Лучше поздно, чем никогда (гет)

Перед битвой Тауриэль всегда немного тошнило — от волнения, от страха перед неведомым, от неизвестности, жизнь или смерть ждет в бою...

— Это нормально, — говорил Леголас, когда командир стражи поделилась с ним своими ощущениями. — Когда я впервые вел отряд на битву с пауками, мои ладони так вспотели, что меч выскользнул из них и покатился по крутому склону...

— В самом деле? — Тауриэль негромко усмехнулась. — И чем же все кончилось?

— Меч мой укатился очень далеко и угодил прямо в густые заросли крапивы. Я изжалил все руки, пока извлекал его. К тому времени, когда я добрался до своего отряда, все пауки были мертвы — как и мой друг, лучник Мариллион: чудовище обрушилось на него с дерева и придавило весом своего тела.

— Наверное, это было так давно, что я еще не появилась на свет, — заметила Тауриэль, бросив быстрый взгляд на лесного принца.

Леголас по-прежнему был юным, гибким и прекрасным созданием — как десятки, как сотни лет назад, и ничто не могло выдать его возраста, кроме, возможно, чуть прищуренных светлых глаз, в глубине которых затаилась вековая мудрость.

Они стояли на заболоченных берегах неширокой спокойной реки, которая впадала в стоячее озеро. Воды в ней вечно цвели и пахли тиной; то тут, то там медленный ленивый поток перекрывали древние коряги, на поверхности отражались темные высокие кроны дубов; плыли, неторопливо покачиваясь на легком ветру, подсохшие золотые и оранжевые листья. Эта река не походила на ту, по которой бежали из Лихолесья гномы — жизнь в ней текла еле-еле, как сок течет в чрезвычайно старом древесном стволе.

Тауриэль хмурилась, вглядываясь в широкий просвет между деревьями — напитавшиеся влагой тучи сгущались над Озерным городом, над Одинокой горой, над выжженным пепелищем, именуемым Пустошью Смауга.

— Что бы ни случилось завтра, — говорила эльфийская дева, и голос ее вплетался шуршанием в предзакатную тишину, — я чувствую, что в последний раз мы стоим здесь и ведем мирные беседы, как в прежние времена.

— Я знаю, — только и отвечал Леголас.

На рассвете Трандуил намеревался выводить войска к Одинокой горе — теперь, когда дракон был убит, жажда золота, что овладела королем, взяла верх над его осторожностью.

— Это неразумная затея, — молвил эльфийский принц, — ибо произойти может все, что угодно. Но я должен пойти. Что бы отец ни задумал, я не могу предать его.

— Как и я... — Тауриэль вспомнила слова Трандуила, некогда сказанные ей в тронном чертоге, и темная тень легла на бледное лицо. — Король говорил мне...

Она вдруг замолкла, задумчиво покрутила в пальцах вьющийся конец рыжей пряди.

— Да, Тауриэль, — Леголас поглядел на эльфийку очень внимательно, словно надеялся увидеть ее насквозь. — Что говорил тебе мой отец?

— Что бы там ни было, я в это не верю — и ты бы, если услышал, рассмеялся бы ему в лицо, — Тауриэль покачала головою, отчего волосы упали на ее глаза. — Король предположил, будто ты видишь во мне нечто большее, чем командира стражи, и я тотчас уверила его в обратном.

Лесной принц одарил Тауриэль очень странным взглядом, и смутные сомнения поселились в сердце эльфийской девы. Она остро поглядела на него.

— Леголас?.. Ведь я была права?

— Нет, — губы его тронула легкая улыбка, однако глаза не улыбались. — Я вижу в тебе не только командира стражи, но и друга, Тауриэль. Лучшего друга, без которого жизнь моя была бы куда менее отрадна.

— Спасибо тебе, — тепло ответила Тауриэль, и легкая грусть проскользнула в ее голосе. — Ты друг, о котором можно только мечтать.

Рука об руку возвратились они во дворец короля, а на рассвете, собранные и отдохнувшие, отправились к Одинокой горе вместе с многосотенным воинством короля Трандуила, однако не золото нашел народ Лихолесья, но собственную смерть — орки и гоблины под предводительством Азога на белоснежном варге всей своей мощью обрушились на эльфов, гномов и людей Озерного города, и гремела битва кровопролитная и продолжительная; в летописях получила она название Битвы Пяти Армий, о ее героях слагали легенды, а Азога и сына его Больга поминали недобрым словом... Но все это было позже, неизмеримо позже, чем каждый из участников кровавой сечи мог себе вообразить.

