Танцы Богов (джен)

Ночь серой влажной тенью плыла над землей, куталась в пряный саван уходящей осени и навевала тихую грусть, что топит остатки летнего веселья в холодных, но еще живых на вид прудах и речушках. И я плыл сквозь вязкую темноту аллей, прыгал через коричневые лужи и задыхался от горького аромата увядающих листьев, которые густым желто-красным ковром устилали дорожки городского парка.

Они появились передо мной из пустоты, проявились на фоне промозглого вечера, как размытое изображение на сером пустом негативе. Их было трое, три безликие и безмолвные тени, три одинаково холодные и безжалостные машины для уничтожения всего живого. Моя рука привычно потянулась к ножнам, но я остановился.

Сомнения. Колебания. Раздумья. Скольких людей погубили эти антиподы логики и холодного расчета. А троица все ближе.

И снова раздумья, и мысли о мире, что отогрел, стал моим домом, укрыл от друзей и врагов в минуту смертельной опасности. Я стал слишком похож на его обитателей, стал подвержен их глупым, но так приятно волнующим страстям и страстишкам, стал человеком более чем это необходимо. Но мозг пробуждался. Бесшабашность и азарт, спрятанные в пыльную коробку с былыми воспоминаниями, стремились наружу и рвали ее тонкие картонные стенки. Гормоны и эндорфины в безумном коктейле будоражили кровь, я медленно пьянел от ощущения предстоящей схватки, и моя прошлая жизнь возвращалась нереальными снами, тесня покой и уединение усталой души. Меч с тонким хрустальным вздохом покинул ножны и согрел сжатую вокруг рукояти ладонь.

— Вы хотите умереть достойно, как и полагается мужчинам? — прошептал я, и шелестящее эхо испуганной белкой заметалось среди обнаженных каштанов и кленов.

— Первым умрешь ты, Миэрт!

Голос раздался из-за спины. Такой знакомый и страшный, леденящий душу, царапающий стальными когтями. Голос моего родного брата Воорта, голос смерти во плоти.

Лезвие меча начало удлиняться и слабо светиться в липкой и непроницаемой тьме, окутавшей все вокруг. В безумном костре ненависти алым огнем сгорало все то, что согрело душу и остудило воспаленный бесконечными войнами и интригами разум. Трое передо мной так и не узнали, во что ввязались. Они не увидели кривого оскала смерти, не поняли, что она явилась к ним в моем обличье, не ощутили удара кривой косы, что лезвием светящегося меча прошлось по их шеям. И глупые головы безумцев спелыми яблоками падали на асфальт, когда я обернулся, завершая петлю Саарша. Во мне уже не было ничего человеческого, кроме, быть может, души, что горько плакала на дне огромной всепоглощающей боли.

— Браво, браво! — Воорт был в обычном для него черном плаще и аплодировал, даже не обнажив меча. — Ты еще не утратил боевых навыков: папочка, несомненно, был бы рад.

— Радость — категория суетная, к делу не относящаяся! — я услышал свой неестественно спокойный и ровный голос как будто со стороны. — Зачем ты здесь?

Обагренный кровью меч, питаемый моей ненавистью и болью, ярким неоновым стержнем горел в руке, и Воорт достал свой, предпочтя осторожность риску.

— Неспокойно стало в Саанвире, — он усмехнулся и перебросил начинающий светиться зеленью меч в левую руку. — Мятежники какие-то объявились, грабят и убивают во славу твоего пришествия на царство.

Зеленые глаза Воорта сверкнули во тьме, и меч снова оказался в его правой руке.

— Семья волнуется, знаешь ли. Переживает за своего блудного сына. Отправляет экспедиции в поиск, ищет тебя по всему Вееру Миров, а ты окопался в этой дрянной дыре и мнишь себя Богом!?

Воорт ударил мечом об асфальт, и клубы испаренного битума усилили горечь осеннего воздуха.

— Ты всегда был позором нашей семьи, музыкант, стихоплет, писатель! — кричал он и ходил передо мной из стороны в сторону, размахивая мечом. — Когда я сражался с Лаэтами, ты писал сентиментальную чушь и издавал ее под чужими именами в низших мирах, а теперь даже переселился в один из них!

