Исправь меня (гет)

«Привет, мам,

Я...»

Гермиона остановилась. Нажала острым кончиком пера на пергамент, оставляя бусину чернил, но лишь вновь отвела руку.

Все слова закончились. Да и о чем здесь было писать? У нее не получилось бы передать на пергаменте все свои ощущения так, чтобы родители поняли.

Просто странно было вернуться в школу после всего, что случилось, вот и все.

Первые месяцы седьмого курса ей повсюду чудились пятна крови, но Гермиона постоянно встряхивалась, не позволяя нарушить свое спокойствие, и погружалась в книги. Со временем воображаемые багровые пятна поблекли. Вместе с тем ослабела и боль в груди, Гермиона разговорилась, и шаг стал увереннее.

Пока же стены Хогвартса были запятнаны кровью, а эмоции в силу новизны бурлили и захлестывали, письма писать было проще. «Мам», — выводила Гермиона, заливаясь слезами. «Мам, я постоянно злюсь без всякого повода. Мам, я боюсь за Рона и Гарри, они пытаются отловить Пожирателей смерти. Я хочу быть с ними, но часть меня радуется, что я здесь и в безопасности, и из-за этого я чувствую себя эгоисткой. Мне одиноко, мам. И до сих пор страшно».

Но это все осталось в прошлом. Сейчас она стала спокойной и разумной Гермионой Грейнджер, которая вспыхивала лишь изредка да чаще обычного бросала язвительные замечания. Сейчас ее желали видеть в привычном образе, и поддерживать его стоило стольких усилий, что она едва справлялась.

Нынешний седьмой курс состоял из ее одноклассников и учеников на год их младше. Гермионе до сих пор было непривычно заниматься в одном кабинете с Джинни, но еще более странно — осознавать, скольких студентов не хватает. Многие семьи посчитали «поле битвы» небезопасным местом, и в результате количество учащихся в Хогвартсе резко снизилось. А в Шармбатоне и Дурмстранге — поднялось до небывалых высот.

Гермионе это казалось полным абсурдом. Пусть Каркаров и умер, любой, кто отказывался признавать, что в Дурмстранге не первый год практикуют темную магию, либо не видел дальше собственного носа, либо с фантазией подходил к тому, какую информацию стоит воспринимать, а какую нет. Впрочем, те же слизеринцы перевелись именно в скандинавскую школу. Удивляться было нечему.

Однако Гермиона видела результат оттока учеников в опустевших коридорах и на землях Хогвартса, в группках учеников в Большом зале во время трапез. Хуже того, им отменили походы в Хогсмид, пока волшебники восстанавливали там разрушенные здания. Да и в самой школе ремонт еще не закончился, а Новый год меж тем приближался.

А вместе с ним надвигалось время экзаменов. Гермиона показно и часто переживала, принося за обеденный стол стопки книг. Вот только сосредоточиться было сложно — окружающая пустота отвлекала, отражая то, в чем Грейнджер не могла себе признаться.

Ей стало все равно.

Она хотела беспокоиться как прежде. Очень хотела. Гермиона убила бы за то, чтобы быть той девчонкой, которая не увязла в рутине. Летом она вытянула из этого болота Джинни Уизли. И, сделав это, попала в него сама.

Гермионе потребовалось много сил, чтобы помочь Джинни пережить ее потери. Но Грейнджер захватили не они, а нечто менее конкретное. И она даже не знала, что же ее мучает. Что если трудности, которые пришлось преодолеть, изменили ее до неузнаваемости?

Иными словами, что если болото оказалось слишком глубоким?

И ее уже не вытащить?

Гермиона опустилась за стол и уставилась на стену. Твердой рукой разгладив форму, поджала губы и неосознанно нахмурилась. Она поняла, что хочет написать, но не могла задать этот вопрос родителям, которые все еще не пришли в себя, все еще привыкали к правде.

«Мам, что мне теперь делать?»

* * *

— Экзамен прошел ужасно, — пожаловалась Джинни. Ее голос эхом разнесся по совятне. — Но ты-то точно получишь высший балл.

Гермиона скрестила руки.

— Я бы не стала делать преждевременные выводы.

— Я бы стала.

— Да брось, — без энтузиазма отозвалась Гермиона. «Она скорее всего права, — раздался в голове голосок, — но какая разница».

От окна ухнула сова размером с пинту. Джинни подскочила к щеколде и выхватила Сычика из воздуха. Он завертелся у нее в руках, письмо закружилось, и Уизли раздраженно вздохнула.

— Замри, Сычик... отпусти же, черт, это наше письмо... смотри у меня, как только Букля вернется...

Негодующе вскрикнув, Сычик вспорхнул на подоконник и вытянул лапку. Джинни вырвала стопку пергаментов из когтей, сорвала веревку и пробежалась по кривым строчкам, написанным Роном.

— Макнейр! — воскликнула она. — Они поймали этого ублюдка. — Пауза. — И какого-то Торфинна Роули. Никогда о таком не слышала.

Гермиона нахмурилась.

— По-моему, он напал на нас с Гарри и Роном на Тотнем-Корт-роуд.

— Ну ладно, — Джинни пожала плечами. — Теперь он в Азкабане. Похоже, поиски у них идут успешно, — она забрала из стопки письмо от Гарри и спрятала в карман. — А вот это тебе, — Джинни сунула Гермионе послание Рона. — Я пошла читать в тишине и покое. Не отсылай без меня Сычика — ответ для Гарри я напишу завтра.

Джинни ступила на лестницу, а Гермиона уселась на подоконник, который по неясной причине оказался немного чище, чем усеянный птичьим пометом пол. Она развернула пергамент.

«Привет, Гермиона!

Гарри, я и остальные сейчас в каком-то городке в Германии. Даже не буду писать его название, это что-то с чем-то, да и ты наверняка скажешь, что я неправильно его произношу.

Пару дней назад мы были в Берлине, где и услышали, что Пожиратели прячутся именно в этом городке. Так что мы переехали туда, осмотрелись, и я решил спросить бармена, не видел ли он кого подозрительного. Ведь если Темный лорд проиграл, а ты в бегах, почему бы и не выпить, да? В общем, мы поймали двух из трех Пожирателей. Макнейра — когда мы его нашли, этот гад кричал и молил о пощаде. Другой оказался тем самым Торфинном Роули. Он уже направил себе на голову палочку — хотел самоустраниться, видимо, — но мы успели его обезоружить.

Жаль, ты не с нами, Гермиона. Ты бы нам пригодилась... поверь, в случае опасности ты бы справилась лучше, чем некоторые из этих мракоборцев. Они до сих пор не оправились от смерти Тонкс, и это напоминает мне о Фреде.

Не знаю, мне все еще сложно о нем говорить. Даже писать.

Гарри постоянно болтает о Джинни. Не сказать, что я против их отношений, но мне было бы легче, если бы он... не знаю, говорил о них чуть меньше, особенно учитывая, что мы целыми днями таскаемся по лесам и слушать мне больше некого. Остальные мракоборцы не из болтливых. Кто бы сомневался.

Хотел бы я услышать твой голос. Это было бы гораздо приятнее, чем терпеть этих Вопящих дроздов-полиглотов, которые здесь обитают. Что бы ты ни сделал, эти заразы начинают ругаться матом на арабском, вьетнамском и русском. Это даже не смешно, я ведь не знаю ни один из этих языков.

А я-то думал, что, раз прошлый год закончился, с лесами покончено. Ага, разбежался.

Но, может, мы еще развлечемся. Слышал, здесь водится вампир. Надеюсь, мы проверим, что он не жрет маглов, а потом возьмемся за сбежавшего Пожирателя.

Меня от них уже тошнит — я только на днях понял, что прошло уже семь месяцев. Поверить не могу, что мы потратили столько времени, а ведь их ищет весь магический мир. Кстати, мы не поймали Яксли и ничего о нем не слышали, так что, может, это он и сбежал. Буду держать тебя в курсе.

Надеюсь, ты хорошо сдала экзамены. Передавай привет Джинни, Луне и остальным.

Скучаю,

Рон»

Гермиона свернула письмо, чувствуя безумное желание аппарировать в Берлин и найти его. Выбраться из этих удушающих стен.

Но порыв почти мгновенно сошел на нет. Она убрала письмо в карман и, торопливо спустившись по ступенькам, вышла в пустынный каменный коридор. Едва завернув за угол, Гермиона столкнулась с профессором Флитвиком.

Ее бедро врезалось ему прямо в лицо, послышался неприятный хруст. Профессор вскрикнул, быстрым взмахом палочки вылечил нос и поднял глаза на Гермиону.

— Мисс Грейнджер! — приветствовал ее Флитвик и, морщась, расправил мантию. — Прошу прощения! Мне нужно было смотреть по сторонам...

— Нет-нет. Простите, профессор, — извинилась Гермиона. Флитвик отправился на вершину совиной башни, а она поняла, что ничуть не сожалеет и даже не удивлена. Когда они налетели друг на друга, в ней ничто не дрогнуло, будто Гермиона предвидела события, и сейчас чувствовала себя так, будто ничего и не случилось. Будто она не сломала нос собственному учителю.

Бессознательная ложь ее обеспокоила. Конечно, Гермиона и раньше врала, но никогда настолько безотчетно. И характер этого вранья был ей непривычен. Она уже лгала, чтобы скрыть свои чувства, но в этот раз все было по-другому. Никогда раньше — особенно если дело касалось учителей — Гермионе не приходилось притворно изображать заботу и беспокойство.

Она постаралась найти обоснование, почему так поступила. Постаралась убедить себя, что это просто единичный эпизод. Но такое поведение повторялось уже не раз, и Гермиона это знала. Если уж она врала другим, то с собой можно было быть честной.

Она стала человеком, который в ответ на вопрос «Как дела?» отвечает «Отлично». Но было ли у нее все отлично?

