Трещина (джен)

Келегорм и Куруфин медленно ехали по пустынным землям. Белый чистокровный меар был вынослив, но и он уставал от веса двух всадников, и ему требовалось чаще отдыхать. Места, к тому же были опасные, и потому Келегорм пустил скакуна шагом, чтобы оставить силы для стремительного рывка, если таковой потребуется.

На двоих — один конь, один лук, один меч, одно копье, один доспех. Одно поражение. И одна трещина, пролегшая между братьями, что некогда были друг другу ближе всех прочих. Оба не знали, заметет эту трещину землей и песком, или она превратится в зияющую пропасть.

Братья остановились на очередной привал в молчании. Келегорм отправил коня щипать жалкую пожухлую траву, сам принялся чистить снаряжение. Куруфин занялся лагерем. Развел костер, поставил на него котелок с водой, то и дело искоса поглядывая на брата. Тот казался погруженным в свои мысли, лишь иногда он поднимал голову и складывал губы так, будто собирался свистнуть. Так он обыкновенно подзывал Хуана. Но ни одного звука не срывалось с губ Келегорма — он вовремя одергивал себя, опускал голову и возвращался к своему занятию.

Не о брате он думал, не о дружине и не о племяннике, отрекшемся от родни и оставшемся в Нарготронде. А о собаке.

— Последний привал перед Нан-Дунгортеб.

Куруфин заговорил негромко, но в повисшей тишине его голос показался оглушительным. Здесь вообще было очень тихо. Ни птиц, ни зверей, ни даже ветра, шелестящего в траве. Будто сама земля затаилась, попыталась спрятаться от обитающего рядом ужаса.

— Я знаю, — коротко отозвался Келегорм.

— Может, выскажешь мне все, что хотел? — предложил Куруфин. Слова складывались не так и невпопад, словно свое знаменитое красноречие он растерял где-то по дороге. — Потом времени не будет.

— Мне нечего сказать.

Келегорм даже не поднял глаз.

— Не ты один переживаешь потерю, — его брат не сдавался. — Помнишь, раньше мы делились друг с другом всем, что имели, и от того все тяготы казались вдвое легче.

— Ты едешь с моим мечом на моем коне.

Попытка придать просьбе иное значение раньше была бы забавной, теперь выглядела глупо.

— Да и рауг с тобой, — зло отмахнулся Куруфин. Попытка примириться и поговорить по душам не удалась.

За время скудного ужина больше не было произнесено ни слова. Тишина этого места казалась абсолютной настолько, что давила на уши. Лишь иногда всхрапывал конь, но и то редко, словно и ему не хотелось здесь шуметь.

Спали по очереди, наутро выдвинулись в путь.

Через полдня местность начала меняться. Вместо равнин с жухлой травой протянулись серые пустоши, зажатые между отвесными горами на севере и призрачной пеленой Завесы Мелиан на юге. Кое-где высились черными зубцами глыбы камня и целые скалы, острые, похожие на осколки, упавшие со стены Эред Горгорот. Между холмов струились ручьи, но те, что стекали с гор, были черны, словно не вода в них текла, а деготь. Все ручьи и речки, бравшие начало от гор, — отравлены, но хуже было другое: белые тенета, висевшие кое-где на скалах. Эти, в самом начале пустошей — старые, оборванные и высохшие — но все же они ясно свидетельствовали, что здешние твари никуда не исчезли, а может, еще и расплодились. Хорошо вооруженный отряд с достаточным количеством припасов проехал бы здесь, если удача на их стороне. Для двоих эльдар на одном коне и почти без провизии такое путешествие представлялось смертельно опасным. Деваться, однако, было некуда. Братья жаждали скорее добраться до Химринга, а не пробираться долгие лиги по глуши вокруг Дориата, где, к тому же, могли столкнуться с синдарскими стражами.

Келегорм внимательно оглядывался по сторонам, время от времени останавливая коня, чтобы прислушаться. На пыльных камнях почти не оставалось следов, и нельзя было понять, рыщут ли поблизости унголы или другие чудища здешних мест. Куруфин же казался безучастным. Не пытаясь снова начать разговор, он опустил голову и погрузился в свои невеселые думы. В другой раз брат ткнул бы его в бок или встряхнул, чтобы тот не расслаблялся, но сейчас Келегорм старательно делал вид, что находится здесь в одиночестве.

Он прервал молчание во время очередной остановки. На этот раз Келегорм даже спустился с коня и присел, шаря ладонью по земле.

— Гляди. Они были здесь.

Ловкими движениями он стер пыль и показал брату несколько потемневших пятен на камнях. Черный ихор унголов высох и перемешался с пылью, но был еще вполне узнаваем. Пятно казалось достаточно старым — оставлено неделю назад или около того. Келегорм сделал пару шагов в сторону и снова нагнулся. Еще одно похожее пятно. А за ним — еще одно. Он рассудил для себя, что унгол был ранен и возвращался в свое логово, но озвучивать не стал.

— Поедем по следу, — безапелляционно заявил он.

— Зачем?

— Они оттуда ушли, и их там уже нет.

— Но это значит, что мы в их охотничьих угодьях.

Келегорм зло рассмеялся.

— Здесь везде их охотничьи угодья. Если нет другой идеи — не мешай.

На это Куруфин лишь тихо выругался, но дальше спорить не стал. Разговор оборвался, как и предыдущий. Между братьями будто бы встала невидимая, но непреодолимая стена, и все слова отлетали от нее, не достигая собеседника. И все же Куруфин снова попытался.

