Нереальность: Верх Внизу (джен)

Обличавший слабость и падение сил стон сорвался с ее опухших посиневших губ. Он символизировал капитуляцию. Киото Нурия Джил готова была сдаться без боя. Упасть на кровать, обессилев. Уткнуться бледным лицом, изуродованным синяками и кровью, в чистую, еще пахнущую порошком наволочку потрепанной перьевой подушки.

Но она держала себя в руках. Где-то в облаченных в туман мыслях маячил слабый огонь цели: сбежать. Сбежать, чтобы жить иначе. Закончить эту пытку, как бы ни было страшно.

Навсегда.

Холодной дрожащей рукой Джек приложил мокрый бинт к ее рассеченной брови, и красная ссадина, доходившая до самой скулы, казалось, загорелась огнем. Киото шипела каждый раз, когда он пытался остановить кровь. Это казалось комичным: пока её отец напивался в соседней комнате, двоюродный брат помогал ей выжить после побоев.

В маленькой комнате пахло сыростью и холодом. Синий свет лился на потертый деревянный пол из широких окон помещения, окутанного легкой дымкой болезненной желтизны светильника. Киото вздрогнула в очередной раз и подумала: «У нас больше не было времени на лелеяние моего лица».

— Нам пора, — прошептала она, дергая коленкой. — Джек, мы зашьем её в туалете где-нибудь на заправке. Нам пора.

Он шикнул, когда за дверью послышались тяжёлые шаги, а затем, дёрнув за шнурок, выключил ветхую лампу на прикроватной тумбочке. Комната погрузилась во тьму. Киото, сощурившись, тут же всхлипнула и закусила щеки от боли.

— Три пятилитровки с водой в машине, нам этого с головой хватит на три дня, — оглянувшись, шептал Джек, — еда, карта, термос с кофе на первое время, блок сигарет, фонарик… Одежда?

— В портфеле пара толстовок и другие джинсы, куртка на мне… — вяло констатировала она.

— Хорошо. Мыло? Зубная щетка? Вещи первой необходимости? Аптечка?

— Все в портфеле.

— Отлично, сунь туда перекись. Нам пора.

— Нужно стереть кровь с пола…

— Сам сотрет. Может, так поймёт, что дочке было больно.

Когда она закрыла замок портфеля, больше напоминавшего бочонок из-за переполненности, Джек взял его и похлопал её по плечу: 

— Вставай.

Её дешевый одноэтажный дом располагал к побегам: давление лет приблизило единственный этаж к земле — почва проседала. Джек открыл окно и бросил вещи на землю, затем кивнул Киото, и она, держа его за руку, спрыгнула вниз. Резкая боль стрелой пронзила ребра и голову; пошатнувшись, она тут же опёрлась о стену, приложив руку к виску.

— Кружится? — обеспокоенно спросил Джек.

— Болит…

— Если можешь, иди в машину. Я скоро приду.

Он злобно выдохнул и принялся шарить по полкам в поисках газетных листов.

— Ну же, — шептал он. — Да!

Он нашел потрепанную старую газету, разворошил ее и кинул листы на капли крови на полу. Затем, окинув взглядом пустую комнату, грустно кивнул и спустился. Киото стояла у машины на другой стороне залитой лунным светом улицы.

— Прощай.

* * *

Длинная дорога уходила вдаль серой лентой, скрывающей свой конец за горизонтом. Киото чувствовала всем телом каждый поворот, мили, с невероятной скоростью удалявшие ее от прошлого.

Его больше нет — только в памяти.

Впереди только неизвестность.

Непонятное ей чувство эйфории наполнило грудь при очередном спуске с холма. Она знала, что причиной этому была не только физика, но и осознание: всё получится — они оказались на равнине, но желание кричать от радости не покинуло ее, когда закончился спуск.

Еще пару часов назад за окнами старого автомобиля проносился ее город. Улицы, на которых они выросли, заброшенные и жилые дома. Проносились их воспоминания, их счастье и горе. Их радости и печали. Только чувствовала это из них двоих только Киото — Джек вернется сюда совсем скоро. Здесь жили его мать и девушка. Здесь был его бар, который он сам, накопив деньги, спроектировал и построил — его работа. И он не смог бы расстаться с этим, даже если бы сильно захотел. Однако если у Джека в его двадцать четыре было всё, от чего не мог отказаться любой человек — разумеется, речь шла о счастье, здоровье и благополучии, — то у Киото в семнадцать лет были только синяки и незаконченный последний год в школе, где ее терпеть не могли.

