Драконы без пламени (джен)

Прятаться по грязным подворотням — не совсем то для детей короля. Но я терплю это всё. Зачем? Ради того, чтоб вернуться в дом с лимонным деревом под окном или найти что-то намного лучше. О втором говорит Визерис, не умолкая иной раз. Грезит о троне отца, о владении целым королевством, об устрашении остального мира. Но что-то я уже перестаю ему верить.

Вот уже сколько времени мы живём на окраинах Пентоса. Все ценности давным-давно проданы, вплоть до одежды. Вплоть до короны мамы, которую я, к своему сожалению, даже не помню. Вот сижу в тени, ощущая спиной прохладу очередной замызганной стены. Задираю рукав заляпанной не то сорочки, не то мужской грубой рубахи кривого покроя. Она превратилась из некогда светло-серой в буро-песчаную от пота, и кое-где затёртые следы крови. Много же тумаков помнит моё тело за каждое пятнышко поначалу, когда одеяние было ещё новым.

А теперь чем я грязней, тем лучше — так я сливаюсь со стенами. Размытая граница на предплечье от загара. Всё, что ниже — неровного смуглого цвета от частого пребывания на солнце, выше — почти белое с лёгким молочным оттенком. Прядь волос с маленьким колтуном у кончиков совсем не выглядит серебристой в пыли: скорей неприятно седой. Смотрю на своё отражение в мутной от отходов луже. Только фиалковые глаза выдают моё родство с Драконом. И даже они не дают узнать в тощей избитой девочке Бурерождённую Дейенерис Таргариен.

И так каждый день: я жду где-нибудь Визериса, пока он попрошайничает или ворует, если добровольно ему ничего не пожертвуют. Я не хожу с ним, потому что брат бегает намного быстрей, и ему не хочется меня вызволять, если попадусь. Когда, а не если.

— Беги-беги, король-попрошайка. Булку хлеба мы тебе простим, если ко двору пригласишь.

За размышлениями я не замечаю, как мимо проносится брат, а за ним какой-то мальчик немногим старше меня на вид. Он, хохоча, бросает какой-то камень, угодивший Визерису в поясницу.

Не оглядываюсь по сторонам, как велено, а просто украдкой поглядываю на мальчика. Чистый, откормленный и сильный. Может, сын какого-нибудь повара или управляющего небольшой таверной. Тяжело дыша и всё ещё посмеиваясь, он возвращается обратно. Когда он скрывается за углом, я встаю и иду в ту сторону, куда убежал Визерис.

Высматриваю брата по закоулкам. Спотыкаюсь и падаю на оба колена, успевая выставить вперёд ладони. Прежде чем я соображаю, что к чему, чьи-то руки бесцеремонно поднимают и ставят на ноги.

— Что я тебе говорил? — едко вопрошает Визерис, чуть ли не взвизгивая.

— Ждать тебя, — опускаю взгляд, чтобы не видеть искажённые гневом черты лица брата.

— Тогда какой Неведомый погнал тебя сюда?

— Прости, Визерис, я…

— Прости?! Я же говорил тебе сидеть и ждать. — Он уже заносит руку, чтобы с размаху шлёпнуть меня, но так и замирает, моргнув пару раз: — Ты порвала сандалии.

Я с ужасом замечаю, что один и потёртых ремешков и вправду безжизненно болтается, пока я пытаюсь спрятать одну ступню за другую. Теперь брат вполне может избить меня за такой проступок.

— Мне не на что покупать тебе одежду. Ещё раз что-то такое повторится, и будешь ходить босиком. Если ты, конечно, не вырастешь из них к тому времени. Пошли, — тянет он меня за собой.

Никто не обращает внимания на то, как какой-то парень кричит на низкую для своих одиннадцати лет девочку — местные давно уже к нам привыкли и даже не замечают редкой для этих мест внешности.

Скоро мы доходим до дома. Дом — это покосившаяся повозка без одного колеса с пробитым дном. Кажется, она опирается на каменную поверхность городской стены, чтобы не развалиться окончательно. Визерис падает под сооружённое им подобие навеса: две палки, привязанные к телеге и натянутый между ними кусок выцветшего полотна. Брат его выпросил у сердобольного торговца тканями.

