Немного о бессмертии (гет)

Один из них верил в бессмертие, второй — во всемогущество любви. Но почему-то оба забыли, что бессмертие у них одно на двоих… как и многое другое. (c)

1.

Трикси не привыкла любить просто так. Так повелось почти с самого детства, и в ее жизни есть только один человек-исключение, который подтверждает правило. Хотя безусловно Венди есть за что любить: у нее заразительный смех, длинные волосы и сияющие глаза. И Венди нашла дверь в ее душу очень давно, еще тогда, когда она не плыла по жизни, располагая к себе всех и каждого. Это сейчас Венди невозможно не любить, но раньше она была совсем другой.

Трикси всегда нравилось наблюдать за тем, как люди менялись с течением времени. Как они взрослели, старели, достигали своих целей в жизни — все равно каких: власти ли, покоя ли, семьи ли. Это интересно, познавательно, и так можно начать замечать людские слабости и выстраивать вероятные линии поведения. А Венди, наверное, была единственной, кем Трикси любовалась просто так и даже немного завидовала, но эта зависть, безусловно, белая.

Они ведь росли вместе и всему учились вместе. Трикси даже раньше поняла, как располагать к себе людей: как всегда шутила Венди — «имя обязывает». Привлечь внимание, особенно мужчин, для Трикси было легче легкого: достаточно было прищуриться и легким движением руки перекинуть волосы на плечо.

Да и убеждать в чем-то людей для нее никогда не было проблематичным, просто приходилось составлять психологический портрет человека, основываясь на своем опыте, подбирать к каждому подходящий ключик и использовать по полной собственную харизму.

А светлая энергия, которая исходила от Венди, притягивала всех и каждого. Люди приходили к ней за советом, говорили обо всем, всецело доверяли. Трикси давно успела убедиться в житейской мудрости своей подруги, но все же... Внутренний голос не уставал бормотать: «Почему Венди, а не ты? Ты ведь красивее и гораздо лучше знаешь людей — так почему она, а не ты?»

Но любя человека и зная его как себя, зачатки таких разрушительных размышлений легко задавить. Вот только время ускоряло свой бег, они становились все старше, и Трикси, глядевшей на эту безупречную, светлую Венди, все сложнее было припомнить девочку, которая лазила с мальчишками по деревьям, разбивала свои колени и рыдала у Трикси на плече. Венди начала казаться ей слишком идеальной, терять свою человечность. Это пугало Трикси гораздо больше, чем то, что люди любят Венди сильнее, чем ее саму. И голос торжествующе хохотал и говорил: «Вот, теперь понимаешь? Когда-то ты была нужна ей, а теперь нет. Чем лучше она становится — тем дальше она уходит от тебя».

И Трикси начала искать малейшие недостатки, чтобы быть уверенной: Венди все еще живая, земная и всегда будет с ней. Сломанный каблук, ссора с мужчиной, слезы из-за какой-нибудь глупости — Трикси радовалась любому подобному случаю. И Венди, ее мудрая и наблюдательная Венди, не могла не почувствовать это.

— Трикси, я тебя чем-то обидела? — как-то спросила она, когда они валялись на кровати в ее комнате.

— С чего ты взяла?

— Я боюсь, ты больше не любишь меня, — произнесла Венди, и на ее прекрасном лице отразилась глубокая печаль. — Каждая моя ошибка будто бы питает тебя, в твоих глазах появляется такое самодовольство...

— Я просто хочу, чтобы мы всегда были вместе, — пробормотала Трикси, стараясь не встречаться с Венди глазами. Она могла рассказать ей все, но как сказать, что само подсознание Трикси не желает верить в их дружбу, в них?

— Но мы и так вместе. Чего же тебе не хватает? — спустя пару мгновений спросила Венди, беря ее за руки.

И тот мерзкий голос в голове почти сочувствующе произнес: «Мы же оба знаем, чего, малютка Трикси. Ты вынуждена добиваться людской любви, чтобы получить так нужные тебе поклонение и почитание. Ведь только так ты оставишь какой-то след, как всегда и мечтала — и станешь ближе к бессмертию. А твоей драгоценной Венди этого не надо — люди любят ее просто так, и она, считай, уже божество».

