О мечтах, междугородних звонках и предновогодних чудесах (гет)

— Говорят: под новый год, что ни пожелается — все всегда произойдет, все всегда сбывается! — задорно и счастливо декламировал мальчик лет пяти Санта-Клаусу в атриуме торгового центра. Вокруг сверкали огни гирлянд и высокой красивой елки, витрины манили обещанием чуда — только заплати за волшебную вещичку, — люди улыбались и весело переговаривались, не замечая его, инородного их праздничной толпе.

«Что же ты, Андрюша, невесел, что головушку повесил? Так, кажется, друг твой лучший, то есть уже бывший друг, всегда раньше спрашивал?» — издевался Жданов сам над собой. — «Не оттого ли, что брехня весь этот стишок и что мечты твои никогда не сбываются? Ни в Новый год загаданные, ни в день рождения? А ты ведь усердно, весь год одну и ту же мечту Вселенной транслировал, да не помогло».

Когда жизнь тридцать лет была почти сказкой, сложно поверить, что беззаботная полоса прошла. Да не просто прошла: по нему, Андрею Жданову, жизнь как катком проехалась. Полтора года минуло, а он опомниться не может.

Он вообще, как выяснилось, ничего не может: ни вести себя по-человечески, ни женщину любимую удержать. Как он раньше умудрялся быть таким беззаботным моральным уродом, он теперь не понимал. Презирал, ненавидел себя за прошлое, вновь и вновь перебирал свои гаденькие поступки, особенно если хотелось возненавидеть Катю: за то, что не простила, уехала и, вероятно, счастлива. С другим. Нет, он не облегчит себе жизнь избавлением от любви и от чувства вины. Он заслужил все свои страдания. Потому и на Катю никогда не злился. Все еще любил ее, наверное, даже сильнее прежнего. Надеялся, что счастлива. Мечтал, что простит.

Мечта не сбывалась, и Андрей решил, что с наступлением нового года перестанет при каждом удобном случае загадывать, чтобы Катя вернулась к нему. Хватит травить себе душу. Любовь его никуда не денется — это ясно. Но возможно когда-нибудь он встретит женщину, с которой почувствует себя лучше, чем в одиночестве. Может быть. Верилось, правда, с трудом.

Пока же он жил как сыч. Родители волновались, но он успокаивал их как мог, стараясь поменьше врать: ложь с некоторых пор была ему отвратительна до тошноты. Отец с матерью, конечно, слабо верили его жизнерадостным речам, но что они могли? Он работал как часы. Просто образцово-показательно, без ошибок и выхода из строя. Не пил, не дрался, не орал на подчиненных, женщин не окучивал. С усмешкой он думал, что это как раз и вызывает у родителей беспокойство — им не был знаком такой Андрей Жданов.

Он и сам себе удивлялся. Только в другом: как он вообще еще функционирует? Работает, разговаривает, ест, за покупками ходит — вот как сейчас. Ответ был прост и горек: потому что надеется, до сих пор на что-то надеется. Что Катя приедет, что поговорит с ним, что увидит изменения к лучшему в нем. Он старался жить, соответствуя тем, первоначальным характеристикам самого себя в ее дневнике.

Так старался, что даже в Питер не поехал за ней, а хотел. Хотел силой привезти ее обратно, запереть себя и ее в квартире и не выходить, пока она не поверит. Не поехал. Испугался. Не смог решиться и использовать свой последний шанс, понимая прекрасно, что потеряет Катю навсегда, если к чему-то ее приневолит. Он остался в Москве; с трудом, но вернулся в Зималетто — только из уважения к проделанной Катей работе. Развалить компанию после колоссальных усилий, направленных на выход из кризиса, было подло. Когда-то столь желанное президентство теперь ничуть не влекло его. Дела были в тягость, запал и энтузиазм давно прошли. Он работал только из чувства долга. Но работал хорошо, выкладывался как мог, стараясь не оставить себе свободного времени для раздумий. Он не хотел вспоминать. Но его намерения избегать мыслей о Кате в офисе, где всегда что-то напоминало о ней, были смешны. Пытка над его измученным сердцем длилась с понедельника по пятницу круглый год и не знала конца. Если в компании вдруг случалась какая-нибудь мини-катастрофа, требовавшая от него полной сосредоточенности, Андрей почти радовался. Целый день в беготне и разборках отвлекал его, примирял с необходимостью жить и работать без Кати.

Иногда желание увидеть ее было едва ли преодолимым. Он несколько раз порывался-таки поехать в Питер. Посмотреть, как она живет. Узнать, если смелости хватит, не передумала ли она, не ошиблась ли, убегая от него тем летом. За несколько дней до прошлого Нового года даже билеты купил, собирался тридцатого декабря прилететь и все у нее спросить. Думал, если повезет, то новый год они уже встретят вместе, а нет — так тридцать первого и духу его в Питере не будет. Он не учел одного — что судьба вновь окажется против. Или не судьба, а собственная дурость.

