Спасение (джен)

— Головастик, полезай вперед! — сильные руки Риппли подтолкнули меня к лестнице, которая вела на предыдущий уровень. — Смелее, малыш!

Эллен повернула голову, вглядываясь в темное нутро вентиляционной шахты, в которой ещё оставались наши друзья, Васкес и Горманн. Оттуда рассыпалась дробь автоматных и пистолетных выстрелов, и костлявые конечности чужих в погоне за желанной добычей гулко барабанили о металлические стенки. Терпко тянуло пороховой гарью, приправленной кислотным запахом расстрелянных пришельцев.

Я не смотрела на Эллен, зная, что она ждёт меня, как и Хикс, деловито протянувший навстречу свою широкую, сильную ладонь, в пороховой копоти и пятнах смазки. Осталось всего маленькое усилие, но в этот миг сильно загрохотало. Из проема, у которого маячила спортивная фигура Риппли, ударили клочковатые языки черно-красного, в желто-дымных косицах пламени. Тугая воздушная пробка бесцеремонно и сильно ударила в стены шахты и в мою спину, оглушила, тряхнула, срывая вниз, и я вдруг с ужасом поняла, что мои пальцы больше не держат меня. Как в замедленном кино, я увидела испуганное лицо капрала и его расширившиеся глаза. Выкрикнув что-то нечленораздельное, он соскочил с перекладины на колесо подъёмника, и, засунув ствол автомата между плоскими звеньями цепи, просунул руку в образовавшуюся щель. Его растопыренные пальцы судорожно ощупывали пространство в каких-то сорока-пятидесяти дюймах от моего лица, но я не могла подать ему руку, чтобы не уронить верную Трикси. Мама всегда говорила, что бросать друзей нельзя ни при каких обстоятельствах. Изо всех своих маленьких сил я сопротивлялась падению, но темное стальное жерло неумолимо втягивало меня в себя.

— Головастик, держись! Хикс, держи её! — откуда-то, из-за нависших надо мной железных перекладин доносился отчаянный крик Рипли, и мне тоже хотелось крикнуть, но слова намертво прилипли к языку. Животный, липкий страх припал к плечам и давил вниз, угнетал, не давая вздохнуть. Лицо Хикса расплывалось в пелене моих слез, и только по шевелению воздуха угадывалось его напряженное устремление.

— Держу! Я держу её! — громадная пятерня капрала ухватила рукав за краешек, затем мощные, волосатые пальцы, перебирая потрёпанную ткань, сжались в стальной захват. Улыбнувшись, Хикс потянул меня к себе, но… куртка оказалась слишком велика, чтобы удержаться в ней.

Собственный пронзительный визг ещё звенел в ушах, когда я нырнула в мрачный, неприветливый зев. В лицо пахнуло холодом, сыростью и невыносимым смрадом. Плотно сомкнув веки, прижав к себе притихшую Трикси, моё тело стремительно летело вниз. Крики застряли у меня в горле, сердце вжалось в самую маковку и испуганно трепетало от ужаса. Никто не знал, что ждет меня там, внизу, и теперь, наверное, уже было всё равно. Уж лучше разбиться о бездушные темные стены, чем видеть, как склизкая, верещащая тварь, накинув на твоё беззащитное горло цепкую удавку-хвост, настойчиво шарит в гортани своим ядовитым хоботком.

Удаляясь от Элллен и Хикса, оставшихся в шахте лифта, я скользила по наклонной стенке всё быстрее и быстрее. Иногда на лицо попадали неясные сполохи от расходящихся в бока ходов, но потом тьма ещё сильнее сгущалась вокруг меня, как вдруг… Моя спина почувствовала свободу. Не успев ничего сообразить, я плашмя и смачно шмякнулась на большую тряпичную кучу. От неё исходила резкая, грубая вонь, от которой сразу заслезились глаза. С трудом перевернувшись на живот, я судорожно закашлялась, инстинктивно ощупывая пространство вокруг себя, в поисках кудрявой шевелюры куклы. Моя Трикси приземлилась рядом, но разве она смогла бы мне помочь?