Гермиона покрутила в кармане письмо. Почему она не так уж сильно скучала по Рону? Она хотела скучать. Хотела ощущать стеснение в груди при взгляде на его почерк и жажду его прикосновений, губ, рук. Но жаждала Гермиона лишь передышки.

«Передышки от чего?»

Прикусив губу и чуть нахмурившись, она быстрым шагом пересекла зал.

— Гермиона! — раздался голос с вершины Парадной лестницы.

Гермиона поймала взгляд Симуса Финнигана и подошла.

— Симус. Как...

— Ты слышала?

— Что слышала?

— Кто возвращается в Хогвартс, — мрачно возвестил Симус.

Гермиона вздохнула.

— Мерлина ради. Кто же?

— Малфой.

Ей пришлось прислониться к перилам.

— Да ты шутишь.

— Нет. Я слышал, его отец знаком с ответственными за ЖАБА, так что, видимо, Малфой решил заявиться сюда на весенний семестр, чтобы пройти аттестацию. Не знаю даже, с чего это за наши экзамены отвечают друзья Пожирателя, но вот так.

— Жаль, — вскинула бровь Гермиона. — Меня радовала мысль, что хорек отмораживает себе нос в какой-то ледяной пустыне.

Симус хмыкнул.

— Я тоже не особо рад его видеть. Он много чего... — его взгляд опустился к подножию лестницы, где уже открывались двери, и Гермиона посмотрела туда же. Увидев вошедшего, она просто не смогла сдержаться.

Это чувство разрослось, наполнило грудь и вскипело. От него защекотало в носу и зачесались стопы; его Гермиона не испытывала давным-давно. Она пялилась на Малфоя, стараясь сдержаться, но это оказалось сильнее нее.

Гермиона расхохоталась:

— Что он на себя напялил? — она судорожно разевала рот и с присвистом дышала. — Боже мой! Что это? Что?

Предмет на его голове размером, цветом и формой смутно напоминал мертвого енота, а накинутая поверх школьной мантии белая шуба придавала Малфою вид усохшего и заморенного полярного медведя. Зеленый галстук в серебристую полоску неряшливо выглядывал из-за воротника, выделяясь на белоснежном меху, словно нарисованный.

Малфой, видимо, заметил направленные на него странные взгляды, потому что торопливо снял енотообразную шапку, стряхнул с плеч медвежью шкуру и перекинул их через чемодан.

Вернулся в привычный образ, и Гермиона смогла справиться со смехом.

— Боже мой, о Мерлин. Видели бы его Гарри с Роном. Это незабываемо.

— Кошмар какой-то, — Симус заворожено пялился на шубу. — Это вообще нормально для Дурмстранга?

Гермиона выпрямила спину.

— Шуба — да, но не такая. Виктор всегда...

— Виктор? — удивился Симус. — А, точно. Вы с Крамом.

— Да. Виктор говорил, что...

За спиной Гермионы кто-то подавился вдохом. Она повернулась.

— Малфой здесь? — замерев, зашипела Джинни, не донеся ногу до ступеньки. — Зачем? Что он у нас забыл?

Стоящая рядом с Уизли Луна с любопытством присмотрелась к Малфою. В выпуклых серых глазах зажглась искра интереса.

— Смотрите, у него шапка из волос Ням-Няма.

— Какого еще Ня... — начал Симус, но Гермиона торопливо его перебила:

— Он вернулся на это полугодие, Джинни.

Малфой потащил чемодан по лестнице, а Джинни нахмурилась.

— Черт. А я-то надеялась, мы почти избавились от... этих.

Гермиона вздохнула:

— Знаю. По крайней мере, у нас был перерыв.

Ее будто кольнуло: она поняла, что испытывает детскую неприязнь.

Эта неприязнь несла в себе связь с прошлым, с началом учебы, с чувством, которое посещало ее на первом курсе при полуночной дуэли, на втором — при происшествии со слизнями, на третьем — с Клювокрылом. На мгновение Гермиона потерялась в вихре воспоминаний, окунулась в чистое, незамутненное презрение ко всему тому, что олицетворял Малфой. В те считанные секунды она стала девчонкой, которая не знала битв и вновь с надеждой смотрела в будущее, была увлеченной, чистой и естественной.

Но вот Малфой прошел мимо, бегло ее оглядев. И даже не сбившись с шага, не сказав ни слова, направился дальше, уставившись на каменный пол. Без единого язвительного замечания. Молча.

Малфой уходил, и вместе с ним затихали отголоски детства.

Все давно изменилось.

* * *

Гермиона взмахнула палочкой — стол превратился в поросенка.

— Отлично, — похвалил профессор Ларвел, заступивший на должность преподавателя трансфигурации. Он был невысоким стройным мужчиной, который раздавал похвалы с не меньшей скупостью, чем профессор Макгонагалл. Ларвел двинулся к следующим ученикам, исправляя движения палочек, а в то же время по классу, опираясь на передние ноги, ковылял полусвин-полустол Симуса.

Гермиона сидела и смотрела на собственного поросенка. Тот обнюхивал окружающие предметы и терся щетинистой кожей о ее носки.

— Иди сюда, свинка, — вздохнула Гермиона, вытягивая руку. Поросенок покорно уткнулся ее ладонь пятачком. Разве не действие этого же заклинания Макгонагалл продемонстрировала им на первом курсе, на самом первом уроке трансфигурации? Вот же! События того времени припоминались совсем уж смутно.

— Хорошо, — отметил профессор Ларвел, проходя мимо сидящего в двух партах от нее Малфоя, чей поросенок хрюкнул и калачиком свернулся на полу.

Гермиона бросила на Малфоя взгляд, надеясь, что он по-старому ухмыльнется. Надеясь, что он посмотрит на нее с отвращением, с тем самым выражением, в котором читалось «ты ничтожна», и от этого в ее груди вновь вспыхнет праведный гнев. И она вновь станет собой, той девчонкой, что выступала против жалкого школьника Драко Малфоя, считавшего себя пупом земли.

Но Малфой все внимание уделял палочке, которую твердо держал в бледных пальцах, и в его глазах не было ни намека на злобу.

Гермиону это почему-то бесило.

Поджав губы, она постучала палочкой по поросенку, возвращая ему первоначальный вид, и его последний всхрап обратился скрипом древесины. Гермиона придвинула стул к столу и принялась перелистывать страницы своего учебника «Продвинутый курс трансфигурации для одаренных волшебников». Книга не значилась в списке утвержденных даже близко, но Ларвел требовал от них большего, чем придется продемонстрировать даже членам комиссии ЖАБА. Труд начинался со сложных сфер предмета, постепенно переходя в экспериментальную область.

И как раз вписывался в предпочтения Гермионы.

Она провела пальцем по содержанию, прикидывая, в чем можно попрактиковаться, пока одноклассники воюют с пятачками и закрученными хвостиками. «Трансфигурация стула в ястреба». Слишком просто. «Трансфигурация дерева в уменьшенную версию солнца». Слишком опасно. «Трансфигурация стекла в алмазы». Заведомо незаконно.

Вздохнув, Гермиона звучно захлопнула книгу.

Малфой поднял глаза. Их взгляды встретились.

— На что уставился? — фыркнула она, убирая учебник.

Он не ответил, и на лице не дрогнул даже мускул. Малфой просто трансфигурировал поросенка в стол и отвернулся.

Гермиона уставилась на его затылок и элегантно завивающиеся у шеи кончики волос. В груди поднялась волна раздражения, сдавливая и скручивая внутренности. «Так на меня даже внимание обращать не стоит?» После всего, что натворил, он даже взглядом ее не удостоит?

Гермиона медленно, протяжно выдохнула, приглушая иррациональный гнев. Как бы ни радовала ее возможность ощутить хоть что-то, злиться было неплодотворно.

Но ее никак не отпускала мысль: что же с ним такое? Около шести месяцев назад «Пророк» опубликовал с ним интервью, и Малфой вел себя по обыкновению нагло и высокомерно. Неужели кто-то в Дурмстранге заставил его увидеть совершенные ошибки или изменение случилось само по себе, придя изнутри?

Почему он не отреагировал на ее слова? Раньше у него вызывала агрессию всего лишь резкая реплика.

Вставал очевидный вопрос: какое ей дело?

Мысли в голове крутились и крутились, пока не нашелся ответ. И когда Гермиона наконец поняла, почему реагирует на Малфоя, ее сковало таким страхом, что она прямо посреди урока обхватила себя за талию, баюкая в колыбели рук пустоту, сдерживая беспокойство, будто то имело вес.

Драко Малфой был поистине уникален; он оставался собой до последней клеточки тела. Его сложно было назвать приятным человеком, но он был цельным, с явно определенным характером, и мир его признал. А еще был будто бы неизменным. И на фоне произошедших с ним метаморфоз — в возможность которых никогда не верилось — изменения в личности самой Гермионы выглядели правдоподобными.

В общем, если уж изменился Малфой, то мог измениться любой. И сама Гермиона — тоже.

Она, быть может, никогда не вернется к прежнему «я».

«Нет, нет, нет». Гермиона прожгла взглядом узкую спину Малфоя. Он должен где-то там прятаться. Не мог же прошлый Драко просто исчезнуть?

— Малфой, — против воли вырвалось у Гермионы.

Он повернулся.

— Что?

Они вновь встретились взглядами, и Гермиона поймала себя на том, что вглядывается в серые радужки в поисках старой версии Малфоя. Всем сердцем желает найти отголоски ненависти, трусости и мелочности. Но Гермиона видела лишь смирение, и оно безмерно ее тревожило. Безмерно бесило.

— Зачем ты вернулся? — рявкнула она.

В ответ на ярость ее слов его черты исказило легкое удивление. Но ведь было же у нее право злиться? Право ненавидеть его, презирать, желать уничтожить его за все, что он сделал. Трус. Ублюдок. Гермиона выпрямилась и точно выплюнула:

— Ну?

— Затем, Грейнджер. Все, кто мог принять ЖАБА в Дурмстранге, мертвы.

