Сила, перечёркнутая рукой на песке (джен)

Солнце нещадно печёт, сухая, пожухлая трава колышется на терпком ветру, тени скачут поспешно-небрежно, а дорога… Дорога всё та же — дальняя, пыльная и пока ещё светлая. Несколько фэнь — и солнце уже низко-низко, прикладывается на тощую линию уставшего горизонта. Под ногами — вязкий шорох песка и мелких камней. Вдалеке разносятся голоса птиц, и вдруг становится чуть холоднее. Но шаги — всё так же тверды и спокойны.

Внешне Сун Лань остаётся совершенно бесстрастным. Он часто вспоминает своё прошлое, когда был совсем молод и о Сяо Синчэне ещё ничего не знал, да и сам даочжан Сяо тогда не спустился с горы Баошань-саньжэнь, и когда все его мысли были об одном только храме Байсюэ: то было лучшее время, наполненное теплом солнца и мягким гулом деревьев, перьями, случайно обронёнными аистами, и звоном клинков, танцующих в дружеском поединке: цзинь, цзинь: «Не теряй ни на мяо контроль», пропустить удар, извернуться, шаг в сторону, уклониться, шаг обратно, выпад и — оставить противника беззащитным, улыбнуться ему одними краешками губ, чтобы тот ответил раззадоренным смешком, и вернуть сопернику меч, а потом поклониться: бой был нелёгкий, но интересный и честный. А позже, когда по небосводу бурным потоком течёт Серебряная река¹, они все вместе отправляются на ночную охоту — с ними сейчас и дети, для которых это первая вылазка, так что охота будет только на мелкую нечисть. Почти безопасно — но Сун Лань вместе с заклинателем, с которым сражался несколько сяоши назад, незаметно за всеми следит и прикрывает спины совсем молодых заклинателей.

Возвращаются они на рассвете через небольшую деревню. Солнце только встаёт, а на улочках уже шумно: разбивается о причал вода, вытолкнутая небольшой лодкой, из которой поднимаются несколько девушек с корзинами с локвами, где-то вдалеке о чём-то препираются между собой женщины-торговки, куда-то идёт (или же возвращается?) поседевший старик, весь будто бы съёжившийся.

— Через кэ² отправляемся дальше, — тихо, словно боясь потревожить народ, произносит наставник, и заклинатели разбредаются по деревне — слишком маленькой, так что уйти далеко не получится.

Сун Лань отделяется от других и проходит меж ветхих хижин. Но почти сразу от одной из них отделяется тень, тихо проскальзывает за ним и говорит — скрипуче, по-старчески, немного лениво и слова словно тянет нарочно:

— Молодой господин… Молодой господин, ваша… В вас есть кое-что интересное… Не хотите ли…

Сун Цзычэнь в то же мгновение понимает, что собирается предложить ему женщина. Он знает: это своего рода уже ритуал, и в этом нет ничего страшного, ведь люди утоляют своё любопытство о будущем именно так. Но уже давно внутри у него что-то противно скребётся, отвращая от таких занятий: к чему нарушать естественный ход событий этими предсказаниями и растравливать ими собственный разум и душу?

— Благодарю вас, госпожа, но я сильно спешу.

— Фуцзи³, молодой господин. Это быстро. Не придётся долго обдумывать, как при гадании по Ицзину⁴.

Рукам почему-то становится холодно, но Сун Лань только отстранённо кивает: фуцзи действительно не занимает много времени, а сейчас развернуться и молча уйти — всё-таки неучтиво.

Женщина опять сливается с тенью бедных хижин, медленно — так же невыносимо медленно, как и говорит — машет рукой, приглашая следовать за собой, и идёт вперёд, не оглядываясь, — поспешно, будто боится, что Сун Лань всё-таки передумает и покинет её. Резкий порыв ветра задевает ожерелье на её груди, и этот звук, переливчато-тревожный, отдаётся в сердце Сун Ланя непонятным чувством лёгкого страха, так, что заклинатель начинает сожалеть о том, что всё же согласился следовать за старухой.