— Риппли! — никто не услышал бы мой робкий возглас вне этих стен. Мне было и больно, и одновременно страшно. Расцарапанные о выступы стенок спина и плечи нудно саднили, в голове бухали тяжелые молоточки, а пальцы рук выстукивали нервную дрожь. Крупные горячие слезы катились по щекам, прочерчивая широкие солёные дорожки, и беззвучно падали во тьму.

— Риппл-и-и-и! Мне с-страшно! Я з-здесь!

Ответом была безразличная, пугающая тишина. Никаких звуков, стуков, даже выстрелов, только моё сбивчивое, судорожное дыхание и шорох коленок по ткани. Я бессильно всхлипывала, но ослабевшие, заплетающиеся руки и ноги уже вели меня куда-то, пока голова не уткнулась в металлическую перегородку. Определенно, в этой комнате где-то рядом находился выход. Я села спиной к стене, глаза едва различили тусклую полоску света слева, такой маленький спасительный лучик в невозмутимом железном царстве, захваченным чёрно-зеленым вражьим войском. Хорошо, иду туда! Я наощупь дотянулась до ручки-шарика, и дверь нехотя, но поддалась. Протиснувшись в неширокий зазор, я боязливо осмотрелась. Господь наполовину услышал мои молитвы. Прямо от входа в кладовку начинался слабо освещенный пустынный коридор, с кабельными скрутками под самым потолком и железным сетчатым полом, под которым мрачно покоилась водяная гладь. Её густая, маслянистая чернота напоминала нефть, ради допотопного бензина когда-то добываемую на Земле. Жидкость нешуточно пугала мертвой безмятежностью, отталкивала неведомой, страшной, непроницаемой глубиной, и ни за какие пирожки я не спустилась бы сюда. О том, что может в ней таиться, даже и думать не хотелось. Я думала совсем о другом.

Когда-то у меня была своя семья, куча друзей и нормальная жизнь. Нам было хорошо, вместе, на этой странной планете, без яркого, всепроникающего солнца, в извечной сетке дождя, пока не появились Они. И их было много, жадных до человеческой плоти. Мне уже никогда не забыть горлохвата, распластавшегося на лице отца, чтобы заселить его грудь чужеродной жизнью. И мы сопротивлялись, но остановить вражеское нашествие уже было невозможно. Мы почти смирились с бедственным положением и жуткими, смертоносными каракатицами на людских лицах, хоть командор Кребс и сказал, что послал на станцию «Беккерель» сигнал о немедленной эвакуации. Надо только продержаться, но, как говорила мама перед своей гибелью, это было началом конца. В итоге, выжить не удалось никому, кроме меня. Часть колонистов пришельцы утащили за собой, чтобы превратить их податливые тела в мрачные, омерзительные коконы, сопротивлявшихся — безжалостно разодрали на части, и палуба стала липкой от крови и чужеродной слизи. Голову Кребса растерзали в клочки, и в ужасе, не разбирая дороги, я помчалась от этих затянутых пленкой, немигающих, фиолетовых глаз и хищных, в людской крови и мозгах, челюстей. Укромный, тесный (но не для меня!) уголок нашелся возле вентилятора, неспешно нагнетавшего теплый воздух. Я не знала, прилетит ли кто-нибудь на сигнал СОС или нет, но очень хотела выжить. С оглядкой и предосторожностью, двигаясь преимущественно по ночам, натаскала из кладовой продуктов, а из спальни — кучку одеял и любимые игрушки. Спасла чутко, свернувшись калачиком, и когда чужие противно клацали когтями по опустевшим коридорам, до боли в челюстях кусала латексный эспандер брата, чтобы не закричать. Казалось, что со мной надолго поселилось одиночество, но я молила о помощи.