Он резко приблизился ко мне и заглянул в глаза.

— Зачем нанимаешь разбойников и засылаешь в Саанвир? — зашептал он тихим трескучим голосом. — Зачем славишь имя свое? Тебя не устраиваю я, законный регент?

— Воорт, ты ошибаешься! — я отстранился от горящих безумием глаз и принял боевую стойку. — У меня нет видов на регентство и престол, нет желания сидеть во дворце и плести интриги!

— Принимай вызов! — закричал Воорт, и, выставив перед собой светящийся меч, шагнул навстречу. — Я убью тебя как крысу, и никто не узнает об этом, все будут считать, что ты сгинул, остался в междумирье и читаешь свои идиотские стишки призракам!

Воорт кричал, полосуя мечом воздух, и распалялся все больше, его красивое холеное лицо налилось кровью, жилы на лбу вздулись, и гнев ядовитой зеленью струился из глаз.

Я вспомнил детство, бесконечные изматывающие тренировки и необузданную жестокость моего брата. Он всегда побеждал меня, он не давал мне прохода, он засыпал и просыпался с одной мыслью: «Убить!». И я каждый вечер ложился в постель, прощаясь с жизнью, и каждая ночь могла стать для меня последней, и каждое новое утро могло не наступить никогда. Но каждый день дарил жизнь и начинался с новых битв.

Простолюдины называли их «Танцы богов», потому что движения сражающихся были подобны многократно убыстренному и тщательно отрепетированному танцу. Зрители собирались загодя, с полуночи, а то и с вечера предыдущего дня. Они занимали лучшие места вокруг королевского бивака и делали ставки, а утром, когда начиналась битва, неистово орали и размахивали руками. «Смерть малышу, смерть младшему!» — кричали они, поднимая в моей душе волны холодной ярости, и я сражался все быстрее и быстрее, втрое, а то и вчетверо превосходя по скорости обычного воина. Я мстил им, лишая возможности следить за битвой, полупрозрачным силуэтом скользил по полю брани, и они видели лишь движение размытых теней, всполохи мечей, светящиеся петли и воронки наэлектризованного воздуха. Ненависть зрителей усиливала мое желание жить, жить назло всем, жить назло самому себе, жить, когда хочется забыться и умереть.

Папочка верил в естественный отбор: кто из двух сыновей победит — тот и станет наследником престола. И устраивал бесконечные соревнования между мной и Воортом: кто больше убьет, кто лучший воин, чье хладнокровие не знает границ. Я перебил десятки тысяч людей, пролил моря крови, был полководцем многотысячных армий в сотнях сражений в десятках миров. Днем я убивал, а ночью писал убитым стихи, которые они никогда не услышат. Я убегал из дома и странствовал в нижних мирах, отдыхая от бесконечных кровавых забав, исповедовался в книгах и балладах. А потом меня ловили, доставляли к отцу, и все начиналось сначала.

Все шло по кругу, жизнь диким мустангом неслась по спирали, пока я не нашел Землю. Она укрыла меня спокойствием и безмятежностью, восстановила гармонию в душе, и я воспрял, расцвел, как увядающее растение, политое вдруг живительной влагой. Но мой меч — маяк, он освещает путь во времени и пространстве, он дарит возможность быть вечно молодым, и он же оповещает о моем местонахождении любого члена семьи, в том числе и Воорта — заклятого врага с детских лет. Я боюсь брата так же сильно как в детстве, и по-прежнему готов бежать от него на край света. А престол Саанвира я легко променяю на жизнь в худшем из миров лишь при одном условии: рядом не должно быть Воорта. Но он снова нашел меня. Нашел на Земле — в лучшем из миров.

— Ты жалок! — по слогам произнес Воорт. — Трус, малый ребенок, ягненок в волчьей шкуре, ты будешь драться или продолжишь торчать недвижимой статуей на дороге?

— Я буду драться!

Холодная ненависть вытесняла страх, она изгоняла его как ладан дьявола, она бередила детские обиды, комплексы и полузабытые раны души.

— Надеюсь, что ты подписал завещание на престол! — скорее прошипел, чем сказал я и ударил первым.