Но любопытство смешивается со страхом и спутывается с ним плотным клубком. Оно закрадывается в него неожиданно, гораздо неожиданнее, чем отрицание интереса к собственной судьбе, которое он взращивал в себе чуть ли не с тех лет, когда только начал осмысливать мир, и такая резкая перемена в себе его внезапно пугает, он выдыхает и только собирается сказать своей проводнице о том, что ему здесь лучше не быть, как она останавливается на пороге перед входом в неприметное жилище:

— Проходите, господин.

Сун Лань делает шаг внутрь и тут же ощущает, как нога вязнет в чём-то приятном, похожим на… Песок. На входе в помещение рассыпан именно он.

— Небо, Земля! — кричит старуха куда-то вглубь, и вскоре рядом с ней появляются две женщины — по возрасту такие же старые, как и она, но похожие между собой, как человек на своё отражение. И движения их повторяют друг друга, словно одна — тень другой.

Старуха, что привела Сун Ланя сюда, замечает его удивлённый взгляд и тихо хмыкает, произнося нараспев:

— Небо и Земля только кажется, что суть разные, господин, на самом деле… они всё одно. Они управляют нами, людьми, у них есть такая сила, которую ни один человек никогда не увидит. Да что человек, может, даже сама Гуаньинь. Хотя о чём это я, она-то уж знает об этой силе наверняка. Ждите, молодой господин.

Сун Цзычэнь внимательно наблюдает: когда старуха говорит, она прикрывает глаза в лёгком изнеможении: жить ей, видимо, осталось не так уж и много, она тяжело опирается на стену и говорит всё так же невыносимо медленно-медленно-медленно, но ходит достаточно быстро, если ей есть, на что опираться — находит-таки в этом силу. А женщины — «Небо и Земля» — кажутся ему совсем другими: хотя они и ровесницы третьей, держатся они бодро, намного бодрее, и находят поддержку друг во друге, и глаза у них такие чистые-чистые, возрастом не помутнённые.

Сун Лань забывает о движении солнца и думает о тех, кто сейчас перед ним. Но даже это ему не удаётся, потому что резкий крик словно помолодевшей старухи тут же разрезает спокойствие:

— Тяньцай, дицай⁵! Быстро!

— Жэньцай⁵, — женщины уважительно склоняют перед ней головы, и все трое сразу же выскальзывают из хижины, зовя за собой Сун Ланя. Тот не успевает рассмотреть, что находится здесь, его внимание тут же концентрируется на трёх женщинах: тяньцай подходит к ящику, стоящему на алтаре, и берёт в руки палочку для письма, а дицай завязывает тяньцай сзади глаза и становится напротив неё, приготовившись переносить предсказание на свиток. Жэньцай становится по левую руку от тяньцай, сжимает в иссохшей ладони дощечку с длинной рукоятью, ожидая, когда надо будет стирать уже сделанные надписи.

Процесс гадания начинается. Руки старух двигаются быстро и уверенно — по ним заметно, что фуцзи они проводят постоянно и каждое движение им знакомо, отточено ими до малейших деталей. Тяньцай впадает во что-то сродни неистовству: руками она дёргает резко, хаотично, и песок в ящике движется под стать её рукам беспокойно. Иероглифы она выводит палочкой, небрежно, в безумии, так, что иногда горстки песка из ящика высыпаются. И Сун Лань только удивляется, как дицай, которая что-то усердно выводит кистью, разбирается в этих нестройных очертаниях иероглифов и горках песка. А жэньцай похожа на юного адепта: в руке застыла лопатка, кончик языка выглядывает в уголке губ, она нетерпеливо переминается с ноги на ногу, иногда опираясь левой рукой на алтарь, и вспышкой кидается провести лопаткой по песку, когда свободного места для начертаний больше не остаётся.