И Трикси, как бы ей ни хотелось отрицать, понимала: голос прав. И также она знала другое: пока они с Венди обе не станут такими, вряд ли им удастся быть вместе всегда.

2.

Когда за полчаса до заседания Тодд услышал, что судью Фрэнка Майндена заменит другой, он был больше разочарован тем, что его не предупредили заранее, чем тем, что старик передал это дело кому-то другому. Конечно, Фрэнка он любил и безотносительно того, что тот, зная все выверты Тодда, все равно позволял себе покупаться на них. Просто в присутствии судьи Майндена на заседании Тодд всегда чувствовал себя спокойно.

Хотя сегодня не из-за чего было переживать, дело было мелким: обычная дележка имущества после развода. Никаких зрителей и присяжных, тихое, почти семейное заседание: бывшие супруги, их адвокаты, судья и секретарь.

Тодд не изменил своим принципам и представлял интересы незадачливого мужа. Из-за пресловутой солидарности — он сочувствовал ему и вновь радовался, что он-то никогда не окажется на месте очередного недотепы. Хотя в этой парочке — Джоне и Мэри — оба были хороши: их обоих деньги волновали больше, чем собственные дети. Но Тодд планировал, как обычно, с успехом выиграть это дело.

Вот только когда в зал заседаний вошел молодой мужчина, определенно не старше самого Тодда, он впервые за этот день почувствовал возмущение. С каких пор судьей становится выскочка, о котором он никогда не слышал? Да еще и этот Уилберт с совершенно спокойным выражением лица сел на место Майндена, объявил об уходе Фрэнка на пенсию — и вот это было более шокирующей новостью — а потом начал что-то вещать о справедливости.

Интересно, где здесь справедливость, когда какой-то мальчишка занял место одного из самых квалифицированных судей? Небось этот Уилберт — чей-то богатенький сынок.

Тодд вглядывался в самодовольные черты, пытаясь понять, кого ему напомнил новый судья. Наконец, бросив это бесполезное занятие, Тодд перевел взгляд на бумаги на столе, подмигнул Джону и, откашлявшись, заговорил:

— Ваша честь...

— Мистер... — судья взглянул на бумажку, потом на Тодда, и хмыкнул, — Флэминг, давайте по-рыцарски уступим право первого слова адвокату истца.

Тодд скрипнул зубами от злости, не понимая до конца, что разозлило его больше: то, что ему даже не дали договорить, или усмешка судьи, когда он прочел его фамилию. Понятно, конечно, что этимология фамилии «Флэминг» происходит от слова «пламя», а сам он рыжий — но это, определенно, не повод для забавы.

Адвокат Мэри, закадычный соперник Тодда, Люк, приосанился и что-то долго и сумбурно рассказывал о жизни несчастной Мэри в браке, о том, как она была вынуждена растить детей и успевать работать, ведь муж до этого целый год унижал ее, говоря, что она живет на его деньги. Но вся эта речь была настолько небойкой, без огонька, что Тодд откровенно скучал. Хотелось надеяться, что и судья Уилберт, выражение лица которого Тодд пока не мог считать, тоже.

Когда пришла очередь выступать Тодду, он решил выложиться со всей страстью, чтобы показать начинающему судье, что такое настоящий профессионализм. Наверное, он так не старался даже на своем первом заседании, но уж больно хотелось увидеть в лице Уилберта что-то, кроме вежливой заинтересованности.

— Спасибо, мистер Флэминг, очень пылкая речь, — заговорил судья. — У меня даже сложилось впечатление, что вы не раз оказывались на месте вашего подзащитного.

— Каждый из нас может оказаться на его месте, — быстро нашелся Тодд.

— Соглашусь, — примирительно кивнул судья. — Хотя на пару мгновений мне показалось, что я нахожусь в театре.

Люк самодовольно улыбнулся, словно уже выиграл дело, и Тодд записал на подкорку мысль как-нибудь потом украсить его лицо парой фингалов.

