Lust (гет)

Die Schmerzen bilden einen Laut,

man sieht sie gut auf deiner Haut.

Gibt kein Entkommen, kein Zurück,

nicht in einem Stück.

Ost+Front "Rosenkavalier".⁽¹⁾

Он подскакивает на постели и судорожно ловит ртом воздух, которого отчаянно не хватает. Совсем рядом, на тумбочке — только руку протянуть! — громко тикают карманные часы на серебряной цепочке. На задней крышке часов именная гравировка, выведенное безупречным почерком "Рой Мустанг". Таким же безупречным, как он сам.

Цепочка свисает с тумбочки вниз — молчаливое свидетельство его положения, его несвободы — его цепь. Смертоносный, необузданный, как сама стихия, он — хищник на коротком поводке. Один щелчок пальцев в пироперчатках, и огонь подчиняется ему, такой же, как и он сам — свободный. И такой же плененный чужой волей.

Самая смертоносная — огненная алхимия. Настолько смертоносная, что девять дней назад оказалась способна выжечь жизнь за жизнью из нечеловеческого существа.

Девятый день — и девятая ночь. Девятая ночь идет с того момента, как он уничтожил Ласт. Гомункула Ласт, женщину со смертоносными клинками вместо ногтей. Женщину, что обрекла его друга влачить жалкое существование парализованного человека. Женщину, что едва не убила лейтенанта Хоукай.

Ноет селезенка — она проткнула его почти насквозь. Ноют мышцы и кожа — их вылечили в Центральной больнице от чудовищных ожогов — он опалил сам себя, чтобы не истечь кровью, — но Рою кажется, что это болит душа.

Он вслепую нащупывает под кроватью обувь и идет на кухню — выпить стакан воды. Идет девятая ночь.

* * *

Она смеется взахлеб, запрокидывая голову — и черные как смоль кудри струятся по узкой спине. Щурит фиалковые глаза. Облизывает тонкие яркие губы — ее язык влажно блестит. Она быстра и изящна, она не идет — танцует под аккомпанемент его пламени, играючи выбрасывает вперед руку — когти-клинки проскальзывают совсем рядом, едва не оцарапав лицо Роя.

Она приближается, обводит чересчур длинным и острым ногтем контур его губ. Ласт теплая, как обычная человеческая женщина, невероятно красивая и чувственная. Рой понимает — ему не сбежать. Не сбежать от этого взгляда, от ее страсти. Имена всех гомункулов говорящие, и ее имя подходит Ласт как нельзя лучше. Устоять против чар невозможно: она безвозвратно проникает под кожу, в кровь, заползает под ребра, чтобы свернуться там змеиными кольцами. Она будит желание, распаляет огонь, которого в нем и так предостаточно.

Жар захлестывает Роя с головой — болезненная любовная лихорадка, от которой нет антидота, сладкий яд, мучительная пытка. Она прижимается теснее, а у Роя плывет перед глазами, сердце колотится о ребра, пересыхает во рту и дрожат руки. Ласт водит его по грани, заставляя изнывать от вожделения, заставляя позабыть обо всем и броситься в пучину собственной страсти — темной, тяжелой, такой же неукротимой, как его алхимия, и такой же жестокой. Пусть в этот миг он ненавидит и ее, и себя — за то, что посмел возжелать ее, омерзительное существо с камнем вместо сердца, причинившее столько боли тем, кто Рою по-настоящему дорог.

Вокруг мрачное помещение, вроде заброшенной лаборатории: голые бетонные стены с венами труб, выщербленный пол. Но Рою все равно. Он сжимает в объятиях стройное гибкое тело Ласт и впивается злым поцелуем в бледную кожу на шее — здесь должен биться пульс, но его нет. Рою не до размышлений о том, почему так, ему нужно совсем другое. Где-то на задворках сознания снова рождается мысль о том, что эта женщина сделала с его близкими и дорогими людьми, о том, что он не должен. Но она гаснет, как звезды на утреннем небосводе. Желание сильнее. Теперь оно сильнее всего.

Ласт смеется — ее смех точно бархат, он ласкает слух, а на пальце вырастает чудовищный коготь — Абсолютный клинок. Она ловко срезает пуговицы с его кителя и сорочки, едва-едва касается острием кожи, и Рой вздрагивает: он прекрасно помнит, как эти же лезвия вошли в его плоть.

В голове туман. Он отчаянно хочет ощутить себя целым, но понимает — этому не бывать. Не сегодня. Не предыдущей ночью. Ласт скользит когтем по его обнаженной груди, и Рой не может сдержать стона. На бледной коже проступают алые капли — она приникает и слизывает их. Боль мешается с блаженством, она звучит в его голове: треском огня, криком Ласт. Он помнит ее предсмертные крики, и теперь вопреки всему ему хочется, чтобы она кричала не от боли.

Некогда родившаяся мысль вновь оживает — эта женщина не достойна наслаждения. Ее удел — страдание, во много раз худшее, чем то, что она принесла другим. Но тело Роя иного мнения, и он сдается.