— Может, скажешь, почему ты так зол?

— Нет, — Келегорм мотнул головой. — Лучше смотри в оба.

К вечеру, уже в сумерках, братья сделали еще одно открытие. Между трех огромных камней, защищенный от ветра, обнаружился лагерь. Разгромленный и разоренный. Большой окопанный костер давно потух и покрылся пылью, вещи и припасы были раскиданы по стоянке. Но яснее всего о случившейся здесь трагедии свидетельствовали тела.

Одно лежало совсем рядом с камнем. Грудь погибшего была пробита насквозь могучей лапой толщиной с небольшое деревце, огромная лужа давно засохшей крови темно-коричневым, почти черным пятном запеклась в пыли. Тело изломано, руки и ноги вывернуты под неестественными углами — должно быть, унгол с чудовищной силой швырнул несчастного о скалу. Это был нолдо из Хитлума — под распахнутым плащом на рубахе была видна вышитая белая звезда на синем фоне. Второй, человек из народа Хадора, лежал у кострища. Он был почти что разорван пополам, так, что через огромную рану на животе виднелся позвоночник. Растерзанные внутренности валялись вокруг, уже посеревшие от времени и пыли. Обрывок кишки оказался у самых ног Келегорма, когда тот спустился с коня осмотреть тела.

Распухшие лица были искажены в жутких гримасах, кое-где кожа лопнула, и через нее проглядывала влажная протухшая плоть. Несмотря на сухой воздух, трупы источали жуткое зловоние, в ранах и в широко распахнутых глазах копошились невесть откуда взявшиеся жирные мухи. Парочка облезлых крыс поедала ошметки печени, но порскнула в стороны при виде живых эльдар.

Келегорм зажал нос и рот ладонью и прошелся по стоянке, стараясь не наступать на гниющие останки. Куруфин же предпочел постоять в стороне.

— Их было семь или восемь, — изрек Келегорм, пересчитав вещи.

— Остальных унголы утащили в гнездо?

Келегорм медленно кивнул.

— Должно быть, они ехали в Химринг, — предположил Куруфин. — Может, везли послание?

— Хочешь покопаться? — брат приглашающим жестом указал на стоянку, давая понять, что сам этим заниматься не собирается.

— Вдруг что-то важное?

— А с чего меня должно волновать, как там дела у Финдэкано?

— Без большой надобности гонцы этой дорогой не поедут. Они торопились и хотели срезать.

— И вот неделю здесь гниют, — Келегорм презрительно хмыкнул.

— А Нельо все не знает причины этой спешки.

Куруфин подошел и принялся бесцеремонно перетряхивать рюкзаки, выбрасывая походный скарб. На поиски он убил еще полчаса, но в конце концов обнаружил кожаный тубус, запечатанный сургучом, на котором действительно красовался оттиск королевского герба.

— Закончил? — спросил Келегорм. За насмешливым тоном он прятал беспокойство.

Куруфин кивнул.

— Ты провозился до ночи. Понравилась здешняя компания, и ты решил остаться до утра?

Шутка была не просто злой, а откровенно мерзкой, но Куруфин где-то в глубине души был рад и ей. Брат теперь язвил и ругался, оставив мрачное молчание. И все же он правда слишком долго искал послание, и теперь обустраиваться на ночлег придется по темноте.

— Если набредем на гнездо унголов, скажу тебе спасибо, — не унимался Келегорм.

— Ты сам сказал, что они здесь уже побывали и не вернутся, — заметил Куруфин.

— Полезай на коня, — отрезал брат.

Перепалка быстро сошла на нет, как и попытки поговорить.

От разоренного лагеря отъехали не далеко. Келегорм счел, что трупная вонь укажет тварям на то, что добычи рядом нет, ведь унголы предпочитают свежее мясо. Так что на месте ночлега запах чувствовался, хоть и не был удушающим. Потратив на поиски еще четверть часа, братья наломали несколько высохших кустов для костра, ведь ночь обещала быть холодной. И к тому же, твари не подходят к огню, если не слишком злы и голодны. Давешнему отряду не повезло, но в другой раз такая защита могла и подействовать.

— Турко, мне надоело.

Куруфин грел руки, сидя у огня. Ответом ему снова было молчание и тихий хруст — брат увлеченно грыз дорожный хлеб.

— Тебя вывести из себя всегда было немудрено, но раньше все вокруг мигом узнавали, чем именно ты оскорблен.

Он чувствовал, что еще немного, и гордость возьмет верх над желанием помириться с братом. Но тот его стараний не оценил. Хуже того, Келегорм вскочил с копьем в руках.

— Либо ты перестанешь задавать мне этот вопрос, либо, Эру свидетель, ты перестанешь говорить вовсе.

— Вот до чего ты дошел? — Куруфин тоже поднялся. Его собственная ярость вспыхнула в груди, словно угли, на которые плеснули масла. — Мне небезразлично, что у тебя на душе, но в ответ я получаю угрозы!

Усилием воли он заставил себя немного успокоиться и продолжил уже мягче:

— Вижу ведь, что ты места себе не находишь, и хочу знать причину.

— Если хочешь знать причину, то вот она! — Келегорм вытянул вперед копье, почти касаясь наконечником груди брата. — Ты!

— Почему я? — это был не тот вопрос, который следовало бы задать, но Куруфин был так поражен, что слова сорвались с языка, минуя разум. — Не этот проклятый человек Берен, не нарготрондцы, не Лютиен и даже не твой пес, который тебя предал, а я? Ты совсем ума лишился, Турко?