— Мне очень лестно, Ваша честь, что вы так высоко оцениваете мои ораторские способности, — ответил Тодд, внутренне негодуя. Он был готов поставить последнюю мелочь из кармана на то, что судья целенаправленно искал способ вывести его из себя. Вот только причина была непонятна.

Глядя на то, как Уилберт, сидя на возвышении, что-то решал, судил, Тодд почувствовал ощущение странного дежавю. Поэтому когда заседание закончилось, он испытал облегчение. И даже не расстроился, что вердикт будет вынесен на следующем заседании — теперь-то он будет готов к любым неожиданностям.

— Мистер Флэминг! — окликнул его Уилберт уже на улице. — Вас не затруднит уделить мне несколько минут?

— Конечно, Ваша честь, — кивнул Тодд, стараясь придать себе равнодушный вид.

— Все-таки не узнал, чертяка, — неожиданно улыбнулся Уилберт, совершенно сняв с себя напускную вежливость и серьезность.

— Прошу прощения?

— Тебя как-то лишили сладкого на неделю за то, что ты швырнул меня в озеро.

— Уилл? — переспросил Тодд, вспоминая веселого мальчишку, с которым они познакомились летом в Уэльсе, пока он гостил у дяди с тетей.

— Да, тебе нравилось именно такое сокращение, чтобы в наших именах было одинаковое количество букв.

— Господи, почти двадцать лет прошло, — рассмеялся Тодд и обнял старого приятеля. — Ты-то меня, наверное, узнал, только когда фамилию прочел.

— А еще по твоему выражению лица, — хмыкнул Уилберт. — Ты так же смотрел на меня, когда мы только познакомились, посчитав зазнайкой. А сейчас, наверное, как и все, был уверен, что я сместил судью Майндена.

— А это не так? — прищурился Тодд, вспомнив причину своей антипатии к Уилберту в качестве судьи.

— У Фрэнка недавно родилась внучка, — легко ответил Уилберт. — Это и сподвигло его к спонтанному уходу на пенсию: сейчас занимается сборами, чтобы уехать к сыну.

— Ты давно с ним знаком? — удивился Тодд.

— Он преподавал у меня в Оксфорде. Или ты думал, что Фрэнк отдаст место главного судьи непроверенному человеку? — усмехнулся Уилберт.

— Как тесен мир, — только и мог сказать Тодд. Да уж, это было похоже на какие-то нелепые знаки судьбы.

Странный судья выводил его из себя только для того, чтобы Тодд вспомнил, что перед ним — друг детства. И этот же человек был учеником Майндена, с которым Тодд встречался на разных заседаниях в течение последних пяти лет.

— Ты уж прости, что вел себя как мальчишка, — протягивая ладонь для рукопожатия, произнес Уилберт.

— Это меня даже простимулировало, так что так и быть, — хмыкнул Тодд, пожимая его руку в ответ.

— Как насчет поужинать на днях?

— С удовольствием.

Их детская дружба, похороненная в недрах памяти, возобновилась — и все благодаря этому счастливому случаю. Уилберт был отличным собеседником и прекрасным человеком.

Вот только дружба существовала лишь вне здания суда: ведь в храме Фемиды они воевали по разные стороны баррикад, и каждый искал... сложно сказать что: то ли победу, то ли справедливость. Тодд выступал в суде будто на сцене, а Уилберт, обладая властью, решал — верить в этот раз Тодду или нет.

Но это совершенно не мешало им в тот же вечер напиваться в ближайшем баре и планировать совместную поездку на Лох-Несс или Лох-Ломонд.

Правда, иногда, после третьего стакана виски, одна мысль почему-то не переставала преследовать Тодда: жаль, как же жаль, что им с Уилбертом никак не оказаться на одной стороне баррикад.

3.

Сообщение Уилберта с пожеланиями скорейшего выздоровления вызвало у Тодда ностальгическую улыбку. Еще бы, ведь он добавил, что если Тодд залежится в больнице, то Уилберту придется начать ходить по театрам — больше никто из адвокатов так не выкладывается на заседаниях.

