Клептомания (гет)

Локи помнил, что когда-то он был человеком. Это знание тяготило его, не давало покоя — не потому, что он когда-то был человеком, а потому, что помнил, каким он был человеком…

Детство его человеческой ипостаси было тяжёлым. Побои, голод, нищета — всё это он пережил сполна. Шрам на лице, оставленный ему отчимом, который исчез после его становления звёздным духом. Локи когда-то жаждал мести, жаждал дать понять всем этим уродам, что же именно чувствует сам Локи… Хотя тогда его звали по-другому. Но сейчас это было неважно…

В мире духов времени почти нет. Точнее, оно есть, но тянется как резина и пролетает быстрее мысли. Тут нет дня и ночи, нет разделения на часы или года; только то, как ты хочешь видеть это место и это время. Локи за бытность свою членом гильдии Хвоста Феи привык спать — и потому сейчас спал... Точнее, спал бы. Ему вновь и вновь снился этот кошмар, это ужасное воспоминание, и Локи понимал, что, в общем-то, это даже не кошмар. Это просто его желание верить, что он изменился, ведь кто бы мог жить спокойно, совершив такое?!

В груди было больно, веки как будто налились свинцом, а тело не желало двигаться. Локи снова и снова вспоминал, что же он натворил…

От той жизни, что у него была, Локи сбежал, и сделал это достаточно быстро — просто спрятался в одном из фургонов заезжего цирка. И, так уж получилось, что циркачи приняли его! Локи, молодой, глупый, озлобленный на весь мир, — остался в цирке. И работал он… клоуном.

Это, конечно, было намного лучше, чем та его жизнь, что была до побега, но урод со шрамом на лице и разодранной в клочки душой, злой, недоверчивый и агрессивный — он казался всем исчадием Ада. Все говорили ему, что он — исчадие Ада, что в него вселился бес! Не так уж они были далеки от правды…

Лишь одна девушка относилась к нему с теплотой и добротой. Её звали Ария, она была балериной. Танцевала на шаре, выплясывала по манежу и всегда была настолько доброй, светлой и чистой, что даже малейшее зло или вред, причинённые ей, казались преступлением против самого мироздания! Неудивительно, что тогда ещё молодой, глупый и злой Локи влюбился в неё.

Он приносил ей подарки, такие, какими их понимал он. Он бил её обидчиков и каждый раз оглядывался на неё в поисках одобрения, словно верный пёс. Он приносил ей тушки мёртвых белок или птиц, считая, что в смерти, в избавлении от бренного существования, и есть самая большая радость. Он приглашал её гулять на кладбища, и каждое прикосновение, каждое место её лёгких поцелуев отмечал шрамом на себе, чтобы всегда помнить, где она к нему прикасалась…

Она была настолько светлой и чистой, что могла остановить его, когда крышу совсем рвало, и вся агрессия и злоба, ненависть к роду человеческому выплёскивались наружу. Она просто подходила, брала его за руку, и он успокаивался, верил ей, что всё хорошо, и злые чувства отступали под её ласковыми прикосновениями и улыбками. Он мог часами слушать её голос, он…

Она была для него всем.

А потом в цирке появился новый акробат, и с этого момента он проклинал себя и каждый день своего существования.

Для Арии он по-прежнему оставался всего лишь другом, даже, скорее, верной собачкой, злой со всеми, кроме неё. Акробата же девушка выбрала как свою пару.

Когда Локи наблюдал за их поцелуями, кулаки сжимались сами собой, да так, что ногти до крови впивались в ладони. Когда они проходили мимо, обнимаясь или держась за руки, из груди рвался бешеный рык, и страдали стены цирка. Он лупил их кулаками до тех пор, пока сквозь кожу не проступали кости, а кровавые брызги не впитывались в покрытия на несколько миллиметров… Он ненавидел этого акробата! Высокий, статный, красивый и добрый, нормальный — такой, какого она, конечно, заслуживала, но… Локи не хотел её отдавать! Она должна была принадлежать ему и только ему! Это его успокоение, его ангел, его хранительница! С каждым днём желание разорвать их связь только крепло, и больной воспалённый мозг человека уже придумал план…

Первым стал акробат. Локи попросил помощи — забрать кое-какое оборудование из магазинчика в городке, где они были проездом и должны были выступать. Акробат, добрейшей души человек, согласился, и они вдвоём пошли куда-то за пределы цирка. Акробат шёл впереди, это было даже лучше!

