будто ее на куски рвет кто-то. Телу, естественно, тоже достается. Множество мелких и не очень мелких побочных явлений.

Гермиона сглатывает ком, подступивший к горлу.

— Но это же поддается лечению, не так ли?

— Если бы... — это второе «если бы» выбивает весь воздух из ее легких. — Мне дали зелье. Оно не лечит, но благодаря ему я могу нормально передвигаться, переваривать пищу, дышать. Пока что.

Грейнджер автоматически хочет спросить «а что потом?», но не может — язык и губы отказываются произносить это. Она обескуражена, она испугана — видимо, привычка бояться за Гарри Поттера настолько укоренилась в ее подсознании, что даже великая обида на его несносное поведение не способна устранить ее. Той самой рукой, которой минуту назад хотела ударить его по лицу, она поглаживает его по спине в попытке успокоить.

— Гарри, колдомедицина не стоит на месте. К тому же, нравится тебе это или нет, ты слишком значимая персона в этой стране. Министерство по-любому выделит средства на разработки и исследования для твоего лечения.

— А потом поставят мне красивый памятник, — со злой горечью выдает Поттер. — У моих родителей уже есть такой.

— Даже понимая сложность ситуации ты продолжаешь язвить?

— А ты предпочла бы, чтобы я плакал? — отвечает Гарри вопросом на вопрос.

Гермиона замолкает. Да, отчасти он прав — предавайся он сейчас тоске и депрессии днями напролет, ему было бы еще хуже. Как и ей.

— Читала новый номер «Придиры»? — неожиданно переводит тему Гарри, как делает частенько, что Гермиону, признаться, раздражает. — «Мальчик-Который-Победил-И-Больше-Не-Нужен». Как тебе заголовок?

— Тебе надо меньше читать «Придиру», — грубовато отвечает Грейнджер. — Подобная писанина вызывает у тебя обиду и злость, которыми ты руководствуешься в своем поведении.

— Раз Лавгуд пишет правду, почему бы мне его не читать? — риторически спрашивает Поттер. — И потом, я руководствуюсь вовсе не злостью, а тремя своими главными желаниями. Первое мое желание — пожить свободным. Так, чтобы никто и ничего от меня не ожидал и не возлагал больших надежд.

Это невозможно, думает Гермиона. По крайней мере, не в этом мире.

— И ты решил, что нарушение правил и вызывающее поведение сделает тебя свободным, сняв все обязательства?

— Типа того, — пожимает плечами Гарри. — По крайней мере, так веселее. Например, я могу послать Риту Скитер к дементору; а могу не послать. И если умру я через пару месяцев в обоих случаях, какая разница? А раз разницы нет, то я выберу первое.

Грейнджер больно его слушать. Она славится умением приводить правильные аргументы, но сейчас все они абсолютно бессмысленны.

— А два других желания?

Она сама не понимает, зачем спрашивает. Может, чтобы перевести тему (у Поттера вон это всегда отлично получается, в отличие от нее).

— Второе желание — окончить Хогвартс. Поэтому, собственно, я и здесь.

Он был единственным (кроме нее) героем войны, кто после вернулся заканчивать обучение. Другие, включая Рона, Джинни и Невилла, решив, что отсутствие законченного образования не станет для них помехой в профессиональной деятельности, даже не подумали о возвращении в Хогвартс.

— А третье желание?

— Найти себе девушку.

Гермионе отчего-то становится неловко. Нет, не от мысли, что Поттер может обзавестись подружкой — тем более желающих хоть отбавляй. Просто за последние месяцы они стали слишком чужими друг для друга; поэтому теперь ее не оставляет чувство, будто она без разрешения вторгается в чужую личную жизнь. Зря спросила.

— Гермиона-а, что скажешь по поводу третьего желания? — привычным наигранно-беспечным тоном окликает вдруг ее Поттер.

— О чем ты?

— Станешь моей девушкой? Это ненадолго. Год или два. А потом сможешь найти себе нормального парня. Что думаешь?

Грейнджер кажется, что она спит и видит дурной сон. Царапает ладонь, но наваждение не уходит. Да, Гермиона признает, что она — воин, а не романтик. Она никогда и не ждала, что кто-то, влюбившись, будет петь серенады под ее окнами. Предчувствовала, что ее отношения будут носить товарищеский, а не романтический характер, и даже не исключала, что Гарри (по крайней мере, тот Гарри, которого она знала до победы) однажды предложит ей встречаться. Но-точно-не-так.

