Dum spiro, spero (джен)

"Dum spiro, spero".

Пока дышу — надеюсь. (лат.)

---

За окнами давно стемнело, и пришлось зажечь ночник. В его неярком свете убожество обстановки в номере дешёвого мотеля было почти незаметно. Да и не волновало оно нынешнего постояльца. Отец Адам Гито почти бездумно перебирал чётки, временами даже пропуская некоторые слова молитвы. Сосредоточиться у него не получалось, как он ни пытался. Все его мысли занимал Джек Кроу.

Сегодня пошёл уже пятнадцатый день, как Джек отправился на свою охоту. И если в первые несколько дней отец Адам не слишком-то волновался, то чем больше проходило времени, тем он хуже себя чувствовал и физически и морально. Молодому священнику кусок не лез в горло, он буквально через силу заставлял себя хоть что-то съесть. Спал он тоже плохо, просыпаясь от любого шороха, а когда всё же удавалось заснуть, не давали покоя кошмарные сновидения.

Адам почти не запоминал их деталей, единственным, что эти кошмары объединяло, была гибель Джека. То его убивала та девица, которую охотники таскали с собой, словно живой радар, надеясь выйти на главаря вампиров, то вообще кто-то безликий и не запоминающийся. Но чаще всего в этих снах Джек погибал от руки Энтони Монтойи, своего напарника и любовника.

Просыпаясь после таких кошмаров с колотящимся сердцем и сбившимся дыханием, отец Адам снова и снова винил себя, что не смог удержать Джека, уговорить не торопиться, или ехать не одному. Винил вопреки всякой логике, даже понимая, что Джек никогда бы с ним не согласился, и всё равно уехал бы один. Да, они мало общались, но это не помешало отцу Адаму понять, насколько Джек упрям и самоуверен. Да и слишком личным была для него эта охота.

Теперь отец Адам уже почти не сомневался, что Джек попал в беду. Ему казалось, что такому охотнику, как Джек, потребовалось бы куда меньше времени, чем две недели, чтобы найти тех, кого он хотел и покончить с ними. Да, на розыски могло уйти, по прикидкам отца Адама, несколько дней, но не столько же.

И самое плохое — отец Адам ничего не мог сделать, ничем не мог помочь и даже если бы захотел отправиться вслед за Джеком, то, во-первых, он не мог водить машину, во вторых — понятия не имел, где искать Джека, и в третьих — на нем всё ещё лежала ответственность за крест Берзье. Эти чувства — беспомощности и ответственности, давили, да так, что даже молитвы не приносили успокоения. Он понимал правоту Джека, понимал, что крест нельзя оставлять без присмотра, но ему казалось несправедливым сидеть здесь, в то время, как тот кто для него был дороже всего на свете, рисковал собой, пытаясь избавить мир ещё от двух кровососов.

Может быть, стоило бы спуститься вниз, в бар, и поговорить с барменом, который был одновременно и хозяином всей этой гостиницы. Возможно до него, или других постояльцев или посетителей бара, дошли хоть какие-то слухи о Джеке. Но, взглянув на часы, отец Адам с удивлением обнаружил, что время уже довольно позднее. Вряд ли хозяин всё ещё в баре. Придётся подождать до утра. То, что он пропустил ужин, священника вновь не волновало. Он лёг в постель, надеясь, что хотя бы в этот раз ему не приснятся кошмары.

Он не боялся темноты, но ночник на прикроватной тумбе гасить не стал, как не стал и раздеваться. Бесконечно долгие дни и длинные душные мексиканские ночи после отъезда Джека для него неизменно были наполнены ожиданием. Тягучим и обжигающим напряжённые нервы, словно кипящая смола. Каждый час, каждую минуту, каждое мгновение он мучительно ждал. Ждал смерти от лап кого-то из стаи Валека, ждал жизни, что наконец перестанет каким-то невероятным, чудесным образом напоминать беспробудный кошмар, ждал весточки от Джека, как избавления от этой пытки неизвестностью… Но ничего так и не происходило. Ночник на тумбе по-прежнему светился бледным желтоватым светом, едва пробивая густую тьму, гнездящуюся в углах комнаты, глубокие тени на полу, отбрасываемые предметами обстановки, оставались недвижны, а в прогретом за день воздухе номера висел тяжёлый запах несвежих простыней и пыли.

Не спалось. Лежать было неуютно и дело было даже не в жёсткой постели. Адам не был избалован «приличными» мирскими условиями и потому ничуть бы не роптал, будь Джек даже если не рядом, то хотя бы где-то поблизости, в безопасности, подальше от заброшенных домов, заколоченных подвалов и прочих мест, что хоть и являлись частью жизни и работы охотников на вампиров, но представляли смертельную опасность. Особенно для одиночки. Особенно для того, кто несмотря на весь свой жизненный и боевой опыт, словно лишился рассудка. От горя ли или от осознания собственной фатальной ошибки, но Джек Кроу начал делать глупости, а он… Он просто не смог, не сумел удержать, обрекая крестоносца на поражение заранее, ещё до того, как он найдет то, что ищет.

Поднеся впотьмах к самому носу кисти рук, Адам с минуту пристально, почти с ненавистью глядел на них.

«Такие слабые, — подумал он, разглядывая собственные тонкие пальцы и светлые ладони, лишенные мозолей, шрамов и следов беспощадного южного загара. — Такие бесполезные. Как и я сам. Я не должен был сдаваться, я обязан был что-то сделать».

Чувство вины ядовитой горечью разлилось внутри, стоило только вспомнить, как он лихорадочно цеплялся за уходящего крестоносца. Пальцы все ещё помнили гладкий на ощупь кожаный ремень и чуть шершавую ткань джинсов.

— Джек, — пробормотал себе под нос святой отец, зажмуриваясь и отчаянно борясь с мерзким ощущением внезапно вставшего в горле кома и предательской резью в глазах. — Джек, ну зачем ты так?

Он не должен был себя жалеть. Не мог себе это позволить. Это было ниже его достоинства.

— Я ведь хотел, как лучше, — выдохнул Адам уже в подушку, непроизвольно подтягивая ноги к груди.

Ему хотелось свернуться калачиком, как он иногда делал в далёком детстве, спрятаться ото всех проблем, хоть ненадолго отрешиться от мыслей, что день от дня все сильнее отравляли его существование.

На какой-то миг, не смотря на невыносимую духоту в комнате, его даже начало познабливать и он обнял себя руками.

«Господи, просто позволь мне уснуть, — вертелось беспрестанно в его голове. — Иначе бессонница скоро убьет и в моей голове последние крупицы разума».

Но как бы отчаянно он не пытался провалиться в сон, тот все никак не шел. Время и расстояние, что теперь разделяло их с Джеком было поистине беспощадным, но Адам не мог позволить окончательно погаснуть в душе надежде и вопреки всему желал скорейшего возвращения крестоносца.

