Пока горит огонь в камине (гет)

Северус устало распахнул дверь и, подволакивая отекшую ногу, переступил порог дома. Без сна он был уже третьи сутки, о чем красноречиво говорили круги под глазами и осунувшийся вид, как никогда точно придающий ему вид колдуна, оставшегося без крови младенцев. Конечно, винить в глупости кроме самого себя было некого — он не позаботился о том, чтобы привязать глупое животное. Нечему было и удивляться, что конь сбежал ⁽¹⁾, оставив его в Годриковой Впадине ночью, без шансов добраться обратно в город.

Следующий день пришлось потратить на дорогу. Возможно, выглядел он действительно мрачно — все путники, что замечали его издалека сворачивали и исчезали. И, может быть, он ковылял бы и дальше, но успел поймать прыщавого парня извозчика и, пригрозив проклясть его до седьмого колена, заставил довезти до хотя бы стен города. От воспоминания Снейп досадливо поморщился — к вечеру он станет настоящим исчадием ада, как будто всех остальных слухов недостаточно.

Уставшими и подрагивающими руками Северус стянул с себя влажную мантию и бросил ее бесформенным кулем у порога, а сам поплелся к камину. Он устало опустился на колени, и попытался поджечь заготовленные дрова.

Огонь вспыхнул, и маленькие язычки побежали по поленьям. Снейп со вздохом прислонился спиной к стоящему позади креслу, дергая озябшими плечами и прикрыл глаза.

Отвратительное чувство тоски склизкой рукой скрутило внутренности. Все как обычно, теперь всю следующую неделю он будет пытаться привести себя в более-менее стоящее на ногах тело, способное выбраться из кровати и без ошибок сварить лекарство от простуды.

В каждом году была такая дерьмовая неделя, похожая на гнилостный илистый омут, засасывающий все глубже. Снейпу от всего хотелось сбежать, проснуться и втянуть в себя воздух без запаха осени. Но вместо этого он все глубже погружался в воспоминания, до бесконечности прокручивая в голове то, что мог бы сделать и то, чего не сделал. Остроумные ответы и гениальные идеи, пропадающие в пустоте. Если бы жизнь давала второй шанс..!

Нет. Вместо этого он становился бесправным зрителем того, как своими руками ломает себе жизнь.

Каждый может перенестись в свои двенадцать лет. Кто-то вспомнит детство, и с восторгом улыбнется, вспоминая когда-то разбитые коленки, знакомый вкус молока с медом и добрую мамину улыбку.

Снейп же о своем детстве ничего хорошего сказать не мог. Для него оно слишком прочно было связано с запахом гнилой капусты, застоявшейся воды и полусладким запахом трухлявых поленьев, которые жгли в бочке, чтобы согреться, обитатели Паучьего тупика. Он с жалостью вспоминал замученные и уставшие глаза матери и с неприязнью — грубые, неприятно жесткие руки Тобиаса Снейпа. Только несколько моментов были действительно дорогими и ценными, которые хотелось хранить в памяти, и все они были связаны с Лили Эванс.

Лили была… как надежда на другую жизнь. Что все может быть лучше, чем есть. Что он не проживет всю жизнь в вонючем тупике, сменив прежнее поколение пьяниц. Может быть, это было глупо, но иногда Северусу казалось, что он полюбил ее, потому что с ней все казалось возможным. И потому что она верила в то, что оборванец из трущоб может достичь чего угодно. До Лили Эванс его жизнь была ужаснее некуда, с ней все по-прежнему было ужасно, но…

Вместе с Лили Эванс появилось «но».

§

Чтобы понять, что такое Паучий тупик, достаточно представить место, полное безнадежности.

Нестройно, опираясь друг на друга, теснились дома. Узкие и кривые, каждый из которых так и норовил заехать соседнему дому по фасаду или залезть на него. Темные кривые лестничные пролеты, слишком узкие даже для одного, со сломанными и скрипучими ступенями, были заполнены ужасным запахом, оставшимся от грязной воды, которую хозяйки сливали прямо на ступени, как бы моя их, но вместо этого делая шансы пройти по лестницам, и без того маленькие, почти невозможными. Везде стояла ругань тех, кто упал или промочил в помоях ноги, пробираясь на ощупь в полнейшей темноте. Они поскальзывались и пытались ухватиться за стены, которые оставляли занозы в руках, или за перила, сдирающие кожу с пальцев, а потом все равно падали с ужасным грохотом, ругались, поднимались и ползли вверх в свои пенаты.