— Нет, Курво, — зло выплюнул Келегорм. — Ты. Стрелял. В нее.

Он повел копьем в воздухе, но потом все-таки положил его на плечо, перестав грозить им Куруфину.

— Хуана и Берена здесь нет. Но есть ты, и ты — мой брат — меня предал.

— Нет! — воскликнул Куруфин. — Я только...

Но брат отрывистым жестом оборвал его и приложил палец к губам.

— Тшшш... оглянись.

Куруфин обвел взглядом окрестности и тут же понял, что время и место для выяснения отношений выбрано неудачно. Ветер поменялся и теперь дул с Эред Горгорот. Дым костра отклонился к югу, тихо прошуршал мимо колючий шарик высохшего перекати-поля. Пропала мерзкая вонь разлагающихся тел неподалеку, но радоваться этому совсем не стоило. С гор надвигался туман. Но не белый и не сероватый, какой бывает от обычных сырости и испарений, а мутно-черный, словно состоящий не из крохотных капель воды, а из Тьмы и отчаяния. Давно, века назад, братья уже видели такой. Эта Тьма отравила и поглотила в своем ненасытном чреве свет и счастье прежнего Валинора, повергла эльдар в ужас, а Валар — в замешательство. Тьма Унголиант была чернее и гуще, но отголоски ее жили в этих горах, как и отпрыски паучихи.

Келегорм развернулся спиной к костру, напряженно вглядываясь в надвигающуюся черноту. Туман тек по равнинам, наползал волнами, сырой, промозглый и липкий. Живое тепло огня не отгоняло его — напротив, пламя тускнело и гасло, превращаясь в едва тлеющие угли. Постепенно, по мере того, как сгущался мрак, видимость становилась все хуже и хуже. И вот Келегорм уже перестал видеть наконечник своего копья, если держал оружие наизготовку.

— Встань ближе ко мне.

Голос прозвучал глухо, словно через плотную ткань. Однако Куруфин услышал его и, обойдя костер, встал с братом плечом к плечу, зажав в руке меч. Еще недавно Келегорм угрожал брату, и гнев едва не перешел в настоящую злобу и ненависть, но теперь присутствие брата успокаивало. Куруфин не был настолько искусен в охоте на тварей, но все же двое могут куда больше, чем один.

Минуты текли одна за другой, медленно, как неестественно густая вода в отравленных ручьях. Черный туман пах страхом и затхлостью. Он окружал, прилипал к коже, вбирая в себя тепло и душевные силы, оставляя на месте них безысходность и отчаяние. Келегорм и Куруфин считали себя достаточно стойкими, чтобы противиться Тьме. Поначалу так и было, но медленно, подспудно, отвага и решимость сменялись изматывающей тревогой.

Долгое, как казалось братьям, время ничего не происходило, и постепенно напряженное ожидание стало мучительным. Иногда Куруфин поворачивался к костру, чтобы поворошить уголья или подкинуть еще веток из тощей вязанки. Но, несмотря на все старания, огонь умирал.

В небе, с вечера затянутом пеленой облаков, не было видно звезд, и определить, сколько прошло времени, можно было лишь считая удары сердца. Темнота поглощала все, и вскоре костер совсем потух, от него осталась лишь парочка одиноких тускло-красных угольков. Без огня стало совсем неуютно, и Куруфин придвинулся еще ближе к брату, коснувшись того плечом. Келегорм хмыкнул, но не отодвинулся.

В этот момент испуганно заржал конь.

— Почуял унголов? — спросил Куруфин, хотя и так знал ответ. Но собственные голос и речь успокаивали.

— Встанем спинами друг к другу, коня между нами, — вместо ответа скомандовал Келегорм и после небольшой паузы добавил: — Возьми мой лук.

Отыскать коня в тумане оказалось неожиданно легко. Меар выделялся белым пятном, словно Тьма не смела его касаться. Животное мотало головой из стороны в сторону, переступало копытами, но не пыталось убежать. Немного успокоилось лишь тогда, когда Келегорм закрыл ему глаза ладонями и стал с неожиданной для него нежностью нашептывать на ухо. Куруфин различил бессмысленные, но ободряющие фразы вроде «все будет хорошо».

Теперь спина Куруфина упиралась в теплый, чуть дрожащий конский бок, а повернув голову можно было кое-как разглядеть силуэт брата.

И снова они напряженно вглядывались в мглу перед собой, до предела напрягали зрение и слух. Разговор мог бы успокоить и обнадежить, но отвлекаться было нельзя. Время снова тянулось так медленно, что против воли закрадывались сомнения: а вдруг оно вовсе остановилось, и эта ночь будет длиться вечно?

Шорох, нарушивший гнетущую тишину, был тихим, на грани слышимости. Туман глушил его, но для братьев он прозвучал громом, заставил до боли сжать пальцы на древке копья и рукояти меча. Где-то покатился камушек.

— Совсем рядом, — прошептал Куруфин.

Вперившись во тьму, он уже различал едва уловимое движение в тумане. Или только показалось? Он снял с плеча лук и выстрелил наугад в темноту. Стрела не поразила никакой цели, но теперь Куруфин был совершенно уверен, что впереди что-то есть.

— Не трать стрелы, — недовольное ворчание Келегорма теперь казалось таким родным и приятным.

И все же Куруфин огрызнулся:

— Без тебя знаю, что делать.

Он выстрелил еще, и на сей раз невдалеке послышалось отвратительное шипение. Точно определить, откуда шел звук, было невозможно, но этого и не требовалось. Третью стрелу Куруфин направил вслед за первой. Не попал — взял чуть выше, чем требовалось.