Её короткая жизнь была полна длинных нравоучительных речей и язвительных упрёков. К ней относились предвзято из-за отца, приходившего на родительские собрания исключительно в состоянии глубокого опьянения. Слухи о том, что он принуждает выпивать и её, сначала как плющ обвили уши родителей, а затем, благодаря находчивости и любви Кэти Раф к сплетням, пусть и взрослым, проросли и среди младшего поколения. Разумеется, к правде это не имело никакого отношения. Так она узнала, что подростки бывают намного хуже, чем взрослые.

Её всегда удивляло, что дети могут быть такими жестокими по отношению друг к другу — Киото никогда не давала повода относиться к себе неуважительно, но это никогда никого не останавливало: вечно находился идиот — а то и парочка — способный загнать в угол и сыграть временную роль воспитателя. В этом плане её школа не имела особых заслуг. Здесь не учились «сливки» общества, не учились и, как это называли, «отбросы» в своем большинстве. Более того, она никогда не относила ни себя, ни своего отца к последней категории — очевидно, у них были деньги, чтобы ходить в чистой одежде и быть сытыми; спасибо стоило сказать тёте Менди — маме Джека, — которая всегда была рядом, чтобы помочь. Но также было очевидно, что так считала только одна Киото.

Шли годы. Кэти Раф приобретала популярность в кругах её параллели. В пятнадцать лет она уже встречалась с местным дилером, Кайлом Сентери, который, будучи вечно под чем-то, даже не удосужился узнать, сколько ей было лет в их первую совместную ночь. Так она поймала его в ловушку, из которой ему можно было выбраться только тогда, когда он ей надоест. Киото помнила Кайла как школьного друга Джека. Когда ей было десять, они часто брали её с собой в город «Д». Тогда для неё Детройт был восьмым чудом света — другой страной, если будет угодно — потому что до этого нигде, кроме Кливленда, она не была. Пусть сейчас она и понимала настоящую цель их поездок, но тогда… Кайл всегда покупал ей жвачку и пару шоколадных плиток в дорогу, в то время как Джек вечно ругал его за это, но никогда ничего не отбирал — из-за этого Киото никогда не воспринимала его ругань всерьёз. Когда она плакала, он крепко обнимал ее и говорил «Сёмга, этот мир будет твоим! У тебя такие красивые глазищи — таким нельзя быть в слезах!»

Кайлу было двадцать три, когда он умер. Она помнила, как на его тёмной коже выступал пот, когда он посмотрел вниз, на свое окровавленное солнечное сплетение. Ей казалось, что звук выстрела разразил спертый воздух Северного Конца Детройта только после того, как пуля прошла сквозь мягкое тело — настолько громким был удар её сердца от испуга. Она не помнила ничего после: только хватка Джека, его руки и громкое рыдание.

Они никогда не говорили об этом, и в минуты, когда она после очередного школьного дня ревела у него на плече, Джек считал должным сводить её в магазин, купить ей плитку шоколада и крепко обнять, шепча: «Выплачься — будет легче, Сёмга. А потом вытри глаза, посмотри на меня и скажи, что этот мир будет твоим».

Она не любила банальные слова, но фразы, напоминавшие о Кайле — человеке, любившем ее больше, чем любил собственный отец… Его слова даже в устах брата вызывали слёзы и тепло в груди, какими бы банальными они ни были.

Кайл вечно говорил ей любить себя, когда она жаловалась на издёвки других девочек из-за её внешнего вида. Нет, она не была первой красавицей, напротив: тонкие губы, нос с едва заметной горбинкой — скорее всего, самая красивая часть её лица в профиль, когда она улыбалась — и причудливые глаза делали её похожей на рыбу. Кайл назвал её Сёмгой, как только увидел впервые — тогда ее русые волосы отливали оранжево-розовым на солнце из-за неудачного эксперимента с покраской; она очень не любила это прозвище и не знала, как заставить Джека и Кайла перестать использовать его. Пухлые щёки не пропадали вплоть до семнадцати лет, и даже сейчас они казались ей больше, чем нужно, хотя она никогда не имела лишнего веса. Киото прятала кости за большой одеждой, и одежда брата устраивала её более чем полностью. За это ее звали мальчишкой, но ей не было понятно, что в этом оскорбительного.