Сообщение выбило у нее из-под ног почву. Гермиона стушевалась.

— Я... что?

— Ты меня слышала. Всем семикурсникам на второй семестр пришлось искать другую школу. Из-за катастрофы на Турнире Трех Волшебников многие до сих пор ненавидят Хогвартс, так что ученики перевелись в Арсвард в Исландии или в Дорентошэ где-то в Албании. Но я вернулся сюда, — Малфой медленно выдохнул. — Мать настояла.

Какая-то часть ее сознания отметила, насколько непривычно звучал его голос. Совсем разбитым. Глупая ухмылка пропала, а от манеры растягивать слова едва ли что осталось. В нем сквозила усталость.

Драко Малфой казался безумно, безумно измотанным.

Гермиона потрясла головой, стараясь вытеснить его слова.

— Я не...

— Дементоры плодятся в гнездах, — продолжил он, — и гнездо оказалось как раз рядом с Дурмстрангом. Многие учителя попали под... они... — Малфой сделал движение рукой. — Пожалуй, ты понимаешь, что я не горю желанием об этом говорить.

И он отвернулся.

Гермионе оставалось лишь глазеть.

Да неужто он повзрослел? Нет, нет, нет. Сама мысль об этом вызывала отвращение. Сама идея его зрелости. Он должен быть жестоким мальчишкой — должен быть собой.

— Ты, наверное, сейчас так радуешься принятым решениям, а, Малфой? — Гермиона придала голосу самый высокомерный, самый язвительный тон, на который была способна. И ненавидела себя за сказанное. Ненавидела себя за то, что вонзает кинжал в его совесть, но ей это было нужно. Требовалось вывести его из себя.

Гермиона видела, как под тканью мантии напряглась его спина, но Малфой промолчал.

Она наклонилась вперед, заговорив тише:

— Ты понимаешь, за что именно выступал, Малфой? Понимаешь, чего твои решения стоили миру? Осознаешь, что ты... — на Гермиону нашло помутнение, и слова полились из нее неудержимым потоком. Она не знала, разошлась бы так в обычных обстоятельствах, но разве не было у нее оправдания? Она потеряла друзей, старших товарищей, близких в битве, которую он помог завязать. А когда они спасли Малфоя в Выручай-комнате — бог знает, что ими вообще двигало, — разве он сказал хоть «спасибо»? Нет. Он принял спасение как должное.

К тому времени, как Гермиона выдохлась, Малфой напоминал тугую пружину.

— Меня от тебя тошнит, — прошипела она. Последний удар.

Но он не сорвался. Сломался. Уронил голову на руки, сжал кулаки, и Гермиона распробовала терпкий вкус победы.

Она сверлила его спину взглядом, пока ее не подтолкнули в плечо, сбивая с мыслей — словно ледяной водой окатили. Гермиона подняла голову. Джинни пребывала в замешательстве:

— Что такое с Хорьком? — поинтересовалась она.

Гермиона покачала головой, не находя в себе силы неприкрыто соврать, пожав плечами.

Едва лишь по классу разнесся громогласный звонок, Джинни оставила подругу и побежала за Луной, крича что-то о том, будто ее поросенок съел сережку, подозрительно похожую на редиску.

Прикусив губу, Гермиона глянула на Малфоя, который выбрался из-за стола, прямой и напряженный, каждое движение переполняла скованность. Когда он проходил мимо нее, то остановился на секунду, словно собирался что-то сказать. Но с его губ не сорвалось ни слова. Глаза потухли, выражение в них было и настороженным и каким-то неописуемым.

— Куда же делась твоя заносчивость? — Гермиона поднялась одним резким движением. — Что, нечего сказать в свое оправдание?

Малфой захлопнул рот. Глубоко вдохнул через нос и...

— Нечего.

Он уходил, а Гермионе хотелось его избить.

* * *

Гермиона подчеркнула слова «Драко Малфой» и начала составлять список.

«Подлый

Хвастун

Разоряется об отце»

Ненадолго задумавшись, она дописала: «Квиддич».

Что еще его интересовало? Что еще ему нравилось, кроме... а, точно, вот и новый пункт: «Командует окружающими». Конечно же, упомянуть «Поддерживает жестокое отношение к домашним эльфам. Завидует Гарри Поттеру. Издевается над Уизли. Сваливает свою вину на других»...

Гермиона бросила перо и, надавив ладонями на глаза, помассировала. Безнадежное дело. Как ей вообще пришла мысль вернуть Драко в прежнее состояние? Каким, черт возьми, образом ей возродить того человека, того ужасного мерзкого предателя?

Но, Мерлин, как же хорошо ей стало там, на Парадной лестнице, сколько эмоций вернулось к ней вслед за испытываемой к нему ненавистью. В то мгновение она исцелилась.

«Исправь меня, исправь». Вероятно, слишком смело было полагать, что единично воссозданное воспоминание обозначит успех ее плана. Сможет ли общий враг примирить ее новую и старую личности?

Гермиона мазнула взглядом по стопке книжек, до которых ей не было дела. На глаза попались недописанные письма. Машинально законченные эссе. Даже незаправленная постель свидетельствовала о новой и неуверенной Гермионе — той, которую она, признаться честно, и терпеть-то не могла. Гермиона считала себя слишком сильной. Слишком разумной, слишком целеустремленной, слишком собой, чтобы такое случилось с ней.

Но откуда же ей было знать, что ей станет на что-то плевать? Когда мир человека содрогается, он обязан беспокоиться. Люди проявляют человечность в сострадании, а все эти смерти, лишения... если бы они не сотворили решето из ее душевного состояния, она боялась бы за себя гораздо больше.

И все равно сейчас Гермиона не была собой. Фундаментальное изменение Гермионы Грейнджер должно быть ликвидировано. Какой бы ни нашелся способ, он подойдет, если сработает.

* * *

Сидя в окружении рождественских украшений, развешанных по елке и потолку, Гермиона захватила королеву Невилла.

— Похоже, это шах и мат.

— Рон научил тебя своим фишкам, — мрачно пробормотал друг.

В улыбке Гермионы фальшь сквозила лишь чуть-чуть.

— Кто знает. Тебе остается только гадать.

Невилл собрал все фигуры и уложил в шахматную коробку.

— Как вообще дела, Гермиона?

— Ой, да ничего. Просто... нормально.

— Если честно, ты ходишь немного подавленная.

— Правда?

— Иногда, — быстро добавил Невилл. — Не все так плохо.

— Ну... Просто... экзамены прошли хорошо, так что у меня нет причин ходить подавленной.

Невилл нахмурился.

— Если... гм, если захочешь поговорить о том, что случилось...

— Перестань, Невилл, — резковато оборвала Гермиона. — При чем тут это?

При чем тут опустевшие коридоры? При чем тут люди, которые больше не вернутся домой, которые никогда не увидят это Рождество? При чем тут похороны, и пустота в глазах Джорджа, и осиротевший Тедди, и часть ее, оставшаяся среди деревьев? При чем тут отсутствие Гарри и Рона, отсутствие чувства благодарности, при чем тут все пережитое и выстраданное настолько, что не осталось ничего, что бы ее заботило?

Ни при чем.

Гермиона поднялась и вылетела из Большого зала, оставив за спиной ошарашенного Невилла.

Дыхание облачком вырывалось в морозный воздух, отмечая ее путь к хижине Хагрида. Гермиона постучала в дверь и пониже натянула шапку.

— Хагрид? Ты здесь?

Ответа не последовало, она задрала голову, разглядывая жемчужно-серое небо над крышей хижины. Из трубы поднимался предательский дымок, но, вероятно, Хагрид был не в настроении принимать гостей. Время от времени некоторые члены школьного персонала мрачнели и ходили понурыми, особенно под Рождество, когда отсутствие профессора Дамблдора становилось еще очевиднее, но такое поведение никого не удивляло.

Дверь скрипнула. Из-за нее сверкнули черные глаза — два теплых пятна на фоне холода.

— Заходи, заходи, а то ж замерзнешь до смерти.

Гермиона с радостью послушалась и, зайдя внутрь, села за огромный стол — Хагрид суетливо занялся чаем. Ей до сих пор помнился первый раз, когда она вошла в хижину: как подавлял размер стола, каким огромным казалось все, включая самого лесничего. Гермиона понимала, что Хагрид не стал меньше, но ее восприятие исказилось, поумерив изумление от его размеров.

И подобное случилось со всем ее миром.

Пожалуй, на нее должно было снизойти состояние удовлетворения. Отсутствие изумления значило отсутствие шока, никакого ужаса или боязни. Но в то же время не было ни восхищения, ни трепета, ни увлеченности. Никакой магии — ни в чем.

Гермиона вытащила палочку и зажгла свет.

— Господи, Хагрид, почему ты сидишь в темноте?

— Не будь ты как моя матушка, Гермиона, — усмехнулся Хагрид, протягивая ей чашку чая. Гермиона остудила его и с опаской отпила. — Тут темновато, потому что Герань германиевая не любит свет.

— Ой! Извини, — торопливо приглушив огни, Гермиона посмотрела туда, куда указывал Хагрид: в углу стоял ящик с цветами, похожими на металлические. — Э-э... Выглядят... мило, — сказать по правде, впечатление от цветов складывалось зловещее. Они даже близко не стояли с изящными цветами из серебра, которые Рон прислал ей из Парижа («гоблинская работа... в местном Бюро магии нам с Гарри разрешили выбрать что-нибудь из их ячейки, так сказать, в знак признательности за нашу помощь...»). Герань Хагрида выглядела болезненно: посеревшие листья и лепестки, казалось, попали в клетку из хромированного кружева.

— Для чего они нужны? — поинтересовалась Гермиона.

— Да думал вот высадить вокруг дома, чтоб это, почву подпитать. В прошлом году о ней совсем позабыли... Пожиратели приказали преподавателю по уходу за магическими существами отчитываться о кентаврах, гоблинах и домашних эльфах, вот как. Ухаживать за садом не разрешали, уж тем более не потрудились подсыпать грунта, — проворчал Хагрид и хлебнул чая. — Ежели бы Дамблдор...