Меч загудел разбуженным пчелиным роем и рассек воздух в том месте, где мгновением раньше стоял Воорт. А он, ускорившись, белесой тенью скользнул мне за спину и ударил в бок с разворота. Но я уже оседлал время, повысил скорость движений, и, пригнувшись, ушел в сторону, разворачиваясь на левом носке. Воорт снова пошел в атаку и нанес рубящий косой удар. Я сделал кувырок в воздухе вокруг его меча и, приземлившись на корточки, применил «Колесницу» — обернулся вокруг своей оси, низко держа меч на вытянутых руках параллельно земле. Брат подпрыгнул, спасая ноги, и, опускаясь, со страшной силой обрушил меч вниз. Светящееся лезвие прошло в сантиметрах от моего паха, когда я обманул смерть, сделав обратное сальто. Меч Воорта вспорол асфальт, и вонь ядовитых испарений ворвалась в мои трепещущие ноздри. Брат был в ярости, он нарушил главное правило боя, правило простое и емкое, почерпнутое не из фильмов и книг, а из реальных сражений. Нам внушали его с младенчества, звучало оно просто и коротко: «Сражайся молча».

— Ты боишься, боишься, как в детстве!

Воорт резко отпрянул назад, спасаясь от моего выпада.

— Наверное, ты множество раз задавался вопросом почему я не убил тебя еще тогда? Да потому что мне был нужен соперник, был нужен манекен для тренировок! — он громко захохотал, запрокинув голову. — Ты же почти писался от страха, но сражался, малявка, цеплялся за свою никчемную жизнь. И в итоге я оставил ее тебе, можно сказать, подарил, даже не являлся пред твои синие очи, когда ты сбежал ото всех.

— Воорт, это было много лет назад! Послушай меня! — я все еще пытался решить вопрос полюбовно. — Я никого не посылал в Саанвир, мне не нужен трон. Наследник — ты, я не хочу власти в высшем, но диком и разнузданном мире, оставь меня в покое, давай разойдемся без смертей!

— Да, ты всегда был слабаком и конформистом, наверное, тебе удалось бы занять трон, но ненадолго, на несколько дней, пока тебя не убили бы твои же соратники!

Воорт снова захохотал, он размахивал мечом как дирижерской палочкой и пристально смотрел мне в глаза. Смех внезапно оборвался, и наступила тишина.

— Мягкость порождает не ответную мягкость, а лишь угрозу жизни, неизбежно приводящую к смерти, — вкрадчивый скрипучий голос, колесом несмазанной телеги проехал по ушам, и Воорт снова бросился в атаку.

Удар, обманный финт, я парировал, и снова удар. Он сменил тактику, и от старинной битвы на мечах перешел к классическому фехтованию. Укол, я парирую, выпад, опять укол, я ухожу в сторону, он делает шаг назад, и снова выпад. Я отступаю, спасая руку, затем бросаюсь вперед и начинаю с огромной скоростью вращать мечом, создавая перед Воортом смертоносный светящийся конус. Он снова меняет тактику, предельно ускоряется, отталкивается ногами от земли и делает сальто над моей головой. Я прыгаю вперед и в сторону, но едва успеваю уйти от его удара сверху, мое левое плечо подпадает под лезвие меча и взрывается нечеловеческой болью. Кровь обильно течет по предплечью, и рука повисает бесполезной плетью.

Я проигрываю. Сил хватит еще на несколько минут, затем моя скорость начнет падать, и я умру, не успев разглядеть меча, бьющего мне в грудь или шею. Я почти уверен, что дерусь с Воортом на равных, но детский страх не позволяет реализовать себя полностью, он колет меня стальными иглами, порождая сомнения и неуверенность в собственных силах.