* * *

Он не знал сколько именно пролежал вот так, погруженный в сонм своих мыслей, что был глубже самого бездонного омута, укрытый тяжелым саваном ночной тишины и липкой духоты, но когда он оторвал тяжёлую растрёпанную голову с подушки, собираясь глотнуть воздуха, не пахнущего свалявшимся птичьим пером, вдруг обнаружил, что в окна светит солнце.

— Вот же, — священник рассеянно огляделся по сторонам, слегка щурясь спросонья на яркий свет и приподнимаясь на локтях. — Сколько же я проспал?

Он автоматически протянул руку за лежащими на тумбочке очками, чтобы по давно устоявшейся привычке, нацепить их на нос. Несмотря на то, что зрение священника, так или иначе посаженное многочасовыми регулярными ночными бдениями в орденском архиве или монастырской библиотеке, нельзя было назвать идеальным, он вполне мог обходиться и без заветных линз в простенькой темной оправе. Однако он уже настолько к ним привык, что сие давнее изобретение рук человеческих сопровождало его повсюду.

Свесив ноги с постели, он немного посидел на скомканном покрывале, не находя разумных объяснений столь долгому и, по всей вероятности, крепкому сну.

Небесное светило за окнами, стоящее едва ли не в самом зените, совершенно точно его смущало. Вот так, навскидку, Адам, безоговорочно причисляющий себя к «жаворонкам», даже вспомнить не мог, когда последний раз позволял себе проспать до полудня.

По телу разливалась странная ленивая слабость, но священник все же заставил себя обуться и добрести до окна. Ничего необычного, или хоть сколько-нибудь нового. Сквозь пыльное, залапанное прежними жильцами оконное стекло, виднелась залитая полуденным солнцем автостоянка. На ней и так редко когда обретались больше одной-двух неказистых колымаг, столь любимых местными за неприхотливость и вездеходность, а сейчас она и вовсе пустовала, очень непрозрачно намекая Адаму, что он вновь остался единственным постояльцем в гостинице.

Вздохнув про себя, он отвел глаза от неутешительного, в какой-то мере даже гнетущего зрелища, бесцельно разглядывая облезлый подоконник и невероятно остро ощутив себя в этот момент заложником этой маленькой комнатушки, заложником своего долга, заложником обстоятельств, в конце концов.

Душно, невыносимо муторно. Окружающая обстановка давила на него, все больше напоминая тюремную. Чтобы хоть как-то спастись от столь неприятных ассоциаций, Адам потянул за металлическую оконную ручку, желая лишь открыть раму. И плевать, что вместе с уличными запахами и звуками в помещение проберется и горячий воздух, колеблющийся мутным маревом над плавящимся выщербленным асфальтом.

Однако, не тут-то было. Он потянул раз, потом другой. Занервничав, он приложил силу. С мгновенно вспотевшего лба по щеке скатилась едкая капелька пота, но старая рама по-прежнему не поддавалась.

— Заклинило, не иначе, — сердито выплюнул священник, утирая тылом кисти пылающее от жары и напряжения лицо.

А затем вновь окинул беглым взглядом раскинувшийся внизу гостиничный двор.

Сердце в этот миг, казалось, пропустило удар, а затем забилось с удвоенной силой, гулко бухая в груди, словно стремясь проломить ребра и вырваться наружу.

Все ещё не веря глазам и слыша лишь свой собственный громкий отчётливый пульс, Адам буквально прилип к грязному стеклу, пытаясь убедиться, что все это не обман зрения, не иллюзия, навеянная невыносимой мексиканской жарой.

Посреди стоянки, прямо поперек белых линий разметки, нахально стоял небрежно припаркованный знакомый джип. За слоем пыли и грязи, равномерно покрывающим крылья, бампер, колеса и дверцы, с трудом можно было различить алые, как пламя, мальтийские кресты, но Адам больше ни секунды не сомневался, что это тот самый джип, на котором раньше ездил Тони Монтойя и на котором, собственно, и уехал на поиски напарника чуть больше недели назад, Джек.

«Он вернулся! Вернулся! Слава Господу! — повторяя про себя словно молитву, в крайней спешке священник устремился к выходу. — Я знал! Я верил! Господь услышал меня!».

Но возле самого порога, ещё толком не успев открыть дверь, ведущую в полутемный гостиничный коридор, Адам споткнулся о какой-то предмет.

Кое-как удержав равновесие, и мысленно досадуя на ушибленную конечность, он-таки решил взглянуть под ноги, хотя душа его радостно рвалась навстречу тому, кто занимал его мысли все эти долгие дни и ночи.

На полу, аккурат поперек выхода из номера, лежало нечто, обернутое плотной серой мешковиной. Нечто очень хорошо знакомое, бережно и тщательно хранимое Адамом с того самого достопамятного дня, когда в ярком свете утра Джек Кроу зачем-то отпустил укушенного вампиршей напарника.

То самое нечто, что крестоносец перед отъездом наказал ему беречь, как зеницу ока. То самое нечто, ради которого все ещё существовали остатки практически растерзанного нынче, с лёгкой руки кардинала Альбы, духовного Ордена, ведущего свою историю с темных времён раннего средневековья.

Крест Берзье. Но что он делал на полу посреди номера?..

Слегка озадачившись, но все ещё буквально горя от нетерпения увидеть, наконец, Джека, молодой священник обшарил взглядом комнату. Да, действительно, прежнее место, подле изголовья кровати, где он держал артефакт, пустовало. Но кто и зачем взял его оттуда? И для чего? Чтобы бросить на пол у входа?

Вопросов было определено больше, чем ответов. Но одно Адам знал точно — сам он сделать этого не мог. Значит, в комнате побывал посторонний.

Досадливо поморщившись, святой отец наклонился и поднял Крест. К его неприятному удивлению, темный металл, надёжно укутанный в тряпицу, внезапно начал весить почти тонну, не просто оттягивая руки, но ещё и обжигая пальцы противоестественным холодом. Держать его было крайне тяжело и неприятно, и от него хотелось поскорее избавиться.

«Весит, как могильная плита» — подумалось священнику пока он тащил артефакт на прежнее место, но так и не сумев преодолеть последнюю пару шагов, просто бросил на кровать в ворох из скомканного покрывала и простыней.

От мешковины на коже остался тошнотворный запах разложения и сырости.

«Раньше она так не воняла, — заметил про себя Адам, борясь с внезапным приступом дурноты. — Неужто я плохо оттер Крест от мёртвой крови Валека, там в Сантьяго?»

Развить свою мысль ему не дал тихий скрип, раздавшийся за спиной.

Вдоль позвоночника священника словно пробежались чьи-то стылые пальцы, буквально на пару мгновений затопив сознание ощущением угрожающего присутствия. Адам резко обернулся, но не обнаружил позади себя никого и ничего. Лишь входная дверь легонько поскрипывала на сквозняке, по обыкновению, гулявшему по коридорам старого здания.

