В городе дождь (гет)

Догорал май. Приближающееся с каждым днём лето дышало ароматом сирени, медвяной липы и солнечным зноем, плакали, роняя блестящие слёзы счастья, ивы, розовели полные сладкой и нежной умиротворённости чуть прохладные вечера, лёгкий ветер шуршал юной листвой, играл с яркими улыбчивыми головками цветов, носил в себе звонкий детский смех и ласковые птичьи переливы. А по радио, словно с издёвкой, сухо вещали о неспешно, но верно надвигающемся холодном циклоне. В городе, как и по всей области, вскоре пройдут дожди…

«До встречи!» — с надеждой почти кричит душа, однако с губ словно нарочито слетает едва слышное, но губительное «прощай». Пусть так. Жанна всё прекрасно понимает. По крайней мере, в эти минуты разлуки, кажущиеся нестерпимо быстрыми, но оседающие на сердце мутновато-вязкой тоской плавящегося воска догорающей свечи.

Тронулся, покачнувшись и по-старчески чихнув, явно повидавший многое щербатый автобус и резво покатил навстречу свежему ветру и радостной игре солнечных лучей, то и дело подскакивая на испещрённой выбоинами пыльной дороге. Солдаты смеялись, пели про плац, парадную форму и последний приказ, шутили и вспоминали курьёзные случаи, приключившиеся на едва подошедшей к концу службе, в сотый раз рассуждали о жизни после дембеля и делились планами на будущее. Из одного конца салона раздавалось неумелое гитарное бренчание, откуда-то из другого тянуло крепким спиртом и то и дело звенело стекло рюмок — откуда только они здесь взялись? Счастье было громким и всеобщим. Ещё бы: долгожданный дембель — долгожданная свобода! — и никаких тебе подъёмов под грубый окрик злющего от недосыпа дневального, никаких нарядов и строевых, иногда глупых запретов и приказов. Красота!

Андрей молчал, удерживая на коленях наскоро набитую вещами сумку, смотря в никуда и погрузившись в мысли, покачиваясь, как безвольная кукла, в такт тряске автобуса. Наверное, Скрипка был единственным, кто радовался молча, не подпевая заученному досконально мотиву и даже не улыбаясь. Собственно, никому и не было дела до него, всегда молчаливого и отстранённого, с неприятным выражением отрешённости на и без того неказистом лице. Андрей и сам не горел желанием оказываться в центре чьего-либо внимания. Продолжая хранить привычное молчание и сжимая в кулаке шелковистую косу новенького аксельбанта, он мысленно возвращался назад, в те моменты, когда, пеняя на неумолимо спешащее вперёд время и желая одолжить у него десять или хотя бы семь минут, неловко, как в первый раз, но крепко обнимал Жанну Семёновну, украдкой роняющую слёзы, и отчаянно пытался подобрать нужные слова.

Однако долгие прощания поистине убийственны, и это нельзя отрицать.

Они в смятении молчали, тепло и ласково улыбались друг другу, продолжительно, словно целую вечность, глядя глаза в глаза, держась за руки, слыша дыхание друг друга в болезненно-спокойной тишине, а потом Скрипка просто и буднично попрощался, как делал это десятки раз, в конце каждого проведённого вместе рабочего дня, отсалютовал, чуть не смахнув с себя головной убор, и бодро, не оглядываясь, покинул расположение вещевого склада. Без лишних слов, без лишней драмы, без громких чаяний. Так было лучше. Разумеется, так было лучше.

* * *

Новое место службы, новые порядки и множество таких же новых знакомств — всё и сразу это, конечно, немного трудновато, но только не для прапорщика Топаловой. Ничто так не помогает бороться с рутинной скукой, как смена обстановки, и ничто так не поднимает настроение, как возможность пообщаться с новыми сослуживцами, пока ещё незнакомыми, но уже вызывающими интерес и желание скорее подружиться.

