Алое на сером (джен)

У машины не поднимается верх, и Индия мокнет под дождем. С силой стискивает руками руль, но все равно дрожит.

Дождь шумит так сильно, что она не слышит своих собственных мыслей, зато различает его шаги в двух-трех метрах позади. У него тяжелые ботинки с железными набойками и сумка через плечо. В сумке — нож с зазубринами и бутылочка хлороформа — стандартный набор.

Индии не нужно оборачиваться, чтобы видеть это. Она наблюдала за ним целую неделю и потому знает: он повторяется. Каждый раз одно и то же, даже скучно.

— Хэй, милая, — он скалит желтоватые зубы и буравит ее колким взглядом. — Подвезешь?

От него несет потом, желанием и кровью. Наверное, думает, что после прошлого раза, той рыжей девчонки-автостопши, вытер все. Ошибается. Под ногтями, почерневшими от грязи, ее кровь, плоть, сладковатая гниль. Такое водой не смоешь.

— Залезай, — улыбка в ответ, короткая и острая; предупреждение, которого он не понимает. — Холодно.

Машина трогается громко, с визгом, и мчит сквозь плотную водную пелену.

— Хорошая тачка, — его опухшая, будто слоновья ладонь скользит по мокрому, сверкающему корпусу. — Отцовская?

— Дядина.

Прошел уже год, но Индия все еще помнит: взгляд, прикосновения — все. Привкус безумия на губах — в поцелуе, которого не было.

Чарли все еще с ней. В ней. Въедается в клетки, в саму сущность и не дает успокоиться, остановиться, уснуть. Прекратить наконец убивать.

— Красавица, — пальцы на обшивке сиденья, в опасной, катастрофичной близости от ее бедра.

Индию мутит, мир перед глазами идет кроваво-красными кругами, но она сдерживается, знает, что главное в охоте — выжидать, выбирать самый подходящий для нападения момент.

Мобильник, заботливо прикрытый дождевиком, оживает, взрывается криком, но Индия и не думает отвечать на звонок. Это, конечно, мать. Хочет денег, внимания, защиты — черт разберет, чего еще. Чего-то эфемерного, дикого — того, что Индия никак не сможет ей дать.

— Телефон звонит.

Его рука скользит ей под юбку, и Индия с изрядным омерзением ее отталкивает. Ее терпение, дутый пузырь с белесой жидкостью где-то под коркой, опасно набухает, грозит вот-вот лопнуть.

— Знаю.

Ей в ребра упирается нож — не тот, что она ожидала, с длинным тонким лезвием в зазубринах, а совсем другой — короткий и затупленный, больше похожий на кинжал.

— Сиди смирно, детка.

Индия поворачивается к нему, улыбается чуть заискивающе и надменно, а затем, не давая и шанса опомниться, бьет по тормозам. Насильник летит вперед и сильно ударяется о приборную доску, в то время как саму Индию удерживает ремень безопасности.

Нож, кажется, все же касается ее ребер, но она этого не замечает. Кровь вскипает. Из наблюдателя она в мгновение превращается в хищника.

Все мужчины, которых она убила, одинаковы. Всегда одно и то же. Уверенность в собственном умственном и физическом превосходстве, невнимательность, нежелание понять, а главное — принять, что охоту могут вести и на них.

Индия размахивается и бьет молотком ему прямо по макушке.

Мобильник снова звонит, раздражающе громко, и на этот раз она отвечает.

— Индия… — хрипит голос матери. — Индия, детка, черт тебя дери. Этот ублюдок Чарли вернулся. Ты оставила подонка в живых или он восстал из мертвых, мне плевать. Он здесь, он пришел за мной! Ты должна, просто обязана мне помочь!

С губ Индии срывается вздох и короткое «ладно».

Ее охота сорвана, насильник получил короткую отсрочку.

Он не приходит в сознание, пока она всовывает ему в рот кляп и обматывает лицо добрым метром скотча, не сопротивляется, пока она везет его в багажнике, и не подает никаких признаков жизни, когда Индия выбрасывает его в канаву.

Она не проверяет, жив ли он. По правде сказать, ей плевать.

* * *

Индия не верит в привидений, но берет с собой осиновый кол. Так, на всякий случай.

Она почти уверена, что ее мать все-таки сошла с ума от пережитого год назад, и никакого Чарли в доме нет, во всяком случае, живого.

Хоть дядя и был первым извращенцем, из которого Индия вышибла дурь, она была уверена, что сделала это качественно. Подрастеряв мозги, в прямом смысле слова, мало кто способен жить, ходить, дышать и, уж конечно, убивать. Если, конечно, этот кто-то не чертов бессмертный вампир. Но и на этот весьма ничтожный случай у нее кое-что припасено. С колом в сердце уж точно никто не походит, она уверена.