Укорив себя за излишнюю, на его взгляд, мнительность и пугливость, святой отец ещё раз убедившись, что Крест теперь лежит, там где он сам его оставил, снова направился к выходу из номера.

Просторный, скудно освещенный в дневное время суток, коридор встретил тишиной и непривычной духотой. Движение воздуха в нем практически не ощущалось, вынуждая Адама то и дело утирать многострадальный лоб и недоумевать, откуда вообще мог взяться тот самый сквозняк, что буквально пару минут тому назад заставил его понервничать.

Он шел по направлению к лестничному пролету, слушая как жалобно поскуливают под ногами старые деревянные половицы, прикрытые плотным, затертым линолеумом. И больше ни звука. Ни звона посуды, ни людских голосов, ни приглушенных уличных шумов, что обычно доносились с первого этажа.

Остановившись у самой лестницы священник на пару мгновений замер, прислушиваясь. Но ничего кроме собственного дыхания и учащенного сердцебиения он так и не услышал. Внутреннее чутьё, которому он привык доверять, настойчиво убеждало его, что вниз спускаться не стоит, но непреодолимое желание увидеть Джека, влекло его навстречу неизвестности. Он слишком долго и мучительно ждал возвращения крестоносца, чтобы сейчас развернуться, и, поддавшись дурным предчувствиям, вернуться к себе в комнату.

Положив руку на перила, Адам медленно двинулся вниз по ступеням, шаг за шагом, что теперь отдавались в такт ударам сердца в груди. Все внутри замирало и неприятно сжималось, но он по-прежнему был полон решимости.

Оказавшись на первом этаже, он неспешно и с осторожностью обошел пустующий бар. Все стояло на своих привычных местах: стулья, придвинутые к столикам и барной стойке, бутылки в стеллажах, и даже ящики с алкоголем, что привезли несколько дней тому назад, а у хозяина все никак не доходили руки разобрать их, или, на худой конец перетаскать в подсобку или кладовую. Но обстановка, тем не менее, выглядела так, словно здание вот уже несколько лет, как было заброшено. Толстый слой пыли на мебели и полу, паутина в углах и под высоким потолком красноречиво говорили о том, что сюда давно не ступала нога человека.

Ни души. Теперь Адам абсолютно точно мог сказать, что в гостинице он был один. В заброшенном баре тоже было жарко, но лишь с тем исключением, что в открытые настежь окна и двери то и дело влетали горячие потоки воздуха с улицы, мерно раскачивая наружные ставни и входные двери.

— Где же ты? — пробормотал себе под нос святой отец, немного понаблюдав за однообразными движениями дряхлой деревянной плиты, висящей на ржавых скобах, которая при ближайшем рассмотрении лишь отдаленно напоминала дверь.

Возникшая в голове, словно проблеск, внезапная мысль о том, что Джек мог попросту остаться снаружи, настойчиво повлекла Адама за порог здания. Ему нужно было знать доподлинно, что зрение не подвело его. И если джип, замеченный им через окно комнаты, действительно существовал, то никуда со стоянки он деться был не должен. По крайней мере, не так скоро.

Святой отец вышел во двор гостиницы, жмурясь от яркого света и полуденного горячего ветра, несущегося навстречу, и тут же застыл на месте, в очередной раз не поверив своим глазам. Вместо привычной глазу центральной улочки города, тесно облепленной убогими и местами ветхими домишками местных жителей, и небольшой стоянки, покрытой выщербленным, потрескавшимся от времени и жары асфальтом, ему открылось совершенно иное зрелище.

Поросшая короткими, жёсткими сорняками площадка, огороженная частично повалившимся, выщербленным забором из гнилых досок, что утопала в сухой серой пыли, которую то и дело клубами вздымал в воздух ветер.

«Что здесь вообще происходит?» — подумал про себя священник, в замешательстве разглядывая небольшую свалку из старых вещей, громоздящуюся на возвышенности, как раз на уровне глаз и крайне неудачно закрывающую собой едва ли не весь обзор на площадку.

Желая осмотреться, он обогнул мусорную кучу и едва ли не вскрикнул от неожиданности, когда увидел посреди покинутого двора сначала знакомый джип, а затем и стоящий чуть поодаль громоздкий фургон. Он ни с чем бы не перепутал символику Ордена — алые мальтийские кресты, он ни на минуту не усомнился, что обе машины числились когда-то за командой Джека Кроу, даже не вглядываясь в потемневшие от грязи и ржавчины автомобильные номера.

На всякий случай ещё раз осмотревшись, Адам пришел к выводу, что и это странное, незнакомое ему место, пустовало.

Но он просто не мог не подойти, не коснуться раскрытой ладонью горячего металла кузова фургона, что казался каким-то блеклым и посеревшим, странно неуместным, словно вырванным из черно-белого сна и помещенным в привычную реальность. Подергав тяжёлые створки кузова, священник нашел их предсказуемо запертыми. Не поддавались и другие дверцы фургона.

С сожалением оглядев через боковое стекло кабину грузовика, падре спрыгнул с подножки и вернулся к джипу. Тот, в отличие от «большого брата» был в точности таким, каким его помнил Адам в день отъезда Джека. Грязный, со следами постоянной войны с местным бездорожьем, но ярко бликующий на солнце лобовым стеклом и зеркалами заднего вида.

Священнику, сунувшемуся, было, в открытый салон, даже показалось на миг, что он ощущает запах бензина, смешанный с едва уловимыми нотками табачного дыма и оружейного пороха.

Не обнаружив внутри ничего, что могло бы навести хоть на какие-то мысли относительно местонахождения крестоносца, Адам с досадой захлопнул дверцу. Пока он пребывал в крайней задумчивости, пальцы его, словно сами собой потянулись к дверце джипа, смахивая пыль с изображения креста.

Очищенный таким образом от дорожной грязи символ, показался ему пронзительно ярким, настолько выделяющимся на фоне окружающего скудного пейзажа, что святой отец несколько минут к ряду не сводил с него глаз. Но когда он решил снова прикоснуться к нему, пальцы вместо твердости горячего металла встретило нечто липкое и скользкое, холодное, словно донная рыба, мгновенно покрывшее кожу ладони.

Отдернув кисть, Адам в испуге уставился на свою руку, перепачканную в свежей на вид крови, но по запаху сильно напоминающей тухлый, разлагающийся на жаре субстрат.

Запаниковав, священник отшатнулся от автомобиля, наблюдая за тем как по дверце джипа медленно скатываются струйки крови, оставляя алые потёки.

Скованный страхом и словно заворожённый жутковатым зрелищем, он не смел пошевелиться, как вдруг внезапно налетевший ветер слегка перебил запах разложения, но принес с собой горечь пепла и палёной плоти.

