Сгорая (гет)

Утренний солнечный свет расползался по стенам, потолку и полу подобно киселю. Белые стены и потолок, окрашенные не идеально от слова “совсем”, зато вручную и с весельем, постепенно приобретали желтоватый, золотой оттенок. Тогда в белой краске было даже то, что не должно было быть покрашено, а еще сами Саша и Миша. В итоге пришлось сидеть в ванной несколько часов, чтобы вымыть белила с волос, хотя Огневская отпиралась и шутила, что так на работу пойдет. Коварный Мыш её все-таки запихнул под душ прямо в одежде, стоит ли говорить, что это породило чудовищные водные баталии, в ходе которых сухим не остался никто, даже один из котов, решивший посмотреть что творится.

О магии, конечно, никто не вспомнил ни при покраске, ни при уборке луж, это было бы слишком скучно.

А между тем свет скользнул по стеллажу с горшками всяких кустиков, альбомами фотографий полароида, стопками билетов, брошюрок и сувениров, временами ужасно дурацких, но таких милых и забавных, что не понятно, как они раньше на полке не появились, а еще с пачками писем, оставшимися со школы. Где-то были письма самих МишеСаш друг другу, где-то письма Ала или Джея, или Ярика, или еще кого-то из огромной кучи друзей. Где-то лежали так и не выброшенные записки, с содержанием примерно: “Завтрак на столе, у меня собеседование через десять минут, целую”, “Не простудись, Саша”, “Не ломай кран, пожалуйста, и не крути его в неположенную сторону, Миша”, “Удачи, моя лохушка”, “Не проебись, любимый лох”. Их было банально жалко, а еще можно иногда перечитывать, вспоминая, когда это было написано и кто где опять прокололся.

Один из лучиков наискосок прошел по стене с бесчисленными плакатами, фото, колдографий, каких-то листовок и счетами из кафе и ресторанов. Все здесь было связано с чем-то. Вот тут они впервые поехали во Францию, тут фотка с Алом и Джеем в Лондоне, а здесь в поместье Вишневецких, а тут прикольная листовка из винного в Греции, а вот это счет на кофе в каком-то ужасно дорогом ресторане.

Под прицел солнца попал рабочий стол, на котором в полном, на первый взгляд, беспорядке лежали какие-то бумаги, записки и ноут. Саша бы дала леща, если что-то из её половины сдвинули хоть на миллиметр, каждая папочка лежала на своем месте, только в ей отведенном порядке. Ноут истерично мигал рыжим огоньком смерти, извещая, что сейчас отключится без питания, но, как и несколько бумаг под записками “вАжно!!”, был проигнорирован. На половине Миши же был свой хаотичный порядок, на который, правда, иногда недовольно косила Саша, но не трогала.

Весь этот солнечный путь проходил вдоль стопок книг, стоящих рядком вдоль стен. Совершенно разные произведения, от классики Британии, до мифологии Японии и шведских детских сказок. Каждая книга в этой и не только комнате была привезена из их путешествий. Саша каким-то внутренним чутьем, а может они просто постоянно очень удачно терялись в местности, находила старые магазинчики, распродажи, рынки и просто стариков с книгами, иногда уже совсем старыми, иногда поновее. Но никогда не уходила оттуда с пустыми руками. Это было что-то вроде ритуала, негласного и слегка странного, но созданного уже давно. Она знала их всех почти наизусть и могла с точностью показать как минимум примерное место, где лежит та или иная история. Частенько её можно бы увидеть читающей что-то в кресле, а когда приезжают дети Вишневецких или сын Ала, то в кресле в окружении ребятни. Идиллия. Хотя после она засыпает, из её рук приходится забирать книгу и накрывать пледом.

Когда ребята подросли, просто книжками от них, конечно, уже стало не отделаться.

Наконец-то свет дошёл до двуспального матраса, лежащего прямо на полу, до беспорядка простыни и одеяла на нем и двух тел. Нет, они не сдохли. Рядом валялась кучка уличной одежды, видимо, они как пришли, так и упали. А ещё два дорожных рюкзака, они только ночью вернулись из аэропорта после очередного путешествия. На этот раз в Японию, весело, но странновато, язык-то никто не знает, а на английском и японцы плохо разговаривают. В общем, они справились, иногда попадая в ужасно дурацкие, но весёлые ситуации.

— Мгм, — недовольно протянула Саша, крепче обхватывая торс Миши и зарываясь носом в подушку. Чуткий сон имел свои минусы. Например, вот сейчас ей отчаянно хотелось продолжить лежать вот так, со сбившимся в ноги одеялом, холодной пяткой, перекинутыми через Мишу рукой и ногой с тату на лодыжке "Горе не беда", чувствуя его ещё не выветрившийся одеколон и запах порошка от постельного белья, лёжа в растянутой майке с Тони Старком, размера такого, что могло бы поместиться две Саши. На голове царил сущий бардак, хотя, казалось бы, волос-то считай нет, короткие слишком, одна серёжка где-то потерялась. Тепло. Уютно. Хорошо. Теплый удобный ласковый Миша рядом, голова повернута в её сторону, но он ещё не проснулся.

"И кто вчера шторы не закрыл?" — недовольно мелькнуло в голове, но Саша вовремя вспомнила, что она ведьма, вообще-то. Мановением пальца с кольцом шторка, почему-то винного цвета, двинулась на несколько сантиметров, заграждая свет. Блаженная тень, дернувшийся во сне Миша, приобнявший её за талию. Она любит такие утра, коты ещё где-то рядом спят, не мешаясь и не требуя еды, и никому ещё не нужно срочно куда-то бежать. Ей не нужно бежать, она может спокойно обнимать… мужа, улыбаться и стараться заснуть обратно.

Кто же знал, что жизнь вот так повернется, что к тридцати она станет замужней, останется с Мишей, будет счастлива настолько, насколько это вообще возможно. Она лично не знала. Может быть Миша тоже.

— Люблю тебя, — совсем шепотом, совсем беззвучно, чтобы всё-таки не разбудить, уже где-то на периферии, потому что сон всё-таки вернулся.

Она не знала, что умеет любить. Честно. Но любит. И их двух котов тоже, их "детей".

В ответ раздаётся тихое: "И я тебя".