Его обреченно-циничное «ненадолго, на год или два» пробирает до костей; от его искусственной беззаботности сжимается сердце. В голове одновременно проносятся тысячи мыслей, и она не успевает их обрабатывать.

— Мне надо побыть одной, — медленно произносит Грейнджер и хочет покинуть это место.

— Что ж, увидимся, — отзывается Поттер.

* * *

Гермиона не приходит на уроки. Не сдает доклады, над которыми так усердно работала заранее. Студенты начинают шептаться — не случилось ли чего? Кто-то говорит, что она заперлась в туалете Плаксы Миртл.

— Плачет?

— Вроде бы нет, не слышно, — отвечают студентки, ходившие на разведку с припасенными удлинителями ушей.

Грейнджер не плачет; она тупо смотрит в одну точку рассеянным взглядом, как частенько делает это Гарри. По правде, ей сейчас хочется не плакать, а кричать.

Гарри предложил ей стать его девушкой. Он неизлечимо болен. Он ошибается, ища свободу не там, где нужно. Она не может бросить его, особенно сейчас. Но не может и принять его предложение, поскольку не способна смириться с его новым образом.

Выход напрашивается один: она заключит с ним соглашение. Согласится стать его подругой, если он пообещает контролировать свои чувства и вести себя достойно статуса героя.

Гермионе стыдно. Заключать соглашение на любовь, да к тому же с умирающим — это мерзко. Отвратительно. Кажется, тем же словом она охарактеризовала поведение Гарри не так давно... Выходит, она сама не лучше.

Грейнджер даже не спрашивает себя, любит ли Поттера или нет. Знает, что любит, но не так, как любят героини романов; не так, как любили бы Джинни, Ромильда и все остальные сохнущие по нему девицы.

Гермиона не видит в нем идеала, потому что Гарри Поттер и не идеален. Как, собственно, и она. В искалеченном войной мире волшебников ничто не может быть идеально, думает Грейнджер, как и отношения главного героя и главной (как ее нередко называют в прессе) героини Второй Магической.

Гарри отталкивал ее, грубил ей, но так и не рассказал бы правду, если бы не сложившиеся определенным образом обстоятельства. Почему? Разве она не заслуживала знать? Она хочет задать этот вопрос Поттеру лично...

* * *

— А что бы это дало? — отвечает он при их следующей встрече в Астрономической башне (о Мерлин, она это сделала — нарушила правила и покинула спальню после отбоя, причем на сей раз по собственной воле). — Так ты кричала на меня, злилась, твердила постоянно, что я порчу здоровье вредными привычками... А что теперь? Ты будешь плакать, Гермиона. Не при мне, знаю, при мне ты не плачешь. Но где-нибудь в спальне или туалете... — Гарри тяжело вздыхает и отводит взгляд. — Видит Мерлин, я пытался скрыть.

Гермиона не спрашивает себя, любит ли ее Гарри или нет; потому что знает, что любит. Он не плачет при ней, она не плачет при нем. Странное выражение чувств, очень странное.

Холодная логика в ее голове сама собой уступает место необъяснимому душевному порыву.

— Пока мы в Англии, свободы тебе не видать; как и мне. Давай уедем, Гарри.

— Ты поедешь со мной? — на мгновение он оживляется, а потом снова морщится. — Нет, не выйдет. Как же тогда мое второе желание?

— После окончания Хогвартса, — старательно ищет компромисс Грейнджер.

— Не факт, что успеем. Колдомедики так и не сказали наверняка, сколько мне осталось. Если хотя бы года полтора, то да. Но может случиться, что уже к Рождеству окажусь на больничной койке, и что тогда?

— Мы можем закончить год экстерном, — и, видя, как изгибаются брови Гарри, спешно добавляет, — нет, не за мой счет. Будешь учить и сдавать самостоятельно. Это непросто, но ты ведь можешь, Гарри.