Она обхватывает его ногами, опираясь на голую стену, заглядывает своими фиалковыми глазами прямо в душу, похотливо облизывает соблазнительные губы. Под черным платьем нет белья, и Рой немного неловко приспускает брюки. Ласт держится крепко, стонет непристойно громко, и Рой забывается — остаются только движения, быстрее и глубже, быстрее и глубже. Так, чтобы забыться, потеряться, исчезнуть.

Он сгребает ее черные кудри в кулак, когда кончает, стонет в голос, наплевав на все, а Ласт высвобождается из объятий и толкает его на пол. Он так и сидит, в распахнутой форме, спущенных штанах, и пытается перевести дух, вспомнить, какого черта он делает здесь с этой женщиной, которую следовало бы отправлять в небытие снова и снова, но Рой не может насытиться ею. Он отчаянно хочет продолжения — и Ласт понимает его без слов.

Когти вырезают на его груди знак уробороса — там же, где у нее, меж ключиц, и по спине Роя ползет холод. Она распарывает не только кожу, он ощущает, как клинок скользит по грудине и ребрам. Вина наваливается тяжким грузом; перед внутренним взором встает лицо Жана Хавока. Но страсть снова пересиливает, и когда Ласт оказывается сверху, он входит в нее.

Кажется, это длится вечность. Всякий раз, когда Рой подбирается к финалу, Ласт смеется и замедляет темп или отстраняется от него так, что он едва касается ее. Каждое мгновение она испытывает его на прочность, и Рой проигрывает. Вместе с оргазмом приходит боль — яркая, горячая. Что-то теплое струится по телу Роя, и он узнает этот запах. Ему больше не страшно.

Ласт держит его за волосы, улыбается и слизывает с укоротившегося когтя каплю крови. Прекрасная и опасная. Та, кто не дает Рою покоя с той самой проклятой ночи, когда он сжег ее дотла, вместе со всеми жизнями и поганым каменным сердцем. Но теперь она смеется, а его голова покачивается в ее руках: полковник аместрийской армии Рой Мустанг в девятый раз с удивлением смотрит на собственное обезглавленное тело.

* * *

Рой просыпается в холодном поту. На тумбочке тикают часы, и змеей вьется серебряная цепь — символ потерянной свободы. Девятый день — и девятая ночь идет с того момента, как он выжег из гомункула Ласт все — он не помнит, сколько — жизней. Он помнит собственный экстаз: и от убийства, и от того, что происходило с ним каждую ночь. С какой-то его частью — или со всем ним, он точно не знает.

Он обхватывает собственные плечи — холодно. Но жажда пересиливает. Роя бьет озноб, у него до такой степени дрожат руки, что он, поднося ко рту стакан, выбивает на толстом стекле зубами ритмичную дробь.

Чудовище. Он — чудовище. Рой смеется — так же, запрокинув голову, как смеялась Ласт. Она поселилась в его снах так прочно, что он уже сомневается в том, что действительно убил ее. И, что самое ужасное — он каждую ночь ждет ее визита, ждет с замиранием сердца, со страхом и благоговением. Он наслаждается ее огнем — а его в ней предостаточно! Наслаждается ее властью, наслаждается той болью, которую она ему причиняет раз за разом. Должно быть, потому, что знает, что заслуживает этой боли.

За окном занимается рассвет. Девятый рассвет без нее.

Рою хочется щелкнуть пальцами и поджечь все, а главное, самого себя; он кусает губы и рассматривает шрамы на собственном теле, как вдруг до него доносится звук. Он прислушивается.

Кто-то скребется в дверь его квартиры. Тихонько, едва слышно.

Электрический разряд проходит вдоль позвоночника, начинают ныть раны: и та, что он получил тогда, девять ночей назад от Ласт, и которую прижег собственным пламенем; и те, что он получил во сне — в который раз.

Кто-то скребется в дверь его квартиры. Уже настойчивее.

Рой глубоко вздыхает. Он не спит нормально девятую ночь, сослуживцы смотрят на него волком, а еще вся эта неразбериха со Шрамом... Даже если там — она, чего быть попросту не может, значит, так тому и быть.

Рой открывает дверь — как есть, в дурацких пижамных штанах. За дверью никого. Он трясет головой. Почудилось, должно быть. Опускает взгляд.

Перед его порогом сидит крошечный черный, точно уголек, котенок; шерсть его мягкая, взъерошенная — сущий пух. Рой нервно смеется — эка невидаль! Не себе же брать, с его-то графиком. Но и не бросать. Пожалуй, стоит последовать примеру лейтенанта Хоукай и принести его на работу.

Он подхватывает крошечный комок и прикрывает дверь. Можно поспать еще немного. Котенок устраивается рядом с Роем и довольно мурчит, щуря глаза. Рой проваливается в сон и уже не замечает, как утренние солнечные лучи играют фиолетовыми бликами в кошачьих зрачках.

1) Боль порождает звук,

Его отлично видно на твоей коже.

Ни сбежать, ни вернуться —

Уж точно не целиком.

Вернуться к тексту