— Она нравится тебе, да? — спросил он.

— Да, Гоат, — сквозь зубы ответил Локи, сжимая кулаки ещё сильнее. Кровь снова закапала из не до конца заживших лунок от ногтей.

— Знаешь, я всё понимаю, — Гоат Хорн остановился у большого дерева и прислонился к нему спиной, поворачиваясь к Локи. — Но не надо больше преследовать её. Преследовать нас…

В голове Локи тут же всплыли все эти сцены. Он шёл за её запахом, неважно куда, ведь так маняще васильками и корицей пахла только она! Ария и Гоат сидели на лестнице, ведущей к трапеции, и целовались. Локи замер как вкопанный, пряча жуткий шрам за отросшими грязно-рыжими волосами. Губы Арии, мягкие и нежные даже на вид, от которых наверняка исходил аромат молока и мёда, касались губ Гоата, грязных и порочных… Никто, никто — даже сам Локи — не смел целовать её! А этот акробат!..

Потом он увидел их на крыше одного из фургонов, сидящих в обнимку и смотрящих на закатное небо. А ведь Локи показал ей это место и эти закаты! Это была их тайна, в которую проклятый акробат влез, не спросив никого!

Были ещё гримёрка, закулисье, снова трапеция, площадка под куполом, подсобные помещения, вход в цирк, вольеры с тиграми, кабинет директора цирка… И с каждым разом жгучая боль и жжение в груди нарастали всё сильнее, а в голове появлялись непрошеные, но такие желанные мысли. Она будет его! Локи не сдастся, не уступит человеку, чьё имя — «Рог козла»! Не будь он Локи Лайонсгейт, он не уступит какому-то паршивому козлу Арию! Его Арию…

— Если бы я вас преследовал, то ты был бы уже мёртв, — агрессивно, сквозь зубы, прошипел Локи, мысленно уже занося над беззащитным акробатом нож.

— Брось, у тебя не хватило бы силы воли, — акробат добродушно улыбнулся. В его голосе не было ни капли насмешки, только лёгкое сожаление и смех, добрый и открытый. — Ты ведь не убийца, а просто глубоко несчастный человек…

— Я счастлив! — закричал он тогда и, выхватив нож, всадил его по самую рукоятку в живот Гоата. — Я буду счастлив, когда она станет моей… — тогда, Локи это отчётливо помнил, в его голосе прорезались маниакальные нотки. Он раз за разом всаживал нож в бедного «козрога», проворачивая его в ране, обливаясь его кровью и упиваясь его страданиями. Тогда он был настоящим монстром, особенно в глазах себя теперешнего.

В цирк он вернулся один и уже ближе к самому отъезду. Гоат так и остался там, в парке, у старого дуба, истекая кровью, с застывшим на лице выражением ужаса. А Локи, решив сегодня же закончить начатое, отправился на поиски своей любви, из-за которой сходил с ума — так он считал.

Сейчас Локи понимал, что не Ария была всему виной, а он сам. Его нежелание решать возникающие проблемы, его слабость и трусость… Да, человеком Локи был труслив. Но тогда он не желал признавать себя и свои слабости, он желал только одного — единолично обладать своим ангелом.