Она хорошо помнила, как однажды группа девчонок из ее параллели решила устроить розыгрыш. Обычно такие вещи забывались, потому что всё, что делали её одноклассники, ещё не набравшиеся ума, никогда нельзя было сравнить с тем, что делал её отец. Но тогда её никто не бил. Они подговорили шестнадцатилетнего Харпера Мейсона, самого красивого мальчика в школе — разумеется, в ее четырнадцать он был самым красивым мальчиком на Земле, — пригласить её на свидание. Он подошёл к ней, подарил цветы, сказав «это тебе» и ушёл.

«В субботу в парке, семь вечера»

Это красовалось на белой открытке, лежавшей среди пяти налитых бархатным алым сиянием роз.

После долгих раздумий она решила прийти. Прождала час, но так никого и не увидела. В понедельник в шкафчике она нашла такую же открытку, но с другой надписью:

«Неужели ты думала, что такая уродина, как ты, понравится ему? Мужские тряпки тебе не помогут, дура»

Кэти Раф, Джорджи Гарсия и Люси Белл были очень популярными девочками в школе в свои семнадцать лет. В одиннадцатом классе они больше не издевались над Киото, они просто не обращали на неё никакого внимания, но Киото помнила слишком много, чтобы отвечать на попытки заговорить по-доброму.

— Забей, — говорил Кайл. — Пройдут годы, они станут старыми, страшными и больше никогда не смогут носить свои мини-юбки с гордостью. Они вообще ничего не смогут делать с гордостью. Вон, Кэти знаешь что выдала? Хочет замуж. Ха-ха. Как бы не так.

— Кэти?! Кайл! — возмущалась Киото. — Не предлагай ей!

— Да какое предлагать, деньги где брать-то? А вот если не предложу, обещает пойти к копам. Ловушка какая-то, честное слово.

— Реально, — подсел к ним на крыльцо Джек.

Киото не помнила, как пережила его смерть. Это был август, дурманящий и пьянящий, тянущий вожжи, заставляющий вспомнить, что скоро снова возвращаться в школу. В первую неделю её отец чуть не умер. Ей пришлось вызвать скорую помощь, когда она нашла его в луже рвоты, смешанной с кровью. Ей было тяжело. За день до этого он кинул в неё стулом, а после того, как вышел и увидел счет за лечение, чуть не разбил о неё бутылку.

Она устала.

Довольно сильно. Потому что даже Линн, единственная подруга, не могла заглушить боль своими сладкими разговорами о будущем и счастье. Потому что Джек все реже был рядом, а отец все чаще запирал её в своей комнате.

Она не понимала, чего он хотел.

Она вдыхала запах холодных ночных огней Кливленда.

В эту ночь её город сиял по-особенному красиво. Возможно, дело было в том, что глаза застилала пелена слёз, а возможно, и в том, что это был последний взгляд на место, где она провела всю свою жизнь.

В гладком зеркале Эри сияли миллионы золотых призраков окон. Киото глубоко вдохнула. В голове, словно в отражении перед ней, зажглись миллионы тревожно мерцающих лампочек: что дальше?

«Что дальше? Что дальше?..»

Киото умала, что она наконец окажется там, где хотела быть всегда; думала, что как бы ей ни хотелось считать этот город лучшим на Земле, много лет спустя найдётся другой, который она назовёт домом.

Джек повернулся к ней, заглушив двигатель:

— Тебе страшно?

— Нет.

— Нет. Тебе страшно.

— Да, мне страшно, — огрызнулась она и спустя несколько секунд звенящей тишины шепотом повторила: — Мне страшно.

Джек неровно выдохнул и достал сигарету. Он потянулся к прикуривателю, когда Киото жестом попросила у него дать ей тоже.

— Держи.

Она прикурила и сделала затяжку. У нее появилось чувство, что мир, пару секунд назад казавшийся ей развалинами, снова стал собираться в одну целую картину. Сознание немного окутало туманом, но внутри стало спокойно, пусть она и чувствовала, как потели ладони.