Квартиры на верхнем этаже были маленькие и холодные, с перекошенными стенами, там обязательно протекала крыша, а под балками потолка бегали тощие крысы. А на первом этаже квартиры были холодные и вонючие, с дверью посередине лужи из грязной воды, в них было почти невозможно дышать от запаха сточных канав, а под кроватями обитали мокрицы.

Снейпы жили на третьем этаже, где-то посередине, и потому им достался холод, тощие крысы и отвратительный запах. Их окна с треснувшими и грязными стеклами выходили внутрь дворика — колодец с мутной водой, груда щебня, досок и полусгнивших дров. Квартиру они снимали у жуткой карги, которая являлась за деньгами и никогда не делала поблажек. Или деньги, или «выметайтесь из квартиры, грязные черти!».

В детстве Северус и не представлял, что есть люди, которые живут по-другому. Весь его мир вращался вокруг Паучьего тупика с его негласными законами и хмурыми жителями. И он даже не догадывался, что среди всей рабочей нищеты ему повезло намного больше, чем остальным. Его мать жила в тупике не с рождения. Ее привел сюда Тобиас, и никто не знал, откуда она взялась, но Эйлин была образованнее любого другого и многому научила своего сына. Пусть она не рассказывала Северусу о мире, но охотно учила тому, что знала о науках. И нелюдимый, необщительный мальчик вместо общения и игр с детьми впитывал знания как губка.

А еще в их дворике в маленькой пристройке жил старик Диппет — старенький священник, которому государство платило крохотную пенсию за выслугу лет. Спасаясь от одиночества, он охотно проводил время с Северусом и даже делился с ним самой большой драгоценностью — книгами. Это были книги о травах и об алхимии, о рецептах и медицине. Они склонялись над ними и вместе изучали, разбирали страницу за страницей.

Другая жизнь казалось невозможной, а потому Северус снисходительно относился к окружающему миру, и ничем не интересовался, кроме заветных талмудов. Потом его обязанностью стало помогать на рынке в лавке Тобиаса и… обычно про такое говорят «переломный момент».

А как иначе назвать осознание того, что жизнь может быть другой? Не обязательно жить в Паучьем тупике, носить рванье, есть на ужин постный капустный суп и получать тычки. Почему люди могут носить красивую сверкающую одежду, есть изумительные пирожные и жить в роскошных домах, окруженных садами, а Северус Снейп этого не достоин?

Мир не был так прост. И за пределами Паучьего тупика тоже было сложно, тяжело и не радужно, но мальчишка, каким он был тогда, этого не видел. Он видел только то, чего никогда не имел и что хотел бы получить. Северус понял, что такое злость до стиснутых зубов и сжатых кулаков к чистым детям в новых платьицах и костюмчиках. Кажется, зависть, а следом ненависть стали первыми осознанными эмоциями к людям. А потом пришла безнадежность от того, насколько нечестный мир вокруг. У одних было все, а у других — ничего. До появления Лили Северус даже не верил, что сможет выбраться из Паучьего тупика. Слишком ярким был пример соседей, которые поколениями жили в квартирках с узкими лестницами — рождались там и умирали.

Сначала работа в лавке была возможностью узнать другую жизнь, а потом Северус стал чувствовать себя слишком ущербно — тощий, с большим носом, жирными волосами до подбородка и недружелюбными черными глазами. Снейп не вписывался в этот новый мир, выделялся. Он часто замечал жалостливые и надменные взгляды, брошенные в его сторону, а потому ему хотелось исчезнуть ото всех, чтобы его оставили в покое. Он хотел вернутся. Его безнадежный тупик выглядел безопасным. Никто не удивлялся и не смотрел на Северуса, как на чудную зверушку. Никто не тыкал в него пальцами и не пялился на одежду, состоящую из заплаток. В Паучьем тупике так одевались все и жили так все.

