Сердца и стрелы (гет)

Стрелки завершали очередной оборот, приближалась полночь. Рони сидела за стойкой и меланхолично наблюдала, как там, за дверью бара, несется вперед жизнь. Из колонок, небрежно сгруженных в ближайший угол, звучала душераздирающая баллада, Рони криво усмехнулась и подперла щеку ладонью.

Рони не верила в сказки, а пресловутое «долго и счастливо» считала не более чем удачным лозунгом свадебных салонов, оказавшихся на грани разорения. В свадебные салоны, впрочем, она не верила тоже. Такая, вот, скучная жизнь в захолустном районе не менее захолустного городка.

Рони отодвинула стул и принялась в сотый раз за прошедшие несколько часов натирать стаканы. В новогоднюю ночь у всех жителей города были дела поважнее бокала-другого виски, которые можно было пропустить в уютном местечке, потому бар пустовал. Рони решила пробыть на работе до рассвета. Здесь было легче переносить одиночество.

Винтажные лампы, кирпичные стены с постерами групп-однодневок, спиртные напитки, расставленные ровными рядами, любимый кулон в форме сердца — талисман хозяйки бара, и стрелы, повсюду стрелы. Что-то было в них такое, что всегда манило, сбивало с толку и оставляло по себе одну лишь тягучую тоску по несбывшемуся.

Порой Рони казалось, что она волею судьбы потеряла память и оказалась в этом баре, чтобы едва сводить концы с концами, не ночевать дома, давать мудрые советы и абсолютно не понимать зачем. Она любила свою работу и свою непростую жизнь, когда не знаешь, что принесут очередные счета за коммунальные услуги, и какую пакость выкинет городской муниципалитет, но порой, проходя мимо свадебного салона, хотелось замереть на секунду и представить, что все в ее жизни иначе. И нет в ней ни бара, ни виски, а есть яблоня, кулон в форме сердца и стрелы.

Рони часто видела его во сне: высокого сероглазого мужчину, бегущего с ней через лес. С ним было спокойно и радостно, так, как не было никогда прежде в ее жизни. С ним все проблемы были решаемыми, а счета за электричество превращались в бесполезную груду бумаг. И никто не сможет отобрать у нее бар, и сама она готова управлять целым королевством, лишь бы он был рядом. И Рони просыпалась и смеялась над собственной наивностью: ну, какая из нее королева? Однако память хранила один эпизод: мужчина носил на запястье татуировку льва. И Рони вдруг верила, что и ее «долго и счастливо» возможно. А после наступал день, на барной стойке росла очередная безразмерная кипа бумаг, и оказывалось, что сны — это всего лишь сны.

Так и шла ее жизнь: серо, скучно и беспросветно. Однажды, скопив небольшую сумму и пообещав себе в следующий раз быть более осмотрительной в тратах, Рони купила билет на самолет и отправилась в Ирландию. Там, стоя на утесе и слушая, как волны с шумом разбиваются о берег, а где-то в деревеньке пышно цветет яблоня, она думала, что могла бы всю жизнь простоять вот так: без переживаний, забот и тоски.

Рони осталась бы жить в этой деревне с труднопроизносимым названием, выучила бы гаэльский, стала бы трактирщицей в местной средневековой таверне, а по вечерам дожидалась бы его c рыбного промысла. Их яблоня цвела бы по весне, и в деревянной миске всегда были бы удивительно сладкие яблоки. И хрустальные вазы попросту были бы не нужны.

А с закатом приходил бы он, приносил улов и букетик полевых цветов, целовал, и устало опускался бы у очага. Рони подавала бы наваристый суп, приготовленный по рецептам здешних хозяек, рассказывала нехитрые новости и тихо сумерничала рядом. Он бы слушал, не перебивая, а после — говорил с улыбкой, что она достойна быть королевой, а не варить суп в избушке, а Рони бы отмахивалась и отвечала, что ее королевство рядом с ним. И звезды бы смотрели с небес, и тихо шел снег, заметая всю серость и суету.

Уже собираясь уходить с утеса и возвращаться в свою тоскливую жизнь, Рони со страхом обнаружила, что потеряла талисман: кулон, в форме сердца. Ветер усиливался, сгущались сумерки, и по-хорошему надо было спешить, иначе она рисковала заблудиться и не найти тропы в деревню, но Рони не могла уйти без украшения. Минуты тянулись как резиновые, рыбаки возвращались с промысла, встречавшие их жены кричали странной незнакомке, чтобы уходила, но та усердствовала в собственном упрямстве.