Священник вышел из ступора и инстинктивно сделал несколько шагов назад, спасаясь от отвратительных миазмов. Так могла пахнуть только смерть, а он ещё не готов был встретить ее.

И тут его внимание привлекло какое-то движение. Боковым зрением он заметил у фургона чью-то тень, а затем нечто неуловимое промелькнуло в зеркале джипа, скрывшись за мусорной кучей.

Страх, смешанный далеко не в самых равных пропорциях с проблесками любопытства и отчаянной, совершенно дурацкой надеждой все же увидеть Джека, подталкивал Адама если не к бегству, то уж точно не к безрассудной вылазке за кучу мусора, где могло прятаться что угодно, и сколь угодно опасное. Однако ноги, вопреки всем доводам разума, уже несли его прямиком к возвышенности.

У джипа ему оставаться не хотелось в любом случае, ведь ужасный смрад гари и мертвечины продолжал висеть густым облаком над автомобилем, словно отгоняя священника прочь.

К его облегчению за свалкой не обнаружилось никого и ничего. Но не обнаружилось и знакомого здания гостиницы. Адам стоял перед входом в старый заброшенный особняк, чьи распахнутые настежь двери зияли бездонной чернотой.

«Мне нужно забрать Крест Берзье и срочно убираться отсюда» — пронеслось в голове священника.

Что-то подсказало ему, что артефакт все ещё дожидался там, внутри, на втором этаже в его комнате, не смотря на то, что дом этот он видел впервые.

И хоть все внутри по-прежнему сжималось от страха и откровенно противилось идее зайти внутрь, священника снова, с небывалым упорством, вело вперёд. Как ни странно, там его встретила знакомая обстановка гостиничного бара, только ещё более обветшавшая, чем в последний его визит: грубо и достаточно небрежно заколоченные досками окна, частично разломанная мебель, на которую он натыкался и спотыкался впотьмах, битое бутылочное стекло, что опасно усеивало дряхлые половицы. Пока глаза Адама, попавшего из яркого полудня в густой, почти кромешный мрак, не привыкли к скудному освещению, он брел практически на ощупь, боясь даже не столько таящихся во тьме неведомых ужасов, сколько упасть и сломать себе ногу.

Пробивающиеся сквозь заколоченные оконные проемы солнечные лучи, по мере приближения святого отца к барной стойке, постепенно рассеивали тьму, превращая ее в равномерный серый полумрак. Утопающая в нем обстановка бара виделась странно мутновато-белесой, но при этом отбрасывающей глубокие черные тени.

И тут Адам заметил на стойке нечто, что поначалу принял за обернутый мешковиной Крест Берзье. Не задумываясь ни на минуту о том, как именно артефакт мог очутиться в баре, он подошёл ближе, помышляя лишь поскорее его забрать и покинуть проклятое место, но вскоре понял насколько сильно ошибся.

На стойке без движения лежало грузное тело бармена. Адама снова захлестнула паническая волна страха, но он все же заставил себя приблизиться, чтобы обнаружить, что лаковая крышка стойки сплошь залита кажущейся в полутьме зала практически черной, чуть подсохшей кровью.

Само же тело несчастного выглядело почти нетронутым, за исключением вывернутой под неестественным углом прокушенной шеи, что видимо и стала источником кровавой лужи, в которой лежал труп.

Сам не зная зачем, священник протянул руку, с некоторым усилием преодолевая трупное окоченение, и поворачивая к себе голову покойника. Но то что он увидел, заглянув в бледное бескровное лицо мертвеца, вновь заставило его отшатнуться. На него глядел застывшими, расширившимися от ужаса и боли глазами его орденский наставник — кардинал Альба.

Но прежде чем желание бежать прочь, куда глаза глядят, окончательно затопило его рассудок, слуха священника достигли неразборчивые обрывки фраз, несущиеся откуда-то сверху, со второго этажа.

«Джек! Это же Джек!» — священник мгновенно узнал приглушённый стенами здания голос, хоть и не смог понять, что именно говорил крестоносец.

Завал ли он на помощь, предостерегал ли, или просто что-то громко вещал, для Адама не имело значения. Не помня себя от радости, святой отец рванулся к лестнице. Сердце его все так же выскакивало из груди, но теперь к страху вновь примешалась сияющая ярче солнца надежда.

В мгновение ока преодолев скрипучий лестничный пролет, и буквально пролетев, следуя за знакомым голосом, ещё пару метров по коридору, святой отец вновь оказался почти в кромешной тьме.

А оглянувшись назад, он вдруг понял, что позади больше нет лестницы. Коридор, освящённый маломощными дешевыми лампочками, что совсем не пробивали окружающий мрак, тянулся в обе стороны докуда хватало глаз, и был подозрительно похож вовсе не на гостиничный, а на тюремный. Точно такой же он видел не так давно в Сантьяго, когда вызвался помочь Джеку и Тони с ловлей вампиров «на живца».

Он больше не слышал голос крестоносца, но открыть рот, и позвать Джека, он так и не решился. Его охватила вся та же гамма чувств, что и в прошлый раз в тюремном блоке: к бессменному страху за свою жизнь, что неотступно следовал за ним по пятам едва ли не с того самого момента, как он стал частью группы Кроу, добавилось любопытство и отчаянная решимость, жажда преодоления себя, подкреплённая истовой верой в Господа.

Не придумав ничего иного, Адам мелкими шагами осторожно двинулся вперёд, стараясь ступать, как можно тише. Бог не мог покинуть его сейчас, оставив совсем одного в подобном месте. Но и он сам не имел права сдаваться. Пока был хоть какой-то шанс увидеть Джека или хотя бы отыскать Крест, отец Адам Гито не мог позволить себе отступиться.

Опасность, казалось, была повсюду, таилась в тенях в нишах у стен, каралась следом за ним по холодному бетонному полу, буквально висела в воздухе, выбрасывая в кровь святого отца одну порцию адреналина за другой, вынуждая дышать через раз, молчаливо досадуя на слишком громко стучащее в груди сердце. Окружающий мрак неподъемным грузом давил на плечи, то и дело пробегая жгучим холодком между лопаток, заставляя снова и снова возвращаться к мысли, что кто-то или что-то пристально следит за ним из темноты, выжидает, выбирая наиболее подходящее время, чтобы напасть и покончить с ним.

И когда в конце коридора вдруг внезапно замаячил просвет, Адам поначалу даже не поверил своим глазам. И хоть это был и не белый дневной свет, а всего лишь чуть более яркий электрический, священник тут же увидел в нем свое спасение.

Ускорив шаг, насколько это было возможно, чтобы не производить слишком много шума, и искренне надеясь, что оставляет потенциальную опасность позади, святой отец почти бежал навстречу свету, навстречу, как он полагал, своему шансу выбраться из передряги, в которой он оказался.