— Ты представить себе не можешь, сколько ещё раз ты произнесёшь эту фразу в своей жизни, — начал он, — тебе придётся бояться и сомневаться — это нормально. И я обычно не раздаю советов, знаю, это обычно делаешь ты, но… Ты всегда сможешь вернуться к отцу и всегда сможешь вернуться в этот ад, где тебя будут так же избивать и унижать. Значит, ты ничего не теряешь, выбирая попытку изменить свою жизнь.

— Что, если в Портленде будет намного хуже?

— «Что, если»… А что если нет? Питер бывает занозой, но если он обещал, то не нарушит слова. А он обещал позаботиться о тебе.

— Сколько ему лет? Шестьдесят? — хмыкнула Киото. — Святой — брать на себя ответственность за незнакомого человека. Это странно.

— Двадцать пять.

Джек наблюдал, как сестра медленно поворачивалась к нему. К слезам в серых распахнутых глазах добавилось удивление, губы приоткрылись и дрогнули — она явно не находила слов.

— Сколько ты бы хотела, чтобы ему было? Сорок? — раздражённо воскликнул Джек.

— Нет, Джеки, я удивлена, что ему не пятнадцать.

— Брось. Он в свои двадцать зарабатывал больше, чем моя мать за всю жизнь.

— Это делает его хорошим человеком?

— Его делает хорошим человеком тот факт, что он не отказался помочь.

— Стой… — она посмотрела на брата с недоумением. — Это что, тот самый Питер? Питер Хардинг? Тот самый, который вместе с Кайлом забирал меня после школы лет семь назад, а затем угодил к копам за траву?

Джек кивнул — Киото громко рассмеялась.

Она нервно сделала очередную затяжку, отбивая ногой какой-то ритм. Разумеется, это были всего лишь формальности. Кому важен возраст, думала она, если поступки важнее? Однако Киото отчаянно отказывалась верить во что-либо, пока не удостоверится в этом лично.

Джек с самого детства был вынужден поправлять ее, когда она говорила, что Солнце вращается вокруг Земли — в ответ он получал лишь недоверчивый и безразличный взгляд и слова: «Я стану космонавтом, чтобы проверить это». Он знал её лучше, чем кто-либо в этом мире. И отец Киото, и её единственная и лучшая подруга Линн — по совместительству и случайным обстоятельствам его девушка — по меркам Джека, знали лишь верхушку айсберга.

Вот она снова сомневалась — он мог понять это по тому, как часто она стряхивала в окно пепел сигареты; как поджимала губы и, задумавшись, с сожалением смотрела на картину города впереди. И его пробирало до костей, когда он думал о том, как трудно будет ей жить в этом мире со своими упрямством и дотошностью. Когда он думал о том, что не увидит её ещё очень долго. Киото была его другом — так он называл её про себя, но никогда не говорил ей это в лицо, потому что они оба терпеть не могли, когда очевидность констатировали вслух.

Джек завел двигатель и вздохнул:

— Ты попрощалась с Линн?

— Нет.

— Я не смогу врать ей.

— Давай без этого? — резко повернулась к нему она. — Ты взрослый парень, и это дело — не детский сад. Ты должен врать ей.

Старая заправка маячила во тьме слабым огоньком фонаря над единственной колонной. Они свернули со старой дороги и встали у нее.

— Иди, отстриги волосы и покрась их, — произнес он, протягивая ей пакет с коробком краски. — Ножницы в бардачке. Волосы оставь в пакете и принеси обратно. Как я вижу, — Джек дотронулся пальцами до ее лица и повернул к свету, чтобы осмотреть рану, — она может зажить сама. Но если ты хочешь, я зашью.

— Это не входило в план…

— Не говори глупостей. Ты не можешь сбежать, ничего не изменив во внешности. Где ты такое видела? — рассмеялся он. — И да, надень что-нибудь моё: в багажнике лежит красная сумка, там мои вещи. То, что на тебе надето, нам придётся сжечь. Тебя в этом неоднократно видели в городе.

С нескрываемым раздражением Киото вылезла из машины, хлопнув дверью. Взяла первые попавшиеся рубашку и шорты из багажника и отправилась в туалет, пока Джек пошел расплачиваться за бензин.

— Только наличка, — проскрежетала старуха за кассой, едва Джек появился на пороге.

— Хорошо.