За его спиной снова заржал меар, и этот звук отвлекал, сбивал концентрацию.

— С моей стороны идут, — сообщил Келегорм.

Он тоже уже видел движение в темноте, но поразить тварь ему пока было нечем.

— Знаешь что? — заговорил Куруфин раздраженно, но не злобно. — Если они здесь, то какого рауга мы полвечера трупы нюхали?

— Зато ты нашел важное послание, — в тон ему отозвался брат. — Стреляй давай.

— Я же стрелы трачу, — съязвил Куруфин, который как раз натягивал тетиву.

Еще один выстрел мимо цели, но на следующий раз раздалось шипение и тонкий отвратительный писк, от которого ушам сделалось почти больно. Но главное, что теперь тварь была явно ближе. Двадцать шагов, а может, всего десять.

— Лучше бы ты по Лютиен так мазал! А когда надо ты...

Келегорм не договорил очередную злую отповедь, оборвал на полуфразе.

Унгол подобрался совсем близко и стремительно бросился вперед, стремясь нанести удар передними лапами. Лишь в последнее мгновение Келегорм успел выставить вперед копье. Аманская сталь легко пробила прочный хитин, и к тому же унгол собственным немалым весом насадился на наконечник. Раздался еще один писк, на этот раз громкий и еще более невыносимый, и на лицо и руки Келегорма брызнул вонючий ихор. Но тварь от ранения не издохла, только отскочила назад. Она оставалась достаточно близко, чтобы нолдо успел разглядеть отвратительную паучью морду с множеством глаз и гигантскую лапу, от встречи с которой его спасли только реакция и навыки охотника.

Но он видел и еще движение в темноте. С его стороны унгол был явно не один.

— Два или три, — сообщил он брату.

Куруфин промолчал. Он еще не мог различить, сколько тварей к нему приближалось.

— Может, попробуем убраться отсюда? — предложил он.

— В тумане и на одном коне? — Келегорм мотнул головой, хотя его брат не мог этого видеть. — Глупо.

Вместо ответа Куруфин снова выстрелил в темноту — но на этот раз мимо невидимой цели. А в следующую секунду он едва успел защититься от удара сразу двух лап. Он успел выхватить меч и изо всех сил рубанул по одной, от другой же просто увернулся. За его спиной конь отчаянно заржал, но все еще стоял смирно, хотя чудовище лишь чудом не распороло ему бок.

Унгол проявил осторожность: он никуда не торопился, ведь деваться добыче было некуда. Он отступил. Но спустя мгновение атаковал снова, и одновременно с ним другие гигантские пауки набросились и на Келегорма. Черный туман вокруг сделался еще более затхлым, зловонным и душным, и таким густым, что разглядеть унголов можно было лишь тогда, когда они оказывались совсем близко. Их лапы и жвала устремились к эльфам будто бы из сплошного облака тьмы, а с невидимым врагом бороться куда тяжелее. Лишь опыт и расчет могли подсказать, где находится тварь и как поразить ее в уязвимое место.

Куруфин крутился и отпрыгивал из стороны в сторону, размахивая мечом, пытаясь хотя бы отогнать ужасных созданий подальше. Келегорму было одновременно и проще, и труднее: копье позволяло держать большую дистанцию, но он знал, что, если удача изменит ему, и хоть один унгол подберется ближе, чем на расстояние удара, противопоставить ему он сможет только короткий кинжал, толку от которого исчезающе мало.

Пару раз задели лошадь — лапы оставили на боку и крупе глубокие раны. От этого животное встрепенулось, намереваясь сбежать, но тут же отскочило назад, чуть было не угодив к еще одному унголу.

Против воли перед глазами обоих братьев встала одна и та же картина — разоренная стоянка, на которую они недавно наткнулись. Разбросанные вещи, обезображенные трупы, гниющие и постепенно засыпаемые серой пылью. Неужели им суждена та же участь? Сгинуть бесследно в этих гиблых землях, где, может быть, их найдет еще какой-нибудь отчаянный путник — и пройдет мимо? Оба они были отважными и умелыми воинами и ни разу в бою не трусили и не проявляли малодушие, но здесь, среди тьмы, в средоточии древнего и отвратительного зла, потребовалось все самообладание, чтобы не поддаться постыдному и губительному страху.

— Пойдите прочь! — выкрикнул Келегорм, но его звонкий голос, как и раньше, глох и тонул в тумане.

Подавшись вперед всем телом, он поразил копьем паука, который как раз собирался достать его передними лапами, отчего приподнялся на шести задних, открыв уязвимое брюхо. Наконечник вошел глубоко в плоть, и ихор потек по древку. Тварь задрожала и забилась, пытаясь соскочить с причиняющего ей боль оружия, но не в силах этого сделать. Келегорм же налег на копье, проталкивая его дальше. Теперь ихор не только тек по древку, но и толчками вырывался из пасти между жвалами. Брызги мерзкой жидкости попали на лицо, и глаза теперь немилосердно щипало, но Келегорм не мог утереться. Вскоре унгол стал биться слабее, и нолдо собирался уже выдернуть копье, но в этот момент его бок пронзила резкая боль, а от удара его мотнуло в сторону так, что он едва не выпустил копье. Кое-как высвободив оружие, Келегорм отмахнулся окованной железом пяткой, но та стукнула о твердый панцирь, не причинив вреда.