Вскоре он понял, что именно светится впереди. Это была открытая кабина лифта, ожидаемо не отличимая от таковой в тюрьме Сантьяго. А еще возле нее маячили чьи-то силуэты. Слишком расплывчатые и нечёткие из-за расстояния, чтобы хоть как-то их идентифицировать…или не только и не столько из-за расстояния. Адам внезапно обнаружил, что его бесценные очки куда-то пропали, в самый что ни на есть неподходящий момент оставив его наедине с собственной близорукостью.

Повинуясь внутреннему чутью, когда до лифта оставались считанные метры, священник на свой страх и риск ощупью нашел длинную нишу в стене, тянущуюся вдоль коридора на всем его протяжении и передвигался уже в ней.

Свет приближался, становился все отчетливее, равномерно заливая тусклым матовым сиянием серые, обшарпанные стены и пол, однако Адама вместо предчувствия скорого избавления все сильнее стала одолевать тревога. Но он все шел и шел, пока не упёрся в небольшой выступ в стене, аккурат там, где оканчивалась в паре метров от шахты лифта спасительная ниша.

Прислонившись спиной к холодному камню тюремной стены, что казалось вытягивал из разгоряченного быстрой ходьбой, взмокшего под одеждой тела, не только тепло, но и всю смелость, святой отец, наконец решился выглянуть из своего убежища в коридор. Как бы там ни было, ему нужно было знать, что его ждёт впереди.

Осторожно высунув голову из-за выщербленного выступа стены, Адам буквально оторопел. Глаза его расширились от ужаса и нежелания верить происходящему, а побелевшие пальцы что было силы, до боли и хруста, впились в стылый камень.

Они оба были там. И Джек, и его бывший напарник. Крепко прижав крестоносца к стене, Тони Монтойя жадно, с глухим утробным рычанием, вгрызался в его открытую шею, заливая свежей кровью, которую толком не успевал проглотить, одежду и пол под ногами. Кровь пятнала даже стену рядом с лифтом, видимо, размазанная по камню неловким движением зажатого между стеной и могучим телом вампира, крестоносца. Кроу же, вопреки собственным убеждениям, ничуть не сопротивлялся, прикрыв глаза и откровенно подставляясь, позволяя кровососу творить все, что вздумается. Так беспощадно. Так бескомпромиссно.

И было в этом страшном действе и ещё что-то, вполне способное смутить взор священника, если бы не четкое осознание, что это конец. Конец его чаяниям увидеть Джека живым, конец мексиканской группе, конец Ордену, что держался в последнее время всего на двух действующих крестоносцах. Это был конец всему.

Адаму не следовало на это смотреть, но он смотрел. С трудом игнорируя жгучую резь в глазах, он ловил каждое движение слившихся в едином, последнем, чудовищном по своей сути порыве, двоих мужчин. Он видел, как бедро Тони тесно вклинивается между бедер Джека, заставляя в нескрываемом возбуждении тереться о него, как залитые кровью крепкие руки перешедшего на сторону тьмы охотника скользят по стройному подтянутому телу, видел как пальцы крестоносца, затянутые в черную кожу перчаток, судорожно зарываются в волосы на затылке бывшего любовника, не отталкивая, а напротив, привлекая к себе.

На лице Джека отчётливо читалась смесь невыносимого страдания с удовольствием, доходящим до степени эйфории, мучительной боли, лишающей рассудка, с вожделением, грубой животной страстью, что, видимо, связывала его в прежней жизни с партнёром.

Предсмертная агония Джека Кроу, что в большей степени напоминала грязную, кровавую прелюдию к близости, делала священнику почти физически больно. Он не хотел этого видеть, не хотел знать, не желал допускать даже мысли, что воин Бога, потомственный крестоносец, мог закончить свои дни вот так, добровольно отдавая себя на растерзание отродью дьявола, что уже не было тем, чем казалось.

С трудом заставив себя оторваться от богомерзкого, душераздирающего зрелища, Адам без сил вновь отшатнулся вглубь стенной ниши. Чувствуя, как по щекам одна за другой скатываются горячие капли, священник на миг зажмурился и прикрыл рот рукой, дабы не выдать своего присутствия.

Он потерял Джека Кроу. Потерял навсегда. По своей вине, по своей слабости и никчемности, лишился того единственного, к кому уже давно испытывал самые светлые и сильные чувства.

«Я не знаю, сколько времени это займет поэтому на время моего отсутствия тебе предстоит позаботиться о Черном кресте, падре, — раздался в его голове знакомый голос, пришедший не иначе, как из глубин памяти. — Он не должен снова попасть в лапы упырям из стаи Валека».

За уступом в это время что-то тяжело рухнуло на пол, и Адам ни минуты не сомневался в том, что это осело вдоль стены обескровленное бывшим партнером, вероятно, уже полностью лишённое жизни, тело крестоносца.

Не дожидаясь, пока тишину коридора наполнят неспешные шаги его близкой погибели, святой отец бросился бежать.

Он не знал, куда именно бежит и где находится выход, но понимал, что должен торопиться, должен во что бы то ни стало сберечь свою жизнь.

Теперь он четко осознавал, что именно предстоит сделать, вспомнил о своем обещании и, вероятно, истинном предназначении. И раз уж Джек Кроу покинул мир живых, он стал единственным, кто мог защитить реликвию Ордена — Крест Берзье от вероятных посягательств мечтающих о всесилии кровососов. И даже, вероятно, от самого Джека, если будет такая необходимость.

Адам бежал что есть силы, не оглядываясь, а летящий ему навстречу темный и мрачный тюремный коридор вдруг снова сменился коридором гостиничным, где впереди, совсем близко, практически рукой подать, виднелась приоткрытая дверь его комнаты, где он и оставил бесценный артефакт.

Пулей влетев в утопающее в переливчатом закатном золотисто-рыжем свете крохотное помещение, святой отец облегчённо выдохнул. Крест, как ни в чем ни бывало, дожидался его на кровати.

Не желая терять больше времени, которого по всей видимости оставалось не так уж и много до наступления сумерек, он упрямо сгреб в охапку свою неподъемно-тяжёлую ношу, завернутую в по-прежнему немилосердно смердящую сыростью и тухлятиной мешковину и ринулся к двери.

Бежать. Успеть. Спасти. Спрятать.

Не помня себя от страха и внутренней решимости, что неизменно придавали ему сил и мотивации, но то и дело сгибаясь под тяжестью Креста, Адам беспрепятственно миновал лестницу и залитый приветливым закатным светом первый этаж. Он спешил. Спасение на этот раз казалось невероятно близким.

Но не сделав и пару шагов за порог гостиницы, святой отец вновь споткнулся, выпустив таки многострадальный Крест из рук и, на это раз, действительно упав на колени.

«Да что же это! — в сердцах подумал он, окинув сердитым взглядом предмет в мешковине. — Второй раз за сегодня!»

