Мракобесие (гет)

Утром, после окончания приёма анализов и выполнения срочной работы, девчонки-лаборантки всегда пили чай. Сегодня Анастасия была дежурной, а потому включила чайник сразу, как только вошла в комнату отдыха.

— Ой, девчонки, что расскажу! — воодушевлённо начала молоденькая лаборантка Лидуся, как только все устроились за столом. — Подруга у меня мужа в измене заподозрила, прямо по всем признакам видно было: и домой поздно приходит, и в выходные всё время работает, и улыбается! Не ей, так, сам себе. Так она к знахарке сходила, знаете же — тётя Аня, тут вот через улицу живёт; да к ней в пятницу вечером и по субботам с утра всегда очередь стоит. И та ей всё-всё описала. И что разлучница есть, и что волос у неё чёрный, кудрявый, а глаз зелёный, ведьмовской. А у мужа-то её и правда такая баба на работе есть, и работают они в одном отделе! Баба Аня сказала, привораживает та баба мужа подружкиного. Яйцо ей заговорила, и что делать с ним, сказала. Так знаете что? Помогло же! Мужик домой уж пятый день вовремя приходит, серьги ей подарил. Премию, говорит, дали!

— Ой, Лидуся, вечно ты со всякой чепухой, ну вот что за мракобесие! Яйцо ей заговорили. Хорошо, муж подруги твоей не узнал ни о чём, вот позорище-то было бы, — с лёгкой ехидцей сказала другая лаборантка, Валентина. — Твоя тётя Аня только деньги собирает с таких наивных дурочек, как подружка твоя: вот откуда ей знать вообще, изменяет муж или нет? Она же не следственный комитет!

— Да прямо, тётя Аня денег за свою работу вообще не берёт: так, продуктами или кто что даст. Она говорит, нельзя за такое деньги брать, сила пропадёт. И она уже многим помогла, напрасно не надо наговаривать! — запальчиво начала Лидуся.

Девчонки спорили, а Настя тихонько пила чай и думала о своём.

Муж Насти, Толик, работал водителем в фирме «ТрансГарант», на межгороде. Они были женаты уже целый год с небольшим. И в последнее время Настя подозревала, что не всё у них в семье хорошо. Толик из рейсов возвращался какой-то подозрительно спокойный; раньше-то он Настю ревновал, бывало. И всегда выспрашивал: где была, да что делала, да с кем встречалась, пока его не было.

Зайти, что ли, к этой бабе Ане? Лидуся говорила, что нужно с собой два яйца взять: одно сырое, второе варёное. Только потихоньку надо, чтобы на работе не узнали. Не нужна в этом деле огласка. Ну вот совсем не нужна.

* * *

Баба Аня, маленькая, сухонькая, в тёмненьком платочке — встретила Настю как старую знакомую.

— Заходи, девонька, присаживайся. Вижу, про мужа хочешь спросить? Думаешь, гуляет?

— Да не знаю даже…

— Ну, раз пришла — поглядим давай, — старушка пошептала над сырым яйцом и разбила его в миску с водой.

Настя обмерла. Яйцо, вначале совершенно обычное, попав в миску — пошло тёмными разводами, а потом совсем почернело…

— Гуляет милый твой, и говорить не о чем, — сочувственно, но уверенно сказала бабулька. Потом расстелила на столе цветастый не новый уже платок, а на него раскинула засаленные карты.

— Вот, милая, и соперница твоя. Старше него, блондинка крашеная, и ребёнок у неё есть — не его ребёнок, от другого. Он, когда от тебя уезжает, видится с ней часто.

С этого момента Настя сидела, словно оглушённая. Словно во сне, приняла заговорённое на отворот варёное яйцо, выслушала бабкины инструкции: в полночь выйти на перекрёсток, прочитать заговор отворотный, яйцо расколоть — а потом сжечь. А, чтобы горело веселее, бензинчиком плеснуть на яичко можно. И всё это сделать надо к полнолунию поближе, непременно на следующей неделе, и чтобы муж дома был обязательно. Если же не получится почему-то, баба Аня сказала снова прийти, после полнолуния заговор на яичко действовать перестанет, новое надо будет заговаривать.

Толик был в рейсе, и вернуться должен был через три дня. О чём только Настя не передумала за эти три дня, пока мужа ждала. Да, водитель — как вот его проконтролируешь, может, и правда себе зазнобу нашёл? Ребёнка, опять же, Толик всегда хотел. А там — ребёнок есть. А у Насти никак не получалось…

И такая Настю брала тоска, что всё вокруг становилось серым.

Когда Толик вернулся, Насте внезапно стало очень страшно. Раньше от мужа она ничего не скрывала! А тут — выйти в полночь! На перекрёсток! А если Толик заподозрит что-нибудь?! И как она будет ему объяснять, что она делает и зачем?

Толик, между тем, ничего не замечал. Был он в прекрасном настроении, с дороги помылся, поужинал — и Настю за вкусный ужин похвалил. А потом прилёг к телевизору, кино посмотреть, пока Настя посуду мыла и на кухне прибирала.

А когда Настя, ближе к полуночи, осторожненько в комнату заглянула — оказалось, что Толик задремал…

Настя скорее накинула на голову платок, чтобы не узнал никто, если, не дай бог, увидят, схватила яйцо заговорённое, пузырёк с бензином для зажигалок, спички и баночку консервную, чтобы было, в чём яйцо проклятое сжечь.

И мышкой выскользнула из дома. Было пасмурно и очень темно.

Почти не соображая ничего, добежала до перекрёстка, пробормотала положенные слова, положила яйцо в баночку, разбив скорлупу, плеснула бензина, спичку кинула — та попала не в баночку, а рядом — и погасла.