Напрасно по утрам Тобиас ругался и грозился прибить лодыря-сына. Северус никогда не отзывался и вылезал из укрытия только после ухода отца, чтобы уйти в пристройку во дворе — к книгам. Нельзя сказать, что он вычеркнул полностью людей на рынке, ненависть к ним была жива и вспыхивала особенно остро по ночам, когда ничто не могло успокоить беспокойные мысли.

Но в конце концов ему пришлось смириться и с рынком, и с работой. И не то чтобы у него был выбор. Эйлин заболела, а потому не могла больше помогать мужу, и Северусу пришлось забросить книжки. Тобиас хватал его за воротник и тащил с собой, не слушая ничего и периодически отвешивая пинки за нерасторопность или по другой причине, которая приходила ему в голову.

В конце рынка был маленький навес без названия, где Тобиас Снейп мастерил дешевые грубые башмаки, и торговался, ругаясь так, как умеют только большие пьяницы и плохие башмачники. Северус был там как подмастерье и награждал его за работу Тобиас так же как подмастерье — тычками, шлепками, руганью. Работали они плохо — Северус больше рассматривал искоса неприятную сгорбленную над работой фигуру отца, чем занимался каким-то делом.

И именно тогда в его мстительные мысли вторгся рыжий солнечный лучик — мальчишка, уверенный, что улыбки не существует, увидел, как вечно угрюмый и злобный пьяница улыбнулся — легонько приподнял уголки губ, по-доброму, без усмешки.

Это и была Лили Эванс с ее рыжими лохматыми косичками. Она махала Тобиасу руками, как маленькая ветряная мельница, и нелепо подпрыгивала на одном месте. Ее утащила за руку красивая статная женщина с рыжеватыми волосами, которую Северус определил как миссис Эванс.

После этого он ни разу о ней не думал. Точнее, старался выкинуть эту встречу из головы — ничем хорошим она бы не закончилась. Но чем больше старался, тем больше думал о маленькой Лили с ее веснушками, торчащими косичками, детской радостной улыбкой и ямочками на пухленьких щечках.

Выбросить из головы Лили Эванс он так и не смог. Ни тогда, ни сейчас.

1) О событиях на кладбище: «Тайна черного алхимика»

Вернуться к тексту

Северус поднялся, опираясь на кресло. Это далось с трудом. Камин согревал, но холод и влага, проникающие сквозь одежду, вызывали отвращение и холодную дрожь. «Проклятый день», — буркнул он, ощущая, как подступает тяжесть простуды: начало неприятно ломить в висках. Немного пошатываясь, Снейп побрел переодеваться. Хотелось упасть пластом на кровать и не шевелиться до следующего восстания Севера.

Вместо этого Снейп вяло, проговаривая про себя каждое свое движение, подогрел вино и почувствовал себя практически живым, когда оно, обжигая горло, устремилось вниз по пищеводу, согревая изнутри. Кровать показалась холодной и неприветливой, а потому планы изменились в сторону кресла у камина и… платка. Да, где-то должен был лежать шерстяной платок. Очень колючий и очень теплый. Самое то для немного простуженного алхимика.

Северус поставил кружку с вином на стол. Сундук с барахлом, в котором он хранил разные мелочи и всякие безделушки, не находя сил с ними расстаться, выглядел настолько старым, что на него не позарился бы ни один вор — побрезговал бы. Внутренности старого гиганта взломщика бы тоже не порадовали — это были обрывки пергаментов с непонятными рецептами, сшитые тетради, мешочки и прочая дребедень, которую обычно называют «хламом». А ещё там где-то лежал тот самый платок — огромный, в который можно завернуться и согреться.

Вздохнув, Снейп всё же начал разгребать содержимое, переворачивая стопки пергаментов и вынимая мешочки один за другим. Его пальцы порой наталкивались на крошечные бутылочки с засохшими остатками непонятных смесей. Северус даже мысленно пообещал себе выкинуть всё это, но он обещал это сделать почти каждый год, а сундук всё также занимал свое место и никуда не собирался двигаться.