Дом встречает ее слепыми окнами и кладбищенской тишиной. По сути, дом и есть одно большое кладбище, но это не так уж и важно. Во всяком случае, не сейчас.

— Я надеюсь, что ты все-таки сдох, Чарли. Убивать тебя еще раз — выше всяких сил, — шепчет она в темноту, чувствуя, как дыхание стынет.

Первым делом Индия проверяет место захоронения — клочок земли у одного из больших серых камней. Чисто. Никаких следов восстания мертвецов.

Уже после, немного задержавшись на импровизированной могиле с присохшими, оставленными ею еще в прошлое посещение, цветами, Индия поднимается в дом.

Мать кричит ей со второго этажа, и она покорно поднимается. По ее ногам струится кровь, но Индия предпочитает этого не замечать. Поцелуй ножа был легок и короток, не мог же он вот так убить ее, верно?

Эвелин не походит на женщину, напуганную до полусмерти. Напротив, у нее посвежевший, молодой вид, разве что, самую малость нездоровый, с лихорадочным румянцем и пылающими глазами.

— Я не могу спать, не могу есть, не могу покидать эту треклятую комнату, — заявляет она, едва завидев дочь. — Этот ублюдок даже здесь меня достает. Стучится в окна, представляешь?

Индия подходит к окну и, осторожно одергивая шторку, смотрит вниз. Стучится в окно второго этажа. Конечно, почему бы и нет.

— Ты хоть понимаешь, что, оставшись без половины головы, он никак не мог вернуться? — Индия обходит мать сзади и касается руками ее волос, перебирает их, гладит. — Что с такими повреждениями люди не живут?

— О, ты недооцениваешь своего дядю, милая, — последнее слово как плевок, без тени теплоты.

Индия наматывает волосы Эвелин на руку и с силой тянет. В ее венах течет злость, но она не опаляюще горячая, а ледяная, словно корка льда в осеннее утро.

— Я не сошла с ума, — мать вырывается, вскакивает и, немного порывшись в стенном шкафу, извлекает на свет молочного цвета коробку, аккуратно перевязанную желтой лентой.

Земля уходит у Индии из-под ног. Впервые она верит, что Чарли может быть жив.

— Прислали вчера вечером. Девятнадцатые, а?

Эвелин смеется, надрывно, зло, горько, а вот Индии не до шуток.

Прошлогодний дядин подарок, чудесные бордовые туфли, испробовали на вкус десятки дорог и порядком истрепались. Она и подумать не могла, что Чарли продолжить слать ей новые даже с того света.

Черт.

Дрожащими руками она берет коробку, прижимает ее к себе, словно самое дорогое из сокровищ, но уже через мгновение роняет ее.

Боль в районе ребер становится почти нестерпимой, вся рубашка цвета забродившего домашнего вина, пропитывается, наливается кровью. Везде одна кровь — на животе, ногах, белоснежной коробке с новой парой туфель.

— Ты что, ранена? — в глазах матери не сочувствие, скорее — любопытство.

Она не предлагает вызвать скорую, не предлагает прилечь, она просто смотрит и ждет. Кажется, когда-то, в какой-то другой, почти нормальной жизни, Эвелин говорила, что ждет не дождется, когда ее милая Индия наконец умрет, перестанет существовать и отравлять ее чудесную, полную радужных красок, жизнь.

— Иногда спасти жизнь родной матери недостаточно, чтобы заслужить ее расположения, да? — Индия улыбается, сгибается и как будто схлопывается от боли.

— Извини, — в ее глазах ни капли раскаяния, — такие, как ты или он, должны умирать. Вы — чистое зло, а в этом мире не должно и просто не может быть ничего чистого.

Индия кивает, сгребает коробку с обувью и початую бутылку столового хереса и, разглядывая причудливый танец стен, спускается вниз. Ее пошатывает, но это ничего, это почти нормально. Она с трудом добредает до камня, под которым год назад зарыла того, что хотел ее больше всего на свете, и присаживается рядом, облокотившись на него спиной. Ее дыхание стынет на ветру, и ей приходится распалять его хересом и теплыми рыданиями.

Дядя-извращенец, шериф — любитель маленьких девочек, хозяин комнаты пыток в подвале, автостопщик…

Сколько их вообще было? Индия не может сказать наверняка.

Придут ли они все за ней? Проводят ли в самое пекло ада?

Ей не нужно оборачиваться, чтобы видеть его силуэт позади. Не нужно следить за каждым его движением, чтобы знать: он не обидит, не теперь.

Она знала, всегда знала, что он придет. Так, наверное, и задумывалось. Конечно, если все это кто-то придумывал.

— Спасибо за туфли, — Индия улыбается и рисует окровавленным пальцем узоры на земле; алое на сером — получается красиво. — Старые уж очень жали.