Проходит с несколько фэнь, и все наконец замирают. Тяньцай снимает повязку и пытается отдышаться. Жэньцай забирает свиток у дицай, бегло читает написанное и сокрушённо качает головой:

— Молодой господин, характер твой ещё не определился, так что судьба не знает сама. Два пути у тебя. И оба тяжёлые. Прорастёт в твой душе семя ненависти к человеку — убьёшь ты того, кого больше всего презираешь. В крови будут твои руки, но тот, кто дорог тебе больше всего и кто дорожит тобой больше других, будет спасён, хотя и прознает о поступке твоём. Как отнесётся к нему — известно только тебе. Прорастёт в твоей душе семя терпения — тот, кто дорог тебе тебе больше всего и кто дорожит тобой больше других, рано умрёт. Долго он переродиться не сможет, но душе его ты всё же однажды поможешь, после чего и умрёшь. Да и жизнь твоя будет долгая-долгая: увидишь ты и хайцзи⁶ близких тебе и друзей, увидишь и суньцзи⁶ их, и вайсунь⁶, и суньнюй⁶, и вайсуньнюй⁶… И их хайцзи, и вайсунь, и суньцзи, и суньнюй, и вайсуньнюй — всех повидаешь.

Жэньцай говорит словно сквозь сон, и Сун Лань ёжится: от старух веет древним холодным ужасом, от которого хочется спрятаться в тепле пряного солнца. Он шепчет поспешно: «Госпожа, благодарю вас» и, огибая хижину, заворачивает туда, где светит мягкое солнце — и, баюкая, успокаивает.

— Молодой господин, Ицзин может рассказать ещё что-нибудь! — раздаётся хриплое и неожиданно бодрое позади него, но Сун Лань не оборачивается: хватит с него предсказаний.

Если некий дорогой ему человек… действительно ему дорог, значит, он должен быть близок ему по духу. Но, если он будет близок ему по духу, убийство… он ему не простит, потому что будет следовать принципу непричинения вреда, а может быть, и не только ему.

Но почему нельзя поступить так, чтобы в живых остались все без навек разрушенных отношений? Сун Лань на мгновение останавливается, замирает и делает глубокий вдох, наблюдая, как вдали радостно пробегает какой-то ребёнок. Где-то лает собака и раздаётся брань женщины. Сун Лань выдыхает: он не Земля и не Небо, у него нет божественной силы, чтобы всё изменить.

* * *

Шаг. И ещё один. Ладонь постоянно нащупывает рукоять Фусюэ. В голове и душе — холодное спокойствие, которое прерывается шорохами где-то рядом. Он твёрдо идёт за девушкой, обещавшей показать ему дорогу к даочжану Сяо.

По дому проносится раскатистый смех, а потом, через время, заклинатель с четырьмя пальцами на левой руке выходит из похоронного дома.

«Сюэ Ян».

Глубокий вдох. Сун Лань сглатывает. Обнажает меч.

— Даочжан, ты убьёшь его?

Убьёт? Что же, возможно. Ведь именно к этому он готовился всю свою жизнь с того… с того самого дня. Готовился переступить через принципы. Готовился переступить через себя. Готовился переступить через то, что объединяло его с Сяо Синчэнем до того самого момента — через их общие идеалы и представления о ценности всего сущего. Готовился переступить — потому что, как бы он внутренне ни желал, взрастить в себе ненависть он так и не смог. Вот только сожалеет ли он об этом?

Сердце стучит спокойно и плавно.

— Бросил даочжана и явился теперь? Не слишком ли поздно?

Больше всего сейчас хочется ответить мерзавцу: не его дело, не ему разбираться в том, что произошло между даочжаном Суном и Сяо Синчэнем. Не ему, не ему, не ему…

А Сюэ Ян напирать всё продолжает, и мечом яростно орудует, так, что не остаётся ни мяо, чтобы вздохнуть полной грудью. Меч — оружие смерти, но слова ранят саму жизнь, подводя её к конечному исходу. Сун Лань сначала отступает, потому что слова бьют в самое сердце, а потом — вспоминает. Вспоминает слова жэньцай, вспоминает тренировки в Байсюэ, вспоминает… мягкий кокон улыбки Сяо Синчэня, и всё остальное для него перестаёт существовать.