Тем временем Куруфин, изловчившись, отсек одну из протянувшихся к нему лап. И тут же обратным движением разрубил паучью голову — не понять, того же паука или другого. В тумане слышались писк и шипение, но твари, похоже, были голодны и не собирались отступать. К ногам метнулась тень, и Куруфин взмахнул мечом, не глядя, просто повинуясь интуиции — но унгол успел убраться раньше, и клинок чиркнул по земле. Именно в этот момент брат коротко вскрикнул, но Куруфин не мог даже повернуть голову, иначе мгновенно достался бы тварям на ужин. Но он знал, чувствовал, что Келегорм жив и ранен не то, чтобы серьезно — это было главное.

И действительно, кое-как отмахнувшись от одного паука, Келегорм развернул копье и рубанул широким наконечником по другому. Двигаться стало труднее, и нолдо чувствовал, как по рубахе и штанам течет кровь, а с нею уходят силы, однако он мог продержаться еще долго. Может быть, до самого утра, когда унголы попрячутся в свои логова. До рассвета ведь оставалось не так уж много.

Братья рубили и кололи, не обращая внимания на раны и усталость, и им даже как-то удавалось защитить коня. За туманом и облаками не было видно неба, но внутреннее ощущение времени подсказывало, что продержаться осталось от силы час. Чуть поодаль, невидимая для эльдар, пара унголов уже отчаянно пищала и шипела — израненные твари бились в агонии. Новые вроде бы не прибывали (хотя этого нельзя было сказать наверняка), еще некоторые раненые решили все-таки убраться подальше.

— Как ты? — не оборачиваясь, спросил Куруфин.

Ответ последовал не сразу, и за несколько мгновений молчания Куруфин успел внутренне похолодеть. На самом деле его брат просто переводил дух, а звуки его тяжелого прерывистого дыхания скрывала густая тьма.

— Просто превосходно, — бросил в ответ Келегорм.

— Что-то непохоже...

Куруфин все-таки посмотрел на него, повернувшись полубоком и выгнув шею.

— Не отвлекайся, дурень!

Брат, словно почувствовав его взгляд, тоже обернулся. И лишь для того, чтобы увидеть, как небольшой, размером с крупную кошку, паук прыгает на так неудачно подставленную спину Куруфина.

— Стряхни его! Стряхни! — закричал он.

Но было поздно. Мелкий унгол вонзил свое жало прямо в спину, и взгляд Куруфина остекленел буквально за несколько мгновений, а затем нолдо мешком повалился за землю.

Келегорм, пригнувшись, пролез под брюхом коня, чтобы защитить брата, но не успел. Другой унгол, огромный, подхватил бесчувственное тело жвалами и понесся прочь. Он двигался быстро — куда быстрее, чем может бежать эльф или скакать раненая измученная лошадь, пусть и валинорской породы.

— Нет-нет-нет-нет-нет... — бездумно повторял Келегорм, задыхаясь от бега в бессильной попытке настичь тварь.

Рана в боку горела огнем, ноги постепенно становились ватными, и наконец он рухнул лицом прямо в сухую колкую пыль.

— Нет...

Унголы больше не трогали его. Они получили добычу и не хотели связываться с опасным противником, а потому просто ретировались. Некоторое время Келегорм так и лежал, распростершись на земле и в отчаянии стуча по ней кулаком. Вся злость и обида на брата развеялись, словно туман под лучами солнца, и остался только дикий, безумный страх за его жизнь.

Туман и правда развеивался, истончался и исчезал, а в пасмурном небе загорался бледный серый рассвет. Но Келегорм этого не видел. Он представил, как отвратительные создания опутывают Куруфина, бесчувственного, липкими тенетами, подвешивают в своей тайной норе, а затем медленно поедают его размягчившуюся плоть, высасывают, словно кисель через соломинку, пока не останутся только высушенные кости в мешке из паутины.

— Ни за что...

Усилием воли Келегорм заставил натруженные мышцы снова двигаться и даже немного отрешился от боли в боку. Зато обнаружил множество мелких ран и ушибов, которые раньше не замечал — сначала в пылу боя, затем во время погони. Он кое-как поднялся, сначала на колени, упираясь руками в землю, затем встал на ноги. Его шатало, во всем теле чувствовалась слабость; губы, рот и горло пересохли от жажды и пыли, которую нолдо неминуемо вдыхал. Фляжка с водой, висевшая на поясе, как на зло, потерялась. Так что Келегорм, тяжело опираясь на копье, побрел назад, к стоянке. Но путь, который он в отчаянной попытке спасти брата преодолел, казалось, в считанные минуты, оказался долгим и мучительным, так что, добравшись до потухшего костра, он первым делом просто рухнул на землю.

Затем снова заставил себя подняться и почти ползком добрался до оставленных рядом вещей. Первым делом схватил бурдюк с водой, вцепился в него, как безумный, и сделал несколько жадных глотков — пил так, что едва не захлебывался. Лишь утолив первую жажду, заставил себя успокоиться и поглощать воду медленно, подолгу держа ее во рту, чтобы обмануть собственные ощущения и не тратить драгоценную жидкость слишком много.

В голове немного прояснилось, и Келегорм попытался оценить свое состояние. Ночь боя с тварями — тяжелое испытание, но не для такого воина, как он. Должно быть, проклятая тьма вытягивала из него силы. Пил он не так давно, вечером, а значит, не должен был так страдать от недостатка жидкости, да и слабость во всем теле не была похожа на обычную усталость. Он задрал рубаху и осмотрел рану — и обнаружил именно то, чего опасался: она все еще кровоточила. Низ рубахи и вся штанина были насквозь мокрыми, кровь залилась и в сапог.