«Идеально»

Осматриваясь, Джек подметил: камер не было. И вообще было удивительно, что это место все еще не было закрыто. По пыли, что лежала слоем на товарах, по начинающим гнить яблокам в корзине да и вообще по виду продавщицы можно было сказать, что здесь жизнь остановилась.

— Двадцать центов посмотрите.

Джек начал шарить рукой в кармане, нашел доллар и отдал кассиру, не требуя сдачи. Та встретила его жест с недоверием и сложившимися в кривую хитрую линию розовыми губами.

Он еще раз огляделся. В пустом холодильнике стояли три бутылки «Маунтин Дью» и два энергетика. Он подошёл, кивнул в их сторону продавщице и спросил:

— Они давно тут стоят?

— Две недели.

— Я беру все.

Холодильник с писком открылся. Джек посмотрел на срок годности и улыбнулся: не обманула.

Заправив машину, он подъехал к боковой двери маленького здания, где располагались туалеты. Зелено-бирюзовый свет лился пластом из-под двери женского туалета и рассыпался искрами по мокрому потрескавшемуся асфальту. Он приблизился к двери, вслушался и, ничего не услышав, постучал:

— Ты там?

В ответ дверь с режущим ухо скрипом распахнулась. Перед ним стояла Киото с мокрыми поголубевшими волосами, сигаретой во рту, в полурасстегнутой рубашке и с осуждением в глазах:

— Ты в курсе, что это тоник?

— И?

— Он смоется через пару дней.

— Не льсти себе, где ты собралась мыться в дороге?

Он зашел в туалет. В нем пахло хлоркой и плесенью, очевидно, приезжие заходили сюда редко. На полу была лужица воды, синие капли тоника образовывали растекающиеся кляксы. Узкое, заляпанное разводами воды зеркало едва ли держалось над ржавой раковиной. Киото села на закрытый унитаз, подложив под бедра старую толстовку, и сделала затяжку.

— Волосы в пакете, — железным тоном констатировала она.

Джек, сунув руки в карманы, принялся наблюдать за сестрой. Её вид не будил в нем ничего, кроме сожаления. Она сидела перед ним в напряжении, но вместе с этим ее серо-зеленые глаза излучали невозмутимое спокойствие и даже некоторое безразличие. На посиневших губах темнели бусины запекшейся крови, тонкие руки подрагивали; она морщилась от каждого движения, но не издавала ни звука. Джек рвано выдохнул и достал из глубокого кармана большой кожаной куртки банку энергетика.

— Можно мне? — тут же хрипло поспешила Киото.

— У меня для тебя сюрприз. Не торопись. Купил кое-что намного лучше энергетика.

Она хмыкнула и потушила сигарету о пол.

— Тут вообще разве можно курить?

— Какая разница?

— Нам не нужны неприятности.

Киото встала и подошла к раковине:

— Принеси полотенце, если есть. Хотя бы что-то. Эта тупая сушилка работает через раз.

Смывая с волос краску, она думала лишь об одном: как жаль, что ей приходится идти на такое. Как жаль, что она не родилась в порядочной семье, где есть и мама, и папа, причем оба трезвые. Она все еще ощущала уколы в виске и всячески защищала рану на лице от взаимодействия с химией, стекавшей аквамариновым ручейком в слив. Джек вернулся с каким-то старым маленьким полотенцем в руке и протянул его сестре, когда та, выжав то, что осталось от ее длинных волос, отошла от раковины.

— Ты выглядишь… непривычно.

Так говорил Джек, когда Киото, не до конца досушив небрежное кривоватое каре, схватила вещи и направилась к машине.

— Действительно. Джек, не нашлось же краски более естественной. Знаешь, как это… натурального цвета? Черная? Где была твоя голова, когда ты выбирал ее?

— Я не думал про естественность. Нам нужно сделать все, чтобы тебя никто не узнал в ближайшие три месяца как минимум. Ты думаешь, все забудут о пропаже девочки? Да только заикнись о том, что девчонка, отец которой алкоголик и пьяница, пропала, и никто не останется равнодушным.

Они ехали в тишине с редкими остановками, чтобы справить нужду или поспать пару часов. Киото, как дитя, радовалась любимому напитку в ярко-зеленой бутылке; она выпила одну меньше, чем за час. Из-за этого в первую ночь им приходилось останавливаться намного чаще, чем Джеку хотелось бы.

— Ты выдула целый литр! Хватит, нам нельзя тратить время! — говорил после очередной остановки Джек.