Тодд тоже скучал по работе, пусть был в больнице всего лишь третий день. Это бесцельное времяпрепровождение уж очень напоминало тюремное заключение и буквально убивало. Так что слова медсестры о том, что к нему посетитель, показались благословением. Правда, всего лишь на мгновение, потому что в палату вошел человек, которого Тодд ожидал увидеть меньше всего. Венди.

— И как же ты узнала? — осведомился он вместо приветствия.

— У меня есть множество полезных источников информации, — с ехидной улыбкой ответила Венди, присаживаясь на край больничной койки. Тодду даже не нужно было объяснять, кто оказался этим источником: Уилберт, больше некому.

— Ведьма, — устало буркнул Тодд.

— И я рада видеть тебя, дорогой, — засмеялась Венди и нежно провела рукой по его щеке. Тодд чувствовал себя слишком паршиво — и, если быть честным, слишком скучал по Венди — чтобы даже попытаться отстраниться.

— Что говорят врачи? — уже более деловым тоном осведомилась она, снимая пиджак и распуская волосы. В этом действии не было никакого двойного дна, вот только Тодд знал: значит, Венди пришла к нему за отдыхом.

— Обычное запоздалое обострение аппендицита, ничего опасного, — соврал он.

— Спустя почти год? Ты же помнишь, я в любом случае узнаю, если ты врешь, — прищурившись, заметила Венди.

— Попробуй, — хмыкнул Тодд, замечая тень недовольства на ее лице, и, как обычно, испытал удовлетворение. Пусть Венди всегда чувствовала, когда он врал, но что именно скрыл — определить не могла.

— Обязательно, — ответила Венди, доставая из сумки пару яблок и протягивая одно Тодду. — Двигайся.

Скинув туфли, она легла рядом с ним на узкой койке, и это снова казалось самым естественным и само собой разумеющимся. Слишком хорошо они знали друг друга, слишком сильно Венди — такая идеальная и практически совершенная — вросла в него.

Кто угодно был бы счастлив оказаться на месте Тодда. Когда женщина не требует от тебя ничего, является твоим другом и делает все, чтобы вытащить тебя из какого бы то ни было дерьма — это не женщина, а сокровище. И все было бы и правда прекрасно, если бы Тодд уже давно не был женат, а Венди не собиралась замуж через полгода.

Тодд действительно любил жену — Виктория всегда восхищалась им, была верна, заботилась, и он, как мог, старался отвечать ей тем же. Как пишут в дурацких романах — «какая-то незримая нить сплела их судьбы воедино».

Но если с женой это была нить, то их связь с Венди была подобна морскому канату. Легкая симпатия и любопытство переросли в крепкую дружбу, которая незаметно стала граничить с желанием. Тодд был уверен, что стоит дать выход этой страсти, и она быстро пройдет, с его стороны — так точно. Но вышло совсем наоборот: они стали нуждаться друг в друге еще сильнее.

Тодд никогда не был влюблен в нее, хотя вполне мог понять тех мужчин, что ухаживали за Венди и буквально смотрели ей в рот. Они мечтали обладать, а он уже обладал ею — вот и вся разница. И благодаря этому Тодд смотрел на Венди более объективным взглядом и чувствовал, что за идеальным, безупречным фасадом Венди есть какая-то червоточина, которая будто разъедала ее изнутри.

Тодд ведь тоже неплохо умел носить маски, потому и не уставал искать настоящую Венди. В такие моменты он думал, что ей следовало родиться мужчиной — с такой-то силой воли, мудростью и взглядами на жизнь. Венди была достаточно критична по отношению к себе, поэтому умудрилась даже свои недостатки превратить в совершенства. Она добивалась всего, что планировала и хотела — но не умела верить в себя. Возможно, это и было причиной, по которой, несмотря на фонтанирование эмоций, Тодд не чувствовал, что Венди пропускала их через свою душу.

Но иногда ее прекрасные черты искажались неподдельной яростью, которая была обратной стороной их страсти, — когда Тодд выводил ее из себя. И это доставляло ему немалое удовольствие, потому что тогда в Венди отсутствовало какое-либо притворство, пусть она и переставала быть идеальной, благоразумной и светлой.

— Почему ты мне не сказал, что ты в больнице? — вдруг нарушила тишину Венди.

— Не хотел, — ответил Тодд, слегка усмехнувшись.