И она пришла, в виде доброй, улыбчивой Эллен, запах духов которой так напоминал мамин. И руки у неё были нежные, заботливые, мягкие. Они так бережно расчёсывали мои спутанные волосы, так осторожно вытирали грязь с моих щёк, что я на миг забыла и про чужих, и про отвратительные яйцами с живыми стенками и вонючим содержимым, из которого выбирались ищущие жертву твари. От Риппли веяло заботой, живым материнским теплом, и мой страх ненадолго отступил, распрямилась спина, а дыхание стало ровным и свободным. Эллен Риппли — это моя вторая мама, которая ещё не знала об этом.

— Спаси меня, Риппли!- шептали мои дрожащие от холода и страха губы. Прижав к груди Трикси, я хотела увидеть её искреннюю улыбку, почувствовать не по-женски крепкие, но бережные объятия. Когда над самым моим ухом звучало её ласковое, теплое, почти домашнее: «Головастик, всё будет хорошо!», я верила ей, и потому обрадовалась, когда пластиковая коробочка на моем запястье легко завибрировала. Я смотрела на маленький, расходящийся в стороны кружок в центре блеклого экранчика, но видела лишь испуганное лицо Риппли и протянутую ко мне дружескую руку.

— Спаси меня, Эллен! Спаси меня, мамочка! — смачивая крупными слезами непослушную прическу Трикси, я брела, пока не наткнулась на очередную перегородку. Мощная, стальная дверь, с массивной, в легком налете ржавчины гнутой ручкой. Она мерзко и недовольно скрипнула, когда я дернула дверь на себя. Тщетно. Толкнула её коленкой и плечом, но результата всё равно не добилась. Черт, заперто. От горькой обиды губы задрожали ещё сильнее, и я заплакала навзрыд. Неужели я осталась одна, в этом жутком коридоре, без тепла, пищи и лучистой улыбки Риппли? Она поклялась не бросать меня, значит, уже ищет. Но как пройти дальше?

Успокоить себя было трудно, но сквозь слезы, в паре шагов от двери, я увидела незапертый люк, заподлицо врезанный с полом. Это был единственный выход из этого мрачного коридора со страшными проемами вентиляционных шахт и безликими серыми стенами. С бьющимся сердцем я сделала шажок, утирая рукавом хлопающий носик, потом ещё один, вслушиваясь до боли в ушах. Сердце билось где-то у висков, я коротко, обреченно вздыхала, глядя на черную, спокойную воду. Выбора нет, придётся спуститься в неизвестность. То есть туда.

Тяжелая створка едва не прищемила ногу, вырвавшись из рук, но я, кажется, справилась. К воде спускалась короткая лесенка, и крепко цепляясь за цапающие ладони перекладины, я останавливалась при каждом шаге. Невозмутимая, мутная гладь всё ближе и ближе, и вот мои стопы уже окунулись в неё.

— Бр-р! Как холодно и мерзко! — придерживаясь за ступеньку, я нащупала ногой скользкое дно. Только бы не упасть или не провалиться куда-нибудь! Хорошо, что канал оказался неглубоким. Вода неприветливо плескалась на уровне пояса, и от её студеных объятий и тело, и грудь покрылись крупными, дробными мурашками. Облегчения я не чувствовала никакого, наоборот, легкие с трудом дышали спертым, с запахом ржавчины и разложившейся пищи воздухом. Единственно, что немного обнадеживало — это писк датчика. Вялый и недружелюбный в начале путешествия, он всё ритмичнее отсчитывал такт спасения на моей руке, излучая маленькую, но надежду. Не знаю, сколько я находилась в воде, прежде чем послышались дробные шаги. Господи, неужели это Эллен?

— Головастик, ты где? — закричали два голоса, мужской и женский, и я ответила громко, хрипло, но радостно и облегченно:

— Риппли, я здесь!

Чтобы обозначить себя, пришлось забраться на трубу, проложенную вдоль стенки канала чуть выше поверхности воды, и просунуть пальцы сквозь решетку. Из-за угла вырвался мощный пучок света и упал прямо на них.