Бодро топая по морозно хрустящему под ногами январскому снегу, Жанна Семёновна ощущала сильнейший душевный подъём и отчаянный энтузиазм по дороге на службу в свой первый день в части подполковника Зубова; в прапорщике Топаловой и так оптимизма хоть отбавляй, а перевод на новое место службы заставил его ну просто литься через край, перенаправляя в дичайшую жажду деятельности. Нет, Жанна Семёновна, конечно, человек взрослый, рассудительный и, когда нужно, очень даже сдержанный, но в этот день она еле-еле усмиряла навязчивое желание в открытую глазеть на всё и всех.

Едва ли не влетев на склад и с по-хозяйски решительным видом пройдя к рабочему столу, Жанна Семёновна не сразу обратила внимание на долговязого солдата, который в растерянности притулился у самых дверей, прижимая к себе швабру. Ну как какой-то бедный родственник, в самом-то деле! Немудрено, что прапорщик, увлечённая приятными размышлениями о предстоящем рабочем дне, не заметила его, такого робкого и отстранённого.

— Ну здравствуй, боец! — бодро и несдержанно неформально обратилась к нему Жанна Семёновна, подойдя поближе и протянув руку. — Ты тот самый универсальный солдат с музыкальной фамилией? А я теперь тебе папа, мама, жалобная книга и ещё абсолютно кто угодно, кому ты будешь отчитываться обо всём, что здесь делаешь! Я тот, кто будет внимательно следить за тем, чтобы ты тут работал, не курил, не пил, девок не водил, свято блюл правила пожарной безопасности и честь склада ГСМ. То есть, я твоё новое непосредственное начальство. Топалова Жанна Семёновна. Будем знакомы.

И первый день Скрипки с новоявленной начальницей прошёл очень даже неплохо: она то и дело просила Андрея поведать что-нибудь ещё о происходящем в части и внимательно, с заметным воодушевлением слушала, иногда рассказывая и о чём-то своём. Прапорщик Топалова оказалась намного обходительнее и вежливее Шматко: не гоняла Скрипку по пустякам, не заводила шарманку грубой ругани в случае какой-либо его мелкой ошибки на почве чрезмерных стараний, хвалила за своевременную помощь и, что главное и самое удивительное, вообще ни разу не отпустила ни единого каламбура или простой шутки касательно его весьма музыкальной фамилии.

Вереница следующих дней проходила точно так же спокойно, и Андрей уже окончательно осознал, что с начальством ему крупно повезло: ласковой да доброй Жанна Семёновна оказалась не только с первого взгляда. Конечно, ни о какой лени и невыполнении каких-либо мелких обязанностей, на что мог бы закрыть глаза Шматко, больше не шло и речи, но с Топаловой действительно было спокойнее и даже заметно веселее. Работа шла легче и непринуждённее, да и настроение как-то немного повышалось в присутствие рядом Жанны Семёновны. Скрипка даже начал надеяться на то, что у него в этой части наконец-то появится друг, пусть и в лице начальства. И, хоть они и были знакомы всего ничего, Андрей не терял надежды: всё-таки продолжать оставаться в одиночестве не хотелось.

«На складе всегда два человека работают: начальник и солдат-помощник. Поэтому этот универсальный боец и до дембеля в роте редко показываться будет», — говорил Зубов Староконю, рассказывая о просьбе Топаловой перевестись на вещевой склад вместе со Скрипкой.

«О, это самое, смотри, Данилыч: госпожа Кошкодавка и Скрипка-Страдивари, перебежчик, ё-моё!» — шутливо ворчал Шматко, а Данилюк участливо посмеивался, хлопая товарища по плечу.

«Опять Топалова никак не хочет этого карасика музыкального в роту возвращать: видать, совсем у них работы много», — делился с Соколовым новостями из жизни пятой роты Ковальский.