Битва окончилась с рассветом — красным, словно кровь, что обагрила драконье пепелище, и орки с гоблинами обратились в бегство, однако слишком многое было утрачено, чтобы прочие могли просто радоваться победе.

Леголас отыскал Тауриэль не сразу, но, когда нашел, ноги отказались держать его на земле, и лесной принц упал коленями в пепел, истоптанный множеством тяжелых сапог, усеянный трупами, залитый кровью всех пяти армий.

— Я... — Тауриэль попыталась приподняться на локтях, но тут же рухнула обратно в грязь. — Прости, Леголас. Похоже, более не бить нам с тобою орков плечом к плечу.

Голос ее звучал слабо, некогда зеленые одежды почернели от пыли и пепла, в груди зияла сквозная рана от меча, и эльфийская дева из последних сил зажимала ее рукой, тщетно пытаясь отсрочить страшный момент.

— Ну зачем ты... — Леголас накрыл ее руку своею, кровь просочилась сквозь тонкие бледные пальцы, и в глазах защипало — но не от едкой пыли, что столбом стояла над Пустошью Смауга.

— Прости, — повторила Тауриэль, ресницы ее дрогнули.

Леголас почувствовал, как соленая влага прочертила на лице дорожку по грязи и копоти. Он слеп был прежде, понял эльфийский принц. Он лгал, лгал постоянно, не только ей — себе.

— Да. Все это время я лгал, — шепнул Леголас, не зная наверняка, услышат ли его.

Но Тауриэль услышала, с трудом разомкнулись посиневшие губы и дрогнул на них легкий смешок:

— Так это ты украл мой колчан со стрелами три столетия назад?

— Я одолжил его, а после просто забыл вернуть... — голос срывался, Леголас чувствовал теплую кровь на своей ладони и слышал, как лихорадочно и неровно билось под нею чужое сердце. — И молчал все это время... Годы... Десятки лет... Если б только я нашел в себе силы открыться раньше, пока не стало еще слишком поздно...

Тауриэль издала странный звук — что-то среднее между смехом и кашлем:

— Лучше поздно, чем никогда.

Он сдавленно кивнул, ощущая горечь во рту.

— Я знала... — с трудом вымолвила эльфийская дева. — Я все это знала...

Медно-рыжие волосы стремительно пропитывались алым.

Леголас безошибочно понял, к чему относились ее слова — не к тому злосчастному колчану, полному новых, искусно смастеренных стрел, но к чувствам, в которых он толком не успел разобраться... В которых не разобрались они оба.

— Это еще не конец, мой принц... Однажды мы свидимся вновь — за гремящими морями, на Заокраинном Западе, где нет ни войны, ни страданий, ни смерти, а деревья зелены круглый год и воздух напоен восхитительными ароматами цветения... Свидимся скорее, чем ты можешь вообразить, и тогда скажем друг другу все, о чем не успели поведать, и даже больше того... — Тауриэль с усилием улыбнулась и поглядела на Леголаса в последний раз, после чего выражение осмысленности покинуло ее глаза и дух отлетел в чертоги Мандоса, оставив свою изломанную оболочку среди крови, песка и пепла.

Солнце над Драконьей Пустошью поднималось все выше, заставляя воздух напитываться теплом, и насекомые начинали роиться над телами убитых с переменным жужжанием, а Леголас наконец выпустил холодную руку Тауриэль и поднялся с земли.

Он должен быть сильным — как она в смертный час.

Отважным — чтобы она гордилась.

Ветер осушил на его щеках последние слезы, взметнул вверх несколько спутанных прядей и унесся прочь, в сторону видневшихся вдалеке горных ущелий, и Леголас, вложив в ладони Тауриэль свой лук и кинжал, повернулся и побрел туда, где расположились остатки армии Лихолесья.

Они еще свидятся, обязательно — не в этой эпохе, так в следующей.

И тогда он расскажет Тауриэль обо всем, что прежде казалось столь далеким и недоступным.