Вторая спичка упала, куда нужно, полыхнуло; слава богу, не опалило волосы и одежду.

За спиной у Насти кто-то зашипел, да так страшно, что ноги у неё подкосились, но упасть ей не дали: подхватили под локотки, оттащили назад — она рванулась в ужасе прочь, но её удержали и крепко стиснули. В ответ она саданула куда-то сзади себя локтем, так сильно, как смогла.

— Настюха, язви тя в душу мать! С ума спрыгнула, чо ль?! Ещё и дерётся…

«Толик!

Слава богу! Ой, мамочки…»

— И что ты придумала, вот скажи? Что за херню ты тут творишь?

Толик ругался, а Настя молчала. Просто потому, что — ну вот что сказать теперь? «Толик, я тебя отворожить решила от любовницы твоей?» — да-а, вот самое будет то, что надо.

Яйцо, постепенно чернея среди оранжевых танцующих язычков, весело сжигало стыдную мужнюю измену, тоску и страх. Насте внезапно стало бесшабашно и смешно.

— Пошли, Толик, домой. Чего мы тут, правда, как психические?

Толик от такого заявления несколько растерялся, даже замолчал. И потянулся к баночке, в которой догорало яйцо. То ли убрать хотел с дороги, то ли что ещё — но Настя схватила его за руку:

— Не трогай! Оставь там.

И сказала она это до того убедительно, что Толик послушно выпрямился и пошёл следом за женой — домой.

Пока шли, Настя всё время пыталась понять, что же ей теперь делать: объясняться, отмалчиваться, устроить скандал, просить прощенья — всё было не то, глупо, по-идиотски, да и она-то чем виновата?! Это Толик, это всё — он!

«А почему, собственно, Толик?»

Мысль пришла как-то извне, холодная, придавила…

Толик ничего не делал. Не факт, что у него там где-то любовница есть. С чего она взяла, что у Толика где-то есть любовница? Баба Аня сказала? Так ведь бабулька и правда — не следственный комитет…

А если Настя навыдумывала всё?

И как сейчас с Толиком объясняться? Хорошо, если он над ней посмеётся. А если психанёт? Ревнивцы, говорят, сами сильно не любят, когда их начинают ревновать.

Вот они уже и дома — а Настя так и не придумала ничего. Что ж, раз не придумала, будет, как обычно: молчать, будто и не было ничего.

А если кому надо, так пусть сам разговаривает.

«Он спросит, что захочет, а я подумаю, что отвечать. И вообще, отвечать ли».

И Настя, нацепив на лицо независимое выражение, бодренько скинула туфли, запрыгнула в тапочки и побежала на кухню, не дожидаясь Толика. Налила воды в любимую чашку с бабочкой и встала у окна, вполоборота.

Толик вошёл в кухню за Настей со смешанным выражением озадаченности и остатками возмущения на лице. Видно, всё ещё надеялся, что Настя вот сейчас объясняться начнёт, оправдываться…

«Ха! Плавали, знаем, — подумала Настя, отпивая водички. — Тебе надо, ты и объясняйся». И вопросительно воззрилась на мужа.

Возмущение на лице Толика начало нарастать, но только он набрал в грудь воздуха, чтобы начать говорить, Настя спросила:

— А к какой ты блондинке заезжаешь каждый рейс? У неё ещё ребёнок маленький, года два?

Толик не ожидал такого вопроса — и ответил, видимо, на автомате:

— Так к Ларисе, сестре моей двоюродной. Ты её не помнишь? Она на свадьбе нашей была. Её муж бросил недавно, а Васька маленький совсем. Дом у неё свой — там без мужика вообще никак, сама понимаешь, я и помогаю, чем могу, — и Толик замолчал, озадаченно глядя на Настю.

— А мне почему не рассказывал? — тоже как-то неожиданно для себя спросила Настя.

— О чём? — на лице у Толика всё сильнее проявлялось глубокое недоумение. — Что у Лариски муж сбежал к какой-то финтифлюшке? Так неудобно как-то про такое, да и зачем тебе…

Тут уж Настя возмущённо вскинулась: как это зачем ей?! Вот говорила она ему, бестолковому, сколько уж раз — рассказывай, что у тебя в жизни происходит! А он всё секреты какие-то строит! Вон до чего довёл жену — к знахарке пошла!

Но высказать она ничего не успела, потому что Толик первым виновато признался:

— Говорил я ей, нельзя так с мужем. Ревновала она его почём зря, каждый день скандалы устраивала, в телефоне копалась, выспрашивала, где был да что делал. Говорила, семью хочет сохранить. Не помогло. Он от такого ещё быстрее сбежал. А я тогда вспомнил, как тебя каждый раз так же вот пытаю. Тошно мне стало. Прости, Настюх… — и обниматься полез.

Где обнялись, там и поцеловались, где раз, там и два, а там и одежда мешать начала, да и прилечь захотелось, лёжа-то всяко удобнее.

Но, уже лёжа, притиснувшись к жене вплотную, Толик внезапно вдруг вспомнил — и отстранился слегка:

— Так а всё-таки, что ты делала-то? Чего жгла?

Настя в ответ только и смогла сказать:

— Ой, не спрашивай лучше, мракобесие это всё, — и обняла мужа покрепче да постаралась поцеловать погорячее, потому, что стыдно ей было — ну вот не выскажешь, как…

А когда умиротворённый Толик заснул, забыв выспросить у Насти, что же это было за мракобесие такое, она придвинулась к его тёплому, надёжному боку и закрыла глаза.

И в полусне снова увидела, как проклятое яйцо, постепенно чернея среди танцующих в консервной банке огненных язычков, весело сжигает её тоску, надуманные страхи и воображаемую мужнюю измену.