Она пришла к нему уже после отъезда цирка, зашла в гримёрку как ни в чём не бывало. Её светлые волосы мелкими кудряшками спускались по точёной тонкой шее на острые худенькие плечи, обрамляли её лицо, как ореол святого сияния, и спадали на едва прикрытые груди. Она раньше никогда так не одевалась, неужто она надела это для Гоата?! В груди, как та гидра, тут же поднялись злость, обида и ревность. С каждым разом у гидры было всё больше и больше «голов»… Ария ничего не говорила ему. Она всё и так понимала, только грустно смотрела на его окровавленную одежду, на брошенный тут же нож, тоже весь в крови, и на него, преданно заглядывающего ей в глаза — и находящего там только разочарование.

Она была… разочарована?

Это поставило под удар весь его мир. Раньше она только смеялась над его выходками, укоризненно качала головой, журила — мягко, как ребёнка — но сейчас она действительно разочаровалась в нём. Тот коктейль эмоций, что вызвал в его душе этот взгляд, сказавший всё лучше, чем слова, буквально поглотил его.

- Зачем? — спросила она и заглянула в его глаза.

- Он был недостоин тебя! Пачкал тебя, пятнал твой светлый образ и душу пороком, развратом и похотью! Так нельзя, никому нельзя! — с жаром начал говорить он. В душе, в глубине его чёрствой чёрной души теплилось такое чувство, как надежда. Он надеялся, что она поймёт, что примет его решение, согласится с ним...

- Нет! — она даже вскочила, упирая маленькие аккуратные ручки в бока. — Он не был плохим, я любила его! Любила!

В одночасье мир Локи рухнул. Любила? Это грязное порочное создание, которое не несло в себе ничего, кроме низменных желаний?! Любила его?! Он не мог ни понять, ни простить такого кощунства. Вся вера и надежда, что теплились в его груди, разом превратились в гнев и ненависть, в боль, отчаяние, злобу и агрессию. Вместо того, чтобы полюбить своего ангела, способного на такие светлые чувства даже по отношению к средоточию разврата, порока, похоти и алчности, он лишь сменил любовь и слепое обожание — на ненависть… и желание причинить боль.

- ЛЮБИЛА?! — он с рыком, достойным самого грозного льва, вскочил, прижимая её к стенке фургона-гримёрки и упирая обе руки по сторонам от её прекрасного личика. — ТЫ любила ЕГО? Он этого недостоин! — Локи уже не рычал, а шипел, с каждым словом приближаясь к ней, заставляя её хрупкое тельце дрожать от страха. Она смотрела на него своими большими карими глазами, в уголках которых скопились слёзы, и не могла отвести взгляд, заворожённая, как кролик перед удавом. — Как ты...

Он задержал дыхание. Мир рушился, больно раня его своими осколками, и розовые стёкла от очков, что он раньше носил, выражаясь метафорически, внезапно заалели. Он понимал, что это ненормально, что нельзя причинять ей вред, но стопор пал где-то на задворках сознания, погребённый под болью обиды и горечью утраты самого светлого, что было в его жизни.

- Как ты посмела?! — слова вырвались на волю. Он больно сжал её запястья, заставляя Арию вскрикнуть от боли; если бы он отпустил её, остались бы синяки… Но он не собирался её отпускать.

- Локи... Пусти… — голос Арии дрожал, она была вся в слезах. Большими наивными глазами она смотрела на него, и солёные слёзы катились по её щекам, сейчас бледным.

- Пустить? Почему это? У него в объятиях ты сидела не шелохнувшись, хотя он и был с тобой намного грубее, чем мог бы я... Если бы ты выбрала меня!!!

Он поцеловал её. Грубо, совершенно не заботясь о её комфорте, врываясь языком в её рот, кусая нижнюю губу до крови. Он оказался прав в своих предположениях: её губы были мягкими и нежными, а на вкус напоминали молоко с мёдом. Только теперь к ним примешивался ещё и запах крови, её железистый вкус, немного горчивший на языке. Она пыталась вырваться, пыталась оттолкнуть его и убежать, но где хрупкой девушке, больше похожей на сексуальную фарфоровую статуэтку, тягаться с сильным взрослым парнем? Вот и она не могла.