Ему показалось или его бесценная ноша странным образом поменяла форму?..

Борясь с вновь нахлынувшими дурными предчувствиями, он присмотрелся. Так и было. В мешковину было завернуто нечто широкое, плоское и продолговатое, и тяжёлое, да, уж что-что, а вес предмета остался неизменным.

Нахмурившись и почти не дыша от охвативших его опасений, Адам мелко дрожащими руками неуклюже развязал тесьму, крепящую вонючую мешковину и потянул ее прочь.

— Что.? Что это такое? — заикаясь и холодея от первобытного ужаса пробормотал несчастный священник, вперив остекленевший взгляд в предмет перед собой.

Перед ним лежала серая могильная плита, явно выкопанная совсем недавно из кладбищенской земли, простое и неказистое надгробие с выбитым на нем небольшим крестом, надписи на котором он никак не хотел верить. Но буквы настойчиво вещали: «Отец Адам Гито».

«Падре, шея! Закрой шею!» — внезапно ворвался вихрем в его сознание голос Джека.

В прошлом крестоносец уже пытался предостеречь его, там, в тюрьме, когда на него впервые набросился вампир.

— Но я же… — выдохнул Адам, отчаянно не желая умирать, но не в силах даже пошевелиться, в то время как за его спиной раздался издевательский женский смешок, и чьи-то холодные, но дьявольски сильные пальцы схватили его сзади за шею…

* * *

Хрипло, задушенно вскрикнув, священник сел на постели. Щеки его были влажными от слез, а руки принялись непроизвольно ощупывать открытое горло в расстёгнутом вороте рубахи. Ему тяжело было дышать, да и голова буквально раскалывалась на части от тупой боли. Но куда сильнее боли физической, была боль душевная, от которой наверное захотелось бы умереть, не будь он столь набожен.

Сон… это всего лишь сон… Как и полагалось доброму католику, тем более, священнику, отец Адам был далёк от суеверий, знаков судьбы и всего такого, что Церковь считала ересью и происками дьявола. Но сейчас он с какой-то отчётливой обречённостью осознал — Джека скорее всего, больше нет на этом свете, и этот кошмар неспроста. Да и могильная плита с собственным именем, что ему приснилась… Не самое лучшее видение. Но о нём отец Адам почти не думал: на всё воля Господа, только Бог решает, что будет с ним. А вот Джек… Джек не заслужил такой судьбы. И в том, что его не стало, отец Адам винил себя. Не смог вразумить, удержать, не смог уговорить хотя бы повременить с этой охотой.

Джек Кроу ушел, и сделал это так, словно ему больше нечем было дорожить, словно он в один миг позабыл о деле всей своей жизни, о клятвах, что он и ему подобные из века в век давали у ватиканских распятий, обязуясь защищать невинных и несведущих от порождений тьмы. Святой отец отчаянно не желал верить, что крестоносец сдался, сломался под напором обстоятельств, и целиком растворившись в горечи безвозвратной потери, позволил себя убить. Джек не мог так поступить. Все внутри отчаянно противилось этой мысли.

— Все что угодно, но только не это, — пробормотал себе под нос Адам, на пару минут уткнувшись лицом в сомкнутые ладони. — Я должен верить. Я должен ждать.

Глубоко втянув через ноздри спертый воздух комнаты и, хоть и достаточно шатко, но укрепившись в убеждении, что отвратительно реалистичный ночной кошмар — лишь дьявольское наваждение, навеянное летней духотой, молодой священник встал с постели и поспешил к окну.

Все ещё находясь под впечатлением от увиденного, он как-то излишне нервно отдернул плотные занавески, а затем настежь распахнул окно, впуская в комнату утреннюю прохладу.

Рассвет, ранний час, чью совсем ещё сонную тишину уже начал дерзко нарушать пересвист пробудившихся птиц и негромкий шелест свежего лёгкого ветерка, уносящего с собой остатки прошедшей ночи.

Каждое утро, изо дня в день, отец Адам с особым чувством глядел на брызжущий на востоке золотистыми искрами горизонт, позволяя вместе с ним заново заниматься надежде, невольно представляя, как где-то далеко, вероятно за сотни километров отсюда, затерявшийся посреди выжженной мексиканской прерии крестоносец тоже подставляет обветренное, загорелое лицо первым лучам солнца, неспешно потягивая сигарету и небрежным жестом цепляя на нос солнцезащитные очки.

«Пожалуйста, только живи, — мысленно попросил у манящего образа священник, но затем прикрыл глаза и быстро зашептал молитву. — Господи, не дай ему сбиться с пути…»

Окончательно взяв себя в руки, Адам, наконец, отвёл взгляд от разгорающегося за окном нового дня. Он должен был найти в себе силы не поддаваться ни панике, ни всеобъемлющему унынию.

По уже успевшей устояться привычке, святой отец неспешно привел в порядок сначала себя, а затем и небольшую комнату, где он обрел скромный приют на все эти дни.

Однако перед тем, как покинуть свою временную обитель и отправиться вниз, на завтрак, падре, сам не зная зачем, потянулся за мирно «дремлющим» в косых солнечных лучах артефактом, обернутым все той же пресловутой серой мешковиной.

Без внутреннего содрогания прикасаться к Черному Кресту у него до сих пор не получалось, а сейчас это странно неприятное ощущение ещё и было подкреплено не до конца отпустившими его тревожными образами из недавнего сна.

Присев на край кровати вместе со своей ношей, священник уложил артефакт на покрывало и осторожно развязал мешковину. Он настойчиво гнал эти мысли, но ему нужно было убедиться…

Пальцы Адама легко пробежались по гладкой и холодной, непроглядно черной, как сама изначальная тьма, породившая первого вампира, металлической поверхности Креста, что, казалось, поглощала даже самые пронзительно яркие лучи света. Зато драгоценные камни, коими был богато инкрустирован металл, так завораживающе сияли на солнце, рассыпаясь по ткани простенького старого покрывала мириадами бликов, что святой отец невольно засмотрелся.

Творение рук человеческих, что было освящено Господом, но стало в результате чьей-то страшной, нелепой ошибки, недопустимой халатности в сложном ритуале экзорцизма, проводником Дьявола. Крест, так или иначе, был залит кровью невинных, его братьев во Христе, несчастных монахов, что из поколения в поколение прятали и берегли артефакт. И, вероятно, ещё и кровью двоих последних крестоносцев, на которых держалась нынешняя боевая мощь Ордена.

Священник упрямо замотал головой. Нет, он не должен был хоронить Джека. Да, европейская группа погибла вместе с Томом Каллаханом несколько недель тому назад, да, кардинал Альба предал своих подопечных за что и поплатился, но это вовсе не значило, что на Ордене стоило поставить крест. Джек Кроу был жив. Он никогда не сдавался. Не должен был сдаваться и Адам.