«Ну и зачем он ей опять понадобился? Ведь не работают, наверняка, а опять чаи гоняют на пару — уж я-то знаю», — размышлял Цыплаков, несколько обеспокоенный вниманием симпатичной ему Жанны Семёновны к одному из его бойцов.

«А тебе, видать, по вкусу прапорская узурпация пришлась, раз ты и бензином с ГСМ провонять не прочь, и пыльными портянками с вещевого», — подтрунивали над Андреем старослужащие из второй роты.

«А что такого-то? Он же мой верный помощник!» — всегда с улыбкой отвечала Топалова.

«А вы — мой лучший друг, — каждый раз мысленно проговаривал Скрипка, всеми силами подавляя желание аналогично улыбнуться при взгляде на задорно балагурящую с посетителями склада начальницу. — Мой единственный друг.»

Как-то крутилось всё, вертелось. Плыло время, проходил, чеканя шаг, день за днём, кипела, спорясь, работа, шла служба прапорщицкая да солдатская — и всё бок о бок, плечо к плечу. Непринуждённо и весело, в тёплой и дружеской атмосфере, в складской пыли и в окружении портянок, сапог и ещё порядочного количества наименований вещей, в вечном нафталиновом душке и под взглядами десятков кошек с развешанных по помещению плакатов. И словно ниточкой алой что-то пыталось связать их двоих — боевого прапорщика с тяжёлой судьбой и простого солдата-срочника. Пыталось. Но смогло ли?..

* * *

Ну а теперь всё позади. Уютные вечера, проведённые в компании друг друга за чашечкой чая и невозмутимо продолжительными беседами, курьёзные моменты посреди служебных дней, небольшие размолвки, всегда завершающиеся тёплым примирением… Позади и так и не озвученные чувства.

Но всё же, она прапорщик Топалова. Ей тридцать четыре, за её плечами долгих два года в горячей точке, навек отсёкшие от неё близких людей, а впереди — не беспросветное, но всё же болезненно-холодное одиночество, к которому и за прошедшее со времён боевых действий десятилетие, увы, окончательно привыкнуть ни капли не получилось.

Однако не важно, светит ли с небес солнце, бьётся ли в окно свежий ветер, хлещет ли проливной дождь и обжигают ли щёки колючие снежные рукавицы зимней стужи — Жанна Семёновна готова улыбаться целому миру всегда, ведь, несмотря на всё, через что ей пришлось пройти, она ни на миг не утратила сил любить его. В глазах её играет солнечное золото, отражающееся во взгляде смотрящего перламутром майского заката, а в светлых кудрях, собранных в немного неаккуратный озорной хвост, даже морозной зимой живёт нежный аромат полевых цветов, словно Жанну Семёновну по голове заботливо погладило тёплой ладонью само лето.

И действительно, она не была бы бравым прапорщиком Топаловой, если бы не умела отпускать былое, позволять залечить свои раны другим, если не может исцелиться сама, мириться с трудностями, решая их по мере сил… но теперь, несмотря на стремительно догорающую весну, отчётливо чувствовала на душе странный холод, отдающийся не то ноющей, не то щемящей болью где-то под сердцем. Жанна Семёновна всегда говорила бодро и весело, а главное — много, однако в самый нужный момент слова, за которыми иной раз в карман она никогда бы не полезла, предательски не шли из её уст. И поэтому она одна, поэтому у неё на сердце так холодно, а на душе болезненно пусто.

Да, всё действительно позади, но не только для прапорщика Топаловой. Однако Скрипка вовсе не догадывался, что это в общем-то тёплое и уютное «всё», что было длиной в четыре с небольшим месяца, у них с Жанной Семёновной одинаковое.