— Тебе конец! — кричит Воорт и делает резкий выпад, я отбиваю, он заходит сзади меня и рубит справа в сторону. Я плашмя падаю на асфальт, прижимаюсь к нему всем телом, и отталкиваюсь что есть мочи, пружиной взлетаю вверх, надеясь, что на моем пути не окажется смертоносного лезвия. Перед глазами проплывает Воорт, медленно как в полусне завершающий выпад, и я решаю идти Ва-банк. «Не выпускать из рук оружие» — еще одно основополагающее правило боя, его нарушение чревато смертью, но я бросаю меч лезвием вперед. Раздается чавкающий звук и сдавленный стон, а земля снова встречает меня холодным асфальтом. Я подскакиваю и вижу, что Воорт падает на колени, в правой руке держа свой меч, а в левой — торчащую из груди рукоять моего.

Неужели все? Я не верил своим глазам, я победил свой детский кошмар, я убил того, кто два десятка лет отравлял мне жизнь, и пил ее капля за каплей. Я подошел к Воорту и склонился над ним. Он дышал с присвистом, кровавая пена выступила на побелевших губах, ярко-зеленые глаза потускнели, приобрели болотный оттенок и потеряли осмысленное выражение.

— Отца ранили, он умирает, — прошептал брат и закашлялся, захлебываясь собственной кровью. — Его не станет в ближайшие недели, теперь ты возглавишь Саанвир. Папаша спятил и решил, что трон должен достаться тебе, вот я и явился за твоей головой, — Воорт горько усмехнулся и снова закашлялся. — Нужно было убить тебя еще в детстве, когда...

В его горле что-то заклокотало, забулькало, надтреснутый голос перешел в хрип, и он замолчал навсегда. Мягким движением ладони я закрыл остановившиеся глаза брата, вынул из его груди меч и, держа оружие перед собой, вознес молитву прощания. Я не желал плакать, но слезы неожиданно быстро затуманили взор. Боги не плачут, и, значит, я уже не бог. Собственно говоря, я никогда им и не был, ведь богам не знакомо чувство раскаяния за совершенные поступки, а надо мной оно довлело всю жизнь, принося лишь страдания и неприятности. Вернуться в Саанвир, чтобы похоронить брата в семейном склепе? Это невозможно. Если я появлюсь дома, власть, такая притягательная и грязная, уже не отпустит меня. Я стану пленником трона, стану главным камнем в часовом механизме, который поддерживает порядок в тысячах миров.

Я не хотел этого. Не хотел быть узником ненавистной с детства золотой клетки из обоюдоострых мечей, не хотел повторить судьбу отца, не хотел учить своих еще не родившихся детей твердости и жестокости, граничащей с кровожадностью. Что ж, Воорт нашел свое последнее пристанище здесь, в нижнем мире, как найду и я через много лет.

Яму я выплавил на вершине маленького холмика у коричнево-зеленого пруда на краю парка. Воорт по нашему обычаю лежал на спине и держал в застывших руках умерший одновременно с ним и превратившийся в бесполезную железку меч. Я с минуту постоял над могилой и начал забрасывать ее землей. Когда глубина достигла локтя, я расплавил мечом землю над телом и забросал получившийся саркофаг землей и разноцветными листьями. Холм над водой — лучшее место для могилы и церемонии прощания с вечностью.

Я открутил рукоять меча от лезвия и вытащил светящийся неоном кристалл. Сломать продолговатый холодный камень оказалось неожиданно легко. Ничего не произошло, лишь померкло голубое свечение, и навалилась непривычная усталость, которая затуманила разум и бросила на колени в обжигающе холодную воду пруда. Я собрал последние силы и швырнул обе половинки уже мертвого кристалла в безразличную глубину. Они с тихим плеском ушли в вечность, а вечность навсегда покинула меня. Я склонился над водой и в неярком свете Луны увидел свое отражение. Первые морщины пробороздили высокий лоб, под глазами появились темные круги, и на лицо легла печать усталости. Я стал выглядеть на свои двадцать семь лет, стал обычным человеком, которому суждена не вечная жизнь, а четко отмеренный судьбой отрезок, в течение которого нужно просто жить, жить и ценить каждый день, каждый час, каждую секунду времени, струящегося подобно песку между пальцев.

Меня всегда интересовал вопрос, что чувствуют обычные люди в течение их короткой жизни, и что ощутит Бог, вдруг став человеком. Ответом станет моя собственная жизнь. Я усмехнулся, резко поднялся с колен и зашагал по дороге, которая теперь имела не только начало, но и конец...