— Любопытно, чего же больше, — стала перечислять она, загибая пальцы, — моего занудства, заботы или видеть меня.

— А ты сама как думаешь?

Венди с равнодушным видом пожала плечами, но Тодд знал, что она злится.

— Ведешь себя так, будто влюблена в меня, — не унимался он.

— Очень надо, — фыркнула Венди и неожиданно мерзко улыбнулась. — Лучше ты, наконец, признайся... что спишь со мной, потому что латентный гомосексуалист.

— Как же ты себя не любишь, — нарочито сочувствующе произнес Тодд.

Намеки Венди были понятны: если бы он сам их не познакомил, то подумал бы, что Венди и Уилберт — родные брат с сестрой. Похожие шутки, одинаковая манера поведения... слишком много всего. И Венди, пытаясь в ответ зацепить Тодда, не уставала намекать, что их связь — сублимация его дружбы с Уилбертом.

Лучше бы это было так, но эти двое были разными людьми. И Тодд слишком нуждался в обоих, так, что даже был готов благожелательно относиться к ненаглядной подружке Венди, умудрившейся год назад захомутать Уилберта.

— Ты еще забыл добавить, что я опошляю единственное светлое чувство в твоей жизни, — хмыкнула Венди.

— А как же мои собаки? — искренне возмутился Тодд.

Венди прыснула и уткнулась ему в плечо. Тодд улыбнулся и притянул ее ближе к себе, заканчивая их пререкания, — по крайней мере, на сегодняшний день.

Возможно, когда-нибудь он сможет разобраться с ее червоточиной. С тем, что Венди по какой-то только ей понятной причине не верит в свою способность любить. Даже если это будет не в этот раз и даже не в этой жизни.

4.

За последние несколько лет Трикси осознала, что ей очень повезло в жизни. У нее есть все, о чем только можно мечтать: прекрасная работа, друзья и замечательный муж.

Уилберт — самое настоящее сокровище. Нельзя сказать, что у него нет недостатков, но достоинств гораздо больше. Да и Трикси заметила, что она поистине хорошо на него влияет: например, Уилберт стал гораздо меньше давить на окружающих его людей, несмотря на свойственную ему напористость.

Когда они впервые встретились, Трикси и не смотрела в сторону этого смазливого красавчика. Уж больно он напомнил ей Венди, когда той хотелось привлечь к себе как можно больше внимания окружающих. Да еще и его рыцарские замашки заставили Трикси прийти к убеждению, что кто-кто, а он-то точно бабник — только они так себя и ведут.

А потом Уилберт начал что-то рассказывать о философии, о метафизике Спинозы и мистицизме Шопенгауэра, и Трикси поймала себя на мысли, что слушает, буквально открыв рот. И начала смотреть на Уилберта совсем по-другому, уже не в состоянии оторвать глаз.

Она, скорее, почувствовала, что они нужны друг другу, чем банально влюбилась. Уилберт легко, словно по нотам, добивался всего, что планировал и хотел: вот только иногда ему не хватало пресловутой человечности. В жизни Трикси уже был один такой человек, потому она и смогла это ощутить. И одновременно захотела как помочь, так и развиваться вместе с ним, — быть не хуже, чтобы уж на нее он точно не мог смотреть, надменно прищурившись.

А вот Уилберт... почему он выбрал ее, Трикси до сих пор не могла понять — может, подсказали руны, с которыми он так редко расставался.

Только в руках Уилберта эти простые деревяшки, которые он сам обжигал и на которых вырезал символы, странным образом работали. Такое увлечение, пусть и единственное, казалось загадкой: это ведь Трикси всегда с интересом относилась к мистике, а Уилберт был агностиком. Гадал он на них кому-то очень редко, но когда это происходило, муж менялся буквально на глазах — и вызывал нелепую ассоциацию с создателем этих самых рун.

Но Трикси все равно больше нравились карты или традиционные гадания, потому что с ней эти мерзкие деревяшки отказывались работать. Сколько бы она ни пробовала, какие бы вопросы ни задавала — они всегда выдавали ей одну руну: Ансуз. Уилберт в такие моменты хмурился и говорил, что здесь точно должен быть какой-то скрытый смысл. А Трикси только смеялась и отмахивалась.