— Пока могу, — соглашается он (и каждое его «пока» отзывается колющей болью у нее в груди). — Но все равно это плохая идея. Вот представь: сбежали мы куда-нибудь на райские острова, вокруг ни души, только море, пальмы и облака, и тут мне становится хуже. Руки и ноги отказывают, я валяюсь в бреду, захлебываясь кашлем и рвотой. А рядом никого кроме тебя, Гермиона. Тебе одной придется справляться со всем этим, понимаешь?

— Я справлюсь, — безапелляционно отвечает она. Разве в арсенале гриффиндорца и героя есть другое слово, кроме как «справлюсь»?

— Вот это и плохо...

— Неужели?

Гермионе обидно. Ей кажется, что своими словами Гарри как будто обесценивает всю ее помощь, оказанную ему за семь лет дружбы. Разве не она выхаживала его после нападения Нагайны? Разве не она оказывалась рядом, когда его преследовали приступы боли и посланные Волдемортом видения?

Но Поттер продолжает в неожиданном ключе:

— Плохо, потому что я хотел бы, чтобы моя девушка была счастливой и беззаботной леди. Чтобы танцевала на балах, ела мороженое, отдыхала на пляже и наслаждалась жизнью, а не возилась с умирающим бессонными ночами.

Теперь Гермиона чувствует, что вот-вот расплачется. Если в жизни не всему дано случиться именно так, как хочется, кто в этом виноват?

Неимоверным усилием воли она сдерживает поток слез, грозящийся вырваться наружу. Словно застыв, смотрит на Гарри. В лунном свете, проникающем сквозь узкое окно Астрономической башни, он выглядят таким настоящим; тем самым Гарри Поттером, которого она всегда знала; уставшим, истерзанным и больным, но не побежденным.

— Гарри, мы не выбираем свою судьбу, — начинает она говорить в попытке заполнить затянувшуюся паузу. — Клянусь, будь моя воля, прямо сейчас обменяла бы статус героя и все награды на тихую безызвестную жизнь, на возможность встречать рассветы и закаты где-то вдали от славы, от магов и толпы...

— ...а потом обвенчаться в старой церквушке где-нибудь на берегу моря, — тихо добавляет вдруг Гарри. Как всегда невпопад.

— Что? — запинается Грейнджер на полуслове. — Я такого не говорила!

— И правильно, что не говорила, — тут же парирует Гарри. — Все-таки равноправие равноправием, а предложение должен делать мужчина. Гермиона Джин Грейнджер, выходи за меня.

Гермиона ушам своим не верит. Либо Поттер снова шутит (и при таком раскладе он все-таки получит подзатыльник, заслужил, и не посмотрит она, что он болен), либо... либо ей только что сделали предложение.

В Астрономической башне; после отбоя; на полу; посреди сложного болезненного разговора; даже без обручального кольца... Ей реально сделали предложение?

— Это шутка?

— Нет. С чего ты взяла?

Поттер спокоен. Не паясничает. Не пытается насмехаться. Но черт возьми, насколько же это неправильно — до абсурдности.

— Гарри, может, ты не в курсе, но предложение делают немного по-другому...

Поттер на секунду замирает в раздумьях. А потом достает палочку, мгновенно преображая старую-добрую Астрономическую башню. Плавающие свечи, лепестки цветов и кольцо — боже, а она даже не знала, что Гарри известны подобные заклинания. Чуть неуклюже опускается он на одно колено.

— Гермиона Джин Грейнджер, ты выйдешь за меня?

И Гермиона позволяет надеть это созданное магией, а значит, недолговечное кольцо на свой палец. Позволяет себе на мгновение раствориться в мягком волшебстве, позволяет забыться, почувствовав красоту момента; позволяет сохранить в сознании и памяти этот эпизод, чтобы потом возвращаться к нему украдкой на протяжении всей не безоблачной жизни.

По крайней мере, одно желание Гарри — третье — она уже исполнила, ответив тихое «да».

* * *

Гермиона ошибалась насчет кольца. Оно не было плодом колдовства — Гарри приобрел его заранее и носил с собой, в надежде, что однажды оно понадобится.

Наколдованное кольцо испарилось бы давным-давно; и не поблескивало бы уже восьмидесятый год на морщинистой руке директрисы Хогвартса, профессора Гермионы Джин Поттер, вдовы героя, прожившей в браке два года, а затем посвятившей себя науке.