Он зажал ей рот и нос, чтобы она не кричала, и продолжил целовать её — в шею, в ключицу, разрывая это пошлое и надуманно-приличное платье в клочья. Она с трудом могла дышать, уже и не кричала — его рука сразу же сжималась на её горле — только тихонечко хныкала и просила остановиться. Он разорвал на ней одежду и грубо схватил её за груди, притягивая к себе, так, как будто она была куклой, а не живым человеком и, тем более, воплощением его идеала.

- Неужели ему ты тоже позволяла это?! Где ещё он дотрагивался до тебя?! М?! Отвечай! — не дав Арии даже слова вставить, он с размаху ударил её по щеке, оставляя красный отпечаток ладони на нежной коже. — Молчишь?! Молчит! Дальше будет больше!

Когда Локи, уже ставший звёздным духом, доходил до этого момента, его в первые несколько лет рвало. В прямом смысле, его тошнило и рвало, хотя, казалось бы, с чего может тошнить духа? Тем не менее, от отвращения к сцене в целом и к себе в частности он хотел блевать, что его организм с успехом и проделывал, пока Локи не научился подавлять это желание. Было противно от самого себя, чувство вины и угрызения совести испепеляли его изнутри каждый раз, когда его сон, не выпускающий своего пленника ни на минуту и превращающий само слово «спать» в пыточную камеру, доходил до этого момента. Локи испытывал к себе отвращение, он был не просто противен сам себе — себя тогдашнего хотелось просто и без разговоров прирезать, чтобы никогда больше не видеть этот сон. Никогда больше не видеть снов вообще.

Он разрывал на ней платье вместе с нижним бельём, как бумагу. Его ладони грубо проходились по её телу, оставляя на нежной коже персикового цвета грубые царапины, синяки. Он бил её по лицу, в живот, по рукам, вымещая на ней всю злобу, горечь, страх, отчаяние и разочарование. Он хотел испортить её идеальность в своих глазах, но почему-то не получалось. Для него она по-прежнему оставалась той единственной, и от осознания этого он злился ещё больше. В штанах в какой-то момент стало тесно, но Лайонсгейт не обращал на это внимания. Он жадно ощупывал каждый миллиметр тела своего идеала, как будто пытаясь расщепить её на атомы своими прикосновениями. От них почти сразу же проступали следы ладоней и пальцев, бысто наливаясь синевой гематом.

Когда он начал раздвигать её ноги, он принялась кричать и отбиваться. Было не до того; он сломал ей ногу, наслаждаясь её криками боли, её скулежом, её отчаянием и страхом. Он пил их, как иной демон пьёт чью-то душу, и не мог насытиться, лишь большая жажда овладевала им. Раздвинув её ноги, он вошёл — без церемоний, без подготовки, сразу на всю длину. Девственная плева порвалась, на грязный дощатый пол фургона хлынула кровь, но ему это было неважно. Он вколачивался в неё, как забиватель свай, не заботясь о её комфорте или удовольствии. Она плакала, вырывалась, билась в истерике и молила его остановиться, но он не слушал.

В попытке прекратить свои страдания и пытку, она схватила его кисть, которой он наносил грим, и попыталась воткнуть ему в ухо… Это разозлило его окончательно. Он перехватил её руку, вывернул до хруста, а затем вонзил острый конец кисти ей в грудь.Во все стороны брызнула кровь, и из уголка её пухлых алых губ потекла тонкая красная струйка. В глазах Арии слёзы и страх перемешивались с облегчением, но сам Локи этого не видел. Он продолжал грубо трахать её, пока жизнь ещё теплилась в ней. Злой клоун, убийца, он ненавидел её за то, что заставила его сделать, и при том — отчаянно ненавидел себя за погубленную любовь. Когда его тело наконец-то достигло вершины удовольствия, и белое семя излилось в её тело вместе с её последним вздохом, ужас и паника накрыли его.