Фраза повисла недосказанной, в следующую секунду Хагрид вымучил улыбку, которая не убедила бы и полную дуру.

Гермиона поерзала, натягивая на пальцы край рукава.

— Скучать по Дамблдору не стыдно, Хагрид, — тихо произнесла она.

— Да знаю, знаю, — Хагрид мощно шмыгнул носом, так резво поднялся на ноги, что Гермиону аж обдуло ветерком, и поставил чашку к раковине. — Да чего уж хандрить, — Хагрид внимательно ее оглядел: — Ты-то вон, я гляжу, справляешься.

— Да. У меня все хорошо.

— Вот и хорошо. Ты посильнее прочих, Гермиона Грейнджер. — Каждая морщина на его лице дышала нежностью. Хагрид поднял руку и хлопнул Гермиону по спине. На стол полетели брызги чая.

— Прости, — пискнула Гермиона. — Эванеско.

Янтарного цвета капли испарились.

— Так вот я вспоминал, что профессор Дамблдор сам любил рассаживать эти цветы. Они вытягивают из земли всякую гадость, а грунт жирнеет. Альбус всегда радовался, ежели тыква хорошо разрасталась.

Гермиона кивнула.

— Скучаю я по нему.

Тишина накрыла их своим плащом.

Гермионе давно не приходилось сидеть в такой обстановке. Настолько удушливо горестной, что разрежь это горе, и изнутри польется скорбь.

Гермиона поднялась из-за стола.

— Мне... мне пора.

— Уже? — вскинул Хагрид кустистые брови. — Ладно... что ж. Береги себя.

— Ты тоже, Хагрид.

А потом она побежала вверх по холму, осыпаемая снежинками, которые начали припорашивать траву. Промчалась мимо учеников, что вышли приветствовать подзадержавшийся снег. Привлекла внимание и взгляды друзей, знакомых и озадаченных первокурсников.

Ей было все равно.

Гермиона ворвалась в вестибюль, взбежала по Парадной лестнице и выше, шаг за шагом. Сдвинула гобелен и нырнула в боковой коридор. Она взбежала по спиральной лестнице, мимо кабинета арифмантики, через последний коридор. Дверь в конце висела кривовато, и на ней все еще красовались подпалины. Гермиона с силой толкнула створку и вырвалась на морозный воздух, шагнув на разрушенный участок.

Глаза заслезились, дыхание замерло, дверь с грохотом захлопнулась.

Вот здесь.

Разрушение. Расколотые камни, развороченная древесина, разруха. Разорение, на которое все закрывали глаза.

Ее распирало. Хотелось кричать. Хотелось вернуть все детали на место. Хогвартс не должен был быть разрушен, даже камешек не должен был быть тронут, пусть и говорят, что школу отстроят величественнее прежнего. Нет. Замок должен выстаивать все ветра и бури и никогда не меняться.

Гермиона испустила в серые небеса долгий крик и готова была поклясться, что ее разъяренный вопль отразился от железной каймы облаков и от него завибрировал камень.

Сбоку от нее что-то шевельнулось, она отшатнулась, едва не перевалившись через парапет. Пальцы уцепились за ледяную стену. Гермиона с трудом вернула себе равновесие.

— Грейнджер? — подал кто-то голос.

С колотящимся сердцем она заглянула за край, от которого до земли было лететь и лететь. Она едва туда не упала. Мерлинова борода!

— Грейнджер, — повторил голос.

— Малфой, — отозвалась она, даже узнав его. Он слышал ее крик. Ну вот сейчас-то он не смолчит? Гермиона была не так уж и против: можно сорваться на него в ответ, вывалив все, что она о нем думает.

Малфой вышел из-за куска стены, засунув руки в карманы мантии, на бровь ему спадали две прядки.

Щеки горели, но она окинула его неприязненным взглядом.

— Что ты делаешь?

— Думаю.

Ну не из-за этого же к нему цепляться.

Хотя... можно и попробовать.

— И о чем же таком ты думал, что пришлось подняться аж сюда?

Он пожал худыми плечами, зимняя мантия плотнее окутала его фигуру.

— Оставлю тебя одну, пожалуй.

Гермиона замотала головой.

— Нет, не нуж... — и замолчала на полуслове. Они надолго задержали друг на друге взгляды. И все-таки: — Прекращай, Малфой, — процедила Гермиона. Он ведь должен был заметить, как действует на нее его вежливость. Малфой обладал разными качествами, но глупым не был и уж точно научился разбираться в людях.

Он озадаченно приподнял брови, Гермиона отвернулась, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы.

— Прекращай, — повторила она. — Хватит.

Ее взгляд обшарил школьную территорию, где из-под снега то тут то там проглядывала земля.

Никто не нарушал тишину.

Малфой заговорил медленно и опасливо:

— Я... понятия не имею, о чем ты говоришь или чего хочешь, да и ты как будто... немного не в себе, так что я лучше пой...

И Гермиона не выдержала:

— ДА ЧТО С ТОБОЙ НЕ ТАК?! — заорала она, крутнувшись в вихре кудрей. — Я так стараюсь! Изо всех сил... Я просто хочу, чтобы все было по-старому... Без понятия, что с тобой не так, Малфой, не знаю, что случилось, я... все должно... ты же был таким... — со странным звуком она подавилась словами и повалилась на парапет. Спрятала лицо в руках, к щекам прилил жар. Ярость. Унижение.

Холодный камень обжигал нос и жалил губы.

С неба падал снег. Он смягчал очертания мира, покрывая его мерцающей пылью.

— Вот это да, Грейнджер, — пришел в себя Малфой. — Не ожидал.

Она не ответила и не обернулась. На какое-то время все затихло.

— Мне, конечно, не в чем тебя винить, — сказал Малфой, и Гермиона застыла. Изменение в его голосе просто ошеломляло. Протяжная манера, которая сидела у нее в печенках, самоуверенный тон, ухмылка. — Мне бы тоже было не по себе без Малфоя в школе.

Гермиона так резко выпрямилась, что у нее неприятно хрустнул позвоночник. Она развернулась, покачнулась, и язык просто зачесался ему ответить.

— У меня нет причин скучать или знаться с хорьком.

— Это хорошо, иначе бы мы попросту тратили время, — сложив на груди руки, он наклонил голову.

Судя по тому, что Гермиона разглядела в его глазах, он не шутил. Вдруг он действительно серьезен? Быть может, он все это время сдерживался, крепился, потому что у их встреч были свидетели, а Малфой желал сохранить лицо? Быть может, он остался прежним. Сердце у Гермионы подпрыгнуло, от облегчения, которому она поддавалась с опаской, закружилась голова.

— А где же Уизли? Выпрашивает пропитание для своей жалкой семейки?

По венам разлилась жгучая ненависть.

— Скорее избавляет твой особняк от темных артефактов, — огрызнулась она. — Надеюсь, ты запрятал остатки своего достоинства туда, где их не найдут.

— Поверь мне, Грейнджер, я припрятал пару вещиц туда, откуда их не стащат ни Поттер, ни Уизли, ни их команда уборщиков, — он демонстративно зевнул. — Почему, кстати, они не утащили тебя с собой? Наконец-то скинули мертвый груз?

— Если бы я выбирала между смертью и твоим возвращением в Хогвартс, первый вариант был бы немного приятнее.

— Да ладно. Без покровительства Малфоев это место не стало бы таким популярным.

— Без покровительства Малфоев этому месту было бы безмерно лучше.

Его губы растянула тошнотворная улыбка.

— Но что бы ты понимала в покровительстве? Воспитание в учебнике не вычитаешь.

Гермиона, разозленная до трясучки, стиснула кулаки.

— Заткни пасть, червяк несчастный!

— Трепло!

— Хорек!

— Гряз... — Малфой оборвал сам себя, его грудь вздымалась и опадала, тонкие губы были полураскрыты.

Почудилось, или он оживился?

Гермиона сглотнула, сердце трепыхалось где-то в горле. Она чувствовала. Глядя ему в лицо, на эти острые черты, больше всего на свете желая его ударить, она вновь стала собой.

Гермиона не сдержала улыбки. Глупой, восторженной улыбки.

— Если ты уже достаточно унизился, Малфой, тебе пора бежать к своим дружкам.

Но вместо того, чтобы уйти, он просто сел на камень, ему на волосы опускались снежинки.

Ее слова затихли, Гермиона с Малфоем помолчали, глядя в разные стороны и будто не замечая присутствие соседа. Они просто сосуществовали как две силы, которые влекло друг к другу, но отталкивало за счет самой их природы, присущему им отвращению.

Гермиона медленно вдыхала свежий морозный воздух, наблюдая за танцем снежинок. Любуясь тем, как они кружатся и роятся, подчиняясь прихотям ветра. Она представила, как горят уши у Рона, как сжимает кулаки и зубы Гарри. Они должны были стоять здесь с ней и поддерживать выверты ее острого языка.

Улыбнувшись, Гермиона засунула руки в карманы. Впервые за много месяцев она до боли в груди жаждала их возвращения, и эти ощущения грели. Ей не хватало искренних взглядов Рона и ухмылок Гарри. Не хватало присутствия лучших друзей. Слава богу, Малфой напомнил ей о том, по чему она скучает.

Гермиону кольнуло любопытство: чего не хватало Драко, что он стал таким смиренным? Из-за малфоевской же трусости Волдеморт его чуть не поработил — не скучал же он по двум последним годам своей жизни?

В сознание закрался вопрос, раздумывать над которым особого желания не было. Будь на его месте она, оказала бы неповиновение Волдеморту? Отдавая себе в этом отчет, заглянула бы в лицо смерти?

Ей нравилось думать, что заглянула бы.

— Малфой, — все-таки позвала Гермиона.

— Да?