Тщательно завернув Крест обратно в мешковину, святой отец поставил его на прежнее место, справедливо решив, что для едва начавшегося дня и так слишком много ностальгии.

Из бара на первом этаже тем временем уже вовсю несся звон посуды, людские голоса и запахи съестного, вылетающие в открытое окно, притворяя которое, падре заметил на стоянке грязный старый пикап с прицепом и ещё пару знакомых местных развалюх, владельцы которых предпочитали каждое утро пить кофе и завтракать в гостиничном баре.

«Что ж, пора и мне что-нибудь перекусить, — заключил про себя Адам, направляясь к двери. — Пустой желудок — плохой советчик».

Спустившись в бар, отец Адам заказал немудрёный завтрак, благо, деньги, которыми его снабдил Джек, ещё не кончились. Еда, конечно, оставляла делать лучшего, была или пересолена или пережарена, да и кофе был — хуже некуда. Но роптать не было ровно никакого смысла, да и проголодался он, как оказалось, порядочно, так что даже сомнительная еда показалась приемлемой.

В баре действительно сидели несколько местных завсегдатаев. Сначала, занятый завтраком, отец Адам не особенно-то прислушивался к их разговору, хотя говорили они довольно громко, никого не стесняясь. Но потом священник насторожился, стараясь, однако, не слишком выдавать свой интерес. Один из завсегдатаев — мрачный худой парень с усами, одетый в видавшие виды джинсы, клетчатую рубашку, и изношенные ботинки, уже с некоторым раздражением повторил своему собеседнику:

— Да говорю же тебе — нашли мы брошенный фургон, и ещё джип. Дня три назад. Около одного из тех заброшенных особняков, про которые суеверные старики говорят, что их вампиры облюбовали. Ха! Вампиры! Это ж надо — верить в такую чушь?

Рассказчик затянулся дешёвой, вонючей сигаретой, которых он выкурил, наверное, уже штуки три за время разговора, и неспешно продолжил:

— И фургон, и джип — с красными, причудливыми такими крестами. В фургоне полно оружия и боеприпасов, да и другое снаряжение было. А рядом никого на милю вокруг. Ни живых, ни трупов. Энрике хорошо там поживился. И нам по мелочи перепало.

Дальше Адам не слушал. Перед глазами всё поплыло, и только усилием воли священник удержал равновесие, возблагодарив Бога, что сейчас сидит, а не стоит. Можно было бы подумать, что незнакомец врёт, но он почти точно описал обе машины. Мальтийские кресты исключали ошибки и совпадения — вряд ли в этой глуши найдутся ещё автомобили с такой символикой.

Это конец, и надеяться больше не на что. Священник это понимал совершенно отчётливо. Бог не ответил на его отчаянные молитвы, не спас того, кто ему был так дорог. Будь Джек жив, он никогда бы не бросил фургон с ценным снаряжением, не бросил джип. Но… Но и тела тоже не нашли, а это могло означать только одно: скорее всего, Джек тоже обратился. В то, что крестоносцу не хватит духу покончить с собой, будучи укушенным, Адам не верил. Значит, Джек просто не успел, и обратился после заката того дня, когда погиб. Несмотря на свой совсем небольшой опыт охоты, Адам представлял себе, насколько опасен может быть обратившийся охотник. Даже два охотника: святой отец был почти уверен, что Энтони Монтойя, вернее тот, кто им был раньше, точно так же остался рядом с Джеком, как и при жизни. А он сам, и крест Берзье, теперь желанная добыча для этих двоих.

Глаза снова защипало, как во сне. Но плакать, давать волю своему горю, было нельзя, Адам это понимал. На него и так уже начинали коситься посетители бара. Он поднялся из-за стола, расплатился, оставив недоеденный завтрак, только допил кофе, чтобы хоть немного взбодриться после кошмара. Аппетит от всех недобрых вестей пропал окончательно.

Он не сильно спешил, но и медлить было нельзя. Собирая немудрёные пожитки, которые уместились в небольшую сумку, Адам мысленно всё повторял фразу, сказанную ему Джеком, перед тем, как тот уехал: «Теперь твоя основная забота — Крест Берзье». И святой отец собирался неукоснительно выполнить этот приказ. Потому что это был не только приказ, но и последняя воля того, кого он любил.

Закончив со сборами, Адам по привычке подошёл к окну, и увидел, что на стоянке теперь обосновался огромный грузовик. Такие обычно едут далеко. Вот он, шанс убраться отсюда, Господь его не оставил.

Прихватив с собой весь свой нехитрый скарб и прижимая к себе, как родной, укутанный серой невзрачной мешковиной Крест, святой отец уверенно направился к выходу, но перед тем, как в последний раз переступить порог крохотной комнатушки, он невольно обернулся, словно стремясь запечатлеть в памяти обстановку. Неспешно кружащиеся в столбах утреннего света пылинки, яркие солнечные зайчики на обшарпанных стенах и чуть примятом темном покрывале, царапины на старой лакированной тумбочке и даже видавший виды потрёпанный абажур, который он частенько разглядывал по ночам, не имея возможности заснуть…

В груди необъяснимо, мимолётно кольнуло.

Ему отчего-то вдруг вспомнился последний визит Джека. Адам прикрыл глаза, собираясь с духом, и словно наяву, вновь увидел, как крестоносец прошел мимо него, вглубь комнаты, устремившись к окну.

Все те же джинсы и изрядно потрёпанная кожаная куртка, все та же твердая походка и непривычно отрешённое выражение лица.

Одному Богу известно, что творилось в то утро в его голове, но Джека пришлось отпустить, даже не смотря на то, что предчувствие беды уже висело в воздухе. Сейчас же, уже самому Адаму предстояло покинуть место, что лишь притворялось до поры обманчиво тихим. Оставить все это здесь, вероятно, вместе с какой-то частичкой себя самого, окончательно расстаться с воспоминаниями, или, точнее сказать, с возможностью раз за разом переживать их, просто глядя вокруг.

Он хотел помнить усталый взгляд Джека, ту тень сомнений, что, казалось, блуждала какое-то время на его лице, хотел задержать в памяти как можно дольше каждый мимолётный жест. Однако слова, что слетали с губ крестоносца, Адам, напротив, желал бы забыть. Они до сих пор делали невыносимо больно. И особенно сейчас, когда молодой священник уже знал, что в то злополучное утро, Джек Кроу, по сути, прощался с ним навсегда.

Адам слегка мотнул головой, отгоняя тем самым наваждение. Некоторые вещи никогда не изменятся, сколько бы ни прошло времени. По крайней мере, он очень хотел в это верить.

Снова спустившись в бар, Адам обнаружил, что компания утренних завсегдатаев уже исчезла, а за стойкой неторопливо ел, и болтал с барменом довольно полный парень, видимо, шофёр того самого грузовика. Адам кивком поздоровался с ним, и сообщил хозяину, что съезжает. Тот равнодушно кивнул и назвал сумму за проживание, после чего так же равнодушно принял от священника деньги.