— Головастик, держись! — Эллен гулко плюхнулась на колени рядом со мной, одной рукой ухватив мои пальцы, другой зажав детектор движения и кося глазом на экран. Из прибора доносились навязчивые, знакомые каждому колонисту писки. Нас упорно искали Чужие. — Хикс! — скомандовала Риппли, но капрал уже достал из сумки ионный резак.

— Головастик, отодвинься! — сквозь узкие щели настила я видела вымученную улыбку Эллен. — Сейчас мы прорежем решетку!

— Хорошо! — охрипшим вконец голосом ответила я и соскользнула обратно. Искры весело разлетались во все стороны, а я стояла, сжавшись в комок, и боялась даже пошевелиться.

— Головастик, не шевелись! Сейчас, мы тебя вытащим! — громко прокричала Риппли, поторапливая Хикса, но капрал и так делал всё, что мог.

Пронзительное верещание датчика усиливалось каждую секунду, казалось, что он пищит прямо в голове, и поэтому я не сразу почувствовала движение воды позади себя. Невесомое сначала, оно забурлило мощным водоворотом, и в торопливом, судорожном развороте я встретилась взглядом с врагом. Угрожающе расставив свои тонкие, костлявые клешни, Чужой навис надо мной, злобно шипя, и с его идеально ровных, бурых клыков свисали длинные, тягучие плети слизи.

— Ри-иппли-и-и! — в неописуемом ужасе взвизгнула я, и тут же цепкие бездушные пальцы сомкнулись на плечах, утягивая за собой, в страшную бесконечную бездну.

Не знаю, как я не захлебнулась — от страха, видимо, сдавило грудь. Но и от удушья я тоже не погибла: у ксеноморфа явно была установка сохранить мне жизнь. И пока я была в полузабытии, он протащил меня по каналу, несомненно длинному и извилистому, затем преодолел лабиринты нескольких уровней, пока не притащил меня наконец к своей "мамочке"...

... Я очнулась от холода и, одновременно, от неловкого положения — так сильно затекли прижатые к груди руки. И я бы рада бы была пошевелиться, но не могла: всю меня покрывала слизь. Густая, липкая и отвратительно вонючая, она приклеила меня намертво к какой-то переборке, от холодящей стали которой уже ныла спина. И я была опять одна, в этом страшном и безумном мире, но плакать уже не получалось: наверное, я уже выплакала горе. И теперь только осталось смотреть перед собой, на эти отвратительные коконы и ждать свою смерть, в виде хвостатой кровожадной твари, которых здесь явно не одна.

Уловив шевеление краешком глаза, я подняла голову и только теперь сообразила, что за неприятный хлюпающий звук слышали мои бедные уши. Эта была она, "мамочка", хозяйка этой кладки, прародительница всех существ, что причинили нам столько горя. И ей сейчас было не до меня: она сосредоточено откладывала смерть. Когда-то, на уроках биологии, мы разбирали такой способ размножения, и, закаменев сердцем и закусив до боли губу, я смотрела на самку ксеноморфа во все глаза. Вот продолговатое хитиновое туловище, того же грязно-зеленоватого оттенка, но гораздо крупнее и более продолговатое, нежели у самцов. Вот жилистые членики конечностей, благодаря которым она возвышалась над площадкой, где была отложена кладка, что позволяло ей быть надо всем, видеть всё и каждого. Сейчас самка была спокойна и сконцентрирована, потому что из кожистого яйцеклада появилось очередное яйцо, сопровождаемое этим мерзким чавкающим звуком, и коконов было столько, что их хватило бы не на одно поколение колонистов. Одно яйцо — один горлохват, а здесь их сотни... И тут один кокон рядом со мной зашевелился: сначала на верхушке его образовался бугорок, из которого затем раскрылись сопливые "лепестки". Затем внутри что-то заклокотало, забулькало, зашевелилось, и на божий свет появились тонкие членики горлохвата.