Пересекая штаты, Киото ощущала себя странно: вот и всё. Всё дальше и дальше. Они проезжали пустыри и мегаполисы. Поселки, где им встречались телеги и заросшие заброшенные дома. Никогда в своей жизни она не видела столько городов, сколько встретила за три дня дороги до Портленда. Они проезжали Сандаски, Толедо, Чикаго, Рокфорд, Дабек, Ватерлоо, Форт Додж, Норфолк, Албион, Сентрал-Сити, Гранд-Айленд, Норт-Платт и еще кучу и кучу позабытых богом мест, не считая Национального заповедника Бриджер-Тетон и Йеллоустоуна.

Портленд разворачивался перед блестящим черным капотом целой симфонией: зелень, чистота и некая перфекция в линиях каждого здания. Кливленд был другим — это чувствовалось в каждом мягком повороте, в каждом окне жилых домов. Киото высунула руку из окна машины, склонившись к нему, уперлась виском в холодную раму и улыбнулась опоясанному золотыми облаками небу, прохладному воздуху, который рассекали ее пальцы. Солнце почти село, красный раскаленный горизонт предвещал непогоду, но на душе у нее было светло.

* * *

Недалеко от Уилламетт Хайтс, в паре километров от северо-западной дороги Томпсон, где-то между трассами Уайлдвуд и Уайлд Черри расположился островок деревянного кафе «У Лунатика». Перед потрепанной вывеской, слабо освещенной золотым светом единственного фонаря с поржавевшим столбом, словно искры, летали мошки. На улице пахло свежестью ночи и хвоей, кроны деревьев закрывали звездное небо.

Киото съежилась и посмотрела на Джека, торопливо достающего сумку с заднего сиденья, когда дверь двухэтажного кафе открылась — перед ними, в медовом слабом свету, лившемся из-за порога, небрежно засунув руку в карман, стоял высокий худощавый парень, с голым торсом и в черных свободных джинсах. На его теле, буквально везде, снизу и до ключиц, сияли непонятные слова, аббревиатуры и рисунки. Насколько могла разглядеть Киото, большинство слов было на английском языке, хотя, кроме смущения, это определенно ей ничего не дало.

Его лицо ей не понравилось. Худое, с четко выраженными скулами и ровным тонким носом. Голубые глаза, которые при других обстоятельствах могли бы ее обворожить, сейчас смотрели на нее с недоверием и… даже презрением. Она впервые ощутила всю серьезность своего поступка. Ощутила в животе, который скрутило — и ей не было известно почему. Она вспомнила его, Питера Хардинга, бывшего одноклассника Джека. От его прошлого внешнего вида практически ничего не осталось — если бы он просто подошел к ней на улице в таком виде, она вряд ли бы смогла узнать человека, проводившего раньше очень много времени с ее братом.

Джек, закрыв дверь машины, с улыбкой поспешил к вышедшему.

— Питер! Сколько лет, сколько зим!

— Давно не виделись, приятель, — сказал, слегка улыбнувшись, Хардинг, и оба обнялись как старые друзья. — Это — то самое одолжение? — добавил он, безразлично кивнув в сторону Киото.

— Да, это она самая, — с ухмылкой ответил Джек и махнул сестре рукой: — Поднимайся.

Она неохотно побрела за ними в кафе, не сводя глаз с Питера. Её напрягал его взгляд, врезавшийся лезвием в корку памяти. Ей стало страшно так сильно, как может быть страшно девушке, застрявшей в помещении с незнакомыми мужчинами.

Разумеется, никаких незнакомцев вокруг неё не было. Более того, Киото знала, что она нигде еще не застряла и вряд ли такое произойдет, пока она будет рядом с другом своего брата. Она же… знает его. Или нет? Несмотря на все обидные шутки и её грубые выражения в его сторону, она доверяла Джеку, как единственному близкому человеку на этой земле. И как бы это ни было странно, несмотря на все свои принципы, она всем сердцем ждала такой же отдачи, пусть и понимала, что он никогда не будет ей чем-либо обязан.

Киото тряхнула головой в попытке отбросить все дурные мысли и шагнула за порог.

