Мох (джен)

Он падает в мягкий мох, раскинув руки, глядя удивлённым, навсегда остановившимся взглядом на блёклое солнце. Смерть проста и понятна. И ласкова к тому, кто готов принять её. Или жить дальше — это уж как распорядится судьба.

Шаг назад — линии больше нет, но есть черта, и сегодня он, Рокэ, остался по эту сторону, а его противник... поначалу казалось, что он всего лишь отклонился назад, пытаясь вцепиться пальцами в воздух. Смерть рассекает полотно жизни, превращая его в театральный занавес. И Эгмонт отдёрнул его, словно дешёвую тряпку, и сделал шаг — туда, где, возможно, суетятся неведомые актёры: пудрятся, накладывают грим, примеряют парики, готовясь к новому выходу. Хотя Рокэ предпочитает думать, что там просто тьма — густая, бархатная, и в ней нет даже света звёзд.

— Он мёртв, господин маршал, — полковой лекарь поднимается с колен, отыскивая взглядом секундантов поверженного.

— Господа, — они смотрят на него с ненавистью: северяне и южане, пришедшие с Эгмонтом. — Я предлагаю вам сложить оружие. В этом случае вы можете рассчитывать на снисхождение Его Величества короля Фердинанда.

— Нет, никогда! — Это кто-то из сыновей Мориса Эпинэ. И смуглое лицо пылает праведным гневом... Дай им волю — и в своих церквях они станут писать с Рокэ Леворукого.

— Вы можете забрать тело, — холодно роняет Рокэ.

Как многоголоса и криклива жизнь, смерть же безмолвствует — и порой ему нравится тишина. Праведники... Только что у них на глазах грешный радетель отечества сразил святого предателя. Он — бьющий без промаха кинжал, зажатый в дряблой руке безвольного короля. И за это они его презирают. А сами останутся чисты и благородны, замаравшись по самую макушку. Не честнее ли прослыть мерзавцем?

Рокэ медленно стирает кровь с клинка — её совсем немного, зелень в его руках окрашивается багровым. Бледно-зелёные веточки подобны губке.

...Смерть — она танцует горячий знойный танец его родины, что так любят мужчины. Она заманит и их в свой круг — и Мориса, и его сыновей. Ей по нраву ступать по этому неяркому ковру, и поступь её легка... Рокэ знает, что про него говорят: он пришёл в мир, чтобы побеждать. Хорошие слова, но в них ни капли правды. Он пришёл, чтобы убивать. Он и есть шальная синеглазая смерть, что пляшет на острие его шпаги.

Мятежники суетятся вокруг своего мертвеца, и только трое из них — невзрачные мужички с неприметными лицами — неторопливы. Деловито срубают пару берёзовых стволов, обстругивают ветки, чтобы соорудить носилки, натягивают между ними плащ. И у каждого на куртке нашивка — ополчение вольного Надора.

...Некогда Эгмонт Окделл осудил его на казнь, и порой Рокэ верит, что в доме на Винной приговор всё же был приведён в исполнение. И теперь его тень носит красивые перстни и покупает дорогих скакунов. Берёт, почти не лаская, податливые тела женщин. Тени нужно чужое тепло, чужая горячая кровь, чужая жизнь...

— Соберано! — Салина нагоняет его, ожидая дальнейших распоряжений.

— Скажите им: мы прекращаем огонь до завтрашнего утра. Пусть похоронят герцога Окделла с надлежащими почестями.

— Вы их отпускаете?

Рокэ медлит с ответом, резко сжимает кулак.

— Взгляните!

Диего Салина с удивлением смотрит на зелёный комочек на его ладони: кажущиеся сухими тонкие прутики уже начинают распрямляться. Салина явно не понимает, что Рокэ пытается ему сказать.

— Они будут падать под копыта наших коней, тонуть в болотах — но поднимутся вновь. Нам не замирить Север.

Они проходят ещё немного вперёд: вдоль тропы, куда ни кинь взгляд, мягкий податливый мох — и на миг Рокэ хочется рухнуть в него, подобно Эгмонту. И остановить бег солнца по небу. Остановить себя.

— Передайте Дьегаррону: пусть ночью его люди займут позицию по ту сторону лощины. И артиллерия... сразу, как только рассветёт.

Он стремительно разворачивается, отбрасывая в сторону смятые мёртвые веточки. Но он знает: даже если он прикажет поджечь поляну, бледно-зелёные подушки появятся и разрастутся вновь. А те, кто гомонят сейчас возле палаток и коновязи, рано или поздно сгинут, не оставив следа.