Отправляться на поиски Куруфина, когда собственные дела так плохи, было нельзя. Сперва Келегорм должен был помочь самому себе. Еще одно усилие, и он дотянулся до другой сумки, в которой нашлись чистые бинты, заживляющая мазь, а также нить и кривая игла, которой зашивают раны. Келегорм разложил все это перед собой, затем, морщась от боли, стянул через голову рубаху. Набрал в горсть воды из бурдюка и стал аккуратно промывать поврежденный бок.

Кожа и мышцы были разорваны, и в это кровоточащее месиво набились обрывки одежды и вездесущая пыль. Но хуже была какая-то вонючая темно-серая грязь — должно быть секрет с паучьей лапы. Может быть, именно из-за нее кровь все никак не могла остановиться. Келегорм коснулся пальцами раны и чуть надавил, прислушиваясь к своим ощущениям. Касаться рассеченного мяса было, ожидаемо, ужасно больно, но боль уходила и глубже. Тогда он убрал руку и надавил чуть в стороне от раны. Было так же больно, а еще кости ощущались непривычно. Одно или два ребра точно сломаны. Это было скверно. Но Келегорм порадовался хотя бы тому, что осколки ребер не повредили легкие — а такое вполне могло случиться.

Края раны разошлись так, что между ними почти помещалось пол-ладони. Хуже того — они были неровные, и кожу пришлось бы срезать, чтобы ушить, и даже так шов разошелся бы от резких движений. Рассудив так, нолдо убрал иглу и нити и просто плотно замотал себе бок, заодно зафиксировав и ребра.

Закончив с этим, он собрал вещи и навьючил их на коня. Подобрал валяющиеся на земле меч и лук, собрал стрелы, которые смог найти в пыли и какие не унесли в себе унголы. Утро только начиналось, но твари могли уйти далеко, а настичь их нужно было днем, пока они спят.

Келегорм пошел по свежему следу.

Унголы — массивные создания, их лапы оставляют царапины и зарубки даже на голых камнях, а пыль еще не успела все их занести. Так что Келегорм ехал так быстро, насколько это было возможно, лишь иногда спускаясь и разглядывая землю, дабы убедиться, что он не сбился с нужного направления. Вслед за тварями он приближался к мрачным скалам, предшествовавшим отвесной черной стене Эред Горгорот.

К середине дня он достиг этих скал, а под ними обнаружил множество нор, широких и темных. В них даже сейчас клубилась та же тьма, что укрывала эти земли ночью, отчего каждая нора казалась зияющим провалом в бездну. И к каждой вели следы. Как найти нужные?

Здесь Келегорм отпустил коня, наказав ждать неподалеку, оставил себе только воду, малую часть припасов и оружие. А сам принялся внимательно изучать каждый проход, ища хоть какие-то признаки брата.

Он буквально прополз мимо всех ходов, разглядывая каждую пядь пыльной земли. И где-то через час таких стараний ему улыбнулась удача: маленькое пятнышко крови, уже засохшей и перемешанной с вездесущей пылью. Но путники здесь бывают нечасто, и вряд ли твари утащили к себе кого-то еще. Значит, это была кровь Куруфина.

Выпрямившись, Келегорм остановился у ближайшей к своей находке норы, пытаясь разглядеть хоть что-то в зловонном мраке. Разумеется, тщетно. Будь там, в лапах у унголов, кто-то другой, не его брат, Келегорм, может, и не решился бы один лезть в эти пещеры. Но теперь он помедлил лишь для того, чтобы сделать еще пару глотков чистого воздуха и бросить взгляд на серое небо — быть может, небо он видел в последний раз.

Затем достал из сумки сокровище: маленький рукотворный камень. Это было одно из первых творений отца. Крошечная звездочка, лежащая на ладони, давала мало света, но это было как раз то, что нужно, дабы не заблудиться в темноте, но и не потревожить спящих тварей.

Выставив камень перед собой, Келегорм двинулся вперед.

Он увидел широкий центральный проход, округлый, с неровными стенами, то ли выточенный, то ли выгрызенный в скале. Впрочем, нолдо мало волновало, как именно унголы создают себе жилища. Вытянутая рука не доставала до потолка и до стен, если он стоял посередине норы. Здесь все было заполнено черным туманом, так что камень освещал пространство не больше, чем на расстояние вытянутой руки. Воняло гнилым мясом, застарелым паучьим секретом и еще чем-то непонятным, но омерзительным.

Келегорм осторожно шел по туннелю, время от времени приближая камень к стенкам. И не зря — спустя пару десятков шагов стали появляться боковые ответвления, более узкие и тесные. И, поскольку больше никаких следов не нашлось, Келегорму предстояло изучить их все. Лишь одно обстоятельство облегчало поиск: унгол, утащивший Куруфина, был огромен, а потому в совсем узкие туннели можно было не соваться.

В первом боковом туннеле воняло еще сильнее, а стены были ближе, так что Келегорм мог достать кончиками пальцев до них и до потолка. Здесь он продвигался медленно, внимательно смотря под ноги и по сторонам. И не зря. Он вовремя опустил светильник, чтобы увидеть липкие нити паутины, толстые, как канаты. Они протянулись внизу тоннеля, и легче легкого было бы зацепиться за них ногой. Так любой незваный гость застрял бы и, пытаясь высвободиться, привлек пауков.