Её сразу окутало теплом, а в нос ударил запах краски. На деревянных черных столах у окон стояли свечи, их было так много, что свет от них растекался по кафе золотым туманом. Она огляделась, пока Питер слушал историю Джека о том, как они добрались. Бар был самой красивой частью этого помещения: несмотря на потертость столов, именно он выглядел как новый — ровная поверхность и чистый черный цвет стойки даже на поверхности, которая обычно должна была быть самой «потрепанной». В глянце поверхности отражались маленькие капли гирлянды, обматывавший верхнюю балку.

Она забыла про тяжесть сумки, заглядевшись на зеркальные полки с алкоголем. Все бутылки, казалось, были упорядочены по размеру, а лимоны, лайм, томаты и прочие добавки и ингредиенты — по цвету. Она сразу подумала о маниакальной страсти к порядку, которой обладал владелец этого места.

— Твое одолжение, кажется, любит выпить, — все, что ответил, вскинув брови и потирая рукой шею, Питер Джеку.

Она резко обернулась на его хриплый звучный голос, столкнулась с его сонным взглядом, а затем с ухмылкой ответила:

— А можно?

— Нет, — ответил Джек за Питера. — Пит, я могу остаться?

— Что за вопрос?

Все трое замолчали. Питер, склонив голову, оперся на стойку и посмотрел на Киото:

— Значит, решим все сейчас — до завтра тянуть не хочу. Тебе Джеки уже отдал папку с документами?

— Да.

— Тогда поговорим о правилах.

Она наблюдала, как мрачнело лицо Джека, и её напрягало спокойное выражение лица Питера. Он покручивал связку четок в руке, при этом не сводя с нее взгляд.

— Я не хочу слышать твое прошлое имя. Если честно, я его даже и не помню. С этого момента ты — Хиро Амалия Ли, и мне, по правде говоря, все равно, нравится тебе это имя или нет. Это одолжение обошлось мне весьма недешево, поэтому относись к этому, как к подарку и данности. А дареному коню, сама знаешь, в зубы не смотрят. Я сделал всё, чтобы создать твою историю с нуля — ты должна её выучить и рассказать мне завтра вечером. Одна ошибка — моешь пол до конца недели.

Киото с некоторым удивлением посмотрела на Питера. В каждом его слове она чувствовала лень, которую он даже не пытался скрывать, даже последнее предложение, которое должно было звучать как угроза, прозвучало как обычная констатация факта. Настолько обыденно, словно это был «привет» при встрече с другом. Он продолжил, когда она недоверчиво кивнула, с волнением глянув перед этим на Джека — тот кивнул в ответ.

— В принципе, твоя работа — мыть посуду и помогать Грифу на кухне. Наш повар куда-то запропастился: скорее всего, в очередной раз уснул где-нибудь в подворотне. Недавно получил премию. Вопрос трех дней, но работы будет достаточно…

«Запропастился… из какого он века?» — думала Киото.

— Кто такой Гриф? — перебила она.

— Джеки? — щелкнул пальцами Питер перед лицом задумавшегося Джека — тот тряхнул головой и вопросительно свел брови. — Ты что, вообще ничего ей не рассказывал?

— О чём именно?

— Ну, например, о месте, где она проведет как минимум следующий месяц?

В тоне Питера сквозила раздраженность. И Джек, и Киото приметили, что Питер хотел спать и самое главное — был слегка пьян.

— Рассказывал, разумеется, — нахмурившись, обратился он к Киото. Его взгляд выражал возмущение: ты, мол, совершенно меня не слушаешь!

Питер закатил глаза, а затем выдохнул и потер переносицу. Он снова смотрел на Киото. Теперь она даже была не против того, чтобы Джек остался чуть дольше, чем на день. Теперь она даже хотела вернуться к отцу.

— Вижу, тебе весьма тяжело переваривать происходящее, — спокойно говорил он. — И, кажется, ты боишься.

— Что?

— Я здесь не для того, чтобы запугать тебя. Как бы мне ни хотелось выставить тебя за дверь и не рушить свою жизнь, я не смогу это сделать. Я выплачиваю долг, и я буду честен с тобой во всем, потому что мне придется помогать тебе, когда это будет нужно. Бояться стоит не меня, а того, что может произойти с тобой за порогом. Потому что пока ты тут — ты в безопасности.

— Очень… трогательно, — нахмурилась она, подняв подбородок. — Спасибо за одолжение.