Платок всё не находился, но зато нашлась черная кожаная тетрадь, с пожелтевшими от времени страницами и потрепанными краями. На ее обложке детским почерком были выведены пляшущие буквы, складывающиеся в «С. Снейп, великий алхимик и лучший друг». Подарок от Лили.

Эта толстая тетрадка стала символом их дружбы. Правда, не сразу. Сначала она стала сборником рецептов. Лили подарила её со словами, чтобы он поверил в самого себя, но Северус проносил эту тетрадь под рубашкой несколько месяцев прежде, чем решился сделать первую запись — боялся испортить подарок и долго думал, что же туда писать. Лили настаивала на дневнике, но это казалось слишком глупым…

Северус встряхнул головой и выпал из воспоминания. Не хватало ещё сидеть и плакать над тетрадью, словно у него нет других дел. Уже не церемонясь, он деловито расшвырял вещи в сундуке — платок оказался завернут в кусок старого пергамента с давно забытым рецептом. Снейп недовольно покачал головой — он оказался не единственным его ценителем, на шерсть покусилась моль и даже успела распробовать, но не менять же планы.

В кресле у камина накатило долгожданное тепло, было приятно чувствовать покалывание шерсти и легкий запах вина. От накатившей внезапно скуки Снейп взял в руки тетрадь, которую машинально захватил с собой.

С дневником дело не вышло — первыми на страничках начали появляться рецепты из книг Диппета, которые Северус кропотливо переписывал бисерным почерком, специально делая буквы маленькими и круглыми. Он тратил на них в два или в три раза больше времени, но был горд результатом.

Сначала шло название рецепта, затем перечислялись все ингредиенты в алфавитном порядке. Потом он выписывал способ приготовления, куда добавлял комментарии Диппета, которыми священник с удовольствием делился. После описания результата и эффекта, который получился от приготовленной настойки, шли сноски. Там Северус дотошно выписывал сведения про ингредиенты, про эффекты, которые они дают по отдельности и в сочетаниях.

Он также перестал носить тетрадь за пазухой, так как боялся навредить своему сокровищу. Теперь тетрадь лежала в деревянном ящичке под шкафом и вытаскивалась в одиночестве и только в особых случаях, когда Снейп отправлялся в пристройку Диппета к книгам. Но ночью Северус иногда просыпался и бежал к шкафу, чтобы проверить, на месте ли тетрадь. Он залезал под шкаф рукой, нащупывал деревянный ящичек и проверял, плотно ли он закрыт, а потом крался обратно на спальное место и пытался заснуть, успокоенный.

Медленно, но верно его сборник рецептов пополнялся, однако дописать хотя бы до середины не получилось. От досадного воспоминания Северус скривился, как от горькой редьки. Слепой случай, но после этого Тобиаса Снейпа отцом он не называл даже в мыслях. Потому что не было в этом человеке ничего отечески доброго и ласкового, только сплошная гнусь и гниль. Северус винил его во всём, особенно в несчастьях и в тех чертах, что ему не нравились в самом себе.

Тобиас мог не замечать своего сына неделями. Обычно в эти недели он походил на полутруп с зеленоватой кожей, впалыми глазами и убийственным перегаром. А всю жизнь Снейпа-старшего можно было описать тремя словами стандартного набора жителя Паучьего тупика: еда, пойло, драчка. Или лучше поставить во главу угла мерзкую отраву, которую продавали здесь, а потом остальное. Он слонялся как безумный в поисках денег, на которые мог бы купить ещё спиртного, и Северус попал под раздачу.

Пьяный и шатающийся Тобиас решил, что сын прячет под громоздким шкафом деньги, или, может, ему пришло в голову что-то другое, сам Северус никогда не спрашивал. Но коробка была извлечена на свет. И напрасно он — жалкий мальчишка — бился и кричал, чтобы ему вернули его сокровище — бесценная тетрадь вылетела в окно и плюхнулась в лужу, припечатанная бессмысленной руганью.

— Лентяй, бесхребетное отродье, как твоя мамаша, только и способен странички марать! Чтобы я этого больше в доме не видел! Корми, пои его! — в хлам пьяный Тобиас орал, разбрызгивая слюну.