— Как... как у тебя дела? — Эйфория пока не улетучилась. Пустота еще не расползлась обратно. Почему бы не рискнуть, завязать разговор? Хотя бы в этот раз.

Малфой смахнул с глаз волосы.

— Не имею ни малейшего желания обсуждать свои дела с такой как ты.

«Шпилька», не оказав должного эффекта, вышла жалкой имитацией. Гермиону разобрал странный смех, и она отвернулась.

Вновь воцарилась тишина, вся веселость куда-то делась.

Гермиона оглянулась через плечо на Драко. Он сидел сгорбившись, упершись локтями в колени и опустив голову.

— Я серьезно, — не отступила Гермиона. — Я спрашиваю, как... как... не знаю. Представь, что мы не знакомы. Что я — это кто-то другой. Если хочешь поговорить...

Когда он поднял глаза, на чертах его лица отражался слабый призрак Малфоя-прошлого. Легкая брезгливость. Покровительственное выражение.

— Грейнджер, спасибо, конечно, за столь явное сочувствие, но твоя жалость мне сейчас ни к чему.

Они посмотрели друг на друга, и Гермиона передернула плечами.

— Ладно. Тогда... — она направилась к двери. — Хоть до смерти тут замерзни, какое мне дело.

Малфой еще долго не уходил, напоминая призрака, привязанного к месту скорби.

* * *

— Ты с чего такая радостная? — зевнув, поинтересовалась Джинни, когда они собрались за завтраком.

— Разве? — отозвалась Гермиона.

Невилл бросил на нее косой взгляд.

— Тебе как будто полегчало.

— О. Я... Невилл, извини, пожалуйста. Что я убежала. Мне нужно было заглянуть к Хагриду.

— Как у него дела? — спросила Джинни.

— Неплохо. Выращивает такие странные цветы, которые...

В ее плечо врезался чей-то локоть. Вздрогнув, Гермиона оглянулась — мимо стола прошествовал Драко так, будто ничего не случилось.

— Вы только посмотрите. Слизняк не растерял самоуверенности, — выгнула бровь Джинни. — Я-то думала, он размяк... такой притихший ходил всю неделю.

В Большой зал со всех сторон влетели совы, наполнив помещение уханьем и шелестом крыльев. Сычик рухнул с высоты на стол, удачно приземлившись в тарелку с яичницей. Сморщив нос, Гермиона вытащила его из блюда.

На этот раз письмо Рона пришло в конверте из пергаментной бумаги, скрепленном какой-то официальной красной печатью. Гермиона надломила воск и развернула желтоватый лист.

«Привет, Гермиона!

Понравился конверт? Мы только что аппарировали через французскую границу в Мадрид, остановились в посольстве, Кингсли пока пытается потянуть за старые связи. Это старинный дом, напоминает Хогвартс, только немного зловещий. Вся эта мрачная архитектура, ты представь, с пятнадцатого века стоит! Выглядит пугающе, но в самой Испании здорово.

Палочки у них такие странные — их надо видеть своими глазами. Просто поверь, на оливандеровские ничуть не похожи. Говорят, что их госпиталь Св. Релинги — точно как Мунго, только все hablando en Español — принимают по три пациента в день из-за осечки с палочкой. В день.

В общем, других новостей нет. Выяснилось, что Яксли сбежал на юг, поэтому мы здесь и оказались. У него в Испании какие-то родственники, Мерлин его знает, где именно, а еще нам известно, что сторонники Сама-Знаешь-Кого до сих пор прячутся в Марокко. Может, это просто слухи, но Кингсли умеет улавливать именно те, которые оказываются правдивыми.

Если у тебя есть мысли по теме, пожалуйста, поделись. Пришлешь кричалку? Хочется услышать твой голос.

Шучу. Обойдемся без кричалки. Мы и так только их и слушаем: тут по соседству начальная школа для волшебников, и родители засыпают кричалками своих hijos, когда те не слушаются. А не слушаются они часто. Школьный год у этой мелочи проходит гораздо веселее, чем у нас на втором курсе.

Скучаю,

Рон»

Гермиона улыбнулась и припрятала лист в карман, а сознание уже будоражили мысли, о чем рассказать в ответном письме. Сычику скорее всего потребуется пара дней на отдых: совенок готов был рухнуть навзничь, измученно ухал, а перья у него растрепались и намокли. Однако передышка придется весьма кстати: имея в запасе несколько дней, Гермиона наконец напишет Рону письмо приличного размера. Рон же скажет, что оно размером с простынь и читать его пришлось кучу времени, пожалуется на это в ответном сообщении, но это будет уже его проблема.

Сычик без особого упорства попытался взлететь, вильнул у плеча Гермионы и свалился на каменный пол. Вздохнув, она повернулась спасти несчастную птицу, размышляя, что от даже почтового голубя было бы больше пользы.

Когда Гермиона выпрямилась, стряхивая с птичьих перьев куски яичницы, ей на глаза попался Малфой, который пробегал глазами по письму, естественно, доставленному невероятной красоты филином. Взгляд у Малфоя был тяжелым, зубы стиснуты, губы сжаты в узкую линию.

Гермиона вернулась к столу и усадила Сычика рядом со своей тарелкой, притворяясь, что ничего не заметила. Ни тревогу на лице Малфоя, ни прячущуюся под ней панику. Отчаяние.

Когда они пошли на зелья — еще один сдвоенный урок со Слизерином — Малфой, проходя мимо, вновь пихнул ее, видимо, оправившись от приступа человечности. Гермиона поджала губы, сдержалась, не толкнув его в ответ, лишь холодно бросила: «Как ребенок».

Малфой присоединился к младшеклассникам, зашагав в ногу с низкой девчонкой со Слизерина. Внимание Гермионы привлекли рыжие волосы — спутница Драко могла запросто сойти за Уизли.

Когда ученики заполнили класс, профессор Слизнорт прочистил горло. В этом году он был уже не таким жизнерадостным: профессор Макгонагалл в принудительном порядке распустила Клуб Слизней, чему зельевар не обрадовался. К большому несчастью Гермионы, он по-прежнему не упускал ее из вида, что только добавляло сложностей. Она-то надеялась избежать его пристального внимания.

Сегодня был последний день занятий. Экзамены заканчивались, близились рождественские каникулы, и нагрузка в эти дни оставалась сущим пустяком. Когда закончится семестр, пройдет лишь неделя до того, как Гермиона с Джинни встретятся в «Норе» с Гарри и Роном.

Слизнорт объявил задание сегодняшнего урока: эликсир левитации. Ученики пришли в восторг — даже слизеринцы по-детски оживились, предвкушая полеты без метел, — но Гермиона страшилась опробовать результат на себе. Смысла она в этом не видела, да и парить в нескольких дюймах от пола будет крайне неудобно. Гермиона даже допустила мысль испортить зелье. Однако она обнаружила, что ее беспокоит отсутствие хорошей оценки, и это само по себе ее обрадовало и убедило выполнить это чертово задание без ошибок.

Предполагалось, что эликсир левитации медленно поднимет их в воздух. Когда же Гермиона перелила оранжевую жидкость во флакон и сделала глоток, ее подкинуло вверх, как вырвавшуюся из шампанского пробку, желудок стремительно ухнул вниз.

Невольно вскрикнув, она задергалась, стремясь за что-нибудь ухватиться, но пол все удалялся, пока Гермиона не оказалась под потолком, а ухватиться там было не за что, кроме как за горящие светильники.

Найдя опору в воздухе, она глянула вниз. Класс разразился смехом — включая нескольких гриффиндорцев. Даже Джинни не сдержалась, ее улыбка была такой же робкой, как у Рона.

— О Мерлин, мисс Грейнджер! — вскрикнул Слизнорт. — Пожалуй, мне нужно поработать над антидотом, — профессор оглядел класс, но то ли не смог, то ли не стал выявлять виновника, и без дальнейших комментариев скрылся в кладовой.

Гермиона нахмурилась, лицо у нее горело жарче, чем пламя под камином. На глаза попался Малфой. Он согнулся пополам, надрываясь от смеха, и они с рыжей девчонкой показали друг другу большой палец.

— Какая шутка, — пробормотала себе под нос Гермиона. — Верх остроумия.

Малфой краем глаза взглянул на нее, на его острых чертах замерло выражение беззаботного веселья. На секунду Гермиона позабыла о смущении, о тихой ярости, и внутри нее возникло странное удовлетворение его поведением.

Но в следующий миг в полную силу вернулось возмущение. Она сжала в кармане палочку, отлевитировала растолченный рог двурога, стоящий за малфоевской спиной, и опрокинула всю баночку в его котел. В хаосе суматохи ее диверсия осталась незамеченной.

Понемногу смешки в классе затихли. Кто-то тоже взлетел в воздух, но не так сильно, как сама Гермиона. С этим зельем сложно было напортачить. Если, конечно, кто-нибудь не постарается за тебя. (Или если ты не Невилл, но его не допустили к зельям на уровне сдачи ЖАБА).

Гермиона присматривала за Малфоем. Спустя несколько долгих минут он попробовал свое зелье.

С невнятным восклицанием вроде «Хм-м-м-мх!» Малфой взвился в воздух на ее уровень. Класс снова забился в истерике. Гермиона скупо улыбнулась и, сложив руки, оперлась на стену.

Оторвавшись от котла, в котором слабо варилось зелье, Слизнорт тяжело вздохнул:

— О Мерлин.

Гермиона повела плечами, словно она тут ни при чем, и завертела в руках палочку.

Вскоре прозвенел звонок. Подскочив, Гермиона осознала принципиальную ошибку в своем решении: они с Малфоем зависли в воздухе выше уровня двери. Пройти сквозь дверной проем им грозило с таким же успехом, как просочиться сквозь стену.

Гермиона прикинула, не проделать ли дыру в кладке умелым Редукто, но решила, что разбираться в таком случае с последствиями ее не прельщает.

Черт.

Снизу ей улыбалась Джинни:

— Я передам профессору Квисту, что ты опоздаешь на урок.