Но Келегорм ловко перешагивал опасные тенета, стараясь вовсе их не касаться. А они встречались уже не только под ногами, но и на уровне пояса или плеч. Так, один раз он все же нечаянно задел паутину рукавом рубахи, и тот намертво приклеился. Но нолдо не стал дергать нить, а просто отрезал кусок ткани.

Ход часто поворачивал, пол был неровным, выщербленным. Кое-где валялись обломки камня, кости и даже мелкие мертвые пауки — возможно, сожранные своими же собратьями. Но навыки охотника помогали Келегорму ступать мягко и бесшумно, так что ни паучий панцирь, ни кость не хрустели под его ногами. Светильник выхватывал из темноты то стены туннеля, то паутину, то мусор или кучки экскрементов.

Наконец Келегорм оказался перед обширным залом. Даже в тусклом свете камня были заметны белые коконы: продолговатые, подвешенные к потолку, и шарообразные, прилепленные к полу и стенам. Унголы были здесь же, черные и поначалу невидимые. К счастью, они спали после ночной охоты, и нолдо, осторожно ступая и внимательно смотря под ноги, прокрался мимо них. Ему пришлось пройти вдоль стены, и сперва он увидел круглые коконы. Под толстым слоем грязно-белой паутины что-то копошилось. Здесь нити были не липкими, и над Келегормом возобладало любопытство. Чуть раздвинув паутину, он сумел разглядеть множество мелких, не больше крупной крысы, черных унголов, бодро ползающих по своей «колыбели». Поморщившись от отвращения, Келегорм быстро вернул все нити на место, пока детеныши не разбежались.

Затем весьма замысловатым путем все-таки добрался до подвешенных коконов. Толкнул нечаянно один — раздался сухой стук костей. Вопреки логике и здравому смыслу черный панический ужас холодным комом зародился в груди и расползся мелкой дрожью по позвоночнику. А вдруг это Куруфин? Нет, конечно, не он. Эти кости были старыми, и даже паутина кокона успела высохнуть. Клейкого секрета на ней уже не было, а нити стали зеленоватыми.

Но Келегорму нужно было успокоиться, и он осторожно разрезал паутину там, где должно было быть лицо. На него пустыми глазницами смотрел посеревший череп, на котором кое-где остались куски разложившейся и почерневшей плоти. Смердело все это ужасно, и Келегорм отшатнулся.

Переждал немного, опасаясь, что изменение запаха разбудит унголов, но все было спокойно, лишь один из них повернулся и заскрипел суставами во сне. Келегорм мог бы убить тварей, но это было слишком опасно. Пауки живучи, а если хотя бы одного не прикончить с первого удара, он переполошит остальных, и тогда всему конец.

Когда в пещере снова воцарилась тишина, Келегорм взрезал следующий кокон. Открывшаяся ему картина была еще более мерзкой. Человек или эльда — уже не понять — был мертв, но еще не до конца съеден. Размягченная плоть оплывала с костей, словно расплавленный воск, из вытекших глаз сочилась буро-красная жижа. Рот был раскрыт, и остатки языка вывалились наружу. Волосы, перемешанные с отслоившимися лоскутами кожи, грязным комом лежали под черепом на паутине. То же самое ждет Куруфина, если его не спасти.

Поборов приступ тошноты, Келегорм точно так же изучил все коконы, но в них не было ни одного живого, и брата тоже не было. Время шло, а впереди было еще много нор, много коконов и невообразимое количество мерзости, но нолдо не собирался отступать.

Ощущение времени здесь терялось, но Келегорм полагал, что нашел брата почти ночью, потому что унголы, еще сонные, уже начинали шевелиться, и ему часто приходилось прятаться в закутках и отнорках, пережидая.

Свежий липкий кокон висел посередине небольшого зала. Здесь беспокойным сном спал все тот же огромный паук, что утащил Куруфина. Видимо, тварь не желала делиться с сородичами своей добычей, а потому других унголов поблизости не оказалось. Келегорму это было на руку. Когда нолдо разрезал паутину на лице, он увидел, что Куруфин без сознания и мертвенно-бледен, кожа его приобрела серовато-зеленый оттенок. Но он еще жил, Келегорм услышал слабое дыхание. Значит, все было не зря!

Потолок был высоким, и Келегорм стал искать какой-нибудь камень, который он мог бы придвинуть, чтобы залезть на него и срезать паутину. Но именно в этот момент унгол резко вскочил, разбуженный чужим присутствием.

Злобно зашипев, он бросился на эльфа, целя в него передними лапами.

Келегорму пришлось бросить попытки освободить брата и принять бой. Копье в пещере было бесполезно, но меч мог сослужить ему добрую службу. Нолдо отскочил к стене, выставив перед собой клинок, готовый защищаться.

Тварь медленно, примериваясь и принюхиваясь, сделала пару шажков к нему, а затем снова бросилась. И чтобы увернуться, Келегорму пришлось упасть на пол и перекатиться в сторону. Недавняя рана отозвалась ослепляющей болью, но маневр оказался удачным: когда он поднялся на ноги, перед ним оказался огромный бок унгола, по которому он рубанул изо всех сил.

Раздался писк, но паук собирался оборонять свое логово и свою добычу, так что его это только разъярило. Развернувшись, он опять попытался достать Келегорма лапой, но на этот раз нолдо сумел не только отбить удар, но и попасть мечом точно в уязвимое сочленение. Впрочем, для унгола охрометь на одну лапу — не самая большая потеря. Он снова наседал, а Келегорм отбивался и уворачивался, но никак не мог нанести серьезных повреждений. И, несмотря на всю скорость и ловкость, его неминуемо прижимали к стене. Он понимал, что шансы тают, а сейчас, усталый и раненый, долго биться он не в состоянии. Значит, оставалось рискнуть.