В тот день Северус больно подвернул на лестнице ногу, когда, перепрыгивая ступени, мчался во двор. Тетрадь была испорчена — многие рецепты расплылись, и сами страницы выглядели так, словно вот-вот расползутся на руках. И стоял на коленях в луже, и рыдал взахлеб так сильно, что моментами у него перехватывало дыхание, и приходилось резко втягивать в себя воздух. Казалось, настал конец всего.

Но Лили Эванс спасла эту тетрадку также, как и его душу.

Она даже не предложила выкинуть полностью испорченную несостоявшуюся книгу рецептов. Снейп удивлённо смотрел, как она держала тетрадку, высушенную и съеженную, на своих коленях. Почему-то от этого становилось ему теплее на душе. Словно тонкие пальчики гладили не листки, а его самого.

Лили высушила её и начала методичную работу по восстановлению — долгому, кропотливому, но такому нужному. Все расплывшиеся странички она закрывала новыми приклеенными к ним листочками и аппликациями. И принесла краски к их дереву, чтобы они вместе начали зарисовывать расплывшиеся пятна.

Сначала это были их общие детские рисунки. У Лили всегда яркие, а у него несуразные и почему-то тёмные. Если они рисовали лошадей, то у Лили это была радужная лошадь с крыльями, а у него толстый и неуклюжий черный то ли пони, то ли осёл. Кажется, он рисовал просто для галочки, больше смотрел, как рисует Лили. Она забавно высовывала кончик языка и, как умная птичка, наклоняла голову набок, с увлечением вырисовывая детали.

Многие рисунки он уже забыл, но отчетливо помнил свой любимый. Старый рисунок сказочного замка, похожего почему-то на торт с витрины кондитерского магазина. В тот день он пришёл с синяком под глазом, грустный и сердитый. Весь мир казался ужасным, и Северус бурчал, злился, язвил. Будь на месте Лили кто-то другой, то, может быть, Снейп лишился единственного друга навсегда, но это была Лили.

— Сев, а, Сев, а ты хотел бы жить в замке? Я вчера придумала! — Лили запальчиво развернула тетрадку и лихорадочно стала перебирать страницы: — Вот тут! Смотри! Это мой замок! Я буду жить в таком! И ты тоже… если хочешь! Но тебе бы понравилось. У тебя будет целая башня для алхимии, и трав, и всего-всего…

Она умела превращать самые паршивые дни в хорошие. «Сев, слушай!», и он слушал, и пусть было неловко, что обидел, но больше приятно, очень приятно. Тогда у него и появились надежды на другую жизнь. И из них исчез навсегда Паучий тупик.

Ночами, лежа в квартире и трясясь от холода, Северус погружался в идеальный мир. Там была жизнь в этом замке. Они вместе пили чай, он изучал свои книги, а Лили раскрашивала стены. Или что-то другое. Да не важно даже, в замке или не в замке — просто вместе. Северус верил в замок-торт ещё долгие годы, даже когда жизнь стала меняться.

В середине тетради, где листки были уже почти целыми, детских картинок не было — здесь почти как живые были нарисованы растения. Лили рисовала, а он рядом подписывал названия и свойства.

Он лазил по канавам и паркам, чтобы найти интересные цветы, а потом приносил к их дубу. Лили вечно смеялась, но всегда рисовала. Рисунки становились всё лучше и лучше, они были правдивее, живее, нарисованные взрослеющей художницей, тоже взрослели. За этот период и они сами взрослели, но он тогда всё еще заблуждался, веря, что ничего не поменяется.

Северус пролистал еще несколько страниц, с удивлением обнаружив, что с маленькими зарисовочками в тетради были забавные послания, диалоги и… неожиданно, его рисунки тоже. Но даже он сам не мог разобрать, что там нарисовано. Северус не умел рисовать, а потому рисовал как-то тайно, украдкой и очень неумело дрожащей рукой. И Лили никогда не могла определить что там нарисовано — она видела гусеницу там, где он рисовал её губы.