Надо же было додуматься в Катин день рождения весь вечер и ночь просидеть на лавочке во дворе ее дома. В легком пальто в минус двадцать. Без привычного топлива и противовирусного в виде бутылки виски он умудрился замерзнуть и заболеть. К вечеру следующего дня, как и обычно проведенного в Зималетто, Жданов еле стоял на ногах. Болезнь не вписывалась в его планы совершенно. Он пытался лечиться, глотал таблетки горстями, улучшений не чувствовал, но был уверен, что к поездке оклемается. Утром тридцатого просто не смог встать, чтобы поехать в аэропорт, — лежал пластом, заходясь в кашле. Тридцать первого уже в больничной палате коротал время с капельницей и горько посмеивался над собой. Немыслимо: подхватить пневмонию в тридцать один, словно он пацан двухлетний, что снега объелся, пока мать не видит. «Не судьба, Жданов, снова не судьба», — тогда шептал он сам себе пересохшими губами.

Спустя год он почти смирился, что не судьба. Завтра Катин день рождения, но он не поедет во двор к Пушкаревым. И даже на работу не поедет, потому что выходной. Останется дома и очень постарается смириться окончательно. Пожелает Кате счастья, помечтает в последний раз о том, как здорово было бы встретить ее совершенно случайно — вот хотя бы и в этом торговом центре. Может же она наконец приехать в гости к родителям на Новый год, пойти за подарками (потому что неудобно одной из Питера ехать с кучей пакетов) и вдруг столкнуться с ним? Почему в фильмах подобные ситуации — норма, а в жизни едва ли возможны? Даже если вы из одного города, даже если именно этот торговый центр один из ближайших к дому Катиных родителей?

Он еще продолжал с возмущенным отчаянием думать о несправедливом мире, где чудеса если и случаются, то не с ним, и вдруг увидел Катю. Резко остановившись, он ошарашенно смотрел на нее и не понимал, как такое может быть.

Катя, улыбаясь, прощалась с продавщицей. Шансов не столкнуться с Андреем у нее не было: он стоял напротив выхода. Пошевелиться или тем более уйти Андрей не мог. Не сводя с Кати взгляда, он вместе с тем отстраненно подмечал, как шок и узнавание проступают на ее лице.

* * *

— Катя? Боже, Катя, ты… — Он как будто не верил в ее реальность, смотрел широко раскрытыми глазами, даже дернулся — хотел коснуться, но сразу же отвел руку.

— Я, Андрей Палыч, — Катя улыбнулась, чтобы вызвать ответную эмоцию на его лице, каком-то блеклом и безжизненном. Она, несмотря на собственное полуобморочное состояние, испугалась за него. Никогда Андрей таким не был.

— Катя, — продолжал повторять он, с каким-то благоговением всматриваясь в ее лицо. — Я… не ожидал… Катя, я прошу… пожалуйста, давай посидим где-нибудь, хоть чуть-чуть. Я… я не буду мучить тебя рассказами о своих чувствах, правда. Просто хочу послушать, как у тебя дела. — Он вдруг отступил на шаг, всячески стараясь показать ей, что не причинит вреда и никуда не потащит силой.

Катя растерянно обдумывала, как поступить. Этот Андрей Жданов не был похож сам на себя. Даже на том злосчастном совете она не видела его столь уязвимым, неуверенным, измученным. Этот страх в глазах напополам с болью... он боится, что она снова исчезнет?

— Конечно, Андрей, пойдем. — Не могла Катя к нему сейчас обращаться на вы и по имени-отчеству. Она должна ему помочь. Андрей Жданов с взглядом побитой собаки — это выше ее сил.

Первый день в Москве — и сразу встреча с ним, когда она ничего не решила окончательно. По крайней мере было легче и спокойнее думать, что у нее есть возможность выбора, если дело касается Андрея Жданова.

Целых полтора года в Питере без него. Она действительно надеялась его забыть. Хотя бы попытаться точно планировала. Кажется, спустя месяц даже наблюдался прогресс, и Катя решила, что все делает правильно, надо только ждать и стараться меньше вспоминать об Андрее. Но некоторым жителям Москвы было не до Катиных планов. Однажды позвонила Маша, и неожиданно для Кати главной и по сути единственной темой разговора оказался Андрей. Маша вдруг прониклась симпатией к своему старому-новому президенту и поверила в его к Кате любовь. Мол, лица на нем нет с тех пор, как Катя уехала, у Маши сердце кровью обливается на такого Андрея смотреть. То, что именно Маша больше других старалась и накручивала Андрея при появлении Миши в Зималетто, не помешало ей теперь взять в привычку звонить в Питер пару раз в неделю (конечно с рабочего телефона, разговоры же на благо Жданову, так пусть хоть межгород оплатит), чтобы в подробностях делиться с Катей жизнеописанием президента Зималетто, иногда уступая телефонную трубку приглашенным экспертам женсовета. В унисон они уверяли Катю в том, что он страдает и жить без нее, Кати, не может.