Я сажусь поодаль и отряхиваю саднящие колени от песка. Стараюсь не зашипеть от боли — Визерису это не понравится: он не любит, когда я плачу, и всегда готов сделать ещё больней, чтобы я понимала, что «бывает и хуже, нечего реветь, плакса».

— Там где-то есть вода. Промой.

Ищу флягу в ветоши, которая у нас вместо подушек и одеял. Отвинчиваю крышку и тонкой струйкой лью на ободранную кожу, оттирая грязь. На глаза наворачиваются слёзы. А вода стекает ржавыми капельками и испаряется.

— Хватит, иначе пойдёшь за водой одна.

Я молча повинуюсь и возвращаюсь на прежнее место. Хлеб в руках брата приковывает взгляд, заставляя рот наполняться слюной, а желудок — нетерпеливо урчать. Мы не ели около суток. Брат может решить, что нам лучше ещё потерпеть ради экономии, но его взгляд, пожирающий чёрствую булку, символизирует голод. Он всегда говорит, что мужчине нужно больше еды, а женщина — или даже девушка, девочка — должна вести себя скромней и не позволять себе лишнего.

— Вот, — отламывает он небольшой по сравнению со своим кусок и небрежно передаёт мне, — только медленнее, чтобы лишнего не съесть. Постараемся растянуть хотя бы на два дня. Мне уже надоело воровать.

Тишина продолжается ровно до тех пор, пока Визерис не заканчивает с едой, но я всё ещё откусываю мелкие кусочки и тщательно пережёвываю: так кажется, что брат дал мне в два раза больше.

— Я же учил тебя благодарить меня.

— Спасибо, Визерис.

Он кивает с чуть более довольным выражением лица, дёрнув уголками тонких губ, и собирает давно уже отросшие волосы в хвост. Визерис откидывается на колесо, поеденное насекомыми, и опускает веки. Нет, он не спит, просто думает о чём-то своём. Как и почти каждое утро в последнее время, когда он просыпается ещё до рассвета и выбирается из-под телеги. Он жалуется, что не высыпается, но и сон к нему не идёт. И может просидеть так до вечера, не проронив ни слова.

Наверняка поэтому он не в лучшем расположении духа. Его могут отвлечь разве что воспоминания о величии дома Таргариенов или мечты о призрачном будущем. Стараюсь не тревожить его как можно дольше.

— Как твоя спина? — спрашиваю я слегка осипшим от долгого молчания голосом.

Он открывает глаза, смотрит сначала как будто сквозь меня, но быстро фокусируется:

— Сестрица снизошла до беспокойства обо мне? Пустяки, — выдыхает он. — Когда-нибудь я смогу казнить любого, кто хотя бы посмотрит искоса на меня. Вот увидишь. Я стану королём, я это знаю.

И так до самого заката Визерис предаётся фантазиям, а я просто изредка поддакиваю, зная все его слова наизусть. Правитель без трона и подданных, король без короны и советников. Без десницы, мастера над монетой, великого мейстера, рыцарей, верного друга и крыши над головой.

Едва ли правителем Семи Королевств можно стать за просто так. Ради этого нужно воевать: и воевать не только на полях сражений, но и выигрывать битвы политические. Нужно покорять сердца людей; не просто называться королём, а быть им. Добиться уважения и признания. Не зря ведь слава Эйегона Завоевателя живёт в памяти Вестероса и за его пределами.

Как странно: сейчас всему меня учит брат, но сам отказывается понять, что у нас куда меньше возможностей, а значит, мы должны стараться в сотни раз усерднее. Но Визерис только хочет этой самой власти, и больше ничего. Он не стремится, не произносит пылких речей с тех пор, как нас выгнали из последнего знатного дома, в котором мы гостили; с тех пор, как его словами перестали восхищаться, а просто высмеивали и унижали, называя нищим. Неужели это не заставляет его искать выход и бороться?

Разве этого мы, наследники Таргариенов, достойны? Мы должны вернуть своё место среди королевств, но ничего не выходит…

Я не хочу думать, что мы драконы без огня, которые ничего так не могут добиться. Я хочу быть настоящим Драконом, способным совершить невозможное. Я буду становиться вдвое сильней с каждым проигрышем, втрое — с каждым достижением.

Однажды время трёхглавого дракона наступит вновь. А пока мы будем копить в себе то самое пламя свершений — думаю я, засыпая под бормотание Визериса.