На этом Лили заканчивалась. Дальше конец тетради был безраздельно его — бесцветный и одинокий. На этих страницах быстрым летящим почерком были записаны придуманные им рецепты, словно под рукой больше ничего не было, чтобы записать мысль. Тут были безобразные правки к ним, когда он вычеркивал ингредиент и писал над ним снова и снова другие, которые все также не подходили. Тут были капли от его отваров, пролитый кофе. Тут было — одиночество и недописанные мечты.

И вот он уже взрослый, сполна прочувствовавший эту жизнь с изнанки, всё равно ощущал какую-то странную, разлитую по нему нежность, когда смотрел на эти каракули. И, казалось, они даже грели кончики пальцев, когда он легко гладил бугорки.

Северус положил тетрадь на стол. И задумался о том, что эта тетрадь закончилась так же, как и счастье в его жизни. Он до конца так и не заполнил белые листы, которые так берёг.

Тихое «бух» немного отрезвило. Северус удивленно покрутил головой, а потом заметил, что тетрадь упала, подмяв под себя листочки. Он неуклюже потянулся и поднял её, разглаживая заломы. Внезапно рука замерла над очередной страничкой, словно с разбегу наткнулась на невидимую стену. Среди его одиночества и недописанных рецептов с целого разворота на него смеющимися глазами смотрел Джеймс Поттер. Отвратительный Джеймс Поттер смеялся, смотря на него из собственных воспоминаний.

«Проклятье,» — процедил Северус сквозь зубы, сжимая тетрадь с такой силой, что страницы треснули.

§

Его сонную дрему, наполненную издевательской улыбкой Поттера, разбил неуверенный стук, прозвучавший так неожиданно, что Северус неудачно дернулся. Он зашипел сквозь зубы, потирая локоть, и недовольно вскинул глаза на дверь — в неё действительно стучали, и притом этот стук до безобразия сильно отдавался эхом в его голове — видимо, меры из горячего вина и тепла не сработали, и он умудрился простыть. Придётся завтра сделать себе лекарство — с северным климатом Снейп не сочетался, а потому любая подхваченная болячка приживалась надолго.

В дверь стучали прерывисто и неритмично, но переставать явно не собирались. И Северус всё же встал и похромал к двери — адски разболелась раненая нога, нужно было узнать, кто такой смелый пришел к его порогу, и немедленно выпроводить его обратно.

Несмотря на все преувеличенные и высосанные из пальца слухи о том, что он продал душу или что является чёрным алхимиком, который варит зелья из человечьей крови, гости действительно случались. Чаще всего ближе к ночи приезжали помощники аптекарей со всего севера — забирали лекарства. Но они наведывались раз в несколько месяцев, и предварительно всегда обговаривали заказ, назначали время, а потому ждать неловких прыщавых подмастерьев сейчас не стоило. Хотя Снейп с тайным удовольствием наблюдал, как те боязно на него косились и вздрагивали, когда он бесшумно подходит ближе. Занятное зрелище — боятся до дрожи, но всё равно приезжают.

У него был в жизни период, когда им интересовались «именем порядка и справедливости», опять из-за всех этих слухов. Стражники вламывались к нему чуть ли не каждый день полным составом, переворачивали всё вверх дном и портили заготовки лекарств. Но разговор по душам с лордом обеспечил Северусу спокойное место без внимания властей и статус «лекаря лорда». Хотя стражники всё равно косились.

От лорда действительно приходили, но не за лечением. Северус только в народе считался лекарем лорда, а на самом деле просто готовил что-то по заказу, и на этом лечение заканчивалось. На светский чай его не приглашали — мордой не вышел. Да и приходил лорд не сам лично, а просто присылал кого-то из слуг. Те вздрагивали меньше, видимо, свято уверенные, что лорд спасёт их бедные души от злобного колдуна.

Но, скорее всего, сейчас это был кто-то из «особых» посетителей. На счету его порога было несколько девиц, решивших, что он поможет их несчастной любви приворотным зельем — что за чушь! Они валялись в ногах и завывали от ужаса от его вида, но всё равно навзрыд клялись, что немного любви спасет им жизни. Мозги спасли бы им жизни, а не любовь.