Грязь протекала сквозь пальцы, волны бились о берег, Рони промокла и замерзла, но отчаянное желание отыскать подвеску было сильнее страха. Вдруг кто-то прикоснулся к ее плечу и заговорил с сильным ирландским выговором:

— *Лэсс, здесь опасно быть в такой час, пойдем!

— Не могу, не могу я, — бормотала Рони, продолжая копошиться в грязи.

— Лэсс, начинается буря! Что случилось?

— Кулон! Мой кулон! Я его потеряла, — сбивчиво объясняла Рони, не отрываясь от поисков, и даже не заметила, как незнакомец опустился рядом и стал обшаривать камни и редкую растительность в поисках талисмана.

Он рассказывал, что живет здесь уже много лет, и что нет места лучше в целом свете. Летом он рыбачит, осенью подолгу пропадает в здешних лесах, стремясь собрать как можно больше дров и хвороста, учит ребятню стрельбе из лука, и в целом доволен жизнью. А Рони слушала, завистливо поджав губу, и говорила, что ее жизнь скучна и однообразна, и она бы с радостью променяла ее на домик на утесе.

— Так за чем же дело стало, лэсс? — с усмешкой спросил незнакомец и протянул кулон, зацепившийся за куст.

— Понимаешь, мои посетители, как дети, а бар — гавань избавления от одиночества. Я не могу их бросить. Они приходят, когда плохо, и я помогаю, чем могу, — оправдываясь перед самой собой, пояснила Рони.

И они поспешили в деревню, чтобы укрыться от ненастья в таверне, чтобы пить грог и слушать старинные сказки, а с рассветом Рони унес самолет, и она поняла, что не знает о своем чудесном незнакомце ничего, кроме того, что он рыбак, стреляет из лука и носит татуировку льва на запястье.

В Сиэтле шел дождь, приближая затяжную осень, а Рони пила виски и шептала в пустоту о том, что сердце ее осталось на том утесе в Ирландии. И это его она видела во сне, но так и не решилась воплотить мечту в реальность. А потом в баре появились стрелы, как напоминание о несбывшемся, и Рони пообещала себе, что летом обязательно отправится обратно.

Сезоны сменяли друг друга, вот уже совсем скоро наступит очередной год, но в Сиэтле все останется по-прежнему: Рони будет слушать своих обездоленных и бороться за призрак справедливости, будет расставлять по полкам бутылки и протирать стаканы, а за окном будет порошить снег и рассыпаться золотом в свете уличных фонарей.

Рони отругала себя за сентиментальность и пообещала, что в новом году станет решительнее и прекратит забивать голову снами и гоняться за синими птицами. Сердце тоскливо сжалось, но Рони тут же отогнала ненужную грусть и плеснула в бокал немного виски. Напиток напоминал об Ирландии, утесе и той ночи в таверне, полной тепла, улыбок людей, успевших стать родными, и волшебных историй, которым нет места в шумном и одиноком городе.

Скрипнула дверь, вниз, шурша, осыпался снег, кто-то шумно фыркнул и вошел.

— Мы закрыты! — привычно отозвалась Рони, не желавшая разделять свое одиночество ни с кем, но вошедший ее не слушал. Он вошел, повесил куртку на крючок и соизволил, наконец, обернуться.

— Ну и погода у вас, совсем как у нас! Наконец-то я нашел тебя, лэсс!

В свете свечей, сентиментально расставленных по столикам, мелькнула татуировка в виде льва, а через секунду Рони уже была в объятьях незнакомца, за несколько часов перевернувшего ее жизнь.

Несколькими часами позже, нежась под пледом, Робин прошепчет:

— Угостишь кофе за счет заведения?

— Все, что пожелаешь, — промурлычет Рони. — Но как ты меня нашел?

— Я видел тебя во сне, женщина, достойная королевства.

— Мое королевство рядом с тобой.

Рони улыбнется и закроет глаза: оказывается «долго и счастливо» достойно не только лозунгов свадебных салонов.

А над миром взойдет рассвет новой жизни.

Примечание к части

лэсс — *шотл. "девочка", "возлюбленная", обращение к женщине.