А ему всего-навсего двадцать один год, он ещё совсем зелёный мальчишка, который и жизни взрослой толком не знает. Молчаливый, работящий и донельзя послушный солдат, всегда старающийся выполнить любой приказ как минимум идеально. Вот только Жанна Семёновна так и не узнала, что таким он был не всегда, что изменился с её приходом. А Андрей смотрел на неё, неизменно полную оптимизма и готовую на новые свершения, и чувствовал, как сам подхватывает её позитивный настрой, как перестаёт бояться трудностей, как полнится уверенностью в себе и как постепенно, шаг за шагом, продолжает взрослеть душой. И поначалу это казалось ему чем-то странным, чуждым — да кто ж такая прапорщик Топалова, чтобы одним своим видом пусть и ненавязчиво, но заставлять его меняться? Кто же — чужой ведь человек! — другой характер, иной темперамент, у неё всё иначе, словно и из мира она другого пришла.

Но — ведь правда! — он не был бы рядовым Скрипкой, если бы не предпочитал всё больше молчать и оставаться в стороне. Неприметный парнишка с притуплёнными эмоциями, отсутствующим видом и взглядом, выдающим постоянную ленивую усталость и отчаянное нежелание участвовать в какой-либо активной деятельности — что ж с этим поделать? Однако теперь, несмотря на долгожданный дембель и цветущее лето, он почему-то ощущал странную скребущую тоску и царапающую душу вину за свою молчаливую робость и отстранённость. Андрей никогда не отличался особой эмоциональностью, но в момент, когда наконец осознал, что чувствует что-то необычно тёплое и нежное, предпочёл заглушить и спрятать это в себе. И поэтому он один, поэтому ему непривычно тоскливо, поэтому имеет место ощущение вины.

Всё позади — вернее быть не может. И позади для каждого из них, вот только о душевных терзаниях друг друга они вовсе не догадываются.

* * *

Майские дожди перешли в июньские. Град холодных капель с завидной силой стегал по ярко-зелёным древесным кронам, на неровном асфальте разливались причудливой формы океаны луж, влажные дороги в ночной мгле отражали свет фонарей, фар и уютно-тёплых жёлтых огней в окнах домов. В воздухе стоял паточный аромат шиповника и жасмина и слабый, совсем мягкий костровый запах лишь изредка прекращающегося дождя. Люди, мокрые и оттого злые, сновали по улицам нахохлившимися воробьями, спеша поскорее укрыться от осточертевшей небесной влаги и то и дело зябко ёжась от сопутствующей ей прохлады.

Этот вечер выдался таким же непогожим, как и все предыдущие. Небо плевало дождевой водой, широкие и, вероятно, не такие уж и неглубокие лужи то и дело норовили преградить путь. Однако солнце ещё не думало отступать: лучи его всё силились пробиться сквозь вату туч, словно именно сейчас было нестерпимо важно не дать и этому вечеру стать серым и мрачным. Но прогноз — и вчерашний вечерний, и сегодняшний утренний — всё ж таки упорно вещал о том, что рано или поздно солнце сдастся, и тогда переменная облачность превратится в просто облачность.

Прапорщик Топалова шла домой со службы, весело помахивая толстой кожаной папкой, ремешок которой крепко сжимала в кулаке, и ловко лавируя между стающими на пути лужами. Зонт она, разумеется, снова забыла — какой-то совсем рассеянной обернулась за последний месяц, больше обычного в облаках витать стала. Ну да ничего — под ещё пока лёгкой моросью прошагать до дома не так уж и страшно, а до ливня она успеет. Да и какая грусть-тоска дождливая может быть, когда дома любимые коты ждут? Четыре тёплых пушистых комочка, которые, стоит ей только перешагнуть порог квартиры и, звякнув ключами, запереть дверь, сразу набегут с разных сторон и, мурлыча, станут играючи ластиться. Всегда ждут. Не осознавая, насколько важно для Жанны Семёновны это «ждут». Она человек одинокий, и ей за счастье быть важной и желанной в чьей-то жизни.