Были и, наоборот, незнакомцы, привлечённые слухами, которые приходили, чтобы заказать яд, их Снейп тоже выпроваживал подальше. Ещё к нему приходили на полном серьёзе продавать свои души. Отчётливо запомнился парень, который проиграл в карты дом матери, а потому решил, что теперь ему не страшно ничего — он был на редкость упорным и всё пытался продать свою душу. Несколько дней подряд приходил. Но дураков лечить себе дороже — Снейп сдался и объявил, что душа у него непригодная, лишь бы этот идиот скрылся с глаз долой. Парень и скрылся — потом его тело Северус с угрызениями совести опознавал в Годриковой впадине. Несчастный случай, но будто легче.

Стук всё ещё не утих, но Снейп делал всё медленно, надеясь, что ему не придется ни с кем общаться, и стучавший просто сдастся и уйдет сам. Не ушёл, а потому он потянул на себя дверь.

На пороге, ссутулившись и внутренне сморщившись, стоял всего лишь стражник. Совсем юный, только недавно получивший форму, притом не по размеру.

— Имен-нем закона Севе-ера и именем л-лорда… м-мм, вы арестованы! — заикаясь, повизгивающим голосом выдавил из себя робкое требование представитель закона и попятился.

Снейп уставился на него, пригвождая взглядом к земле:

— Что за чепуха? На каком основании меня…? — договорить ему не дали.

Резко пришли в движение стражники, словно осмелев, они, грубо выдернув его из дома и скрутив руки, поволокли сопротивляющегося Снейпа к закрытой каталажке — в этом деревянном ящике с маленьким окном перевозили матёрых преступников: убийц и каторжников. Теперь такая сомнительная честь предоставлена и ему.

Северус пытался сопротивляться, затормозить или хотя бы выяснить что происходит, но его тянули сильнее, не давая опомниться.

Где-то совсем рядом истошно кричала женщина: «Убийца! Кровопивец! Оставил семью без кормильца! Сжечь его мало! Убейте черную тварь — он тут всех погубит!» и её пытался успокоить нервный заикающийся голосок «Тише! Вы мешаете работе стражи!»

Краем глаза Северус заметил карету лорда, стоявшую чуть в стороне, но прояснить ему ничего не дали — стражник распахнул его «карету», и Снейп не смог удержать равновесие, влетев внутрь этого деревянного гроба на колесах.

Темнота обступила со всех сторон, а потом лошади тронулись, и конструкция начала подпрыгивать на дороге. Он выставил руки, пытаясь немного удерживать равновесие — выходило преотвратно. Требовала внимания пульсирующая боль в ноге, болела голова, а самого его мотало, как жучка в банке, которую решили потрясти.

§

Тряска наконец прекратилась, и у Северуса появилась возможность снова осознать себя, правда, недолго — его снова выдернули из недр кареты. Никаких объяснений стражники не собирались давать — вместо этого он получил несколько резких тычков в спину, указывающих направление. Разговаривать с «чёрным колдуном» доблестные стражи правопорядка боялись. Они старательно избегали его тяжёлого, пронзительного взгляда.

Пока Снейп шел к дому капитана стражи, стараясь не наступать в осенние лужи босыми ногами, внутри он кипел от ярости, как котёл, который рванет через секунду. Каждый шаг отдавался в голове гулким эхом негодования. «Как посмели эти недоноски так обращаться со мной?» — Северус до боли сжимал кулаки и стискивал зубы. Внутри зрело чёткое осознание, что неважно, что скажет Скримджер — он заплатит за это унижение своей должностью и, возможно, месяцами непрекращающихся болезней. Специализацией Снейпа не были яды, но приготовить что-нибудь пакостное он сумеет.

«Если этот недоношенный болван не начнет умолять на коленях в ближайшие полчаса, прося прощения, он пожалеет, что в этот день встал с кровати,» — Снейп тихо охнул от резкой вспышки боли в ноге и перенес вес на другую, прислонившись к стене. Стражник ушёл доложить о прибытии, а Северус наконец смог задуматься о произошедшем. Очевидным было только то, что Скримджер решил поквитаться за прошлую неудачу.