И всё становится, как тогда, в юности, в дружеском поединке: цзинь, цзинь: «Не теряй ни на мяо контроль», пропустить удар, извернуться, шаг в сторону, уклониться, шаг обратно, выпад и —… Только сейчас вместо такого уютно-привычного «оставить противника беззащитным, улыбнуться ему одними краешками губ, вернуть сопернику меч и поклониться» на руках — мерзкая обжигающая вязкость крови и взгляд, полный ненависти — не от противника. Но от врага.

Сун Лань ощущает, что до лезвия Фусюэ дотронуться не может: отвращение. Отвращение паутиной облепляет всю его душу. Отвращение к человеку. Отвращение к судьбе. Его и своей. Отвращение к смерти, застывшей отныне на клинке его лезвия.

Отвращение — к себе самому.

Отвращение — что силы не убивать у него не хватило.

нᴇт. всᴇ ҕыло нᴇ тᴀк. совᴇᴘшᴇнно нᴇ тᴀк. Снова видение. Прошлое изнутри изгрызает, как собаки тощую кость.

К Сюэ Яну можно испытывать многое: глубокое отвращение, змеёй оборачивающееся вокруг груди, испепеляющую злость и нелепую обиду — почему он всё-таки подвязался на пути даочжанов, спокойное сожаление, потому что Сюэ Чэнмэй — ещё один бессильный на дороге судьбы…

Но только не… Или нет, ненависть могла бы быть тоже. Не тогда, не до смерти Сяо Синчэня… Но сейчас, когда уже всё кончено, есть ли в ней смысл?

Сун Лань с удивлением обнаруживает, что костёр, который он разводит в лесу скорее по привычке, чем из необходимости, потухает. Тлеют непрогоревшие ветки, и немного дыма поднимается вверх, надменно кружась над живым мертвецом. Неужели заснул? Да нет, он лютый мертвец, сон теперь — не более, чем воспоминание. Просто время незаметно проходит.

И однажды… Однажды всё станет правильно и вернётся на свои места: и осколки души Сяо Синчэня снова станут единым целым, и Сун Лань наконец найдёт забвение в смерти и последующем перерождении, и, может быть, когда-нибудь они встретятся друг с другом вновь, чтобы уже никогда не расстаться и пойти бок о бок, рядом друг с другом по этой причудливой дороге жизни, и Сун Лань через тысячи, десятки тысяч лет наконец-то неловко прошепчет Сяо Синчэню тихое «прости», а даочжан улыбнётся и ответит, в тон ему, так же тихо-тихо-тихо, что слова будут не слышны, пока ветер не донесёт их по воздуху: «Спасибо, Сун Лань. Спасибо, что не изменил себе». Нужно лишь немного терпения — того самого, которое Сун Лань взрастил в себе вместо той гуевой ненависти. Терпение, которое изменило ему в тот самый день и которое послужило причиной… собственной смерти.

Однажды всё будет хорошо. Не в этот момент. Потом. Однажды. Когда-нибудь.

А сейчас остаётся только продолжать свой путь по пыльной дороге, усыпанной мелкими камнями, прижимать к сердцу мешочки цянькунь, иногда чувствовать под ногами песок, вспоминать мелодию стали Фусюэ, когда она радостно танцевала в объятиях другого меча, наблюдать за движением солнца и луны и лишь иногда — совсем-совсем редко, когда кажется, что терпение уже на исходе — мрачно размышлять о собственной каре ҕᴇссилия. И — ни о чём не жалеть.

_____________________________________________________________________________

¹ Серебряная река — Млечный Путь.

² Кэ = 15 минут.

³ Фуцзи — гадание на песке с помощью автоматического письма.

⁴ Ицзин — он же «Канон перемен», одна из древнейших гадательных систем, состоит из 64 гексаграмм, за счёт толкования которых предсказание и происходит.

⁵ Тяньцай, дицай, жэньцай — так называли тех, кто проводил фуцзи. Три гадателя символизировали три силы — Небо, Землю и Человека (соответственно, женщина и обращается сначала к ним именно так). Тяньцай — Небо, дицай — Земля, жэньцай — Человек.

⁶ Хайцзи — дети, суньцзи — внук (сын сына), вайсунь — внук (сын дочери), суньнюй — внучка (со стороны сына), вайсуньнюй — внучка (со стороны дочери).