Но в этот раз она шла отчего-то неторопливо: то ли снова в мечтах своих витала, то ли просто притомилась к концу рабочей недели. Но, так или иначе, в лицо ей дул прохладный ветер, и она улыбалась, щуря всегда лучисто-счастливые глаза. Жанна Семёновна с давних пор знала: ветер — вестник перемен. Может, он и в её жизни что-то поменяет? Кто знает: вдруг именно в этот вечер? Нужно просто подождать, чуть помедлить, не разрушать эту хрупкую и светлую атмосферу всё-таки томительного ожидания — ждать этих перемен всё трудней!

Жанна Семёновна замерла, ощутив прикосновение к своей руке, свободной от ремешка папки. Мягко-нежное, боязливо-робкое, до уколовшей сердце сладкой боли знакомое. Она медленно, словно боясь обмануться, обернулась, и последний солнечный луч, пробившийся сквозь беспросветную пелену дымчато-сизых туч, ласково скользнул по её лицу, отразившись в глазах златом тысячи иных, особенных солнц, своею нежной теплотой в сотни раз превосходящих небесное.

Она ничего сокровенного не сказала тогда, в минуты прощания почти месяц назад, не сказала и в этот раз. Молчал и Скрипка, только робко и преданно смотрел в глаза. Сделав шаг навстречу Андрею, встав вплотную к нему, Жанна Семёновна неловко обняла его, уткнувшись лбом ему в грудь, пряча раскрасневшееся от подступающих слёз лицо. Скрипка, чуть помедлив, обнял её в ответ. Так они стояли несколько минут, прижимаясь друг к другу и не обращая никакого внимания на усиливающийся дождь. Жанна Семёновна понимала, что теперь, наверное, всё хорошо, всё наладится, и больше не будет ни пусто, ни холодно, ни больно, но почему-то очень хотела всплакнуть, хотя бы чуть-чуть. И пусть эти слёзы не будут пролиты украдкой — скрывать эмоции куда неприятнее, чем это может показаться. А Андрей придерживал её так, словно боялся, что придётся разлучиться вновь, если он отпустит её, и чувствуя бьющую её лёгкую дрожь, думал о том, насколько сильно ошибся, боясь рассказать обо всём вовремя.

Как-то всё вышло неловко и, может быть, даже до смешного банально, но для отвыкшей от любви Жанны Семёновны и раньше не знакомого с этим чувством Андрея происходящее казалось чуть ли не главным чудом в их жизни. Прапорщик Топалова ещё посмеётся над своими слезами, а Скрипка не раз с иронией вспомнит свою уверенность в том, какая замечательная идея — заявиться вот так внезапно, да ещё и в дембельской парадке — ну а что: когда-то же ещё она должна была пригодиться. Да и символично даже как-то, верно ведь?

— Пойдём домой, Андрюша? — непривычно смущённо и чуть дрожащим голосом спросила Жанна, нехотя отстранившись, и улыбнулась. Сперва нерешительно, но затем чуть увереннее. Так, как умела только она.

Но домой они не пошли: успеют ещё — куда ж денутся? Да и четверо котов подождут: пораньше их хозяйку со службы отпустили. А вот скрасить недолгое, но показавшееся вечностью расставание — дело хорошее. А дождь… а что дождь? В городе дождь, по всей области дождь — холодный циклон встречай! — но на душе необыкновенно солнечно. И пусть этот вечер, серый и прохладный, но для Скрипки и Топаловой ничуть не мрачный, будет самым длинным.

Говорят, что, однажды сказав «Прощай!», человек больше не придёт. Так думала Жанна Семёновна, не видя спасения от окутывающего её леденящей темнотой одиночества. С этим соглашался Андрей, неосторожно оставив в прошлом ту, к которой, сам того не ожидая, привязался так сильно. Да, быть может, это всё и правда глупости, но... Земля, как волчок, вертится. И было им, как в каком-то старом кино, суждено когда-то ещё встретиться.