Не теряя времени, святой отец поинтересовался у парня, водитель ли он того грузовика, что на стоянке, и если да, то куда направляется. И услышав ответ, снова мысленно поблагодарил Господа: тот ехал в Тихуану. Это было по пути. И шофёр не имел ничего против того, чтобы подвезти часть пути незнакомого священника. Отец Адам знал, что примерно в тех местах находилась одна из обителей Ордена. Был шанс, что именно там ему удастся спрятаться от остатков стаи Валека, частью которой теперь, вероятно, стал и Джек, и укрыть Крест Берзье, в ожидании того момента, когда Ватикан пришлёт кого-то на подмогу. Но кого мог прислать Ватикан теперь, когда обоих крестоносцев не было в живых? Имя дело с архивами, Адам точно знал, что иногда Орден пользовался услугами наёмников в охоте за вампирами. Обставлялось всё это анонимно, через вторые-третьи руки. Но кто и когда ещё додумается прислать к нему в помощь такого наёмника? Доживёт ли до того момента он сам? Бог весть, ему оставалось только надеяться. А чтобы надеяться, нужно было выбраться отсюда живым. Поэтому отец Адам спокойно дождался, пока водитель грузовика закончит свой обед и расплатится. А потом направился вместе с ним на стоянку.

Когда они отъезжали от мотеля, Адам беспрестанно молился, перебирая чётки. Можно было бы подумать, что он молится о собственном благополучии, о том, чтобы добраться до обители и понадёжнее спрятать Крест. Да, об этом он тоже молился, но лишь во вторую очередь. Сохранность Креста, как и свою жизнь, священник давно вверил Богу. А прежде всего он молился о душе Джека Кроу. Воина Бога и крестоносца, которого он всё ещё любил, и будет любить, пока жив. Что бы ни случилось с его душой — обратился ли он, или просто умер, Адам молился об упокоении для него.

Закончив молитвы, скромно притулившийся на переднем сидении рядом с дальнобойщиком святой отец был необычайно молчалив. Он с неизбывной тоской глядел из окна большой фуры, наблюдая за тем, как провинциальный пейзаж постепенно сменяется дикой прерией, залитой предполуденным солнцем.

Выжженная сухая земля, редкая и мелкая, собирающаяся вдоль обочин пронзительно зелёная растительность, четкая линия горизонта, отделяющая бесконечное голубое небо от серой полосы трассы. Он до сих пор не привык ко всему этому. И вряд ли когда-нибудь привыкнет, подспудно тоскуя по мягкому итальянскому климату и родным ватиканским стенам. Но теперь его ждала новая жизнь. С тяжёлым сердцем он отправлялся на север Мексики.

Подальше от приграничья, что на краткий миг подарило ему надежду, подальше от места, где погиб тот, ради кого он решился оставить покой и уединение безопасных монастырских стен, что были теперь за многие сотни километров от него. Горькое чувство долга, как ни странно, давало ему силы жить дальше и продолжать борьбу. Во имя Господа, во имя спасения человечества, в память о том, кто защищал эту землю от вампирской погани, пока он сам еще учился в духовной семинарии, не веря слухам и россказням о существовании порождений ночи.

Ноздри слегка защипало. До Адама донёсся запах сигаретного дыма. Он не очень-то любил запах крепкого табака, но за то время, что мучительно ждал возвращения Джека почему-то внезапно успел соскучиться и по нему тоже, как неотъемлемой составляющей узнаваемой, совершенно особенной ауры крестоносца. По-прежнему находясь в глубокой задумчивости, гораздо больше напоминающей сон наяву, молодой священник оторвался от созерцания однообразного пейзажа за окном и бросил взгляд на соседнее водительское сиденье…

…Он снова был рядом. Сосредоточенно глядел на дорогу сквозь круглые линзы темных очков, слегка хмуря лоб и сжимая тонкими, обветренными губами сигарету. Длинные, до сумасшествия красивые пальцы, за одно прикосновение которых Адам был готов без колебания отдать полжизни, небрежно, но уверенно держали руль грузовика. Встречный ветер, врывающийся сквозь приоткрытое окно и своенравным вихрем гуляющий по салону, чуть шевелил каштановые, с лёгкой рыжиной волосы крестоносца, и старый деревянный крест с чётками, пусть и не единственный, но самый заметный оберег в кабине фургона.

Адам едва подавил безумное желание окликнуть, привлечь внимание Джека, заставить отвлечься от и без того интуитивного вождения, ведь тот явно думал не о дороге. Но в самый последний момент передумал, любуясь, наслаждаясь каждым мгновением, отчаянно желая стать ветром или солнечными лучами, проникающими сквозь лобовое стекло, что могли касаться загорелого мужского лица с заметной сетью первых морщинок.

От долгого немигающего взгляда, глаза священника вскоре невольно заслезились.

— Джек… — наконец едва слышно выдохнул падре.

Он не хотел расставаться с прекрасным видением, но оно уже подернулось мутной пеленой, а резь в глазах усилилась, и вынуждала моргнуть, на миг сомкнув веки.

— Джеральд, святой отец, — поправил его совершенно чужой голос с беззлобной усмешкой.

Адам открыл глаза и несколько растерянно поглядел в усатое, улыбающееся лицо дальнобойщика, обрамленное широкополой светлой шляпой.

— Нам предстоит долгое совместное путешествие по этим чертовым прериям, так что скоро запомните, — добавил его спутник. — Так чем я могу быть вам полезен?

— Я просто хотел поинтересоваться, как далеко отсюда до границы, — едва подавив горестный вздох, на ходу соврал Адам, не желая посвящать кого бы то ни было в свои мысли и переживания.

Он почти не слушал, что именно говорил ему собеседник, но для приличия все же кивал в ответ, и старался изобразить на лице некое подобие улыбки.

«Бог мне судья, но ты всегда будешь со мной, — мысленно произнес священник, невидящим взглядом уставившись в заоблачную лазурную даль впереди. — В каждом незнакомце, в каждом месте, что способно напомнить о тебе, в каждом закате и восходе, что раньше были наполнены ожиданием твоего возвращения… Я не могу тебя отпустить. Я всегда буду любить тебя».

Прижав к себе пристроенный здесь же, на переднем сидении, обернутый мешковиной крест Берзье, святой отец принялся настойчиво гнать от себя мысли о смерти Джека. Он больше не хотел думать о том, какую именно смерть встретил крестоносец.

— Бог спасет твою душу, Джек, — пробормотал себе под нос Адам, крепче сжимая пальцы на тонкой и гладкой рукояти креста. — Пусть и не в этой жизни, но однажды мы вновь встретимся, крестоносец.