— Ты думаешь, мне очень хочется сейчас распинаться перед тобой? Сколько тебе лет? Двенадцать?

— Я не могу говорить о своём прошлом, — отчеканила Киото.

Питер вдохнул и поджал губы в попытке скрыть ухмылку.

— Так, я понял, я совершил ошибку, вы не уживетесь вместе… — начал мотать головой Джек, схватив ее под локоть.

— Нет, все нормально, — Киото одернула руку и спокойно сказала: — Если это нужно, я готова следовать правилам. Я здесь, и это уже говорит о том, что я настроена серьёзно. Домой я не вернусь, Питер.

— Молодец, — подытожил тот.

— Но я тебе не собака.

— Нет, не уживетесь…

Питер кивнул и, опережая все возражения Джека, сказал:

— Думаю, мы поговорим об этом завтра. Твои «покои» наверху. Джек, ты помнишь комнату, где ты в последний раз валялся в луже рвоты?

Джек улыбнулся и виновато посмотрел на недоумевавшую сестру.

— Пит, надеюсь, ты её вымыл?

— Придурки, — с отвращением ответила на их смех Киото.

— Проводи ее, я очень устал, — обратился Питер к Джеку, а затем, приблизившись к лестнице, добавил: — Завтра выветрится краска, и послезавтра мы начинаем работать. Это были единственные выходные за месяц.

* * *

— Не бойся его, — говорил Джек, ставя на деревянный пол сумки.

Её комната под крышей оказалась не такой плохой, как представляла Киото, она оказалась хуже. Заправленная одноместная кровать стояла у круглого окна, рядом с ней — пустой письменный стол и табуретка. У противоположной стены стояли книжный шкаф и маленький гардеробный. Оба были пустыми, не считая старой биты, валявшейся на обувной полке. На полу у кровати лежал красный вязаный потертый круглый коврик, а на потолке не было ни единой лампы — всё освещала единственная свеча на полу у шкафа. В комнате пахло сыростью, но было тепло.

«В целом, — размышляла Киото, — я же не отдыхать приехала».

— Он урод, — подытожила она, поправляя одеяло. — Он просто урод.

— Ну, ты можешь вернуться к отцу. Он, наверное, не такой урод. Да? — с укором спросил брат.

Киото молча села на край кровати и потерла лицо тыльной стороной руки.

— Вот видишь, — плюхнулся рядом Джек. — Я хотя бы точно знаю, что здесь ты в безопасности. Питер никогда не поднимет на тебя руку.

— Он такой же ублюдок.

— Ты делаешь выводы по двум фразам?

— Этого достаточно.

— Ты не знаешь его, — покачал головой он. — Он будет так с тобой разговаривать до тех пор, пока не привыкнет.

— Чтобы быть добрым к людям, не нужна привычка… — поникла она. — Мне кажется, я снова в ловушке. Помнишь, мы смотрели «Я плюю на ваши могилы»? Там во второй части она сбежала от тех насильников, а потом подумала, что та женщина из полиции её отвезет в посольство, и поверила ей. А она отвезла ее обратно к ним же…

— Ну.

— Я… чувствую себя, словно я вырвалась из того ужаса, но вернулась в него же.

— Брось! — Джек привстал с подушки на локте. — Он сделал тебе документы, дал крышу, еду и работу. Относись к этому проще, он ни мне, ни даже тебе не незнакомец, мы выросли вместе, мы учились вместе. В любом случае, ты всегда сможешь позвонить мне. Телефонная будка у них на улице за углом, пока тебе нельзя пользоваться мобильным… И вообще, разве не ты мне говорила, что уважение нужно заслужить? Он тебя не знает, всему свое время.

Его слова укололи ее.

«А ведь правда, — думала она, — Питер — друг Джека. Питер сделал это, и теперь он в ответе. И он не мог ни с того ни с сего рассыпаться передо мной в комплиментах... Так?»

Она посмотрела на брата.

— Доверяй ему, как мне, и все будет хорошо.

— Ну, про доверие ты, конечно, загнул, но я буду стараться.

— Всё будет хорошо.

Джек обнял ее:

— Хиро… Звучит неплохо.

— Не зови меня так, у Питера явно нет вкуса.

Киото даже не противилась объятиям брата. Она знала, что Джек уедет завтра, и они не увидятся еще долгих полгода.

Она обняла его так крепко, как только могла.