Не пытаясь больше остановить тварь, Келегорм сам отпрыгнул к стене и уперся в нее спиной. Как он и ожидал, унгол, почуяв, что жертва пытается убежать, рванулся вперед, и нолдо воспользовался единственной возможностью выйти победителем из этой схватки. Он резко выставил меч прямо перед собой, держась за рукоять обеими руками.

Унгол сам налетел на клинок, и острое лезвие вошло ему точно между жвалами, пронзив голову насквозь. И все же, уже умирающий, огромный паук врезался в Келегорма, с огромной силой впечатав его в стену. Из легких вышибло весь воздух, перед глазами пошли цветные пятна, а и без того поврежденные ребра, казалось, вспыхнули жарким пламенем. Тусклый свет камня померк, а сам камень выпал из безвольно разжавшихся пальцев и укатился куда-то под унгола.

Келегорм не знал, сколько времени провел без сознания. Он полусидел у стены, прижатый к ней все еще подергивающейся в агонии тушей, светильник пропал, а рукоять его меча торчала из головы твари и упиралась ему в грудь.

Еще несколько минут он потратил на то, чтобы хоть как-то восстановить дыхание. Затем уперся руками в унгола и, застонав сквозь стиснутые зубы, отодвинул его от себя. Голова от этого закружилось, и пришлось снова пережидать, чтобы не провалиться в забытье.

Но под телом твари обнаружился камень, серебряной звездочкой сиявший на грязном залитом ихором полу. Келегорм подобрал его и бережно оттер от вонючей жидкости. Теперь осталось взобраться на что-нибудь — например, на убитого унгола — срезать с потолка кокон и спасти брата...

Келегорм не помнил, как сделал это. Весь дальнейший путь был словно в тумане, сквозь который его вели скорее упрямство, инстинкты и яростное желание жить, нежели разум. Он начал что-то осознавать уже снаружи, когда вместе с все еще спелёнатым паутиной Куруфином взобрался на коня и помчался прочь.

Они скакали до самого утра, стремясь убраться как можно дальше от паучьего гнезда, а на рассвете Келегорм остановился и буквально повалился с коня на землю. Но затем нашел в себе силы встать, уложить на расстеленный плащ Куруфина и только потом забыться чутким, беспокойным сном.

Только днем у него хватило сил срезать с брата паутину. Теперь было видно, что унгол, к счастью, не начал его жрать, и серьезных повреждений на теле не обнаружилось. Действие яда постепенно проходило, дыхание становилось чаще и глубже, а коже теряла зеленоватый оттенок.

Ободренный этим открытием, Келегорм уложил брата поудобнее, затем осторожно напоил водой: оказалось, глотать тот мог. Сам он подкрепился все той же водой и куском дорожного хлеба, а затем улегся рядом с Куруфином и снова уснул, несмотря на опасность. Здесь силы восстанавливались медленно, а ночью ему предстояло сторожить стоянку в одиночку.

Он проснулся вечером и до следующего рассвета напряженно вглядывался в темноту, время от времени прислушиваясь к дыханию Куруфина. К середине ночи забытье от яда сменилось спокойным, почти здоровым сном. И им наконец повезло — ни черного тумана, ни унголов не появлялось.

Куруфин очнулся в середине следующего дня, когда Келегорм наконец смог заняться обустройством стоянки и даже нашел немного хвороста для костра. Возможно, он пришел в себя некоторое время назад, но не выдавал себя, молча наблюдая за братом.

— Прости меня, — это были первые слова, которые он произнес.

— Курво! — Келегорм тут же подскочил к нему.

Наклонившись, он вгляделся в его лицо, потрогал все еще слишком холодный лоб, пощупал пульс на шее.

— Как ты?

— Прости, что стрелял в Лютиэн, — вместо ответа продолжил Куруфин.

— Давай потом, — Келегорм отмахнулся. — Главное, что ты очнулся наконец. Я уж думал...

— Нет, сейчас...

Куруфин попытался мотнуть головой, но у него вышло лишь слегка пошевелиться.

— Тебе это было важно. Прости меня. Я был в бешенстве и хотел отплатить за потерянное войско, за сына, который от меня отвернулся, за свое позорное поражение... За то, что дочь Тингола досталась не тебе, а этому человеку...

— Я не желал ей зла, — Келегорм сглотнул. Ему хотелось прокричать эти слова, но он не позволил себе повысить голос на едва живого брата. — Никогда. Я хотел уберечь ее от безумной затеи полезть прямиком в лапы Моринготто. Я любил ее и до сих пор люблю, а ты... — он осекся и сделал паузу, чтобы все-таки не сорваться на крик или, того хуже, не ударить Куруфина. — А ты из моего же лука пытался убить ее!

Его брат отвел взгляд.

— Мне жаль. Так ты простишь меня?

— Не знаю. Может, настанет время, когда я прощу тебя, — честно признался Келегорм. — Но после всего, что было... Пусть это останется между нами. Мы вернемся к Нэльо, а перед тем вместе подумаем, как рассказать ему, чтобы ему не захотелось изгнать нас к раугам. Ты доставишь послание из Хитлума, раз так за него уцепился.

Он наклонился над Куруфином и смотрел ему прямо в глаза.

— А о том, как ты выстрелил в Лютиэн, не узнает никто. И мы больше никогда не заговорим об этом, будто того дня вовсе не было. Ты понял меня?

Куруфин слабо улыбнулся и кивнул.