— Да, — выдавила Гермиона. — Давай.

Она стрельнула в Малфоя взглядом и поджала губы. И чего ей вздумалось мстить? Если бы она была выше мелкой пакости, они не застряли бы в этом положении. А если вспомнить, как прошло их вчерашнее общение... ситуация становилась невыносимой. Неловкой. Болезненной. Черт, черт, черт.

— Я ухожу за иглами дикобраза! — донесся из кладовой приглушенный голос Слизнорта. — Почему у меня кончились иглы? Как они вообще могут кончиться? — Слизнорт выбрался из кладовой — показалось даже, что его грузное тело выскочило из проема с хлопком — и задрал голову, разглядывая беспомощных студентов. — Для антидота нужны иглы дикобраза.

— У меня есть, — сообразила Гермиона. — В сумке.

Слава Мерлину, что она ходит на занятия подготовленной.

— Чудесно, чудесно, — Слизнорт покопался в ее вещах, извлек три иглы и забросил в котел. — Вот и все, вам остается лишь час подождать, пока зелье покипит. Пойду поговорю с Хагридом о новой партии игл, как они могли кончиться, подумать только...

Профессор покинул класс, так и бормоча себе под нос.

— Целый час? — пришел в ужас Малфой. — Здесь? С тобой?

Его нытье вышло настолько безупречным, что Гермионе не хватило никаких сил удержаться.

— Ой, да хватит капризничать. Час подышишь со мной одним воздухом, ничего с тобой не случится.

Малфой покривился, мол, его тошнит, и уселся в воздухе. Зрелище вышло странным: мантия лужицей собралась вокруг его сидящей фигуры, создавая ощущение, что их и нижнюю часть класса разделяет пол.

Последовав примеру Малфоя, Гермиона тоже присела. Минуты тянулись в молчании. Десять. Пятнадцать. Спокойствие нарушал лишь булькающий снизу котел.

Когда Малфой нарушил молчание, Гермиона от неожиданности подпрыгнула.

— Так что, Грейнджер, почему Макгонагалл не сделала тебя старостой школы?

Гермиона нахмурилась. Тема была болезненной.

— Она сделала старостой эту когтевранку, Амелию Террифлю. И настоящего семикурсника, какого-то Эндрю. Раз уж, строго говоря, мы уже слишком взрослые, чтобы здесь учиться.

— Говори за себя.

— Я говорю за всех наших сверстников, Малфой. Это факт, а не чье-то личное мнение, — в ее голосе сквозило раздражение.

Они вновь погрузились в тишину. Время текло. Гермиона насчитала двадцать пять минут, полчаса, а Слизнорт никак не возвращался. «Неужто так сложно найти иглы дикобраза?»

В этот раз Малфой потянулся, предупреждая о надвигающемся разговоре. Приподнял тонкую бровь.

— А Поттер с Уизли решили, что обойдутся без образования? Что и так могут заниматься, чем пожелают?

— Они уже работают с мракоборцами, так что у них все отлично.

— Хотя, если вспомнить послужной список всех Уизли, карьера мракоборца приказала долго жить.

— Ты такой гад.

Малфой издевательски ухмыльнулся.

— Сама знаешь, что это правда. Я никогда не вру.

— Никогда не врешь? — презрительно засмеялась Гермиона, полностью разворачиваясь к нему лицом. — То есть кроме случаев, когда выступаешь за порабощение магического мира и пытки, да?

Мгновенная тишина ударила по ушам гонгом, подавляя и стесняя. По телу Гермионы разошелся жар. Может, она слишком далеко зашла? Они дразнили друг друга, ходя по границе их разных индивидуальностей, желая задеть, а не серьезно обидеть, но слова просто соскользнули с ее языка...

Когда Малфой ответил, его голос промораживал до костей.

— Меня хотя бы не бросают одного, желая оказаться как можно дальше.

У Гермионы округлились глаза. Все ее существо прошило молнией. Не успела она захлопнуть рот, как слова вылетели сами по себе — слова, которые она давно жаждала высказать, но не имела возможности.

— Сильное заявление для того, кого воспитали родители, которые и понятия не имеют, что такое любовь.

Малфой вскочил на ноги, прожигая ее взглядом.

— Даже не смей говорить о моих родителях, — оскалился он, но, вытаскивая палочку, не удержал ее, и та полетела на пол. — Черт... да как... да как ты вообще предположить посмела, что обладаешь хоть крупицей их силы?

— Да что вы-то знаете о силе? — поднялась Гермиона. — Вы только и умеете, что пресмыкаться и умолять!

Малфой шагнул ближе и с угрозой навис над ней.

— Ты и представления не имеешь о нашей силе, Грейнджер. Мы натерпелись, но выжили. Имя Малфоев всегда будет известно, тогда как тебя будут знать лишь как подружку Гарри Поттера. Ты останешься в истории отпечатком пальца на подержанной палочке.

Если Малфой продолжал прикидываться, делал он это на «превосходно». Его острый взгляд обводил ее лицо, вскрывая словно ножом, оставляя беззащитной.

— У меня хотя бы есть друзья. Я хотя бы не предатель, — Гермиона выпрямила спину и со всем пылом бросила ему в лицо последнее оскорбление: — Я хотя бы в нужную минуту не струсила.

Малфой застыл в шаге от нее.

С выражением его лица происходило что-то страшное. Оно дрожало, в эмоциях улавливались сразу и страх, и ярость, и мука, и отвращение, а в конечном итоге возобладала позорная ненависть к себе. В его глазах никогда не было столько горечи.

Трус. Слово повисло в воздухе, повторяясь, как на зажеванной пленке, сокрушая ее под своим весом.

Что ж, это было правдой. Драко Малфой — пресмыкающийся трус.

Но стоило ли считать правдивость этого заявления достаточной причиной, чтобы озвучить его Малфою в лицо?

«Конечно, да, Гермиона, избавься от этого чувства вины, а ну быстро...»

— Думаешь, я не знаю, — пробормотал он. И это был не вопрос. — Думаешь, я не понимаю. Думаешь, я не смирился с этим.

Гермиона изнутри закусила губу. Да. Так она и думала. Потому что она не понимала, как можно примириться с такой безмерной трусостью и не сойти с ума.

Малфой огляделся и глухо хохотнул.

— Грейнджер, что я творю? Что ты творишь? — он вскинул руки. — Какого черта мы пытаемся сделать?

— Не знаю.

— Ты мне даже не особенно нравишься. Зачем я это делаю? Зачем я... зачем притворяюсь — и это ради тебя-то? Что тебе с этого, Грейнджер? Объясни. Сделай одолжение.

— Я не знаю, не знаю, не знаю, — прошептала Гермиона, прижимая к груди руки, закрывая лицо и сутулясь, словно хотела свернуться улиткой. Она не знала, чего пыталась добиться. Но это ведь работало. Она стала собой.

Или просто позволила себе обмануться? Был ли этот оживший человек той самой Гермионой? Чувствовала ли она себя той наивной, неиспорченной девчонкой, которая сжимала полученное из Хогвартса письмо? Или же превратилась в ту, у которой болели костяшки кулака, после того как она, по-детски, из-за ерунды, ударила Драко Малфоя по лицу? Какая часть нее начала возвращаться, просачиваясь, какую ей хотелось обрести и какую можно было спасти, если вообще выйдет?

Гермиона повернулась, едва заметно пошатнувшись. Душа жаждала ответов. Вопросы вызывали зубную боль, а вот ответы она любила.

— Малфой, что происходит?

— А мне-то откуда знать? — он попытался ухмыльнуться, но вышло слабо, что свидетельствовало о потерянной уверенности. — Я ничего не знаю.

Тишина. Секунды тянулись и скатывались на пол.

— Я чувствую себя взрослой, — голос у Гермионы надломился.

— Глупо об этом беспокоиться. У тебя полно времени.

— Времени я как раз и боюсь, — мрачно призналась она, с трудом проталкивая каждое слово. — Его просто... слишком много.

Уголки губ у Малфоя опустились, на лице проявилось понимание.

Гермиона прикусила язык.

— Я столько раз приняла смерть, что я... гадаю почему не... почему я не... — глаза заволокло. Враз разозлившись, Гермиона сделала пару глубоких вдохов и избавилась от непрошенных слез. Они исчезли, как их и не было.

— Разумеется, — добавила она, — я не... не представляю, через что проходишь ты.

— А с чего тебе представлять, Грейнджер?

— Не с чего. Ты прав.

Последовала долгая пауза.

— Ну раз уж тебя тянет на поговорить, рассказать что ли? — задумался Малфой, голос прозвучал ровно, мягко, в то же время навевая мрачность.

Гермиона подняла на него глаза, всматриваясь в резкие тонкие черты его лица. Они разглядывали друг друга, а по классу разливалась неуверенность, пока не заполнила все уголки. Гермиона могла отказаться. Могла его заткнуть.

Но она не могла придумать причины, по которой он вдруг разговорился. И ее одолело любопытство. А Гермиона Грейнджер никогда не отказывалась получить новые знания.

— Ладно. Расскажи.

Малфой отвел взгляд и протяжно вздохнул.