Существо еще будто раздумывало, выбираться или немного подождать, а я уже захлебнулась собственным криком. Я кричала и вопила до хрипоты, от отчаяния, ужаса и страха, ожидая неминуемого, но, Бог-провидец, ты всё же на свете есть, есть, есть! Есть и человек, который пришёл за мной: басовито прогремела очередь, разрывая вдрызг и яйцо, и чужого, и сильные руки Эллен буквально выдрали меня из ненавистной слизи.

— Головастик, я здесь! — причитала Риппли, прижимая меня к себе, а я, вцепившись в неё руками и ногами, тихо-тихо шептала:

— Спасибо, спасибо тебе, мамочка!

Да, Эллен была со мной, такая теплая, понятная и родная, но надо было ещё отсюда выбраться...

Закрывая меня собой, Эллен пятилась назад, к выходу, держа на прицеле самку, и это перемирие было временным, ненадежным, хрупким. Которое нарушил очередной, проклюнувшийся на свет горлохват. С диким криком Эллен нажала на спуск, поливая ураганным огнём всё вокруг, а я была её глазами. Ориентируясь на мои истошные крики, Эллен одного за другим отстреливала "охранников", а потом забросила под "мамочку" патронташ с гранатами. И мы побежали.

В кромешной темноте, ориетируясь по слабым всполохам маркеров, сквозь лабиринты переходов и импровизированные мебельные баррикады, с уровня на уровень, из блок в блок, мы поднимались наверх, к лифту.. .

Вот и захлопнулись тяжелые створки, отсекая нас от ненавистной твари, что преследовала нас. Да, самка ксеноморфа выжила и пыталась нас достать. Даже струя из огнемета в эту костлявую зубастую пасть не остановила "мамочку", возжелавшую мести. И в ужасе я опять ухватилась за Эллен, прижалась к грубой, царапающей щеку ткани комбинезона, что бы почувствовать её дрожь. Да, у Риппли, такой отважной и мужественной, тоже присутствуют эмоции, но мне почему-то казалось, что она боится больше за меня. Там, уже на самом верху, когда мы не увидели челнок и поняли, что самка поднимается к нам, мы уже готовились к погибели. Риппли все закрывала мне глаза, чтобы смерть пришла относительно легко, но Господь и тут поспешил на помощь: на фоне гула рассыпающейся в прах станции, надрывного гласа сирены, предупреждающей об опасности, вдруг отчетливо послышался вой турбин, и челнок, ведомый Бишопом, неожиданно завис у края площадки.

— Риппли, Риппли, сюда! — что есть мочи закричала я, и подсаженная под попу сзади, шустро забралась на металлическую ступеньку. Но я не готова была уйти без Эллен, без моей второй мамы, и что есть мочи я тянула её внутрь за ремешки комбинезона, помогая забраться, и плакала, больше от радости, нежели от отчаяния.

Где-то рядом бухнул взрыв, челнок практически забросило на площадку, но Бишоп удержал его и, убирая на ходу причальные башмаки, ринулся вперед. Огненные сполохи окружали шаттл, из разорванных в хлам кабелей били извилистые молнии, но сквозь черные клубы дыма, огибая падающие колонны и разломанные, как щепки, фермы, челнок рвался на свободу, пронзая собой атмосферу, пока сзади не раздался мощный взрыв. Мы: я, Эллен, израненный Хикс — едва успели пристегнуться, как челнок сильно встряхнуло. Мощная вспышка света на миг ослепила нас, со звоном и хрустом разлетелась незакрепленная утварь, но нам было уже всё равно: мы были вместе и мы были живы! Мы были почти семьей — Эллен и я, и не было такой силы, чтобы разлучила нас...

Уже потом, когда спал ужас от нового появления "мамочки", а сама ненавистная тварь отправилась в космос, Эллен покормила меня и уложила в капсулу. До Земли лететь долго, а пока я засыпала под ласковый, чарующий голос Мамы, и мне снилась Земля. Такая голубая от океанов и коричневая от материков, она ждала нас к себе, её детей, и рядом со мной опять были мама и Трикси, которую Риппли всё же выловила из воды и вручила мне. Мы были семьёй...

И спасибо тебе, мама, за всё!