Каких-то особенных знаков судьбы в ее жизни не было — только два человека, которых она любила всей душой. С Уилбертом они вообще, как бы это ни звучало пошло или пафосно, были просто созданы друг для друга как половинки чего-то целого. Все дороги и события, даже дружба с Венди, вели их друг к другу.

Наверное, из-за этого подсознание Трикси и вело с ней свою игру, пугая странными и слишком реалистичными снами. Иногда ей снился Уилберт, но стоило в этом сне потерять его из виду хоть на мгновение, и он прямо на ее глазах превращался в Венди.

Или Трикси снилось, что она сидит в суде на каком-то заседании, напротив нее Уилберт, и только потом она понимала, что это не она сама, а старинный друг Уилберта Тодд. А в следующем сне она снова оказывалась Тоддом, с упоением целовавшим Венди.

Эти сны были совсем нелегкими и не забывались за пару часов после пробуждения, как другие. И после них складывалось ощущение, что они четверо связаны друг с другом: то ли прошлыми жизнями, то ли черт знает, чем еще.

В такие моменты, просыпаясь посреди ночи, Трикси долго смотрела на безмятежно спящего Уилберта и, только убедившись, что все — морок, уходила покурить и подумать о Венди.

Когда-то она боялась, что ее лучшая подруга стала слишком идеальной, но встреча с Тоддом сделала ее ближе к той, прежней Венди. Треснувший в ее руках бокал после какой-то язвительной шутки Тодда открыл Трикси глаза на мелкие намеки об их связи, которые она не хотела замечать. И осуждать Венди за это Трикси никогда бы не стала: ведь иногда она ловила ее взгляды, брошенные на Тодда, и они были отражением взглядов самой Трикси на Уилберта.

Зная морализаторство Уилберта и его симпатию к Венди, Трикси скрывала эту информацию, пока однажды после очередной дружеской посиделки Уилберт со смешком не сказал ей: «Вы, конечно, все трое те еще изворотливые хитрецы, но не забывай, что я все-таки судья». И Трикси после этого стало гораздо спокойнее — лгать Уилберту она совсем не любила.

Иногда во время ее ночных пробуждений Уилберт тоже просыпался. Он приходил к ней на балкон, нежно обнимал за плечи и менторским тоном напоминал, что курить вредно. И Трикси разворачивалась к мужу с хитрой улыбкой, обвивала его руками и целовала. Уилберт нарочито ворчливо называл ее лисицей, но на этом любые разговоры о вредных привычках заканчивались.

Реже Трикси рассказывала, что ей снова снились эти сны. И Уилберт со свойственным упрямством тянулся за рунами, хотя знал, что ответ будет короток и прост: Ансуз.

И чем чаще это происходило, тем чаще, возвращаясь обратно в постель, Трикси размышляла, что это и правда важно. Ансуз — руна, говорящая о знаке свыше, и, к тому же, символ двух таких разных скандинавских богов, которых принято считать отражением друг друга. Может, она зря отмахивалась, и все-таки эти деревяшки не такие уж бесполезные?..

А перед тем, как окончательно погрузиться в сон, последние четкие мысли Трикси все равно были о Венди и Тодде: почему они не хотят для себя счастья? Ведь благодаря Уилберту Трикси наконец поняла, что тот самый след и истина заключены не в божественности или идеальности, а в любви.

Хотя если они все так связаны, как уверенно говорят руны, то вполне возможно, что ее бессмертие с Уилбертом все-таки поможет и Тодду с Венди осознать настоящее бессмертие.

[1] Трикси (Tricksi) — происходит от слова «trickster» (трикстер). Локи в мифологии давно принято причислять к разнообразным трикстерам.

[2] Венди — одна из вариаций имен, происходящих от слова «Wednesday». Среда — это день Вотана/Одина.

[3] Тодд — имя происходит от «лис, хитрец».

[4] Уилберт — созвучно имени Венди, происходит от слов «светлый, воля».

[5] Отсылка на значение имени Сигюн — жены Локи.