Маше и остальным девочкам, зная их умение из пустяка раздуть историю, сопротивляться было нетрудно, их словам Катя осмеливалась верить только втайне от самой себя. По-настоящему почву под ногами Катя стала терять, когда с ней связалась Маргарита Рудольфовна и тоже завела речь об Андрее и его невозможной любви (то, что Маргарита сама никак не может осознать, что стало с ее сыном, явно слышалось в каждой фразе). Но Катя упрямо не желала принимать аргументы Маргариты, придумывая новые и новые опровержения каждому якобы доказательству. И все же, вопреки разуму, Катя стала сомневаться в сделанном выборе. Прежде непоколебимая уверенность в том, что Андрею будет без нее лучше, таяла с каждым звонком Маши Тропинкиной, очевидно решившей быть личным купидоном для лучшей подруги и почти лучшего президента (Катя как президент, естественно, была вне конкуренции). А в начале декабря в телефонной трубке Катя услышала голос Киры Воропаевой.

Счастливая и влюбленная в некоего Никиту Минаева (ничего такого Кира ей, конечно, не сообщила, но Кате буквально на днях пришлось узнать о благополучной жизни Киры от все той же Маши, в очередной раз попытавшейся ее разжалобить, ведь «даже у Киры Юрьевны все хорошо, а Андрей Палыч страдает»), Кира, как и все, хотела, чтобы Катя вернулась и хотя бы выслушала Андрея. Потому что невозможно больше смотреть на его похоронное лицо. Потому что он похудел, осунулся и работает как сумасшедший. Потому что он так и не помирился с Малиновским и, кажется вообще ни с кем не общается, исключая деловые встречи. И, наконец, потому, что никто не желает, чтобы Жданов однажды свалился прямо на показе от усталости или тоски, говорила Кира, пытаясь за холодными безличными фразами скрыть беспокойство. Кира была единственной, кому удалось добиться от Кати фразы «я подумаю» вместо категоричного отказа.

Не прошло и двух недель, как Катя засобиралась в Москву, не в силах больше терпеть дерганое, зудящее состояние возрастающего сомнения. Нужно лично встретиться с Андреем и убедиться, что у него все хорошо, и другие зря паникуют. Пожалуй, даже с ее упрямством было слишком наивно сомневаться в правдивости слов Маргариты и уж тем более Киры, но Катя не сдавалась, не прекращая и в поезде изобретать новые и новые опровержения их сладостным речам.

Теперь она украдкой наблюдала за Андреем, пока они шли в кафе, и аргументы, которые она твердила как мантру, были забыты. Она убедилась в одном: Андрею плохо. Ни внешний вид, ни мимика не выдавали его состояния наверняка, но каждой клеточкой Катя чувствовала, как ему тяжело. Сдерживая слезы, она продолжала рассматривать Андрея — и когда они усаживались за столик, и когда делали заказ, хотя есть никто из них точно не собирался. Он заметил ее взгляд, стушевался и замер.

— Как у тебя дела? — наконец спросил он. Слова давались ему тяжело, и губы слегка подрагивали.

— Я решила вернуться, — совсем невпопад ответила Катя.

— Вернуться?

— В Москву.

Андрей вздрогнул и посмотрел на нее. Долго молчал, обжигая Катю тяжелым, почти болезненным взглядом. Несколько раз слабо размыкал и смыкал обратно губы, словно очень многое хотел ей сказать, но не находил ни сил, ни слов, что оказались бы красноречивее тишины. Катя, замерев, не осмеливалась заговорить, впитывая каждой клеточкой ощущение близости Андрея. И казалось, что вокруг нет никого, кроме них, но мимо все так же проходили люди, позабытый официант принес заказ и пытался о чем-то спросить, но, не дождавшись ответа от странных посетителей, деликатно исчез. Андрей, очнувшись, в один миг как-то жалко сгорбился и уставился на крышку стола.

— Знаешь, о чем я мечтал с тех пор, как ты уехала? — Она покачала головой. — Я мечтал, чтобы ты вернулась, — он почти шептал, и в голосе его были и вопрос, и мольба: «Ты ко мне вернулась, Кать? Ты позволишь мне эту надежду?»

Катя все-таки заплакала. Понимая, чего он боится и не желая больше мучить его, она накрыла ладонь Андрея своей и почти процитировала:

— У нас с тобой все будет хорошо.

— У нас? — Он несмело посмотрел на нее, еще не веря, что чудеса и в самом деле случаются.

По-детски размазывая по щекам слезы, Катя кивнула:

— У нас.

...Вокруг были праздник и волшебство. Андрей улыбался, чувствуя тепло прикосновения самой любимой женщины на Земле. Все сбылось и произошло.