— Представь себя в детстве, — негромко начал он. Гермиона расслышала в его тоне поразительную искренность. Она непроизвольно напряглась, готовясь к продолжению. — Тебе знаком лишь мир в пределах мэнора. У тебя не было в жизни неприятностей. Никаких проблем. Ты сообразительный, талантливый и можешь купить за деньги все, — в интонациях его голоса послышалась неприятная уверенность. — Ты считаешь друзей надоедливыми мухами, не больше. Учителя видят в тебе знаменитую фамилию, не больше. Ты принимаешь свое будущее как данность, не больше. И тебя все устраивает. Все выводы, к которым ты приходишь. Да, на каком-то уровне ты даже благодарен, понимаешь, что тебе повезло, у тебя особые привилегии, и звезды были на твоей стороне, когда соединяли линии твоей судьбы, — с горькой иронией выдавив последние слова, Малфой судорожно втянул воздух. Он перевел дыхание, поерзал и успокоился, прежде чем продолжить:

— А потом ты видишь цену этого положения вещей. Видишь, чем сам заплатил за это временное слепое успокоение. Видишь, какие качества упустил, но уже поздно их развивать, а когда он приходит за тобой, замечаешь обман везде, куда ни посмотришь, но ты не можешь издать ни звука, не можешь пошевелиться и воспротивиться, потому что тебя учили брать, брать и брать. Тебе никогда не было так больно: смотреть, как мать не выдерживает насмешек и издевательств, как отец пригибается, как какой-то прислужник, хотя сам всегда твердил, что сила в глазах смотрящего — а у тебя в глазах только пожелтевшие белки и отвращение. По отношению к собственной семье. К себе. Потому что вам всем очень страшно.

— И хуже всего... — слова выходили нечеткими, выдавленными сквозь зубы. — Хуже всего знать, что ты ошибался. И чем сильнее убеждать себя в обратном, тем лучше понимать, что ты не прав. Вот это хуже всего, — Малфой сглотнул, вперившись в пол. — А когда все кончается, тебе вроде как нужно вернуться к прежней жизни, в которой ты ничего не знал, а не получается. Можно только смотреть, как расползаются на куски воспоминания о тех решениях, которые ты не принял.

Малфой скрестил руки.

— И вот этого ты не поймешь, — его взгляд впился в нее, мелькнула вспышка боли, и он отвернулся. — Никогда не поймешь, Грейнджер.

Тишина.

— Я знаю, кто я, кем был и кем всю жизнь должен был стать. И знать, понимать... в этом-то дело. Из-за этого... больно, — его голос дрогнул, но не сорвался.

Гермиона впилась ногтями в ладони. Ее разум пытался обработать его заявление, его мысли, которые она сама в нем и не заподозрила бы. Сознание кричало: «Он другой, он другой, он совсем другой», но Гермиона от него отмахнулась. Она бросила заниматься анализом и уставилась на Малфоя с полным нежеланием верить.

Что тут сказать? А надо ли?

В свете факелов летели минуты. Гермиона медленно опустилась на воздух.

— Может... может, тебе нужно за что-нибудь зацепиться, — предложила она. — Понять, чем займешься.

Малфой поджал губы, несколько прядей упали ему на лоб.

— Я знаю, чем займусь, и это не добавляет оптимизма. Устроюсь на работу в Министерстве и буду прогрызать себе дорогу наверх. Женюсь на милой чистокровной девушке, обзаведусь чистокровным ребенком и назову его в честь прадедушки. По всем стандартам, кроме моих же, можно будет считать, что жизнь удалась.

— А какие у тебя стандарты?

Безрадостный смешок.

— Может, если бы я лучше старался, то изменил бы свои стандарты на что-нибудь осуществимое. Но сейчас... даже смешно обсуждать. Давно такого не чувствовал, — Малфой покачал головой. — Не спрашивай.

Гермиона сглотнула. По тому, как он смотрел на стену, создавалось впечатление, что Малфой использует ее как губку, чтобы впитать эмоции, которые он давно желал выплеснуть. Но как бы это ни отбивало охоту с ним разговаривать — какими бы отстраненными, холодными на неком глубинном неизменном уровне ни были его слова — Гермиона с упоением внимала новой стороне Малфоя.

Он не попытался узнать, как видит ситуацию она, со своей стороны, но чего Гермиона ждала? Он же слизеринец. Эгоцентричный. Гордый. Он не признает в открытую ни чувства, ни мысли собеседника: иначе создаст трещину в своей наращенной броне.

Поэтому они сидели в тишине.

Малфой не спрашивал о самой Гермионе, и она не стала его утешать.

Его безнадежность ни капли не умеряла ее собственную.

— Что было в твоем письме? — спросила Гермиона.

— Утреннем? — он запустил пальцы в волосы. — Отец написал.

— Это не ответ.

— Я в курсе, — огрызнулся он.

Гермиона раздраженно выдохнула, он поднял взгляд, сжал челюсти.

— Извини, — пробормотал через секунду. — Я не... я... забей. Отец сказал... их с матерью вызывали на международное слушание в Стокгольме.

— А ты?

— У меня свое. Позже.

— Удачи.

Малфой сложил руки и прикрыл глаза.

Гермиона пялилась в потолок, сжимала-разжимала кулаки и теребила пальцы.

— Я не понимаю... почему на всем Гриффиндоре мучаюсь я одна? Почему только я будто застыла на месте? Почему?

— Ты правда так считаешь, Грейнджер? Думаешь, только ты такая? — Малфой скривил губы. — Даже некоторым слизеринцам пришлось приобрести Омут памяти, чтобы избавиться от неприятных воспоминаний.

— Конечно, не я одна пострадала. Просто кажется, что я последняя никак не оправлюсь, — Гермиона поморгала, горло перехватило от сдерживаемых эмоций. — Наверное... глупо, но по-моему я так долго отказывалась заглядывать в себя, что меня выело изнутри.

Поднявшись, Драко подошел к факелу.

— Я кое-что в этом понимаю.

И глядя на его резкий профиль, освещенный красноватыми бликами языков пламени, Гермиона подумала, что, наверное, понимает тоже.

Быть может, ей нужно было не переводить часы назад, а всего лишь принять, что наступил поздний час.

— Мне кажется, это место меня убивает, — хриплым шепотом признался Малфой. — Как и сидеть на занятиях, и слушать преподавателей.

— Тогда уходи, — Гермиона по его примеру поднялась на ноги. — Если тебе надо уйти, здесь нечего стыдиться.

Малфой с прищуром оглядел ее, расшифровывая подтекст слов.

— Может, и тебе стоит. Может, ты завязла в рутине, Грейнджер, и даже не поняла. Однообразие убивает страсть.

— Нет, — ответ прозвучал непроизвольно, как срабатывает коленный рефлекс. — Я... я не верю. Какая в Хогвартсе рутина? Здесь всегда что-то происходит.

— Уверена? — негромко спросил он. — Твои друзья далеко, проблем не осталось, тебе не о чем беспокоиться, не с кем сражаться, нечего исследовать, разве нет? Это ненормально, Грейнджер. Не для тебя, — он слегка отвернулся. — Не для всех нас.

Скрестив руки, Гермиона открыла рот, но не издала ни звука. Секунду за секундой разбирая выражение его лица, она осознала правдивость его слов. Случается ли в ее жизни хоть что-то неожиданное?

Вот оно.

Вот первопричина.

В ее жизни кончились сюрпризы. Ничто не пряталось в тенях.

Гермиона опустила глаза к полу, и ее голос прозвучал ужасно отрешенно:

— Может быть, ты и прав. Меня мало что может удивить.

И тогда Драко Малфой подошел к Гермионе Грейнджер, обхватил ее лицо теплыми ладонями и прижался к губам.

Она ответила ему, потому что не знала, что говорить или делать, когда они оторвутся друг от друга.

Ответила, потому что губы у него были теплые, твердые, а на вкус — как имбирный пряник.

Ответила, потому что не смогла найти в себе силы отстраниться.

В голове бродила мысль, как странно, что люди так мало касаются друг друга, как редко они дотрагиваются или подталкивают соседа плечом, каким ужасающим кажется настоящий контакт между людьми из-за его нехватки.

Руки скользнули по его шее, пальцы обвели контур лица. Было странно. Гермиона никогда не задумывалась, какой на ощупь будет кожа Малфоя, никогда не гадала, какими на вкус — губы, прижатые к ее губам. Его зубы мягко надавили на ее нижнюю губу, кончик носа потерся о ее щеку. Она даже не могла вспомнить: нравился ли ей когда-нибудь Малфой? Нравился ли сейчас, когда они синхронно двигались, или ее лишь поразило ощущение его тела?

Тишина класса отдавалась в ушах. Каждое скользящее прикосновение его свитера по ее мантии оглушало; трение кожи о кожу воспринималось «шуршанием» щетки по малому барабану. Эти звуки подхватывало эхо. Их самих подхватывало эхо.

Когда его ладонь опустилась по ее боку на талию, в Гермионе проснулась неуверенность. Она не знала, куда деть руки. Тело Малфоя открывалось перед ней непознанной территорией, а у Гермионы могло и не хватить решимости ее исследовать.

Через поцелуй она ощущала в Малфое отчаяние, потерянность, затянувшееся отрицание. Она опустила руки ему на грудь, притянула чуть ближе, и оттого, что он был гораздо выше ее, Гермионе пришлось подняться на носочки, лишь бы не разорвать контакт. Там, где Рон был крепким, Драко был гибким, где Рон — жилистым, Драко — тонким. Другим, но не полностью.

Драко дотрагивался до нее не так, как Рон. Руки Рона оглаживали ее осторожно, неуверенно. Драко сжимал ее талию, будто Гермиона в любой момент улетит, и по неясной причине в его крепких объятиях она больше всего была готова к полету.

Их поцелуй наконец закончился.

Вблизи лицо Драко Малфоя оказалось другим. Оно разгладилось, глаза не щурились и смотрели серьезно.

— Что... — зашептала Гермиона.

И пришла в себя.

Они замерли едва ли в дюйме друг от друга, молчали и не шевелились, схлестнувшись взглядами.

Казалось, он может преобразовать ее эмоции одной только силой своих эмоций, что так явно отражались в прозрачно-серых глазах.

Гермиона почти не смела шелохнуться, на ее лице появлялись лишь робкие выражения. Было непонятно, в чьем теле она оказалась. Гермиона, очевидно, провалилась в какой-то диковатый сон, но мир тем не менее чувствовался безумно реальным. Но не могла же она поцеловаться с Драко Малфоем. Даже сделав это, не понимала, как так получилось.