Они не ладили со времен обысков — тогда Руфус Скримджер землю носом рыл, чтобы предъявить Северусу обвинения и отправить на каторгу или на виселицу. Но его надежды не оправдались, после приказала лорда Руфус отступил, но, видимо, не оставил надежды.

Дверь в приёмную открылась, и очередной толчок впихнул Снейпа внутрь. Он был здесь не первый раз. В приемной Скримджера всегда было ощущение тюрьмы — массивный стол в идеальном порядке. И перед ним стул. Голый пол. Голые стены. Только над столом висит портрет лорда. Образцовая допросная. Хотя в этот раз стула не было.

— Снейп, — Руфус стоял спиной, но даже так Снейп моментально понял, что он торжествующе улыбается. — Прибыл? Надеюсь, ты понимаешь, почему ты здесь?

— Какого черта происходит, Скримджер? Ты вломился ко мне и приволок сюда! Скажи своим недоумкам, чтобы они не смели приближаться ни ко мне, ни к моему дому!

Руфус медленно обернулся, в его прищуренных глазах читалась слишком очевидная неприязнь.

— Отличная игра! — Скримджер издевательски хлопнул в ладони, а затем моментально подался вперед: — Я почти поверил, но от правды не уйдешь. Ты — убийца, и поплатишься за это.

Северус поднял бровь и сложил руки на груди.

— Что, снова пытаешься найти повод для обвинений, Скримджер? Или это просто ещё одна из ваших забавных ролевых игр, в которые ты играешь со своими «мальчиками»?

— Игры? Ты действительно считаешь, что всё это — игра? — Руфус подошёл ближе, его шаги глухо отдавались по каменному полу. — Или ты уверен, что сможешь избежать наказания и в этот раз?

— Будь ты трижды капитаном стражи, ты не сможешь повесить на меня убийство, в котором я не виновен!

— Ты уже попался, Снейп, и всё, что тебя ждет — это суд. И будь уверен, что после него ты уйдёшь только закованным в цепи, — капитан махнул рукой, и Снейпа поспешно вывели, но, даже идя по коридору, он слишком отчётливо ощущал липкий торжествующий взгляд.

Снейпа привели в камеры под зданием стражи, втолкнули и оставили одного. Босые ноги моментально закоченели, и Северус перебрался на тюфяк, неловко поджав под себя ноги и накинув тонкое одеяло, отдающее чем-то тухлым.

Время в камере тянулось слишком долго, оно капало уныло и однообразно. Северус сидел на соломе, сжимая зубы от бессилия. Холод проникал сквозь тонкую одежду, заставляя дрожать от неприятного ощущения, но его мысли были далеки от физического дискомфорта — он прокручивал в голове обвинения Скримджера.

«Обвинение в убийстве… какой абсурд», — каждый раз, когда он вспоминал ухмылку Руфуса Скримджера, гнев только усиливался.

Самое смешное, что у него не было ни единой догадки — всё время Северус был так занят, что не выходил из дома, а единственный раз, когда вышел, провёл в одиночестве на кладбище. Мог ли быть в Годриковой впадине труп, который Скримджер так удачно решил на него повесить? Снейп раздраженно качнул головой — может, Скримджер и был капитаном стражи, но на кладбище он ходил, как и все, со священником, а значит, точно не мог там быть вчера.

Но тогда вариантов не оставалось. Если только тот рыжий извозчик не решил, что парня, которого загрызли собаки, убил Снейп каким-то колдовским образом. Но труп осмотрели и уже давно закопали. А значит… его решили подставить? Просто повесить какое-нибудь неприкаянное мертвое тело? Скримджер не мог быть настолько глупым.

А потому уверенность Северуса в том, что это, скорее всего, ошибка, которую допустил Скримджер, явно зациклившийся на нём, постепенно укреплялась.

«Тот рыжий… Уизли. Может подтвердить, что я был на кладбище? Унизительно, но он не соврет, значит… завтра или послезавтра меня выпустят», — Северус злорадно усмехнулся, — «…последнее слово останется не за ним — именно я получу много добрых минут от созерцания пристыженной сторожевой псины, поджавшей хвост!»

Северус сидел и считал капли, скатывающиеся по стене. Время в камере тянулось долго.