В теории их поцелуй должен был выйти отвратительным. В теории он запускал пальцы в ее волосы, не беспокоясь, больно ли делает, а губы у него были холодными, жесткими и уж точно без вкуса пряников. В теории он брал, что хотел, не реагируя на прикосновения, и ухмылялся даже во время поцелуя.

Но в следующую секунду правда задавила собой мысленные образы, и Гермиону выбросило в океан непонимания, что простирался шире Атлантического. Малфой был встревожен, серьезен и держался за нее как за якорь.

Функции ее тела, отвечающие за регулировку температуры, начисто сбились. По спине рассыпались искры жара, губы закололо от холода.

— Малфой, — неверяще выговорила Гермиона, словно в рот набили ваты. — Ты Малфой.

Казалось, это заявление нужно сопроводить тычком, пинком или ударом, но она лишь нахмурилась.

— Да. Отличное наблюдение.

— А я... маглорожденная.

Малфой отвел взгляд к полу.

— Не начинай.

— Начну. Обязательно. Я должна. Зачем ты это сделал?

— Захотелось.

Гермиона прищурилась.

— Возможно, ты не расслышал: я маглорожденная.

— Да, да, — нетерпеливо вздохнул Малфой. — Как и миллиарды маглов, Грейнджер. Да, знаю, раньше я... но я просто хотел узнать, что... тебе обязательно разводить дема...

— Миллиарды маглов? Да, но их-то ты не целуешь!

— Так я и не с каждой ведьмой целуюсь.

Гермиона поискала в голове ответ, но придумала лишь:

— Я тоже.

У него дернулся уголок губ. Малфой не ответил, но его взгляд едва-едва, на грани восприятия, смягчился.

Гермиону застигло врасплох беспричинное желание вновь его поцеловать. Она сказала: «Я сейчас поцелую Драко Малфоя» — и в горле запузырился нервный смех. Но вместо того, чтобы смеяться, Гермиона прижалась губами к усмешке Малфоя. И та исчезла.

Склонив голову, Драко основательнее поймал ее губы. Именно тогда, когда Гермиона наконец-то свыклась с мыслью, что да, они опять целуются — да, она добровольно размыкает губы навстречу тому, кто так долго был причиной ее страданий, — Драко Малфой сильной рукой обнял ее за талию, поднял в воздух и что-то тихо, сдавленно пробормотал. И Гермиона решила, что да, ей весьма и весьма нравится держащий ее парень. К черту логику. К черту разум.

Их отнесло в угол, куда поднималось меньше дыма от жаровни. Они устроились там и долгое время целовались, пальцами повторяли изгибы, оглаживали мышцы, цеплялись за локти.

Позже Гермиона закончила поцелуй и привалилась к стене. Пробуждаясь, мыслями завладевала холодная рассудительность. Гермиона произнесла именно то, что должна была:

— Что мы... что я...

— Что?

— Идиотка! Я... я не могу, нельзя, это нечестно!

Даже для нее самой это прозвучало слишком суматошно, слишком ненастояще. Почему? Кто бы ей еще объяснил. Но ведь — нечестно. Они с Роном договорились, что только после его возвращения серьезно займутся отношениями, что никто никому не обязан, но Гермиона представляла, насколько он разозлится, если узнает.

Малфой на секунду задумался.

— Ты, конечно, можешь ему во всем признаться, хотя не понимаю, зачем тебе это делать. Я сам тебя поцеловал.

— В первый раз.

Малфой расслабленно пожал плечами и отвел с ее глаз волосы. Она отмахнулась, пытаясь его отогнать. Он поймал ее руку и скользнул от пальцев к локтю.

— Если бы Уизли остался в Хогвартсе, ты бы ничего и не сделала.

— Конечно, нет.. но... — случившееся ведь ничего не значило, было безвредным, пока оставалось в пределах этого класса, но Гермиону больше волновало другое: ее должна была мучить совесть. Но та молчала. Лицо Гермионы омрачила решительность. — Все равно надо ему рассказать.

Малфой выгнул бровь.

— И что хорошего из этого получится?

— Я... мне будет стыдно, и я больше этого не сделаю!

— Не захочешь, так и не сделаешь. Я достаточно тебя знаю, Грейнджер, чтобы это понимать.

— Я... да. Ну...

— Что ну?

— Я не говорю, что не... да ничего! — у нее вспыхнули щеки. — Да это просто смешно, Малфой. Это вообще помогает? Я даже понять не могу.

— Не думаешь, что пора звать друг друга по именам? — он прислонился рядом с ней к стене.

— Не особенно.

— Как хочешь, Грейнджер. Мне интересно, от упрямства у тебя, случаем, не болит голова?

— Тебе ли не знать. Семь лет целенаправленно вел себя как последняя сволочь. Тут без упорства никуда.

Прошло еще несколько минут. Гермиона постаралась объяснить себе, что нет ничего страшного в поцелуе со стоящим рядом парнем, но вскоре сдалась, осознав, что вовсе не чувствует себя виноватой. И понимание этого выбило у нее из-под ног гипотетическую почву. Ведь это... это ужасно! Пугающе не испытывать даже легких угрызений совести за то, что могло сильно обидеть Рона. Совесть должна была просто надрываться, моральный компас должен был сойти с ума в призыве одуматься.

Гермиона твердо решилась целовать Драко Малфоя, пока не ощутит глубину своего падения. Пока не очнутся совесть и стыд, пока она не раскается, как и следовало с самого начала.

Малфой вырвал ее из размышлений, зачесав волосы и потеребив кончики.

— Чем ты займешься на Рождество?

— Останусь в «Норе» на неделю.

Малфой фыркнул:

— Зачем?

— Наверное, затем, что там соберутся мои друзья, фактически приемная семья и мой не совсем парень, Малфой, — она посмотрела на него как на идиота. — А ты что думал?

— Не знаю. Что-нибудь поинтереснее, наверное.

С ее губ сорвался непрошенный смешок, и Гермиона застыла от ужаса. Происходило что-то странное, что на нее сейчас нашло, было абсолютно непонятно, но смех здесь был совершенно неуместен.

— А что? — поинтересовалась она, придавая лицу серьезности. — Сам-то чем займешься?

— Отец с матерью будут на слушаниях. Так что останусь здесь, надо полагать.

Гермиона открыла рот и тут же закрыла. Она чуть не ляпнула какую-то глупость. Даже не просто глупость — полнейшую чушь.

Настолько же редкостную, как долгие — одному Мерлину ведомо насколько — поцелуи со слизеринцем в классе Слизнорта.

Наплевав на здравый смысл, Гермиона все равно озвучила мысль:

— Значит, у нас есть еще неделя до моего отъезда.

— У нас? — Малфой бросил на нее встревоженный взгляд. — Что еще за «мы»? Кто «мы» такие?

Глубоко вдохнув, Гермиона уловила его запах: что-то свежее, нотка лайма, хвои и родниковой воды. Кожу до сих пор покалывало в тех местах, где он касался ее кончиками пальцев. За его тонкими губами прятался вкус имбирных пряников.

— Не знаю, кто ты или кто я, — медленно начала Гермиона. — И кто «мы» вместе, я тоже не уверена, — она встряхнула головой, откидывая назад волосы, и заглянула Малфою в глаза. — Но с тобой я лучше знаю, чего хочу, чем без тебя. Так что прости, но пока я никуда не денусь.

Ее слова разнеслись по всему классу. Драко прикусил губу, придирчиво осмотрел ногти и не ответил — Гермиона догадалась, что он чувствует себя так же.

Секундное промедление.

— И чего же ты хочешь, Грейнджер? — прошептал он словно себе.

— Мерлин, я... — Гермиона обратила глаза к потолку. — Наверное, хочу сделать то, чего никогда не делала. Подняться на гору, срубить деревья, нырнуть в океан, найти новые миры. Открыть что-нибудь, о чем никто не слышал, — Гермиона прикрыла глаза и договорила: — Но раз уж этим я заняться не могу, сойдет и с тобой поцеловаться.

— Сойдет? Сойдет?

Глаз она не открывала.

— Давай быстрее.

Тон его голоса окрасила усмешка.

— Скажи «пожалуйста».

Гермиона приоткрыла глаз, чтобы взглянуть на Малфоя с угрозой.

— Живо.

И он повиновался.

Его руки пробежали по ее рукам вверх, затем разгладили ткань на боках, ее пальцы вцепились в его свитер на спине, притягивая Малфоя ближе. Сердце у Гермионы ухнуло вниз, затем повисло как в невесомости, и каждый нерв зажегся ожиданием. Ее лопатки встретились с каменной кладкой, ноги опирались на воздух, а нос уткнулся в бледную щеку.

Гермиона закрыла глаза, перед которыми, подобно вспышкам пламени посреди темноты, вставали картины недавнего прошлого. Она видела Малфоя утром за столом Слизерина с привычной ухмылкой избалованного засранца, и смеялся он по обыкновению холодно. Она не сомневалась, что смех фальшивый, пусть тот напоминал о Драко, которого Гермиона знала и ненавидела, которого пыталась воссоздать. Оставалось лишь гадать, знает ли Малфой, что когда так смеется, то выглядит невообразимо жестоким, а его лицо ни капли не напоминает настоящее.

Гермиона осознала, что не хочет, чтобы он вновь вернулся к той маске.

Ей вспомнилась девчонка, которой она была, как изнурительно было носить эти детские маски, как она это переросла. Прятки ото всех в туалете для девочек, куда тем вечером перед Хэллоуином ворвался горный тролль. Порыв ревности и пулями посланные в Рона птички. Готовые пролиться слезы, которые день за днем приходилось сдерживать, пока они скрывались в лесу Дин, и убежденность, что они проиграют.

Гермиона не хотела, чтобы мир вернулся на старые рельсы. Она и сама не желала быть той, кем была. Гермиона понимала, что не сможет стать прежней, и когда она отстранилась, заглядывая в серые глаза — знакомые и незнакомые, как и все происходящее, — принятие неизбежных изменений обернулось не проклятием, а новой дорогой.